ГЛАВА ПЯТАЯ

ЗАГАДКИ БЕЗ ОТГАДОК

Годимир лежал на спине, вглядываясь в звездное небо. Сон не шел. Похоже, лето наконец-то вступило в свои права. Ни облачка, ни тучки. Яркие точки усыпали небесный свод, как веснушки-конопушки нос и щеки деревенской девки.

Вроде бы знакомые созвездия. Но вместо Снопа Годимир видел кольчужный хауберк[24], перехваченный поясом из соединенных блях. Раскинувшийся левее Воз представлялся рыцарем на коне, нацелившим копье, а пять звезд Сита заставляли вспомнить шлем. Если хорошо покопаться, на небе можно было сыскать и щит, и меч, и седло. Эх, вернуть бы все это завтра. Только бы раскинувший шатер у моста пан не оказался одним из тех, кто позабыл законы братства странствующих рыцарей, не презрел честь и совесть.

Олешек, словно в насмешку, тихонько напевал, аккомпанируя на цитре, песню, которую назвал сказанием о несчастливом рыцаре:

Нет, только поначалу эта песня могла показаться насмешливой.

А если подумать?

Если подумать, шпильман довольно серьезно намекал на упорство и отвагу невезучего рыцаря.

Кого это он считает невезучим? Подумаешь, один раз погорел на излишней доверчивости. Больше такого не повторится. Годимир решил для себя, что отныне будет хитрым, как лиса, недоверчивым, как пуганый воробей… И там поглядим, кто кого!

Под телегой храпел во все горло Пархим. Должно быть, умаялся за день.

Тоже загадка. Как будто бы простой и понятный человек, а вот поди ты…

Когда они подъехали и расположились на ночевку, горшечник вдруг охнул и схватился за живот:

– Вот не вовремя припекло, сладкая бузина! За костром присмотрите?

– А то! – усмехнулся Олешек. – Ты надолго?

– Как повезет…

– Ладно, беги! Справимся. – Годимир пожалел ремесленника. – Что ты выпытываешь, Олешек?

– Крупа там, – махнул рукой напоследок Пархим. – Сало там… Ну, найдете, короче. Я побежал, сладкая бузина!

Он взял с места хорошей рысью и исчез в подлеске.

Олешек поковырял костер палочкой. Пожал плечами:

– Ты, пан рыцарь, готовить умеешь, а?

– Не «акай». Ну, вряд ли у меня хватит умения содержать корчму и кормить постояльцев, но на костре чего-нибудь сготовлю.

– Здорово… – с завистью потянул шпильман. – А я все никак не научусь.

Вода еще не успела закипеть, как подошли двое стражников, вооруженных алебардами. Седоусый крепыш с бычьей шеей и багровыми щеками, а с ним молодой парень с усами золотистыми, как спелая пшеница, и бровями, выделяющимися на загорелом лице, словно полоски на морде барсука.

– Кто такие? – сразу приступил к допросу старший. – С откудова? Зачем тут?

Годимир медленно выпрямился, расправил плечи:

– Рыцарь Годимир из Чечевичей герба Косой Крест. Странствую во исполнение обета.

– Да? – прищурился стражник. – Что-то не похож ты… это… на рыцаря.

– А на кого похож?

– А на бродягу.

– Гербовые рыцари они у-у-у какие! – прибавил младший, мотнув головой себе за плечо.

Словинец скрестил руки на груди. Ну, не станешь же драться с обычными стражниками, вчерашними кметями? Чести в том – кот наплакал. Впрочем, и пропускать обиду мимо тоже как-то не по-рыцарски…

– Зря ты так… – вовремя вмешался Олешек. Он встал рядом с Годимиром, приосанился, перекинул цистру так, чтобы отблески костра вовсю заиграли на ее обечайках. На стражников он глядел укоризненно и немного печально, словно отшельник-схимник, познавший некую высшую мудрость, на деревенских пьянчуг, словно добрый отец на заблудших, но вернувшихся все же к родному порогу сыновей. – Ты все обеты постиг, какие странствующие рыцари дают?

