ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

КОРЧМА И БРОДЯГА

Внутреннее устройство корчмы Андруха почти не отличалось от такого же заведения на всей протяженности тракта от Быткова к Стрешину и снова на юг, к зареченским королевствам. Закопченные стены – ведь, по обыкновению, сельские дома топились по-черному; под потолком тележное колесо, уставленное плошками с топленым салом; скобленные столы, сбитые из досок. В общем, корчма как корчма. Не хуже и не лучше других.

В зале присутствовали грустный худой кметь, молчаливо уткнувшийся носом в кружку с пивом, и двое проезжих купцов, отличающихся от селян более добротной одеждой и сапогами вместо опорок. Судя по стоявшей в теньке телеге, затянутой сверху плотной холстиной, торговцы, как и пропавший Пархим, направлялись в Ошмяны, на турнир. Еще бы! В местном захолустье только на турнире и можно встретить больше десятка человек сразу.

Сутулый Андрух, еще больше сгибаясь, с поклонами завел пана Тишило, Годимира и Олешека в корчму.

– Как я рад, вельможные паны, что вы почтили вниманием меня, убогого. Муками Господа клянусь, не пожалеете…

– Не клянись, сын мой, ибо грех это великий есмь! – сурово провозгласил отец Лукаш, перешагивая порог следом за шпильманом. – Ибо клянущийся прежде всего тешит гордыню свою неумеренную.

Корчмарь склонился так, словно ему по затылку поленом ударили. Забормотал что-то в оправдание.

Иконоборец, истово сотворив знамение, благословил полного раскаяния грешника небрежным жестом и прошагал за единственный пустой стол из трех. Уселся, подобрав полы черного балахона и, сложив руки перед грудью, погрузился в размышления. Или молитву… Это кто как понимает, а спрашивать сурового священнослужителя неловко.

Прочие иконоборцы последовали за предводителем. В общем, вели они себя без малейшей доли стеснения и, похоже, тешили гордыню вовсю. Но кто ж из мирян возьмется вслух осудить монаха? Разве что потом, вечером, за глаза. И то может быть, но не наверняка…

Андрух вздохнул, огляделся по сторонам и принялся сгонять насмерть перепуганного появлением благородных господ кметя. Причем, селянин с перепугу никак не мог уразуметь, чего от него хотят, и только крепче вцеплялся пальцами в глиняную кружку.

Корчмарь вполголоса ругался. Кметь сопел и вращал глазами, как страдающий заворотом кишок конь.

– Если благородный рыцарь не будет возражать… – поднялся один из купцов, плечистый, невысокий, с огненно-рыжей бородой. Он сделал приглашающий жест широкой ладонью. – Милости прошу к нам. В тесноте да не в обиде, как говорится… Не побрезгуйте…

Пан Тишило великодушно кивнул:

– Почему бы и нет?

Обрадованный, что неловкость положения разрешилась на удивление легко, Андрух кинулся сметать несуществующую пыль с лавок.

– Прошу вас, прошу, панове. Премного наслышаны о славном рыцаре герба Конская Голова… Польщен честью.

Полещук крякнул, потер затылок. Видно, не любил излишней лести. Качество, достаточно редкое для странствующего рыцаря, ибо для этой братии похвала – бальзам на душу, заживляющий любые раны.

Годимир уселся рядом с паном Тишило. Олешек присел на край лавки напротив них, рядом с потеснившимися купцами.

– Андрух! – повысил голос рыжий. – Хорош суетиться, пива неси. За мой счет пану… – Его цепкий взгляд скользнул по бытковцу. – Прошу прощения, панам рыцарям. И уважаемому шпильману, само собой! Живо!

Корчмарь согнулся в поклоне и исчез.

– Я, панове, Ходась, – представился рыжий. – А это, – он кивнул в сторону молчаливого сотрапезника, – Дямид. Мы издалече. Почти из-под Дыбще. Торгуем помаленьку…

– А я – пан Тишило герба Конская Голова. Странствующий во исполнение обета рыцарь, – ответил полещук. – Со мною пан Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, также из странствующих рыцарей, а еще шпильман Олешек, по прозванию Острый Язык. Он из самого Мариенберга. Так ведь?

– Точно так, – подтвердил музыкант.

