Рядом со шрамолицым ехал парень — годков двадцать или двадцать два — в темно-коричневой, отделанной бобровым — вытертым, выцветшим, а все ж бобровым — мехом, тарататке. Светлые волосы выбились из-под шапки. Бородка и усы короткие, мягкие и курчавятся. Лицо доброе и немного растерянное, словно у мальца, который в первый раз в жизни на ярмарку попал. Тем не менее, на перевязи у паренька тоже висела сабля, а у задней луки виднелась рукоять арбалета.

Следом за ними ехала вторая пара путешественников.

Справа — громаднейший мужик. Ростом, по меньшей мере, без ладони три аршина. Широкоплечий, руки толщиной как у обычного человека ноги. Бородища до ключиц, вместо жупана — домотканая рубаха, а поверх нее кептарь из овчины. Поперек седла огромная — аршина два длиной, тяжеленная даже на вид дубина. Не всякому бойцу по силам с такой управиться. Зато, если кто под удар попадет, мало не покажется. Закованному в железо рыцарю ребра переломает, а легковооруженного всадника, вроде кочевника из-за Стрыпы, и вовсе вместе с конем унесет. С похожими дубинами — мочугами — лужичане в стародавние времена воевали против всяко-разных захватчиков и поработителей.

Слева от крепкого гнедого коня великана-кметя гарцевал, косил недобрым глазом и прижимал уши буланый тонконогий жеребец. На его хребте сидел невысокий шляхтич с простоватым лицом. Светло-русые усы и щетина на щеках. Нос кругленький, как молодое яблочко; брови густые, сдвинутые к переносице. Кунтуш четвертого всадника был когда-то алым, а теперь побурел, покрылся пятнами то ли от еды, то ли от пролитой крови. На ходу он украдкой потирал левую щеку, которая заметно опухла и уже начинала багроветь.

На длинном чембуре за седлом здоровяка шли две вьючные лошади — спереди мышастая, а гнедая чуть позади. Эта последняя заметно прихрамывала на левую заднюю.

— Ну... того-этого... дошла до Жорнища, — облегченно крякнул бородач. — Я думал, все... того-этого...

Курносый шляхтич кивнул, скривился и прижал ладонь к щеке.

— Болит, пан Юржик? — обернулся к нему едущий впереди парень.

— А то?

— Ну, ничего, в городе полечим...

— Н-н-найдем цирюльника, — заметно заикаясь, добавил черноусый.

— На что нам цирюльник, как у нас свой медикус? — сварливо отозвался пан Юржик Бутля. — Так нет же! Не хочет меня лечить! Всех лечит, а меня не хочет!

— Пан Войцек! — едва ли не со слезами в голосе воскликнул парень. — Ну, хоть ты объясни ему — не могу я без инструмента зубы лечить!

— Д-д-да что толку об-б-бъяснять? — через силу выговорил пан Войцек. Заикание нисколько не мешало ему командовать сотней порубежников в далеком северном городке Богорадовке. Служил бы он там и по сей день, если бы не случайная встреча с грозинчанами, когда порубежники стали свидетелями тайной встречи грозинецких драгун и зейцльбержских рыцарей. Сами едва не погибли, поскольку в живых оставлять их никто не собирался, но, благодарение Господу, отбились в неравной схватке. От чужих-то отбились, а от своих придворных интриганов не сумели. Чтобы избегнуть межгосударственной розни, пана Войцека Шпару от командования сотней отстранили. И вспомнили о лихом рубаке, жизнь готовом отдать за родные Малые Прилужаны, только перед элекцией. Отправили в Выгов с двумя десятками выпущенных из буцегарни преступников. Предполагалось, что они поддержат партию Белого Орла в случае беспорядков в городе. Да не удалось пану Войцеку с товарищами поучаствовать в городских потасовках. А может, оно и к лучшему? Слишком уж сильны были сторонники Золотого Пардуса в столице нынешним летом. Вместо этого пану Войцеку совсем другое дело поручили, но о том уже рассказано в другом месте.

— Ц-ц-цирюльника он боится, а тебя н-н-нет, — прибавил бывший богорадовский сотник, едва заметно усмехаясь в усы.

