— Что чуешь? Говори, не томи!

— Чужой чародей. Сильный, однако.

Этого еще не хватало! Неужели разведчики порубежной стражи сумели найти их следы? Придется или принимать бой и с честью погибнуть, или удирать за реку несолоно хлебавши, без добычи, а после выслушивать насмешки прочих аскеров. Да Шовшур-аскер лучше на кинжал упадет!

— Откуда здесь чародей? Говори!

— Не знаю, однако. Нагоняют во-он оттуда... — Улуу-меге показал тощей, увитой черными жилами рукой, откуда именно.

— Нагоняют? Йах! Сколько с ним?

Шаман скривился, нехотя признаваясь:

— Не чую. Плохо. Сильный чародей. Только его чую.

— Йах! — Шовшур-аскер обернулся к воинам. — Эй, аскеры! Мы искали воинской славы, а она сама нас нашла! Готовьте луки! Бучай!

— Слушаю! — приблизился молодой аранк. Пускай по годам — юноша, но по делам — умелый и беспощадный воин.

— Отстанешь со своим десятком. Зайдешь врагу сзади. Или сбоку, как выйдет.

— Слушаю, Шовшур-аскер!

Протяжным свистом Бучай позвал своих людей. Они замедлили бег коней, а вскоре и отвернули в сторону.

— Улуу-меге!

— Да?

— Твои шаманы готовы?

— Да.

Они молча проскакали еще три полета стрелы.

— Улуу-меге!

— Да?

— Враги далеко?

— Близко.

— Совсем близко?

— Да. Совсем. — Шаман пристально вглядывался в туманную дымку по левую руку от вытянувшегося в длинную колонну чамбула. Чмокнул узкими губами. — Вот они.

Из тумана возникли силуэты пяти всадников.

— Пятеро? — опешил Шовшур-аскер. Даже не сдержал недостойного истинного воина удивления и волнения.

— Пятеро, — пожал плечами Улуу-меге.

— Который чародей?

— Спроси лучше, сколько звезд на небе.

— Йах! Придется всех убивать.

По его команде чамбул сократил и без того неспешную рысь, разворачивая коней головами навстречу незнакомцам, так, чтобы образовать широкий полукруг с подручными Улуу-меге в вогнутой части.

Лужичане (а кто иной еще мог так вольно скакать по левобережным степям?) приближались неторопливо. За оружие не хватались.

У всех, как на подбор, рослые буланые кони.

Впереди ехал высокий широкоплечий мужчина средних лет. В черном жупане и плаще с волчьей опушкой. Темно-русая голова не покрыта шапкой несмотря на мелкий холодный дождик, лицо обрамлено тонкой бородкой по краю нижней челюсти. Волосы до плеч, в отличие от большинства северян, стригшихся в «кружок». Кочевники, заплетавшие волосы в длинные косы, свято верили, что в них заключена сила аскера — обрежь и бери его голыми руками, поэтому обычаев соседей не понимали и презирали их за это.

Следующие за широкоплечим предводителем всадники носили шапки с малиновым атласным верхом и бобровой оторочкой, украшенные фазаньими перьями. Из-под грязных, выдававших долгие скитания, кунтушей виднелись щедро расшитые серебряным галуном жупаны.

На лужичан не похожи.

Кто такие?

Шовшур-аскер едва в затылок не полез пятерней, но вовремя опомнился — не стал при воинах растерянность показывать. И использовал потянувшуюся вверх руку правильно — перехватил висящую на темляке плеть-нагайку и взмахнул ею.

За ветром и топотом копыт он не расслышал скрип десятков натянутых тетив, но ни на мгновение не усомнился — короткие черные стрелы с подпиленными наконечниками нацелились в сердца пятерых врагов.

Русоголовый — скорее всего именно он и был почуянным Улуу-меге чародеем — бросил повод на шею коня, поднял обе руки ладонями вперед. Жест, во все времена и у всех народов призванный показать мирные намерения. Если бы Шовшур-аскер поверил ему! Но нет. У аранков и у самих в чести были военные хитрости, и обман лупоглазых северян чести не уменьшал, а напротив — прибавлял. Ведь даже Саарын-Тойон не раз и не два обманул мерзкого Муус-Кудулу. На войне как на войне.