– Ну… это… – растерялся седоусый. Видно давно уже служил у короля и навидался всякого. А ведь и правда, паны рыцари, они немножко с прибабахом. Один дает обет мяса не есть, а только один творог. Другой не пьет пива, хотя от кваса тоже отказывается – вина ему подавай, да чтоб непременно загорского. Третий шлема никогда не надевает, даже в самом лютом бою. Четвертый… А четвертый, вполне может статься, дал обет странствовать пешком. И без оружия… Без оружия? Ну, это уж вряд ли. Что за рыцарь без меча и копья? Не рыцарь это вовсе. А так – плюнуть и растереть. Ибо, как говорится в старинной дразнилке-прибаутке: рыцарь без меча, что конская моча, брызжет, воняет, да никого не напугает.

– А ты сам-то кто таков? – пришел старшему товарищу на выручку молодой. – Почем мне знать, что не разбойник беглый?

Олешек откашлялся. Пробежал пальцами по струнам. Звучно провозгласил:

– Я шпильман, сиречь странствующий музыкант и поэт, Олешек из Мариенберга по прозванию Острый Язык. Хочешь, спою про тебя песню?

– Очень надо! – перекосился молодой, но тут же взялся за свое. – Чем докажешь, что шпильман?

– Мне, в отличие от пана рыцаря, за которого я, кстати, ручаюсь, гораздо проще доказать свою правоту.

– Это еще… – Получив от старшего локтем под ребра, молодой стражник запнулся и притих.

– Почему, хочешь ты спросить? – Музыкант взял подряд три сложных аккорда. Годимир заметил про себя, что не сумел бы так лихо выкрутить пальцы даже за поцелуй Марлены из Стрешина. – Да потому, что пану рыцарю, отстаивая свои права, нужно накостылять вам по шее, чтоб вы прочувствовали разницу между благородным воином, посвятившим искусству сражения всю свою жизнь, и вами, вчера еще телят пасшими с хворостинкой и без штанов. А мне же достаточно просто исполнить балладу или канцону. Ясно?

– Что-то ты говорливый чересчур. – Седоусый покрепче перехватил древко алебарды, поглядывая на рыцаря с подозрением – а ну как и вправду примется тузить их ни за что, ни про что?

– Погоди, Олешек, – Годимир решил брать переговоры в свои руки, а то как бы языкатый шпильман и впрямь не довел простую беседу до потасовки. С него станется… Когда начинает язвить, обо всем забывает. И об осторожности в первую очередь. – Я и вправду рыцарь. В двенадцатом поколении. Род веду из-под Быткова. Что до нынешнего бедственного моего положения, то смею тебя уверить, любезный, я его поправлю. И очень скоро.

– Да? – недоверчиво приподнял бровь стражник. – В шестом поколении… Вон, видел, как настоящие… это… благородные паны приезжают? Со слугами, оруженосцами и шатром… А не на телеге… Да, чья телега-то? Где хозяин?

– Хозяин этой телеги – горшечник Пархим из Колбчи, – пояснил Годимир, догадываясь, что как бы то ни было, а стражу он, кажется, убедил в своем рыцарском происхождении. А может, не он, а Олешек с цистрой?

– И где же он? – Складка между бровями седоусого разгладилась. – Пархима я знаю… это… Часто ездит тута… То туды, то сюды…

– Да живот у него прихватило, – пожал плечами шпильман. – Видал бы ты, как он в кусты бежал!

– Да? Вона как! Ладно… Вернется, скажешь, Чэсь из Островца… это… кланялся. Если пивом запасся, пускай приходит… это…

– Передам, отчего же не передать, – кивнул Годимир и собрался присесть снова к костру. Тем более, что вода в котелке бурлила ключом. Самое время посолить и крупу всыпать. Но стражники не уходили. – Что вам еще, любезные? – Рыцарь поднял голову.

Чэсь откашлялся и переступил с ноги на ногу:

– Тут… это… пан рыцарь, король днем проезжал…

– Ну, и что? – Олешек старательно изображал равнодушие, но Годимиру показалось, что голос его товарища предательски дрогнул.

– Да то… Какая-то сволочь разбойника Яроша освободила.

– Да ты что? – Шпильман поцокал языком. – Это ж надо!

– Так это… Его величество приказал все телеги и… это… всех проезжих проверять.