— Кто боится?! — с жаром воскликнул пан Юржик. — Да мы, Бутли из-под Семецка, ничего и никого не боимся!

— О-ок-окромя цирюльников! — уже не скрываясь веселился пан Шпара.

— Ты... того-этого... не горюй, пан Юржик, — добавил могучий бородач Лекса, бывший шинкарь. К отряду пана Войцека он прибился после схватки с рошиорами мазыла Тоадера на подворье его же шинка. Говорил, с детства мечтал чужедальние края посмотреть, а все не удавалось. Теперь аж до Искороста сгонял и обратно возвращался. Чем не путешествие? Он почесал бороду. — Люди сказывают, мол, цирюльники сперва болящим горелки наливают. Чтоб не так больно было... того-этого...

Тут уж все покатились со смеху, включая и страждущего пана Бутлю. Собственно в буцегарню Берестянки он попал по причине неуемного пьянства. Попал на торжище под Великодень, да и задержался. Пил сперва за свой счет, потом за счет друзей, потом начал продавать все, что нашлось под рукой. Пропил коня, седло с уздечкой, саблю, сапоги... Короче говоря, все, вплоть до исподней рубахи, и ту попытался заложить шинкарю, который от греха подальше и сдал его заглянувшим на огонек стражникам. Так и оказался пан Юржик вместе с остальными в охране злополучного сундука, который сам же и назвал окаянным грузом. Но, будучи человеком незлобливым и веселым, любил и сам потешаться над своей слабостью: над тягой к винопитию.

Последний, самый молодой из четверых, студиозус-медикус Ендрек тоже попал в берестянский застенок едва ли не случайно. Возвращался он из Руттердахской академии, где отучился перед этим три года. Ехал в родной Выгов на отдых, родных повидать. И вот, проезжая Малые Прилужаны, парень имел неосторожность прочитать на площади Берестянки сатирический стишок-лимерик, в котором крепко припечатал местного владыку — князя Януша Уховецкого. А народ малолужичанский, издерганный к тому времени насмешками южных собратьев, шутки над собой и своими князьями понимать разучился. Так что стражники буквально спасли молодого стихотворца, вырвав его из рук решительно настроенной толпы и утащив в буцегарню.

— Не сердись, пан Юржик, — мягко улыбнулся Ендрек. — Коли хочешь, я сам тебя полечу. Мне только инструмент надобно найти. Зуб-то рвать надо...

— Уж прям так и рвать... — нахмурился пан Бутля. — Сразу рвать. Чуть что, так и рвать. Все вы, медикусы да знахари-лекари, одним миром мазаны.

— А как ты хотел? — удивился студиозус.

— Я думал, ты меня полечишь, как тогда... Около Лексыного шинка.

— Да я, вроде как, обычно лечил. Я ж...

— Н-н-не важно, как ты лечил, важно, чего желал п-п-при этом.

— Да что я... — засмущался Ендрек. — Желал, чего обычно лекари больным желают...

— Ну да, — хохотнул Лекса. — Знаю я, чего лекаря желают. Чтоб серебра побольше выдоить... того-этого...

— Но ведь не всякие!

— Э! Погодите! — воскликнул пан Юржик. — Коли так, мне к цирюльнику нельзя — у нас денег-то не осталось почти.

— Н-ну, пару грошиков найдем, — усмехнулся пан Шпара. — Чего н-не сделаешь д-д-для хорошего человека.

— Так я не понял — мой зуб что, пару медяков стоит?

Лекса упал лицом в гриву коня и беззвучно захохотал. Да и пан Войцек не сумел сдержать улыбку. А Ендрек поднял обе руки вверх:

— Все, уговорил, пан Юржик. Буду тебя лечить. Куда ж я денусь?

Двустворчатые ворота Жорнища были открыты лишь наполовину. Для пешехода в самый раз. Всадник протиснется с трудом, а вот подвода не проедет.

Навстречу приезжим, позевывая, вышел урядник хоровской порубежной охраны. Поигрывая пальцами на рукояти кривой сабли, спросил:

— Кто такие? Откуда будете?