Предводитель чамбула резко отмахнул нагайкой. Полсотни стрел сорвались в полет...

И упали, наткнувшись на невидимую преграду в двадцати шагах от цели.

«Йах! Вот колдун проклятый!» — подумал Шовшур и хотел крикнуть Улуу-меге, чтоб не дремал, но тот знал, что делать.

Десять змеистых бело-голубых молний рванулись к русоголовому. Потянулись жадно, как руки богача к брошенному без присмотра добру.

Все та же преграда остановила их, отклонила и направила в землю.

Клубы пара пошли от мокрой травы так, что шарахнулись кони северян.

Воины в жупанах с галуном втянули головы в плечи. Видно, не до конца верили в мастерство своего командира. Но он оставался спокоен.

— Стойте, храбрые аскеры! — выкрикнул чародей и, подавая пример, осадил коня.

Говорил русоголовый на наречии кочевников — или, как сказали бы в правобережной степи, на настоящей речи — достаточно хорошо. Неужели гостил в становищах и кочевьях раньше? А может, ему и в самой Ачук-Орде, где живет Алтын-Хан, младший внук самого Саарын-Тойона, бывать довелось?

— Стоять! — коротко и зло бросил Шовшур-аскер.

Аранки натянули поводья, аж кони присели на задние ноги.

Замерли. Стрелы по-прежнему наложены на луки. Достаточно одного неверного жеста, одного подозрительного слова и...

— Храбрые аскеры! — проговорил русоголовый. — Славные степные воины! Слыхал я, старейшины ваших родов говорят: враг моего врага — мой друг. Не правда ли? — Он сделал выразительную паузу. Усмехнулся. — Уважаемый аскер, прикажи воинам, которые заходят ко мне и моим людям со спины, остановиться. Иначе многие матери в кочевьях аранков будут оплакивать сыновей.

— Дье бо! (Ну да!) — недоверчиво воскликнул Шовшур.

— Хочешь проверить? — недобро прищурился волшебник.

— Бучай!!! — Если возникала необходимость, Шовшур-аскер мог перекричать скачущий табун или степной буран. — Стой, Бучай!

Русоголовый кивнул одобрительно. Продолжил:

— Может, поговорим, сойдя с коней, у костра?

— Почему я должен говорить с тобой, северянин?

— Потому, что я предлагаю тебе военный союз.

— Йах! Зачем мне союз с тобой?

— Ты слишком непонятлив для водителя десятков аскеров...

— Сердце лисицы, жало гадюки! — Улуу-меге поравнял пегого лохмача с вороным Шовшур-аскера. — Зачем ты явился, земное воплощение Муус-Кудлу?

Волшебник внимательно оглядел сухого скуластого старика, продубленного солнцем и ветром бескрайней степи. Скривился. Выплюнул перекошенными губами:

— Песья кровь! Ты заплатишь за свою наглость!

Он стремительно выбросил вперед правый кулак, раскрывая его ладонью к Улуу-меге.

Шаман вылетел из седла. Перекатившись через круп пегого, грянулся о землю. Вскочил, потирая ушибленное плечо.

— Сдохни, стервятник!

Улуу-меге присел, словно намереваясь прыгнуть на врага и вцепиться ему в глотку скрюченными от ярости пальцами. Его окутало розоватое сияние — как будто малую толику крови растворили в ключевой воде. Шаманы, последовавшие за ним в поход, восхищенно зашумели. О таком в степи лишь сказки рассказывали да пели шастры. Сам Шовшур-аскер никак не ожидал от худосочного Улуу-меге подобной прыти. Едва заметное сияние свидетельствовало об огромном количестве волшебной силы, которой сумел воспользоваться шаман. Обычно лишь посвященный в тайное знание мог наблюдать магический поединок, но не простой воин.