– Очень, очень рады, – затряс бородой Ходась. – Надеюсь, вы в Ошмяны, на турнир?

– Так.

– Ну, слава тебе, Господи! – Купец размашисто сотворил знамение. – По пути!

– Да? – удивился пан Тишило. – С чего бы такая радость?

– Да вы не переживайте, панове рыцари, – замахал руками рыжебородый. – Всю дорогу угощение с меня!

Годимир подумал про себя, что это очень даже неплохо. Чаще бы ему на дороге встречались такие щедрые купцы. Обычно в небогатом Заречье торговые люди были прижимисты. Куда там! За грош удавятся, за скойц на преступление пойдут. А тут… Рыцарь даже головой тряхнул, стараясь отогнать недостойные мысли. Заступник обиженных должен прежде всего радоваться не заработку нечаянному, а возможности проявить доблесть. Но, вместе с тем, когда в кармане что называется вошь на аркане, а живот урчит с голодухи, трудно избавиться от корыстных желаний.

Пан Конская Голова, видно, о том же подумал. Подергал себя за ус. А что? Он может себе позволить размышлять. Серебра, поди, хватает и на себя, и на двух оруженосцев, и на слугу.

– А с чего бы такая щедрость, а, Ходась? – вмешался по обыкновению нетерпеливый и прямолинейный Олешек.

– Ну… – замялся купец.

– Подковы гну! – усмехнулся шпильман. – А все-таки?

Их беседу на время прервал Андрух, притащивший жбан с пивом и три кружки. Поставил на стол.

– А чего панове откушать изволят?

Пан Тишило почесал шею:

– Яичницы с салом для начала. А там поглядим.

– Я заплачу! – снова влез Ходась.

– Тогда можешь прихватить окорок. Только гляди, выбирай посильнее прокопченный, – добавил Олешек. – И чего там положено к окороку с пивом? Лучка зеленого, к примеру… Ладно! Сам разберешься.

Корчмарь закивал и умчался, задержавшись на мгновение у стола иконоборцев. Годимир не сомневался, что святые отцы вновь, как и в заведении Яся, заказали жаренную без масла рыбу. Что ж, кому-то умерщвлять плоть, а кому и поесть не помешает поплотнее.

– Так все-таки, отчего такая щедрость происходит, а, купчина? – Олешека, раз что-то втемяшившего в голову, не так просто было сбить с мысли. – Или лишних десяток скойцев завелся?

Ходась отвел глаза. Дямид, так тот и вовсе не отрывал взгляда от столешницы.

– Сыдора из Гражды они боятся, – раздался хриплый голос.

От неожиданности Годимир вздрогнул, хоть и не пристало рыцарю шарахаться от чужих слов.

Голос шел, как первоначально показалось, из кучи тряпья, что лежала в углу. Но когда из-под верхней тряпки показалась лохматая, засаленная голова, стало ясно – бродяжка. Как это Андрух терпит присутствие такого неряхи? Так-то корчма довольно пристойная – чистая, опрятная. Полы выметены, столы выскоблены, в углах пучки душистых трав.

– Сыдора из Гражды, кровососа проклятого, они боятся, – твердо повторил бродяга, глянув на сидевших за столом ясным взглядом одного глаза. Левого, поскольку всю правую часть лица он замотал серой тряпкой, местами покрытой желтыми потеками, похожими на гной.

– Ты!.. – захлебнулся от возмущения купец. – Ты… Сторона твое дело! Сиди себе в грязи, пока взашей не вытолкали, да объедки жри, пока дают!

– А что, правда глаза колет? – нисколечко не смутился бродяга.

– Да пошел ты со своей правдой!

– Я-то пойду, а вот тебя Сыдор как прихватит за мошну!.. – оскалился одноглазый, высвобождая из-под тряпья грязную до черноты руку. Почесал бороду и принялся с наслаждением ковыряться в носу.

– Прочь пошел! – заорал Ходась, вскакивая и замахиваясь кружкой.

– А ну-ка потише, любезный, – остановил его Годимир. – Кой-чего я про этого Сыдора слыхал от стражников на мосту.

– И не только от стражников, – ввернул Олешек.

– И не только от стражников, – согласился рыцарь.

– А от кого? – Бродяга вынул палец из носа, хотел вытереть его об одежду, но передумал. Видно, побоялся еще больше запачкать.