Пан Войцек вдохнул, выдохнул, набрал побольше воздуха и напевно, чтоб не заикаться, ответил за всех:

— Пан Войцек герба Шпара, следую от Искороста на Уховецк. Со мной вельможный шляхтич, пан Юржик герба Бутля, ученый медикус Ендрек и Лекса — он мой денщик. — Именно так представлять Лексу они договорились заранее, чтобы не стараться чрезмерно, объясняя путешествие благородных шляхтичей в одной компании с простолюдином.

— По каким таким делам в Искоросте были? — нахмурился порубежник.

— По своим, урядник, по своим, — свел брови пан Войцек. — Или я н-не шляхтич уже? — Он выразительно поправил тяжелый кончар и саблю.

— Шляхтич, не шляхтич... Того мне не ведомо. Хотя, конечно, с виду — шляхтич.

— Так что за д-допрос, урядник?

— А положено, — уверенным тоном отвечал порубежник. — Приказ пана сотника. Время, понимаешь, пан Войцек, военное. Неспокойное, скажу прямо, время.

Пан Шпара кивнул.

А что возразишь? Еще в переполненном шинке, где они заночевали перед последним днем пути на Жорнище, народ так и гомонил, расписывая события в Малых Прилужанах. Говорили, что Крыков в осаде. Под стенами одной из сильнейших крепостей северной части королевства скопилось до десятка хоругвей, но отсутствие осадных машин не давало великолужичанам существенных шансов на скорую победу. Велись боевые действия и по направлению Жеребки — Крапивня. Ходили слухи и о гусарских частях, брошенных паном Твожимиром Зуравом на Заливанщин. А через Лугу рванулись охочие до добычи отряды рыцарей-волков из Зейцльберга. Пан Войцек аж перекосился весь, когда услышал про то. Даже шрам на его щеке побелел, словно кистью с побелкой кто-то по лицу шляхтича мазанул. Он тогда спрашивал насчет Богорадовки, Ракитного, Берестянки... Что там? Как дела обстоят? Но вразумительных ответов не добился. И вправду, откуда южанам знать подробности далеких северных войн? Ведь своя уже стоит на пороге мирных обиталищ и скалится в жутковатой ухмылке.

Поэтому бывший богорадовский сотник не стал возражать уряднику или спорить с ним. К чему? Шляхетская честь на поле боя отстаивается и преумножается, а не в таких вот перепалках. Тем паче, сзади уже подтянулись зеваки. Двое бородатых землепашцев в меховых кептарях на телеге, накрытой сверху от дождя толстыми рогожами. Видно, привезли в город зерно. Хоровская казна пока еще не обеднела настолько, чтобы перестать кормить своих порубежников и реестровых. За каждый гарнец зерна платили не скупясь. Позади повозки топтался одетый в лохмотья бродяга с лицом, перепачканным серыми потеками. А ему в спину едва не упиралась морда довольно справного коня, чей всадник лихо заломил шапку на ухо. Должно быть, шляхтич из мелкопоместных, из тех, что бедные, но гонористые до ужаса.

— Я н-не шпион и не подсыл, — с нажимом произнес пан Войцек. — Я дальнего родича в Искоросте п-проведывал, когда вся заваруха с элекцией вышла. — Что говорить о себе и своем путешествии, они с паном Юржиком тоже придумали заранее. Ведь не станешь же на каждой заставе описывать их историю с фальшивой казной Прилужанской короны? Того и гляди, обвинят в пособничестве преступной власти и не посмотрят, что шляхтичи, — повесят на ближайшей осине. Причем, «желтые» найдут к чему прицепиться за связь с Богумилом Годзелкой и Зджиславом Куфаром, а «бело-голубые» точно так же могут жизни лишить за оговор славных мужей и государственных деятелей.

— Теперь вот не знаем, как домой возвращаться, — пришел пану Шпаре на выручку Юржик. — Сами-то мы с севера будем. Из Малых Прилужан. Я, к примеру сказать, из-под Семецка. Пан Войцек в Богорадовке некогда служил. Как нам теперь мимо Тесова да Выгова проезжать? А дальше, люди треплют, и вовсе война... Так, нет?