Перед грудью Улуу-меге начало возникать прямо из воздуха призрачное копье. Не легкий дротик, который можно метать во врага, и не пика для конной сшибки. Тяжелое копье с окованным сталью древком, широким листовидным наконечником, дающим возможность не только колоть, но и рубить. Подобные копья не в чести среди воинов-степняков. Лишь герой преданий, легендарный прародитель аранков Нюурун-тойон, сражаясь против Муус-Кудулу, пользовался им. Не потому ли Улуу-меге, обозвав чужого колдуна земным воплощением владыки Нижнего Мира, прибег к древнему оружию?

Шаман стягивал из стылого воздуха капельки тумана и дождинки, остужал их и соединял в ледяное копье. Длинное, острое, смертоносное.

Чтобы создать оружие, ему потребовалось совсем мало времени. Мужчина не успел бы и чашу араки осушить...

А потом копье рванулось вперед, в грудь презрительно опустившего уголки губ северянина.

Чужак остановил колдовство Улуу-меге так же легко, как останавливал перед этим молнии его учеников. Просто сгустил воздух вокруг вначале до вязкости воды, потом сметаны, а потом и камня.

Шаман-аранк видел это столь же хорошо, как вошь, ползущую по рукаву шапана. И понимал, что, расправляясь с ним, русоволосый затратит не больше времени, чем на убийство вши.

Покорность судьбе не в обычаях кочевников, но сила солому ломит. Только надежда сохранить остатки чести и боязнь потерять лицо перед чамбулом соплеменников заставляла Улуу-меге сопротивляться. Он напряг все силы, чувствуя, как от натуги обрывается что-то за грудиной, и толкал, толкал копье льда в сердце врага. Глаза его налились кровью, жилы на шее и на висках вздулись черными жгутами.

И ему удалось!

Копье подвинулось вперед. Вначале на ладонь, потом на локоть, на аршин...

Шаманы одобрительно загудели, даже Шовшур-аскер стиснул рукоятку плети, переживая за соплеменника.

Северянин оскалился, его тоже охватило сияние. По-прежнему поднятая ладонь вдруг сжалась в кулак, который крутнулся и прянул вперед. Будто в рукопашной схватке.

Ледяное копье подскочило вверх на добрых полторы сажени, закрутилось, как сабля в руках удальца-асекра, и полетело в обратном направлении, ударив Улуу-меге под коленки. В некоторых становищах гаутов, близких к горам, детвора играет в похожую игру, сбивая старые, выбеленные ветром черепа врагов длинными палками. Старейшины аранков такое глумление над останками — пусть даже и вражескими — не одобряли, и игра не прижилась. Даже в своенравном и жестоком клане Росомах.

Улуу-меге упал ничком, как подрубленный.

Но почему как? Ледяное копье подрубило ему ноги почище топора. Левая ступня вывернулась, не оставляя ни малейшего сомнения — перелом.

И все же шаман не утратил мужества и воли к победе. Он попытался подняться, оттолкнулся от земли руками...

Русоголовый щелкнул пальцами левой руки, словно пылинку с обшлага жупана сбил. Аранк отлетел как от хорошего пинка ногой, хрипло закашлялся, выдувая кровавые пузыри в углах рта.

Копье при этом вращалось в воздухе, покорное движениям правого кулака чародея.

Еще щелчок!

Улуу-меге взлетел аршина на полтора вверх и плашмя, как подстреленная дрофа, упал в мокрый тонконог лицом, распластав руки-крылья.

Рубящее движение правой ладони!

Острый столб переливающегося перламутром льда устремился вниз и с размаху вонзился шаману в спину — так удачливые аскеры прибивают уши врагов к центральному столбу юрты.

Да нет, не в спину! Шовшур-аскер напрягся в седле, не зная что и делать. То ли скомандовать воинам кинуться в атаку на странных и опасных северян, то ли разрешить рассыпаться по степи, спасая свои шкуры?

Ледяное копье пробило тело шамана пониже спины. В самый раз между ягодиц. Словно русоголовый чужак знал, как вернее и надежнее всего унизить храброго и гордого аранка. Если даже Улуу-меге выживет, никто не пустит его к костру. Ни одно кочевье, ни один род от Грудкавых гор до Соленого озера далеко на востоке. Страшный позор, от которого впору полоснуть себя по горлу кинжалом или упасть грудью на острие сабли.