– Надеюсь, Чэсь из Островца, ты Яроша в лицо знаешь? – Годимир вновь выпрямился. – Или скажешь, что я на него похож?

– Нет, пан рыцарь, – замотал головой стражник. – Ярош постарше будет. И волос темнее. И борода у него… это… по грудь, а у пана рыцаря – усы токмо. И шрам у Яроша вот тут, – он показал ногтем, где именно у разбойника проходит шрам. Точно. На щеке.

Шпильман с рыцарем переглянулись.

– Что, видали его, никак? – не укрылся их обмен взглядами от седоусого.

– Ну, так это тот, что в колодках был? Около тракта. Версты три от корчмы Яся? – как можно более простодушно проговорил Годимир.

– Точно… это… он самый.

– Опасный, говорят, человек… – поддержал разговор Олешек. – Но, хвала Господу, его и всю хэвру его схватили?

Чэсь глянул на него, как на умалишенного:

– Что ты морозишь… это… шпильман? Какую хэвру?

– Ну, так нам Пархим рассказал, – заметил Годимир. – Что он нам поведал, то мы и знаем. Сами-то люди приезжие.

Настал черед переглядываться стражникам. Молодой выразительно постучал себя кулаком по лбу. Старший пожал плечами.

– Чтой-то у Пархима не токмо с кишками, но еще и с башкой сталось… – проговорил он. – Отродясь… это… у Яроша хэвры не было. Так. Когда один помощник, когда два… Это Сыдор из-за речки любит в толпе покрасоваться. А Яроша сонного взяли, пьяного в дымину. Нашлась добрая душа… – Чэсь сплюнул, вполне однозначно показывая свое личное отношение к этой «доброй душе». И вдруг зарычал на слушающего с раскрытым ртом помощника. – Что вылупился, Карпуха?! Лезь, на возу погляди! Или своего ума нетути?

Белобрысый Карпуха аж дернулся с перепугу и полез на воз.

– Так что мы поглядим… это, – развел руками Чэсь. – Думаю, Пархим не обидится.

– Да гляди сколько надо, – Годимир кивнул. – Или мы не понимаем, что такое порядок?

Младший стражник перекинул алебарду в левую руку, схватился правой за бортик телеги. Запрыгнул.

– Горшки не побей, а то Пархим ругаться будет! – весело крикнул ему Олешек.

– Не боись, я тихонько, – отвечал Карпуха.

– А что, Чэсь, Сыдор из Гражды и вправду такой благородный разбойник, как нам твой приятель Пархим рассказывал? – обратился шпильман к оставшемуся стражнику.

– Что? Он чего… это… охренел? Ну, я, ешкин кот, с ним поговорю поутру! Он у меня еще раз все кусты обгадит! – возмутился заречанин. – Да Сыдор кровосос, каких поискать. Сирота подвернется – сироту ограбит, вдова – так вдову. Что он напел вам? Ума не приложу…

– А он нам то же самое про Яроша говорил, а про Сыдора предлагал Олешеку песню написать, – улыбнулся Годимир.

– Нет, это… Он точно Пархим, горшечник из Колбчи? Может, другой какой Пархим?

– Нет, ну сам так сказал, – рыцарь развел руками. – Откуда ж мне знать? Из Колбчи, не из Колбчи… Не могу ж я всех горшечников тутошних в лицо знать?

– Да нет… – рассуждал сам с собой Чэсь. – Телега Пархима, и конь его вроде тоже… Он не пьяный был?

– Нет…

– Эй, дядько Чэсь! – крикнул Карпуха с телеги. – Чисто все. Горшки да миски… Ну, соломой переложены…

– Ты в солому-то потыкай! Токмо легче, легче, не побей…

– Ага!

Послышалось шуршание. Это Карпуха проверял остряком алебарды между горшками – не затаился ли Ярош в горшке, не скрылся ли под миской? Потом раздался глухой треск и испуганный возглас светловолосого стражника.

– Что? Побил-таки? – сурово выкрикнул старший.

– Ага… – убитым голосом отвечал парень.

– Ну и хрен с ним! Новых… это… налепит. Нашел что?

– Не-а!

– Тады прыгай!

Когда Карпуха соскочил на землю, едва не сбив древком алебарды котелок с рогульки, Олешек спросил Чэся:

– А скажи, что же все-таки с Ярошем?