— Это точно, — закивал порубежник. — Худо, худо на севере. Лужичанин лужичанину в горло вцепился, а тут и гостей заезжих набежало видимо-невидимо. И зейцльбержцы, и грозинчане, и наши чародеи, которых еще при Доброгневе под зад коленом попросили.

— Так не томи в воротах, служивый. Видишь, как у меня щеку разнесло? Мне на сквозняке и в сырости торчать — нож острый. Или тебе мзду какую-нито надобно кинуть? — Пан Бутля взял быка за рога. А чего мешкать?

Жорничанин если и обиделся, виду не подал. Приосанился, одернул жупан:

— Мзды с проезжающих не берем. Однако подать заплатить придется. По два гроша с человека, по пять грошей с коня.

Пан Войцек выудил кошель из-за пазухи. Кинул на ладонь порубежника серебряный «королек».

— С-с-сдачи не надо.

Урядник с достоинством поклонился, шагнул в сторону.

Первым под свод надвратной башни въехал пан Шпара, следом за ним пан Бутля. Он слегка наклонился к порубежнику и поинтересовался невзначай:

— А где у вас тут шинок получше? Чтоб кормили повкуснее, а три шкуры за это не лупили.

Урядник пожал плечами:

— Да у нас, почтенный пан, их всего три. Один — «Свиная ножка» — прямо тут, за поворотом. Во-он из-за того дома, — он показал пальцем, — и увидишь. Один — у городской площади. Там сам пан сотник пиво пьет. «Сабля и стрела» называется. А третий... В третий лучше не ходи. Дрянной народ собирается.

— Ну, спасибо, — улыбнулся Юржик. Улыбка вышла кривоватой из-за опухшей щеки. — А из тех двоих который посоветуешь?

— Ну, вы паны богатые. Вам можно и в «Сабельку...» А я бы в «Свиную ножку» пошел. Ну, так нас Скорняга жалованием не балует.

— Спасибо, — Юржик кивнул и подтолкнул коня пятками, нагоняя успевшего далече отъехать пана Войцека.

Ендрек и Лекса порысили следом.

— В «Саблю и стрелу» не с нашей мошной, — донесся до студиозуса голос пана Бутли. — Придется в «Свиную ножку». Эх, едал я как-то свиные ножки, запеченные в углях. Помнится, в Уховецк попал на День Святого Жегожа...

— В «Н-ножку» так в «Н-н-ножку», — покладисто отозвался пан Войцек. Он, как услыхал впервые о нападениях зейцльбержцев на пограничные области Малых Прилужан, так места себе не находил. Если бы не клятва найти и отомстить митрополиту и бывшему подскарбию, сделавших из богорадовского сотника живца — приманку для охотников до прилужанского золота, — он бы уже мчал на север, заботясь единственно о том, чтоб верный Воронок не пал прежде времени.

В глубоком яру, отлогие стены которого сплошь заросли шиповником и дикой малиной, горел костер. Над ним, облизываемый оранжевыми языками пламени, висел котел, в котором булькало и шевелилось ароматное варево: рубленная в мелкую крошку капуста и кусочки баранины. Все обильно сдобренное укропом, луком, чесноком и кусочками моркови. Любимая еда грозинчан.

Их оставалось одиннадцать.

В серпне из Выгова выехали полных два десятка во главе с ротмистром Владзиком Переступой — доверенным лицом самого подскарбия, князя Зьмитрока Грозинецкого.

Да еще чародей. Его голову в Выгове до последней элекции оценивали в двести «корольков». Не много, не мало, а небольшой отряд почтовых для войны собрать можно. С конями и провиантом. Мржек Сякера весьма худой славой в пограничных землях Прилужан прославился. А все потому, что в свое время не принял Контрамации, сбежал в Грозинецкое княжество. После Северной войны многие чародеи бросали маетки и фольварки, уходя в добровольное (или не совсем) изгнание. Не захотели поступать на коронную службу, а иного пути им не оставили — или бросай занятия магией, или работай на корону и Прилужаны.

Мржек не просто ушел. Он ушел, успев переправить с собой немалую часть золота рода Сякера. На эти деньги неустанно снаряжал отряд за отрядом — на севере их называли хэврами — и мстил обидчикам, перебираясь раз за разом через Лугу.