Улуу-меге выгнулся и закричал.

Вернее, хотел закричать, но рот ему залепил невидимый кляп. И только невнятный хрип да бульканье вырвались из натянутого как тетива горла. Шаман продолжал выгибаться, и Шовшур-аскеру уже послышался, как наяву, хруст ломающихся позвонков, но колдун сделал новое движение. На это раз указательным пальцем. Будто провел по краю чашки. Голова Улуу-меге провернулась на шее так, как никогда не поворачивается у живого человека. Только сова может поглядеть, что у нее за спиной. Глаза аранка выпучились и остановились...

Русоголовый волшебник хлопнул в ладоши.

Ледяное копье исчезло, расплываясь лужей вокруг бездыханного тела Улуу-меге.

— Я — чародей Мржек Сякера, герба Сякера, — раздельно, словно детей малых поучал, произнес северянин. — Разве в правобережной степи еще не слыхали обо мне? Жаль, жаль... Он мог бы жить.

Услышав волной прокатившееся по рядам аранков повторение своего имени, Мржек поднял темные глаза, глаза безжалостного убийцы:

— Только попробуйте что-то сделать. Прах над ковылем развею.

Он не пугал, не угрожал, просто предупредил, но Шовшур-аскеру сразу расхотелось оказывать сопротивление. Даже спорить и возражать чужому колдуну охота пропала. Да и спутники Мржека в расшитых галуном жупанах не стремились оказаться к нему как можно ближе. Напротив, во время расправы над шаманом постарались отодвинуться подальше.

— Что ты хочешь? — пересохшими губами проговорил Шовшур-аскер. Страшно, не страшно, противно, не противно, но он взялся вести этих юношей через реку за воинской славой и прятаться не станет ни за чью спину.

— Ты пришел сюда за добычей и за ушами врагов, аскер?

— Да. Это так.

Мржек покачал головой:

— Разве по уставу предков говорить со мной, скрывая свое собственное имя? Ведь я себя назвал.

— Я — Шовшур-аскер из клана Сайгака. Я и мои воины — аранки.

— Хорошо, Шовшур-аскер. Я знаю, аранки — великие воины.

Аскер едва сдержался, чтобы не кивнуть самодовольно — умеет, умеет чародей польстить кочевнику. Но вместо этого Шовшур сдержанно произнес:

— Какого племени ты, Мржек Сякера? — непривычное имя далось его губам и языку с большим трудом.

— Я не принадлежу ни к какому племени. Мой народ меня отверг. Я дружу с тем, с кем мне нравится дружить, сражаюсь бок о бок с теми, с кем мне не стыдно сражаться. Сейчас мои спутники — грозинчане. Слыхал ли ты о таком народе?

— Северные ветры доносили до наших очагов весть о том, что грозинчане сейчас служат Прилужанскому королевству.

— Это так. Но они помнят времена, когда служили только своему князю. И среди грозинчан есть немало удальцов, готовых отдать жизнь за свободу.

— Йах! — причмокнул губами Шовшур-аскер. — Желание, достойное настоящих мужчин.

— Я рад, что ты одобряешь их, — ухмыльнулся Мржек. И непонятно: правда доволен или подначивает?

Воины-аранки за спиной Шовшур-аскера давно сбились в кучу. Вот получат после. Словно дети несмышленые. С врагом ли, с нежданным союзником ли, а надо всегда быть начеку.

— Ты что-то говорил о добыче, Мржек Сякера?

— Верно, говорил. Хочешь ли ты, Шовшур-аскер, чтобы о твоих подвигах пели шастрычи у костров не только аранков, но и гаутов, и магатов?

— Дье бо!

— Вижу, хочешь. Тогда слушай меня внимательно, достойный аскер. Слыхал ли ты о городке Жорнище?

— Йах!

— Вижу, слыхал. Хочешь захватить его и разграбить?

— Дье бо! В Жорнище сотня порубежников и чародей.

— Но ты же хочешь воинской славы?

— Зачем мертвому слава? — пожал плечами аранк.

— Я думал, воинская доблесть для воинов-аранков выше смерти.