– А что с Ярошем? – окрысился стражник. – Тебе, шпильман, какое дело?

– Я, может, песню сложить хочу. Про разбойника и… про еще одного разбойника.

– Про рыцарей… это… слагай лучше. Все. Пошли мы. Пархим вернется, не забудьте… это… поклон от меня передать. Скажи, Чэсь спрашивал, как там внучок младший?

С этими словами стражники растворились во тьме.

Озадаченный шпильман почесал затылок:

– Ты чего-нибудь понял, пан рыцарь?

– Признаться, немного, – ответил Годимир. – Ты пока крупу доставай, а то голодными спать ляжем…

– Уже достал. Держи.

Рыцарь высыпал три полных пригоршни крупного пшена в бурлящую воду, бросил соли, помешал ложкой.

– Ну, так что, Олешек, ты сказать хотел про знакомцев наших?

– Да я просто не пойму – или я такой дурень, или у стражника этого, у Чэся, котелок набекрень?

– Это ты насчет внуков?

– Ну да! Вот пришиби меня гром на этом самом месте, но не похож Пархим на человека, у которого взрослые дети могут быть. Не говоря уже о внуках.

– Это верно, – согласился Годимир.

– О! Так, может, это сын того Пархима, которого стражник знает? У кметей в Заречье это запросто. Отец Пархим и сын Пархим, внук тоже Пархим… Похоже, жадничают они на имена. Или попросту ленятся новые придумывать.

– А ты спроси его. Когда облегчится, само собой…

– А чего я? Сам спрашивай, пан рыцарь, коли интересно.

– Я его лучше спрошу, есть сала кусок в запасе или нет? Эту кашу да салом бы заправить, да лучку зеленого…

– Ох, да ты точно поэт!

– Скажешь тоже, – смутился рыцарь. – Просто я иногда думаю, что если покалечусь в каком-нибудь сражении, не пропаду. Корчму куплю и буду гостей кормить-поить.

– А назовешь ее…

– А назову ее «У дракона». Вот тут не худо бы и голову драконью над входом прибить.

– Ты опять за свое? Ну, нет драконов на свете, нет!

– Не веришь, не ищи. Что ты за мной тогда едешь?

– А вот для того и еду, чтоб поглядеть, как ты опростоволосишься, пан рыцарь. Не найдешь ты дракона.

– Здесь не найду, в другие края искать поеду. В Пологие горы, к твоему Мариенбергу поближе…

– Еще чего удумал! Там уж точно ничего не сыщешь!

– Тогда на юг. За Усожу, в степи кочевничьи, в самую Басурмань.

– Эх, пан рыцарь, пан рыцарь… Жаль мне тебя. Пропадешь ни за грош. И что это тебя так дракон беспокоит? Неужели только из гордости да тщеславия? – Олешек глянул над пламенем костра прямо в глаза словинцу, склонил голову на бок, ожидая ответа.

– Нет, конечно, – подумав, сказал Годимир. – Из тщеславия вон шатры у моста разбивают. А потом трофеи в кучу складывают да хвастают у камина зимой – вот этого рыцаря я тогда-то победил, а этого тогда… А я хочу…

Он не договорил. Махнул рукой и принялся ожесточенно мешать кашу. Словно колдовское зелье. И посолонь, и противосолонь.

– Так что ты хочешь? – напомнил Олешек. – Скажи.

– Дракон – это зло.

– Да?

– Точно.

– Ну, не знаю… – задумался музыкант. – А почему?

Тут вернулся Пархим. Взъерошенный, в сбитой на затылок шапке.

– С облегченьицем! – поприветствовал его Олешек. – Друзья твои приходили. В гости звали.

– Какие такие друзья, сладкая бузина?

– Чэсь из Островца. Знаешь такого?

Горшечник пожал плечами. Жест его можно было истолковать по-всякому. И «да, знаю», и «а кто это такой». Во всяком случае, не похоже, чтобы заречанин хотел все бросить и мчаться поболтать со стражником за жбанчиком пива.