Вернее, он так думал, что мстит обидчикам — гетманам, князьям да королям прилужанским. На самом-то деле их если и касались Мржековы хэвры, то лишь в виде донесений или отголосков далеких слухов. Доставалось вольным поселянам-землепашцам, мелкопоместным шляхтичам и кметям. Как обычно на войне и бывает. А Мржек вел войну отчаянную и беспощадную. Войну, на которой пленных не берут и парламентерами не обмениваются. Хутора, села, застянки сжигал до мелкого серого пепла. «На ухналь», как говорят закоренелые лошадники. Не щадил ни женщин, ни детей малых, ни домашнюю скотину с птицей.

Малолужичанских порубежников его набеги злили и задевали за живое. Пан Панкрац Дзюба, сотник Зубова Моста, на клинке поклялся извести кровожадного нарушителя границы. Несколько раз Мржекову хэвру обкладывали как волков на облаве. Железной петлей вооруженных реестровых драгун и порубежников сжимали, затягивали, и, казалось бы, все, крышка проклятому колдуну! Ан, нет! Уходил Мржек Сякера. Бросал своих наемников, не уступающих злобой и жестокостью горным великанам-людоедам, тревожащим рубежи Угорья, а сам ускользал. Кто его знает как? То ли глаза отводил — ведь он чародей и чародей опытный. По общему мнению, годов за восемьдесят ему уже перевалило, хотя выглядел сорокалетним от силы. Такой может и головы целому войску заморочить, а может и прожечь дорогу в строю врагов. А может, просто везло? Говорят про таких — в рубашке родился. Сколько раз били по Мржеку из арбалетов едва ли не в упор? Сколько раз отчаянные смельчаки из порубежников, не щадя собственной жизни, пытались его саблей достать? Не сосчитать. А ему хоть бы хны. Цел и невредим.

Шесть или семь шаек положил Мржек в правобережье, но зверствовать не прекращал. Его именем матери детей пугают и по сей день в Малых Прилужанах. Но, по всей видимости, сильно прижал ему хвост пан Дзюба. Переменил чародей место для переправ через Лугу. Севернее ушел, к Богорадовке, которую заново отстроили после Северной войны. Этот город охраняет место слияния Луги и Здвижа. Богорадовским порубежникам привычнее к тому времени были стычки с зейцльбержскими рыцарями. Но те, хоть и грабили от души, все же столько крови не проливали.

Но если Мржек думал, что у Богорадовки ему проще лютовать будет, то просчитался. Местный сотник, пан Войцек Шпара, спуску не давал никому. Уж очень не любил пан сотник, когда людей, под его защитой живущих, жгут в хлевах и лошадьми разрывают. Сев на хвост очередной хэвре Мржека, гнал он ее через реку и, быть может, нагнал бы, не повстречай отряд грозинецких драгун с ротмистром Переступой во главе. Грозинчане ждали встречи с зейцльбержцами, а потому при появление малолужичан растерялись и кинулись в драку. Себе на погибель, собственно, и кинулись-то.

С той поры ротмистр Владзик Переступа из писаного красавца стал уродом кривобоким да горбатым. Кончар пана Шпары переломал ему правую ключицу, ребра, плечевой сустав, зацепил хребет. Пан Владзик выжил, но кости срослись криво. Это посеяло в душе ротмистра семена злобы, которые взросли побегами ненависти. Одно только упоминание имени Войцека Шпары доводило его до бешенства. Не зря князь Зьмитрок Грозинецкий именно его отправил в погоню за прилужанским золотом.

Теперь пан Владзик сидел, скрестив ноги на сложенном в несколько раз шерстяном одеяле. Левая рука задумчиво подкручивала черный тонкий ус. Перо павы на бобровой шапке намокло, жалко слиплось и обвисло. Рядом, под натянутым на ветвях шиповника плащом, лежал Мржек. Казалось, его нимало не заботила вынужденная задержка под открытым небом, в холоде и сырости. Он задумчиво жевал кусочек сухаря.

Урядник Янек помешивал ложкой с длинным черенком благоухающее варево. Зачерпнул, попробовал. Удовлетворенно кивнул. Внезапно, услышав что-то за пределами лагеря, Янек вскинул голову. Насторожился.