— Кому нужен подвиг, о котором не узнают в родном кочевье?

— У тебя семь десятков воинов, Шовшур-аскер. Без малого, — Мржек кивнул на распростертое тело Улуу-меге. — И ты боишься?

— Разумная осторожность — не трусость.

— Согласен. А если с тобой вместе пойдут в поход еще десяток грозинчан и один слабенький, бесталанный чародей?

— Враги будут за стеной.

— Я снесу тебе эту стену, — оскалился Мржек. — Согласен?

Шовшур-аскер задумался. Он видел чародея-северянина в деле. Улуу-меге был весьма неплохим шаманом. Разделать его как младенца удалось бы не всякому. Но степной обычай учит: если враг протянул тебе руку, погляди, не спрятан ли в рукаве кинжал, если дает кусок мяса — нет ли в нем отравы. Колдун вовсе не походил на бескорыстного дарителя.

— А сотня порубежников?

— Какой ты недоверчивый, Шовшур-аскер. Смотри!

Мржек поднял вверх сжатую в кулак правую ладонь. Прищурился. Запел, не открывая рта. Непонятная, сложная мелодия. Может, на севере и любят такие песни, но кочевникам, привычным к простым и незамысловатым наигрышам шастырчи, она показалась странной и отталкивающей.

А потом колдун принялся легонько сжимать-разжимать кулак в такт мелодии. Заиграли сильные мускула на выглянувшем из рукава жупана предплечье. Раз-два, раз-два... Словно живое сердце поселилось в ладони волшебника.

Неожиданно Шовшур-аскер почувствовал смутное беспокойство. Так, что-то легкое, похожее на волнение перед предстоящей схваткой. Вороной прижал уши, захрипел. Позади предводителя аранков, в толпе молодых воинов послышались удивленные восклицания. Заржали кони.

Беспокойство усиливалось, перерастая в безотчетный страх. Усилием воли Шовшур-аскер заставил себя не думать о страхе, но неслышный голос говорил прямо в душу: «Беги, беги... Спасайся, если не хочешь умереть такой страшной, позорной смертью, что даже путь на пастбища и в охотничьи угодья пращуров будет заказан. Спасайся, беги очертя голову, не сдерживай вороного. Он ведь тоже чует беду...»

Кони ржали, приседали на задние ноги, прижимали уши и храпели.

Все больше усилий приходилось прилагать Шовшуру, чтобы удержать вороного в повиновении, а ведь конь был его проверенным боевым товарищем, готовым по приказу седока пойти в огонь и на вражескую сталь. Пронзительное ржание справа заставило аскера скосить глаза. Саврасый жеребец под его троюродным племянником Дашаром, молодым, не встретившим еще семнадцатую весну, закусил удила, выгнул спину и заскакал козлом, стараясь сбросить седока.

— Еще? — Мржек не повышал голоса, но аранкам его звуки показались ревом черного рога Муус-Кудулу, когда пойдет он с окованной железом палицей впереди своих черных полчищ на бой с праведниками, стражами чертогов Саарын-Тойона.

Вороной дернулся в сторону, Шовшур-аскер изо всех сил натянул повод, одновременно прижимая шенкеля, и только так удержал коня. Прямо перед собой аранк увидел побагровевший, бешено вращающийся глаз скакуна и понял, что сейчас случится нечто непоправимое.

— Довольно, — прохрипел он. — Хватит...

Чародей разжал кулак, опуская руку, и тут же страх исчез. Даже удивительно, чего это люди и животные так переполошились. Шовшур глянул на грозинчан. Они сидели спокойно, с усмешками наблюдая за паникой в чамбуле. Один из северян — седоватый, светлоусый — даже подбоченился, покручивая ус. Разве что ногу через переднюю луку не перекинул, красуясь.

И Шовшур-аскер решился. Ведь все равно деваться некуда. Откажись, и живыми колдун их не отпустит. А то, чего гляди, сделает так, что сами друг друга порубят прямо здесь, северянам на потеху. Но и соглашаться, не поторговавшись, настоящий кочевник не мог.

— Что ты попросишь взамен за нашу помощь, Мржек Сякера? — Шовшур наклонился, похлопал вороного по взмыленной шее, успокаивая.