– Тебе какое дело? Кто таков, вообще? Гнать бы…

– И этот туда же! – Человек в отрепьях закатил в притворном ужасе глаз. – Странник я, странник. Душа неприкаянная. Сегодня здесь, завтра там. Такой же, как и ты… пан рыцарь, – проговорил он, допустив довольно непочтительную паузу перед словом «пан».

– Да не слушайте его, панове! – Корчмарь поставил на стол здоровенную, не меньше аршина в поперечнике сковороду, на которой янтарно светились крупные желтки, щедро присыпанные сверху мелко рубленным зеленым луком. – Юродивый. И так обижен жизнью, грех прогонять. Нет, если он вам, панове, мешает, я его в хлев отправлю ночевать…

Пан Тишило махнул рукой. Мол, что хочешь, то и делай. Годимир пожал плечами и взялся за ложку. Юродивый, как же! Или он юродивых не видел в Хороброве да в Быткове? У них взгляд мутный, слова не вымолвят, как положено, опять же – слюни изо рта текут. А этот… Этот, скорее всего, умело притворяется, чтобы сердобольные хозяева, навроде того же Андруха, куском хлеба помогли. То есть думает, что умело, но опытного путешественника не проведешь. Рыцарь утратил к бродяге всякий интерес. Ну разве можно о чем-то другом думать, когда на столе стоит сковорода с яичницей и пиво разлито по кружкам?

– Не Сыдора бояться надо, – наставительно произнес корчмарь, несмотря на заботы по хозяйству, прекрасно слышавший всю перебранку. – Сыдор что? Простой разбойник. Ну, ограбит. Добро – дело наживное. Вот, люди говорят, дракон у нас в округе завелся. Вот кого бояться надо!

– Дракон?! – выпучил глаза, едва не подавившись хлебной коркой, Годимир.

– Да вот он видел, – Андрух Рябой ткнул пальцем в сгорбившегося над кружкой кметя.

– Дракона видел? – Рыцарь вскочил. Леший с ней, с той яичницей!

Годимир обошел стол с застывшими в изумлении купцами. Сел напротив кметя.

– Ты правда дракона видел?

– Дык… того… я… эта… ну…

– Говори, не томи душу!

– Дык… того… говорю… эта…

– Что «эта»?! Видел дракона или нет? Где? Когда? Какой он?

– Дык… это… не видел я… пан… э-э… рыцарь…

– Как не видел? Что ж ты врешь, Рябой?! – стукнул кулаком по столу Годимир.

– Как же его увидеть, когда их не бывает! – усмехнулся Олешек. – Это я сказки собирать должен, а не ты, пан рыцарь. Сказки, легенды, обряды старинные записывать.

– Не-а… не видал… – помотал головой, словно конь, отгоняющий слепней, кметь. – Эта… стожки паленые видал…

– Какие стожки? Ну? – Годимир едва сдержался, чтобы не сграбастать селянина за грудки и не тряхнуть.

– Дык… эта… паленые.

– Кем паленые? Когда паленые?

– Дык… Известно кем… эта… Дракон палил…

С видом победителя рыцарь оглянулся на Олешека. Ну, что скажешь теперь?

Шпильман пожал плечами:

– Мало ли от чего у кметей сено погорело?

– Вот именно, – поддержал его пан Тишило. – Пьяные были, вот и пожгли. А на дракона свалить легче легкого.

Но Годимир их не слушал:

– Еще что-нибудь было? Видели, может, дракона? Скотина не пропадала?

– Дык… эта… Отчего не пропадала? Эта… того… очень даже пропадала… У… эта… Дуськи-вдовицы… третьего дня корова… того… сгинула…

– Вот! Еще что?

– А к Василине… эта… тоже вдовице… дык… того… грят… летает ночью…

– Да ну? – притворно изумился Олешек и подмигнул Годимиру: «Помнишь, мол?» – Прямо-таки и летает? Змей крылатый?

– Сосед, верно, летает, – прохрипел бродяга.

– Дык… эта… – кметь малость осмелел и разговорился. – Не верите… того… не надо. А дракон… эта… к ней кажную ночь… того… летает. Позеленела баба… эта… вся.

– Что ж не посинела? – расхохотался шпильман.

Иконоборцы дружно, как один, сотворили знамение и наградили охальника испепеляющими взглядами.