— Что, Янку? — небрежно бросил пан Владзик.

— Да, кажись, Вьезлав вернулся.

— Чудесно, чудесно... Веди его сюда.

— Да сейчас погляжу, пан ротмистр. Франзик, иди за котлом пригляди!

Подбежавший драгун перехватил черенок ложки из пальцев урядника, а Янек отправился на шум.

Вернулся он с невысоким человеком, чье лицо покрывали потеки грязи, а через левое предплечье был переброшен плащ, состоявший из растрепанных лохмотьев и лоскутов. Нищий, да и все тут. И лишь выправка выдавала в нем военного.

Приблизившись к ротмистру, мнимый нищий отсалютовал, приложив ладонь ко лбу.

— Ну? Что? — поднял голову пан Переступа.

— Прибыли, — отчеканил Вьезлав. — Нынче они в Жорнище. Войцек Шпара, Юржик Бутля, Ендрек и здоровила по имени Лекса.

— Ага! — Пан Владзик звучно хлопнул в ладоши. — Попались, родимые! — Красивое лицо ротмистра исказила гримаса ненависти, превратившая его в отталкивающую маску.

Мржек резко сел. Пожал плечами.

— Ты будешь Жорнище штурмовать?

Владзик задумался на мгновение:

— Нет. Там сотня порубежников по меньшей мере. Если тайно проникнуть... Как в Искоросте!

— Не выйдет, — сурово произнес чародей. — Жорнище — городок маленький. Каждый человек на виду. Грозинчан ли им не опознать?

— Проклятье! — Кулак пана Владзика стукнул по коленке. — Что ж теперь, ждать, пока не выедут? — Его глаза блеснули полубезумным блеском.

— Нет, почему же... — задумчиво протянул Мржек. — Покончить со Шпарой — это хорошо. А заодно покончить с сотней порубежников лужичанских — вдвойне приятно.

— Что ты предлагаешь?

— Сущий пустяк. Сравнять Жорнище с землей.

— Как?! — вскинул брови Переступа. — С десятком драгун? Или ты чародейством...

— Волшебством поддержу. Но слишком на него не надейся. Там наверняка реестровый чародей засел. Скорее всего, мне с ним сразиться придется.

— Так как же...

— А очень просто. Помнишь, пан Владзик, второго дня мы следы видали?

— Гаутов, что ли?

— Нет, аранков. Тут аранки поблизости кочуют. Гауты, они ближе к Хорову.

— Да ладно! Аранки, гауты! Какая разница?

— И правда, никакой. В особенности для тех целей, в каких я намерен их использовать.

Пан Владзик прищурился:

— Придумать для чего — не сложно. Сложно найти путь — как это сделать.

— А это уж моя забота, — небрежно отмахнулся чародей. — Дашь четверых в охрану, чтоб раньше времени на стрелу не напороться?

— Отчего ж не дать — одно дело делаем... — Переступа подкрутил ус. — Обещаешь, что мои драгуны вернутся живыми?

Мржек хмыкнул. Потер бороду. Пожал плечами.

— Ладно. Обещаю.

— Бери.

— Ну, спасибо, пан ротмистр.

— Не за что, пан чародей.

Волшебник поднялся на ноги, потянулся, хрустнув спиной.

Пан Переступа негромко позвал:

— Янку!

— Здесь, пан ротмистр.

— Берешь троих и скачешь вместе с паном Сякерой.

— Слушаюсь!

— Давай, Янку, давай... — Пан Владзик устало откинулся на покрытое меховой накидкой седло.

— Вопрос дозвольте, пан ротмистр, — помедлил урядник.

— Ну?

— Когда выходим?

— Не знаю. Это к нему, — Переступа небрежно дернул пальцем в сторону Мржека.

— А вот прямо сейчас и выступаем. — Чародей сжал зубы, в его темных глазах промелькнул отблеск гнева. — Седлай коней, урядник.

— Слушаюсь!

Янек развернулся на каблуках и направился к лошадям.

Вскоре пятеро всадников, провожаемые пристальным взглядом драгунского ротмистра, поднялись по восточному, отлогому склону яра и, двигаясь легкой рысью, скрылись за пеленой мелкого, противного дождя.