— Да сущий пустяк! — снова ухмыльнулся чародей. Нехорошая у него была улыбка. Будто примеряется в горло вцепиться зубами. — Мы войдем в город с вами. Нам нужен человек. Или два... Там видно будет. Мы их заберем, а город я оставляю вам. Что ты ответишь мне, Шовшур-аскер из клана Сайгака?

— Я думаю, мы поладим, — кивнул аранк. Обернулся к своим воинам. — Слышали, аскеры? Ваши отцы будут гордиться вами, ваши невесты будут ласкать вас втрое жарче! На Жорнище!

— Хаш! Хаш, Шовшур-аскер! — в один голос заорали молодые воины. Даже те шаманы, что шли за Улуу-меге, казалось, позабыли страшную смерть десятника. — На Жорнище!!!

Шовшур повернулся лицом к Мржеку:

— Слышал? Мои воины пойдут с тобой.

— Для меня это честь, Шовшур-аскер из клана Сайгака, — церемонно, проявляя недюжинные познания в обычаях кочевых племен, проговорил чародей.

— Для меня тоже честь биться бок о бок с тобой, Мржек Сякера. И со славными воинами грозинчанами. — Аранк провел ладонью по редкой бородке. — Да поможет нам Саарын-Тойон. Вперед?

— Вперед! — отозвался колдун, разворачивая буланого.

Чамбул аранков вновь вытянулся по степи в походный порядок.

Теперь впереди скакали Мржек и Шовшур. Колдун слегка наклонился с высоты своего рослого коня и проговорил вполголоса, едва не шепнул на ухо аранку:

— Вздумаешь убежать или в спину ударить, смерть того шамана покажется за счастье. Понял?

Аскер кивнул. Чего уж непонятного? После умения, явленного колдуном, да если еще прибавить его холодную, изощренную жестокость, в неотвратимости беспощадной расплаты за предательство сомневаться не приходилось.

На степь спускались долгие осенние сумерки.

От Стрыпы, которую кочевники называли Великой Полуночной рекой, подул сильный ветер. Разогнал облака.

На юго-востоке взошла луна. Белесая и пористая, как кругляш овечьего сыра. Холодная, как труп.

Шинок «Желтый гусар», что расположился на Малярной улочке неподалеку от Покатого взвоза, за два квартала от церкви Святой Крови Господней, полностью сложенной стародавними умельцами из липы и осины без единого гвоздя, испокон веков имел двойственную репутацию.

Во-первых, славился он (и заслуженно!) замечательной кухней. Уже не одно поколение шинкарей Вацлавов Ботичей — а всем мальчишкам в этом роду давали имя Вацлав, различая их лишь по счету, как королей каких-то — радовало сердца и желудки славных выговчан изысканными и вкуснейшими яствами. Говорят, секреты приготовления самых знаменитых блюд передавались в роду Ботичей от отца к сыну, от деда к внуку и каждый Вацлав готов был умереть, но не выдать их соперничающим шинкарям.

Ах, как же кормили в «Желтом гусаре»!

Подавали сваренные на хлебном квасе-сыровце и на свекольном квасе борщи. Со свининой и с бараниной, с мясными и с грибными ушками, с печеной и с маринованной свеклой, с галушками и сосисками. Готовили юшки с фасолью и горохом, с цветной капустой и белыми грибами, заправленные салом, сливочным маслом, поджаренным до золотистой корочки луком. Варили капустняки, принятые больше в Заречье, чем в Прилужанах. Поначалу выговчане нос воротили от непривычной еды, а потом распробовали. Да как пристрастились — за уши не оттянешь. Настоящий капустняк готовят на свином бульоне с луком, морковью и петрушкой, добавляют квашенную капусту, которую прежде тушат на том же бульоне с салом и чесноком, а после, уже в тарелке, заправляют сметаной. Иногда капустняки делают с гречишной крупой или с пшеном, с грибами или с горохом.