Ну, нет так нет, решил Годимир. Мало ли у кого какое желание или нежелание? Гораздо больше его заинтересовал кусок сала, завернутый в чистую холстину, вытащенный Пархимом из-под сиденья возницы на передке. Что ж за каша без сала? Ни вкуса, ни сытности.

Поужинали быстро и улеглись.

Горшечник захрапел сразу. Шпильман еще долго дергал струны, напевал, пообещал сложить балладу в честь сваренной рыцарем каши. Ибо подобное произведение изящных искусств заслуживает восхищения и всяческого поклонения. Потом спел про рыцаря-несчастье, отложил цистру и уснул.

К Годимиру сон не шел долго.

Он лежал, рассматривал звездное небо. Грустил, вспоминая прекрасные глаза Марлены из Стрешина. Беседы, которые велись при дворе воеводы Стрешинского, турниры красноречия и состязания певцов. Подумаешь, баллада о каше! Я и сам запросто сочиню, не дожидаясь заносчивого шпильмана. И получится гораздо лучше, чем у того. Играть на цистре он, конечно, мастер, ничего не попишешь, а вот со стихами мы еще потягаемся. Хотя и с инструментом, будет время, тоже разберемся. Если один человек что-то умеет хорошо, почему другой при должном старании не может тому же выучиться? Старании и усердии. А уж усердия, Годимир знал это совершенно точно, ему не занимать. Еще вопрос, будет ли так прилежно Олешек постигать науку обращения с мечом? Неизвестно. Да и вообще, зачем шпильману уметь с оружием управляться? Глупости да и только! Поглядим для начала – сумеет ли он удержать меч как положено. Может, тот наемник, что показал ему несколько стоек и ударов, только испортил руку мариенбержцу? Ведь, как известно, переучиваться гораздо труднее, чем учиться с самого начала.

Кричали козодои, птицы ночные, ширококлювые и потому уродливые. Был бы козодой величиной хотя бы с орла, страшнее птицы не сыскать. Хуже кикиморы…

За излучиной реки, довольно далеко, загудела выпь. Тоже жутковатая птица. Непривычный человек, впервые услышав, может и обмереть с перепугу. Таким голосом к лицу обладать чудовищу лесному. Ну, хотя бы тому же дракону… Интересно, а как кричит дракон? Ревет, как бугай? Или, может, рычит, словно разбуженный посреди спячки медведь? А то, говорят, в Басурмани встречается зверь ужасный, желтого цвета. Мантихором зовется. Сам голый, а голова и плечи волосом обросли, будто у человека. Клыки имеет в полпяди, когти в пядь длиной. Голосистый ужасно. Ежели заорет, пасть к земле обратив, то яма образуется, а в оную яму дичь и падает к мантихора вящему удовольствию…

На этой мысли Годимир провалился в сон.

И снилось рыцарю, будто шагает он по лесной дороге, подобной той, по которой они совсем недавно шли вместе с Олешеком. Птички щебечут, трепещет листва под легким ветерком, солнечные лучи пригревают сквозь прорехи в кронах, дурманящим ароматом веет от кустов шиповника, растущих вдоль обочины. А цветы на них такие крупные, в ладонь, не меньше. Белые и розовые.

И все бы хорошо было и приятно, когда бы не взгляд, сверлящий затылок. Пристальный, жадный. Не злой и не добрый, нет. Просто любопытный. Пожалуй, сам Годимир третьего дня так наблюдал за потешной схваткой здоровенных, гладких и блестящих, коричневых жуков-рогачей. То же ощущение, что и днем. Тогда рыцарю не удалось разглядеть неизвестного преследователя. Что ж, сон не явь, а вдруг получится?

Он резко обернулся и…

Увидел!

Мохнатая морда. Больше всего похож на бобра-переростка. Бурая шерсть с проседью, длинные желтые зубы торчат наружу. Резцы травоядного зверя, а не клыки хищника. Уж в этом-то охотник за чудовищами разбирался отлично.

Они смотрели друг на друга несколько долгих мгновений.

Потом «бобер» бочком, бочком ушел в кусты. Напоследок мелькнул лохматый бок и длинный розовый хвост, похожий на крысиный.

Рыцарь хотел было отправляться дальше, но что-то подсказало – стой, подожди, не торопись.

Он замер. Стоял, не шевелясь.