– А ведь и правда… – Пан Конская Голова намотал ус на палец, подергал, словно проверяя его на крепость. – Ежели летает к кметке дракон, как они с нею?.. Ну… – Он замялся, подбирая нужное слово.

– То-то и оно! – поддержал его Олешек. – Дракон – чудище здоровенное! В первую же ночь ухайдакал бы вдовицу.

– Отчего же здоровенное? – хмыкнул Ходась, довольный тем, что больше никто не обсуждает его предложение панам рыцарям. – Видали под Дыбще одного. Чуток больше козы. Хвост, врать не буду, в сажень…

– Ну, сильны у вас в Заречье! – восхитился пан Тишило. – У нас, в Полесье, о драконах и думать забыли, а тут такое! Так ведь?

– Это не дракон, – отмахнулся Годимир. – Это выверна. Ну, я про ту, что под Дыбще… Тулово козье, а хвост саженный. Магистр Родрик именно так в «Монстериуме» их описал. Чудище вредное, конечно, но до дракона ему…

– Ага, как до Лютова на карачках, – поддакнул Олешек. – Так, пан Тишило, у вас в Грозове говорят?

– Говорят, скрывать не буду, – усмехнулся полещук, подкрутил ус.

– А! Ну вас! – Годимир снова повернулся к кметю. – Где твое село?

– Дык… эта…

– Корову, – громко произнес бродяга, – разбойники сожрали, к бабке не ходи.

– И к вдове они же летают? – нахмурился купец. Не по душе ему пришелся оборванец. Ох, как не по душе!

– Зачем же летать? Ножками бегают.

– Где твое село? – еще раз как можно более благожелательным тоном повторил рыцарь.

– Дык… того… просеченские мы…

– Это как на Ошмяны ехать. Чуток вправо забрать от тракта, – пришел ему на помощь Андрух.

– На Ошмяны? Это хорошо! Эх!.. – Годимир скривился, вспомнив, что лишился оружия, доспехов и коня.

– Не грусти, пан Косой Крест, – ободрил его пан Тишило, догадавшийся наверняка о ходе мыслей молодого рыцаря. – Что-нибудь придумаем. Обещаю.

– Спасибо! – Молодой рыцарь кивнул. Если и правда поможет бело-красный рыцарь выручить снаряжение, можно будет прямо из Ошмян отправиться в эту… Просечку… Или Просеченку? – Как село-то называется? Говори толком? Не блей.

– Дык… эта… Просеченка.

– Точно, точно Просеченка, – подтвердил корчмарь.

Годимир кивнул, вернулся за свой стол.

Какое-то время все сосредоточенно работали челюстями. Чего греха таить? Проголодались изрядно. Голод, он не щадит ни паломников, ни странствующих рыцарей, ни певцов-музыкантов. Иконоборцы чинно, но весьма прилежно обсасывали хребты карасиков. Сидящие за «благородным» столом по очереди черпали ложками со сковороды, прихлебывая густое, светло-желтое пиво.

Задержавшимся на коновязи оруженосцам и слуге пана Тишило досталась здоровенная миска пшенной каши, политая топленым салом и присыпанная сверху шкварками.

Олешек ел наравне со всеми. И не скажешь, что невысокий да щуплый. Ложкой махал – будь здоров!

«Куда в него вмещается только?!» – восхищенно подумал Годимир и едва не поперхнулся, ощутив сверлящий затылок взгляд.

Он обернулся.

Так и есть!

Бродяга уже не лежал, а сидел, скрестив ноги на манер басурман-кочевников из-за Стрыпы. Почесывал правой рукой щеку прямо через повязку и бесцеремонно рассматривал панов рыцарей. Перехватил взгляд Годимира и неожиданно подмигнул.

– Ты чего? – нахмурился рыцарь.

– Да ничего, пан рыцарь. Ничего. Больно уж смачно ты мечешь. – Он взмахнул пару раз ложкой, потешно изображая движения Годимира.

Пан Тишило захохотал, Олешек фыркнул в ладонь, а купцы сердито переглянулись между собой. Оно и понятно, бродяги и торгаши – извечные враги. Уж скорее монах подружится с разбойником, чем купец с попрошайкой.

– Есть хочешь? – повинуясь неожиданному порыву, спросил словинец.