Но особым блюдом, гордостью «Желтого гусара», какого не отведаешь ни в одном шинке столицы, была щучина. Откуда Вацлав Первый вызнал способ ее приготовления? О том ходили в Выгове едва ли не легенды. Одна страшнее и кровожаднее другой. Были там и предательство, и вырванное на смертном одре признание, чародейство и сверкание золотых монет. Но это все от зависти. Потому как ни у одного шинкаря, сколь бы он ни старался, ни заказывал щучину в заведении ехидно ухмыляющегося Вацлава, ни чавкал, стараясь распробовать все составляющие, столь вкусно не получалось. И дело, скорее всего, было не в какой-нибудь тайне или секретной составляющей, вроде заморской травки, а просто в умении, таланте шинкаря.

Ведь никто из Вацлавов — от Первого до ныне здравствующего Девятого — секрета из приготовления щучины не делали. Очисть щуку от чешуи, промой, удали кости, нарежь хорошими кусками — в пол-ладони, не меньше. Вари, пока мякоть щуки не станет белой, потом доставай и остуди на леднике. После в юшку, что осталась от варки щуки, высыпают мелкую потрошенную рыбу — карасей, красноперку, ершей, — добавляют плавники и голову (только во имя Господа, без жабр) щуки, морковь, лук и варят до тех пор, пока жидкость не станет вязкой да густой, хотя и сохранит прозрачность из-за малого огня. Тогда юшку процеживают через крупное сито, отделяя вываренную рыбешку и подают к столу в глубоких мисках. А с нею вместе подают и вареную щуку, пересыпанную очищенными вареными шейками раков, мелко нарезанным зеленым луком, укропом и петрушкой, тертым хреном.

Вот и все.

Казалось бы, чего сложного?

Ан нет, не получалось ни у кого, кроме Вацлавов. И никто не мог разрешить эту загадку. Ну, не чародейством же они, в самом деле, варке помогали? Не может такого быть. Семейство почтенное. Просто так, ради лишней выручки, Контрамацию нарушать не станет.

Много чего подавали в «Желтом гусаре»... Всего и не перечислить. Ну, разве что самую малость, для привередливых посетителей?

Щучью икру и карпа с медом, леща с хреном и яблоками и завиванец из судака, рыбные крученики по-выговски и линя с капустой по-таращански, запеканку из сома и угря отварного, студень говяжий с грибами и мясные оладьи, полядвицу малолужичанскую и сиченики скочинские с начинкой из хрена, баранину с черносливом по-угорски и жаренную в углях большим куском свинину по обычаю зейцльбержцев... А уж колбасок всяких — кровяных, острых, жирных, постных — не счесть, не говоря уже о голубцах, галушках, варениках, блинах и блинчиках, лемишках, пампушках, буцыках с медом... И это не считая мелочей, вроде отварного языка или жареных мозгов.

Редкий обжора мог бы посидеть вечер в «Желтом гусаре», поглощая стряпню очередного Вацлава и его многочисленных помощников, оруженосцев вертела и поварешки, и остаться недовольным. По крайней мере, за последние полтораста лет выговские обыватели такого не припоминали.

Запивали яства холодными напитками — квасом ржаным сухарным и квасом малиновым, а то и земляничным для особых ценителей, а также напитками горячительными. Угощали тут и медом выговским, крепким и сладким, и вином угорским, густым, как кровь, и терпким, обладающим поистине божественным ароматом, и пивом всяческих сортов. К слову сказать, пиво Вацлавы сами не варили (что-то же и у таких умельцев должно не получаться), но привозили со всех концов суши. Светлое, слегка желтоватое, но страшно крепкое, из Руттердаха; кислое и колючее, кусающее за язык и небо, из Заливанщина; темное, густое и горькое, уховецкое; совершенно особое, ни с чем не сравнимое благодаря ледниковой воде, искоростянское; чуть мутноватое, но сытное и сладковатое из-под Батятичей.

И, конечно же, подавали в шинке горелку. А какой же, спрашивается, шинок без горелки? Разве ж это приличное заведение получится?

Нет уж, никак не приличное. А просто курам на смех. Приют для чернецов, принявших самый строгих обет.