Мелко дрожали темно-зеленые с зубчиками листья шиповника там, где скрылся чудо-зверь. Или не зверь? Уж больно осмысленным показался человеку взгляд черных бусинок-глаз.

И вдруг он увидел. Так неожиданно, что едва не вскрикнул. Но сдержался. Оставалось только поблагодарить выдержку, благоприобретенную в странствиях.

Нет, то, что предстало взору Годимира, опаски не внушало. Но оно было необычным.

Из зеленого куста проступило лицо. Так появляется из тумана на осенней дороге фигура встречного всадника. Лицо женское. Миловидное… Да что там миловидное! Попросту красивое. Куда там пани Марлене, куда там панне Стасе, дочке рыцаря из соседнего маетка, его самой первой, отроческой, неразделенной любви? Кто знает, может, и среди дочек князей и королей за редкость покажутся подобные изысканно-утонченные черты. Все линии соразмерны. Огромные глаза цвета спелой лещины, тонкий нос, полные губы приоткрыты, обнажая полоску жемчужной белизны зубов. Годимир пожурил себя в душе, что пользуется затертыми и затасканными сравнениями, присущими больше ярмарочным певцам, чем благородному рыцарю, мнящему себя шпильманом. Ну и пусть! Опошлить такую красоту не способно ничто. Напротив, набившие оскомину слова приобретают пряный привкус новизны рядом с ней. Правый глаз лесной красавицы смотрел на Годимира прямо, а левому мешала прядь черных с прозеленью волос…

С прозеленью?!

Именно!

Да и кожа незнакомки, смуглая, будто у красоток Басурмани, виденных однажды им в Хороброве, когда посол далекой южной державы прибыл к королю Мечеславу, явственно отливала зеленью.

Не человек, и к бабке не ходи!

Помимо воли ладонь рыцаря скользнула по поясу туда, где находилась рукоять меча, ставшего привычным за долгие годы странствий.

Меча не было.

Проклятый Желеслав со своими прихлебателями!

Но раз меча нет, это не сон, а явь? Ведь во сне всякий волен увидеть на себе не одно лишь оружие, но и полный доспех.

Красотка, проследив глазами его движение, хитро улыбнулась, на мгновение показав маленькие, но даже на вид острые клыки, и погрозила пальцем.

И вот тут Годимиру стало по-настоящему страшно.

Он помянул Господа и проснулся.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПАН ТИШИЛО ГЕРБА КОНСКАЯ ГОЛОВА

Едва-едва открыв глаза, Годимир вознес краткую, но горячую молитву Господу. Кто бы ему ни привиделся во сне, создание это слишком мало походило на доброжелательное и благодушное. Что ж, рыцарь хорошо уяснил – против нечисти прежде всего помогает добрая сталь, слово Господне и Вера, хранимая в сердце.

Олешек безмятежно сопел, скрутившись в калачик. Еще бы! Утро выдалось довольно прохладным, а зипун у него тоненький, кое-где протертый до кисеи. Под правой рукой и вовсе по шву пошел. Годимир даже задумался ненадолго: будить, не будить? Уж очень жалко выглядел шпильман. Словно подросток – тонкая шея, худые плечи, полуоткрытый рот. Потом плюнул на сострадание и толкнул мариенбержца в бок:

– Вставай! Рассвело!

Музыкант вскочил:

– А! Что? Ну, ты даешь, пан рыцарь! Едва-едва солнце взошло, а ты туда же!

– Кто рано сапоги обувает, тому Господь помогает, – ответил Годимир расхожей пословицей.

– А смысл-то какой рано вставать? Чай, не в дорогу… – проворчал Олешек, хлопая себя ладонями по бокам.

– Замерз?

– А то?

– Сбегай к речке, умойся. Пока туда-сюда, как раз согреешься.

– Глумишься, пан рыцарь? Вон Пархим, поди, до сих пор дрыхнет!

Годимир глянул под телегу:

– А вот и не угадал, пан Острый Язык! Нету его! Сельские – они знаешь как рано встают? Ого-го!

– Да и пускай. Хвала Господу, хоть под утро его храпа не было слышно…

Рыцарь не ответил. Он уже понял, что Олешек ворчит не со зла, просто по привычке. Вернее, шпильман придумал сам себе такой образ и старается его поддерживать, за что частенько получает по шее. Но не прекращает бурчать и издеваться над окружающими.