– А! – махнул рукой бродяга. – Не впервой.

– Держи! – Годимир взял со стола краюху хлеба толщиной в пол-ладони и протянул ее одноглазому.

– Ну, спасибо тебе, пан рыцарь, – хриплый голос бродяги на краткий миг о чем-то напомнил Годимиру. Но о чем? – Не ожидал…

Он замолчал, но, вопреки ожиданиям, не вцепился зубами в хлебный мякиш, а сунул краюху в складки одежды. Поднялся, потер кулаком поясницу.

– Ну, коли ты такой добрый, пан рыцарь… В ответ на твою доброту – моя рассказка. Я поведаю, а там сам решай – на пользу она тебе или во вред…

– Что за рассказка?

– А простая такая… Горшечника Пархима убили. Слыхал?

– Как? Когда успели?

– Как – не знаю, но третьего дня его мертвого нашли. В кустах, на обочине.

– Как третьего дня? Я же… Мы же… Мы только вчера его видели. Или позавчера?

– Позавчера, пан рыцарь, – вмешался Олешек. – Вчерашний день ты в беспамятстве пролежал.

– Так как же так?

– А не знаю, – буркнул оборванец и быстрым шагом покинул корчму.

– Эй, ты куда? – Годимир вскочил, едва не опрокинув лавку.

Но его никто не слушал. Бродяга выскользнул за дверь и был таков.

– Эй, погоди!

– Да чего годить-то? – расправил бороду Ходась. – Чего годить? Третьего дня, я слыхал, Яроша Бирюка кто-то из колодки выпустил.

– Вот как? – Пан Тишило дернул себя за ус. – Кто бы это мог?

– И правда, – поддакнул Олешек. – Кто бы это мог быть, а?

– Ума не приложу… – потер затылок Годимир. – Да! А что это за бродяга? Откуда взялся? – Рыцарь схватил за рукав подошедшего кстати Андруха.

Корчмарь опасливо попятился, оберегая широкое блюдо с галушками, политыми сметаной. Сказал недоуменно:

– Да кто его знает, пан рыцарь? Пришел, попросился хоть в уголке посидеть. Ну, ясное дело, я его покормил… Не звери все-таки.

– Да, крендель хитровыкрученный, – согласился Олешек. – Ты раньше его видел? Кто такой – знаешь?

– Не-ет! – Андрух затряс головой. – Первый раз вижу! – плюхнул блюдо на стол и убежал.

– Ну… так паны рыцари… – несмело проговорил рыжебородый купец. – Договоримся, чтобы вместе на Ошмяны? Или… – Он ткнул кулаком своего молчаливого спутника. Тот закивал так размашисто, что едва носом в сметану не нырнул.

Годимир взглянул на пана Тишило. Он старший. Как скажет, так и будет.

Полещук думал недолго:

– Ладно. Утро вечера мудренее. Так ведь? Выспимся, а там видно будет.

Ночью Годимир боялся уснуть, ворочаясь на охапке свежего сена. Рядом храпел рыцарь Конская Голова, тихонько посапывал носом Олешек. Конечно! Им-то чего бояться? Небось острозубые чудовища с зеленой кожей не снятся.

А тут лежишь – спать хочется, а глаза закрывать боязно. Что еще привидится? Какой кошмар?

Из соседней комнаты – а было их в корчме всего две, и рыцари заняли более просторную – доносились рулады купцов. Говорят, есть на дальнем юге, в пустыне на окраинных землях Басурмани, страшный зверь рыжий да полосатый. Лев называется. Тамошние рыцари за честь считают с тем зверем сразиться и шкурами поверженных чудовищ частенько украшают коней, используя их вместо чепраков, а один знаменитый рыцарь носил шкуру львиную вместо плаща. Но у него на то особое право было – говорят, голыми руками хищника задушил. Скорее всего, врут, но легенда красивая. Так вот – зверь-лев, когда на охоту выходит, рычит страшно, ибо не видит необходимости к добыче тайно подкрадываться, а напротив, честно предупреждает ее – спасайтесь, мол, кто сумеет. Вот и Ходась с Дямидом рычали похлеще иного льва. Если б в лесу ночевали, не всякий зверь рискнул бы приблизиться.