Ничего подобного Вацлавы себе позволить не могли. Горелку делали сами, никому не доверяли. Варили ее из пшеницы и из яблок, из груш и из слив. Ведь кому-то нравится настоящая лужичанская горелка, такая, чтоб глоток хватанул — и слезы из глаз, а кто-то предпочитает легкую, фруктовую, наподобие цуйки угорской. Как бы то ни было, а напиток после приготовления очищали на березовых углях, а после настаивали. Настаивали на рябине и калине, на боярышнике и терне, на черной сушеной смородине и вишне. В общем, на всякий вкус, даже на самый взыскательный.

И валил бы народ в «Желтого гусара», презрев тесноту и дороговизну, кабы не вторая слава, о которой речь пойдет ниже.

А беда в том, что шинок облюбовали для ежевечерних развлечений многочисленные расквартированные в Выгове военные, которые к обывателям относились, мягко говоря, не любезно. То есть, могли купцу либо мещанину миску горячего вылить за шиворот или на уши надеть, а потом наподдать под зад кованым сапогом, а могли и покалечить невзначай — зубы выбить или усадить с размаху на утоптанный пол, после чего люди долго не жили, а весь отпущенный Господом краткий срок мочились пополам с кровью.

Заглянувших на огонек приезжих шляхтичей — свои, выговские, зная о репутации шинка, старались без особой нужды не заходить, а если и появлялись, то по приглашению и в компании знакомых служивых, — оценивали взыскательно и могли принять по-разному.

К примеру, гонористого толстосума откуда-нибудь из-под Скочина, озолотившегося на торговле пшеницей, льном и пенькой, могли позвать за свой стол, раскрутить на обильное угощение для всех, напоить до полусмерти, да и выкинуть в сточную канаву. К слову сказать, одну такую канаву, что по южной стороне Покатого взвоза пролегла, городская стража так и называла — Панская. Надо думать за огромное количество извлеченных оттуда продрогших, посиневших, ничего не помнящих из событий прошлой ночи шляхтичей.

Если появлялся какой-нито задира из малолужичанских голоштанников или реестровый сотник не столичной хоругви, дело обычно заканчивалось поединком. Не всегда честным, но почти всегда со смертельным исходом. Ну, не любили выговчане наглых провинциалов, и все тут! Что поделаешь? Кстати, особой нелюбовью отличались именно те, кто сам на коронную службу из батюшкиного маетка, затерявшегося между Тесовым и Терновым, прибыл.

Конечно, случалось местным бойцам нарываться на добычу не по зубам. Тот же громкоизвестный пан Цециль Вожик, называемый некоторыми Носатым Убийцей, побывал некогда в «Желтом гусаре», попил пива и горелки, поел борща с пампушками, галушек со шкварками, отведал карпа, запеченного в сметане, и заявил, что более тошнотворных помоев он не едал с того времени, как вырвался из зейцльбержского плена. Вацлав Девятый от подобного обращения, что называется, одурел и, не зная, с кем имеет дело, попытался выкинуть вон сутулого, неприметного шляхтича с длинной саблей на перевязи. Не сам, ясное дело, не сам. Покликал двоих работников поздоровее. Выставьте, мол, деревенщину взашей. Пан Вожик, не вынимая сабли из ножен отлупил вначале вышибал, а после и по ребрам Вацлава Девятого прогулялся, по спине и пониже спины. Так, что доблестный шинкарь дней пять присаживаться на твердое опасался, нарочно подушку-думку из дому в шинок притащил. Присутствующие при сем непотребстве ротмистр Выговских драгун, один наместник и два сотника Выговских гусар, некоторые не запомнившиеся командиры охранной стражи Выговского порта и отряда обслуги защитных башен возмутились и попытались разбушевавшегося пана приструнить. Вначале поодиночке, а после и все вместе. Драка вышла знаменитая. Одного ущерба заведению бравые вояки нанесли на полсотни серебряных «корольков». Пан Цециль вначале развлекался тем, что выбивал сабли из рук гусар и драгуна, а когда они нагибались за оружием, успевал звучно ляснуть вельможных панов по ягодицам. Но после того, как кто-то зацепил его кончиком клинка по запястью, озверел и начал всерьез обижать выговчан.