Вот ведь упорство!

Годимир крякнул, скинул жак на траву и, оставшись в одной тонкой рубашке, проделал несколько быстрых движений. Словно был с мечом в руках. Да обычно он и упражнялся по утрам с мечом. Немного, для разминки. А вот вечером перед сном частенько изнурял себя до седьмого пота. И с мечом, и с утяжеленной палицей. А что? Хочешь жить, старайся. Меч для рыцаря не просто инструмент, как топор для плотника или мастерок для каменщика. Он друг. Потому, что не только кормит, но и защищает. Попробуй, не окажи ему должного почтения – подведет в трудную годину. Застрянет в кости врага и вывернется из руки, а то и вовсе скользнет по косматой шкуре волколака. Заклинит в ножнах… Да мало ли? Меч нужно холить и лелеять. Точить, направлять оселком лезвие, смазывать в сырую погоду. И, конечно, упражняться! Упражняться, упражняться и еще раз упражняться, как сказал какой-то знаменитый рыцарь древности. Злые языки поговаривали, что он совсем не то имел в виду, но большинство рыцарей охотно начертали бы его изречение на щите, словно девиз. Особенно странствующие рыцари, вынужденные полагаться лишь на силу своих рук, да на меч, да еще на удачу и милость Господнюю.

То, что Годимир лишился оружия, не освобождало его от необходимости повторять прочно заученные движения. Повторение, как говорится, мать учения. А отец учения, в таком случае, труд.

Рыцарь двигался с закрытыми глазами. Тело выполняло движения само, без вмешательства разума. Разум часто мешает, заставляет дрогнуть, оступиться, совершить ошибку.

Начало – из стойки Плуг[25]. Невидимый меч направлен снизу вверх и глядит в лицо мнимому противнику. Шаг вперед, клинок устремляется во врага – «длинное острие». Переход в стойку Быка. Раскрутка и раскалывающий удар сверху. Клинок взлетает. Крыша. «Гневный» удар наискось слева направо. Меч возвращается ударом снизу. Взлетает снова в Крышу и падает опять «гневным» ударом. На это раз справа налево. Поперечный, или плоский, удар. Если противник со щитом, то лезвие летит под щит. Шаг назад. Меч в Ключе. В правом Ключе, что несколько необычно, но Годимир гордился этой находкой. Поперечный удар справа. Поворот на носке правой ноги, меч сзади, в Гневной стойке. Раскалывающий удар. Бык. Укол «длинным» острием. Меч возвращается в Плуг.

Словинец вздохнул и разжал пальцы. Меча-то нет все равно… И добыть его ой как трудно. Тут только он заметил, с каким восторгом наблюдает за ним Олешек. Виновато улыбнулся. Мол, и рад бы тебя поучить, но не с чем.

– Здорово… – с легкой завистью протянул шпильман. – Мне бы так…

– А зачем тебе? – не выдержал Годимир. – Для чего? Ты же не собираешься убивать врагов. А если надумаешь, так острым словечком вернее прикончишь, чем я клинком.

– Так-то оно так, – кивнул Олешек. – Но иногда приходится постоять за себя не только словом, но и оружием. Вот сам подумай, пан рыцарь, были бы мы вчера оба при мечах, да выученные как следует?

– А неизвестно, что лучше, – нахмурился рыцарь. – Их восьмеро было. Понимаешь? Восьмеро! Вдвоем против такой силы никак нельзя. А попытались бы сопротивляться, только раззадорили бы вояк Желеславовых. Кто бы нас тогда живыми отпустил? Знаешь, мертвый свидетель – молчаливый свидетель…

– Все равно, – упрямо сжал губы певец. – Хочу уметь с мечом обращаться. Иногда, знаешь, бывает, не одного себя защищать приходится…

– Ну…

– И тогда бывает все равно. Потому что если не защитил, то хуже, чем погиб. Знакомо тебе такое чувство? – Обычно улыбчивый Олешек посуровел, даже стал казаться старше своих лет.

Годимир кивнул. Что возразишь? Прав шпильман. Как ни крути, а прав.