После полуночи Жит растолкал Ратиша, и парень отправился во двор сменить охранявшего ранее коней Бажена. Не успел румяный паренек, зевающий с риском вывихнуть челюсть, улечься на отведенном ему в уголке месте, как со двора раздался протяжный, переливчатый свист.

– А? Что? – вскочил Жит, подслеповато озираясь.

– Идем поглядим, – поднялся Годимир.

– Чего глядеть? – сразу насупился старый слуга. – Мало ли кому что в голову… Э! Ты что делаешь?

Бытковец молча подхватил меч все еще мирно спящего пана Тишило. Что тратить силы попусту, убеждать человека, который заранее твоих доводов слушать не хочет?

– Эй! Стой, погоди! – возглас Жита догнал Годимира уже на лестнице, но рыцарь и не подумал обернуться или остановиться. Пробежал наискось через обеденный зал. Толкнул дверь.

Летняя ночь дохнула в лицо прохладой и свежестью, душистым ароматом подсушенного сена и острым запахом навоза от большой кучи около коновязи.

Плотные облака скрывали луну, погружая постройки, ближний лес, лужок и огороженную леваду позади корчмы во мрак. В темноте встревоженно фыркали кони, топали копытами.

Кто же свистел? Кому не спится в ночь глухую? Некстати пришедшая на ум скабрезная присказка рассмешила Годимира, и он прыснул в кулак. Вот вечно так – ни к селу, ни к городу…

От коновязи долетел слабый вскрик.

Это еще что?

Метнулась черным сгустком тень, плотнее окружающего ее мрака. За ней вторая. Потом третья.

– Кто там? – Рыцарь выхватил меч, бережно опустив ножны у порога.

Тишина. Только сопят напуганные кони.

И вдруг – звук удара!

Сдавленный стон.

Годимир более не мешкал. От дверей корчмы до коновязи каких-то два десятка шагов. А может, и полтора… Кто их считал?

У крайнего столба рыцарь перецепился через что-то и упал.

Упал прямо на слабо шевелящегося человека. Ну, точно человека. Вот край гамбезона, вот пояс с пустыми ножнами от корда…

Ратиш?

– Ты чего? – шепнул словенец, но оруженосец лишь застонал в ответ.

За окном корчмы, внутри, мелькнул красноватый отсвет. Должно быть, кто-то зажег плошку с жиром или лучину.

Выставив острие меча перед собой на уровне живота, Годимир сделал шаг, другой…

Внезапное движение воздуха – что-то сродни дуновению ветерка, но откуда в такую тихую ночь? – заставило его отпрянуть. Вот поэтому шип просвистевшего рядом с его головой кистеня лишь оцарапал щеку. В ответ рыцарь ткнул мечом.

– Курва-мать! – выкрикнул с неожиданно визгливыми нотками незнакомый голос.

Раз ругается, значит живой.

Годимир замахнулся, намереваясь в этот раз распластать невидимого врага напополам.

– Э-гэ-гэй!!! – на крыльцо, если позволительно так назвать полторы ступеньки пред входом в корчму, выскочил пан Конская Голова. – Что там?

Рядом с ним появился Ходась, высоко поднявший факел над головой. Борода его сверкала и искрилась, как хорошо разогретая полоса железа в кузнечном горне.

Длинные блики, протянувшиеся через подворье, высветили бородатое, перекошенное от ярости лицо, мерцающий полукруг раскрученной цепочки, коротки толстые пальцы на блестящей рукояти.

А потом справа от противника Годимира выросли из мрака неясные очертания человека в лохмотьях. Неуловимое движение. Разбойник охнул, припал на одно колено. Еще взмах. Корявый кол с сухим треском врезался в лохматую голову чуть повыше уха.

– Стой! Ты что? – озадаченно выкрикнул рыцарь.

Ответа не последовало. Бродяга, а перемотанная тряпкой голова представляла лучше герба на суркотте, согнулся и нырнул под жердь, к которой крепились конские чембуры. Каких-то полтора-два шага отошел, а растворился во мраке, словно его и не было.

Сзади, громко топоча сапогами, подбегали пан Тишило, зевающий Бажен, Ходась и Дямид. Последний с толстой жердиной, подхваченной, скорее всего, из кучи у плетня – должно быть, Андрух приготовил новый сарай покрыть.

– Что? Что случилось?