В потемневшем от времени, покрывшемся благородной зеленью канделябре горели три свечи белого воска. Дорогого, не дающего копоти и наполняющего комнату тонким ароматом.

Подрагивающие язычки огня отражались в круглом зеркале из полированного серебра, удваивались, бросали отблеск на роскошные гобелены, украшающие стены, вышитые золотом портьеры, мерцали в глубине натертого воском дерева. Лишь во тьму алькова не проникал рассеянный, мягкий свет. Там угадывались очертания кровати с пышной периной, наверняка из лебяжьего пуха, парчовым балдахином и ворохом драгоценных шкур. Тут были и черно-бурые лисы из Заречья, соболя и куницы из руттердахских лесов, рыси из угорских верховин.

Но все великолепие обстановки — султанатские ковры и прилужанские гобелены, заморские ткани и местная пушнина, зейцльбержское серебро и руттердахское стекло — лишь оттеняло красоту хозяйки будуара, сидевшей на низкой банкетке перед зеркалом. Роговой гребень (с виду простой и безыскусный, но для глаза подлинного ценителя обладавший баснословной стоимостью из-за своего далекого, почти загадочного происхождения — где ж это видано, чтоб черепахи плавали?) скользил по распущенным, черным, как вороново крыло, волосам, водопад которых струился до пола. Красавица-панянка о чем-то задумалась и расчесывала одну прядь вот уже в десятый раз...

За дверью раздалось деликатное покашливание.

— Что еще? — совсем не любезно воскликнула пани.

Невидимый гость кашлянул еще раз. Поскребся в дверь ногтем.

— Да кого там чума несет? Ну, входи уже!

Седой как лунь слуга в расшитом галуном лазоревом жупане переступил порог. Сделал два шага, не поднимая взора от устилавших пол ковров.

— А! Это ты, Алоиз! — Пани усмехнулась полными губами, отчего две родинки в правом углу ее рта шевельнулись, словно глазки ручного горностая. — С чем пожаловал?

Старик расправил закрученный в два кольца ус, все так же старательно отводя глаза от тонкого пеньюара, и проговорил:

— Его милость, князь Зьмитрок, велел тебя разбудить, пани Хележка. Но раз уж...

— Ах, разбудить! — Женщина нахмурилась на мгновение. — Хорошего же обо мне мнения его милость, князь Грозинецкий! Передай князю — я к столичной жизни не привыкла, за полдень не просыпаюсь! У нас в маетках с петухами встают!..

— Вот сама, вельможная пани, ему это и скажешь, — вдруг окрысился мажордом. — Потому как сейчас его милость сюда придет.

Алоиз вскинул подбородок, выдавая этим движением в себе одного из тех слуг, что, проживая долгие годы бок о бок с благородным сословием, набираются шляхетских манер и гонору под самую завязку. Но потом, устыдившись вдруг невольного порыва, смущенно передернул плечами и поклонился, прижимая ладонь к сердцу:

— Прошу покорнейше простить меня, вельможная пани. Виноват. Виноват... — Он сделал три шага, пятясь задом к двери, и скрылся за портьерой, успев напоследок буркнуть едва слышно: — Хоть бы прикрылась, что ли, бесстыжая...

Несмотря на старания мажордома и скрадывающую звуки тяжелую ткань, колыхавшуюся перед его лицом, слова эти достигли слуха пани Хележки Скивицы, гостьи прилужанского подскарбия, князя Зьмитрока Грозинецкого. Достигли, но действия не возымели. Напротив, пани расправила складки полупрозрачного пеньюара, одернула его, открывая полные плечи. Пани Скивица выглядела значительно моложе своих тридцати трех лет и могла запросто задурить голову любому юному шляхтичу, едва заступившему на коронную службу, вырвавшись из-под родительского крыла. Лишь несколько складок в самом низу шеи, у ключиц, могли намекнуть искушенному наблюдателю на годы прекрасной пани, но обычно она их скрывала под кружевным рюшем или меховой горжеткой.