Ходась подсветил факелом, и бело-красный рыцарь крякнул:

– Вот так – так! Ты что ли его?

– Нет, – тряхнул головой Годимир. – Не я…

– Жаль… А это что? Ратиш? Так ведь?

Оруженосец лежал лицом к облачному небу, раскинув руки. Черный мазок на виске и пустые ножны корда на поясе. Это через него и споткнулся рыцарь.

– Его-то кто? – охнул Ходась.

Скорым шагом приблизились Жит, Олешек и Андрух. Слуга полещуцкого рыцаря сразу бросился к Ратише. Пощупал живчик на шее, склонился щекой к носу.

– Живой. Слава тебе, Господи!

Тем временем пан Тишило перевернул сапогом разбойника. Откинул в сторону кистень:

– Ух, волчара… Похоже, насмерть его приложили.

– Не Ярош ли, Бирюк? – Ходась опустил факел пониже.

– Не, не Ярош, – ляпнул Годимир и тут же пожалел.

– Ты откуда его знаешь? – прищурился пан Конская Голова.

– Видели. В колодке, – пришел на выручку сообразительный Олешек. – Когда по тракту ехали.

– А! Так кто же его все-таки?

– А леший его знает! – честно ответил словенец. – Выскочил из тьмы, во тьме и скрылся…

– Ишь ты!

– Похожий он… – Годимир замялся, а потом решил – будь что будет. – Похожий он на того бродягу, что в корчме про Пархима-горшечника толковал.

– Вот как!

– Ну, я ж не говорю, что он. Похожий. – Вдруг, словно только сейчас вспомнив, что держит в руке, Годимир протянул пану Тишило меч рукоятью вперед. – Прошу прощения, пан рыцарь. Взял, не спросясь.

Полещук пошевелил усами, хмыкнул. Принял меч.

– Я тебе, пан Косой Крест, взамен этого другой дам. На время, пока свой не вернешь. Что скажешь?

– Что скажу? Спасибо скажу, пан Тишило.

– Да не за что.

Жит с Баженом уже подхватили ушибленного Ратиша – один под мышки, другой за ноги – и потащили в дом.

Пан Тишило проводил их взглядом. Спросил Годимира:

– Обойдем двор вокруг?

– Обойдем, – не стал возражать бытковец.

Вместе с Ходасем и Дямидом они прошлись вдоль тына, внимательно оглядели грязь в поисках следов и саму огорожу – не поломана ли?

Ничего.

– Коней свести хотели, – проговорил рыжий купец. – Точно. Руку на отруб…

– Поберег бы руку-то, – сердито бросил пан Тишило и вдруг ответил на невысказанный Ходасем вопрос: – Ладно. Уговорил. Вместе в Ошмяны едем.

А лес, обступивший корчму с трех сторон, шумел ветвями, будто силился что-то сказать.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

СТАРАЯ ИСТИНА

Ошмяны раскинулись вокруг пологого холма.

«Так себе городишко, – подумал Годимир, разглядывая низкий частокол поверх земляного вала, который лишь с большой натяжкой можно было назвать крепостной стеной. – На Хоробровщине его никто и городом не станет считать. Так, большое зажиточное село. Но по зареченским меркам, конечно, город. Не просто город, а столица королевства. Кстати, а как называется королевство Доброжира?»

До сих пор как-то в голову не приходило поинтересоваться.

– Да никак не называется, – пожал плечами пан Тишило. – По крайней мере, мне его никто не называл.

Олешек тоже пожал плечами:

– А какая разница? Да и вообще, у них тут в Заречье столько королей и королевств, что названий на всех не хватает. Обычное дело…

Они ехали рядом – кони шли голова в голову – два рыцаря и музыкант. Позади неспешно трусил светло-соловый конь, влекущий телегу с добром пана Тишило, где поверх скатанного шатра, узлов и походного сундука с посудой развалился ушибленный нынче ночью Ратиш. Кто ударил оруженосца и с какой целью, так и осталось не выясненным до конца. Одни лишь предположения, а полагаться на них, как известно, то же самое, что на речной ледок в середине кастрычника. Жит замазал ссадину на виске парня бурой вонючей мазью, сделанной скорее всего из березового дегтя, и перевязал чистой холстиной. Теперь Ратиш страдал с видом героя, раненного в боях за правое дело.