Еще один взгляд, брошенный в зеркало, взмах драгоценного гребня, придавший волосам изящный беспорядок. В качестве последнего штриха пани слегка покусала себе губы для придания более яркого цвета и кивнула удовлетворенно собственному отражению.

Зьмитрок Грозинецкий вошел по обыкновению стремительным шагом. Несмотря на ранний час, костюм подскарбия был безупречен — богато украшенный жупан, узорчатые сапожки с острыми носками, на груди золотая цепь, на пальцах перстни, тонкие черные усы закручены и глядят вверх. Владыка Грозина и Мезина не отличался богатырским телосложением. Узкие плечи, тонкая талия, изящные кисти. На первый взгляд, да и на второй пожалуй тоже, не боец.

Это заблуждение стоило жизни многим забиякам, ибо Зьмитрок владел саблей почти безупречно. Во всяком случае, в поединке один на один пока что равного противника не встречал. Правда, со времен последней дуэли минуло уже больше десятка лет — кто же осмелится вызывать на бой могущественного и богатого князя, вассала прилужанской короны?

Кроме любви к фехтованию, князь Зьмитрок увлекался верховой ездой, предпочитая самолично укрощать необъезженных скакунов, танцевал и с особым искусством плел политические интриги.

— Ваши милость! — Пани Хележка присела в глубоком реверансе, старательно приоткрывая глубокий вырез на груди пеньюара. — Польщена честью...

— Доброго утра тебе, пани, — усмехнулся Зьмитрок, не удостаивая вниманием округлые прелести шляхтянки. — Вижу, ты уже на ногах. Похвально. Кто рано встает, тому Господь помогает.

— У нас в захолустье еще говорят: «Поздняя птичка глазки протирает, а ранняя — носик прочищает».

— Это твоя-то Высьма — захолустье? — Зьмитрок пересек комнату. — Поприща не будет от Тесова? Ой, пани Хележка, пани Хележка... — Князь шутливо погрозил собеседнице пальцем. — Да ты присаживайся. В ногах правды нет.

— Благодарю за честь, твоя милость! — Пани Скивица грациозно присела на край банкетки, озаботившись тем, чтобы пеньюар и вовсе соскользнул с левого плеча.

Зьмитрок поискал глазами кресло или хотя бы еще одну банкетку, не нашел и одним прыжком вскочил на приземистый комод. Уселся, беспечно покачивая ногой.

— Честь в том невелика. У нас в Грозине не запамятовали еще, как с прекрасными дамами говорить положено. — Он снова подкрутил ус. — А все ж таки прикройся. Ведь не первый год меня знаешь. Могла бы и уяснить, что не выйдет ничего из твоих стараний.

Пани Скивицы фыркнула, запахнула пеньюар и смерила князя Грозинецкого суровым взглядом:

— Серьезный разговор пойдет, не так ли, твоя милость? Иначе несчастной гостье не удостоиться посещения радушного хозяина.

— Верно, — не стал возражать подскарбий. — Разговор пойдет серьезный.

— О делах коронных?

— И тут ты угадала, пани Хележка. Надеюсь, поможешь мне, как раньше помогала.

— Ты сперва скажи, что за дело?

— Ой, — усмехнулся Зьмитрок. — А если не по нраву тебе мое предложение придется, так ты откажешься?

— Хотелось бы... — сморщила носик пани.

— Хотеть не вредно, — отрезал князь. — А выполнять придется любую просьбу. Уж больно ты задолжала мне, пани Хележка.

Подскарбий сделал выразительную паузу. Он умел быть жестким, когда хотел. Тверже клинка сабли-зориславки. Очень многие люди, пытавшиеся перехитрить или облапошить Грозинецкого владыку, скоро в том убеждались. Правда, не многие оставались в живых.

Но и пани Скивица не считала себя новичком в интригах.

— А ты не задолжал мне, пан Зьмитрок? — почувствовав нажим, она мгновенно ответила уколом, как опытный фехтовальщик. — Чью просьбу я в серпне исполняла?

— Ты про Жигомонта, моя прекрасная пани? — поднял черную бровь князь. — Так все уже знают, весь Выгов и все Великие Прилужаны, что отравлен он по велению польного гетмана малолужичанского — Чеслава. Попробуй, убеди-ка народ в обратном.