Антоло застонал и перевернулся на живот.
      Вот ведь проклятые живодеры! Разве можно подобным зверям доверять поддержание порядка в блистательной и просвещенной Аксамале — столице лучшей в мире Империи? Так дубинками человека отходить…
      И все же ему повезло больше, чем Летгольму. Антоло вспомнил изувеченное лицо красавчика-аксамалианца — застывший мертвый глаз, наполовину отрубленное ухо, раскрошенные зубы, осколки которых виднелись сквозь развороченную щеку, — и ощутил, что сейчас его стошнит прямо на пол. Он сжал кулаки. Нет, нельзя давать волю слабости. Жители Табалы всегда славились упрямством — оно помогало им не потерять веру в себя на продуваемых ветрами Внутреннего моря равнинах, выстоять в борьбе с невзгодами — снеговыми буранами, летней жарой, ворующими овец дикими котами и орлами-ягнятниками.
      Пытаясь отвлечь мысли от погибшего товарища, Антоло потрогал корочку запекшейся крови на щеке — отметка шпоры этого гвардейского хлыща, вознамерившегося пройти без очереди. Подумаешь, лейтенант! Подумаешь, дворянин! В борделе титулов и званий нет. А если кичишься десятком поколений исправно протиравших подошвы сапог на плацах и в караулах, будь добр, разбогатей так, чтобы тебе знатные шлюхи на шею вешались, из тех, которые от скуки ни одного мундира не пропускают. Табалец ногтем подцепил край корочки и почувствовал, что на палец ему потекла кровь. Глубоко вспорол, зараза! Шрам останется. Да оно и к лучшему — шрам не даст забыть об оскорблении. Пройдет какое-то время, и он выйдет на свободу и отомстит. Нет, не ударом исподтишка или кляузой. Он честно вызовет офицера на поединок. Дуэль по всем правилам. А там пускай Триединый рассудит, кто прав, кто виноват…
      Вот только когда он выйдет?
      За драку в праздник, трепетно любимый самодуром-императором, им всем светит каторга. А Летгольма за пролитую кровь отвели бы прямиком на виселицу, если бы офицер не… как его, кстати? Кирсьен, кажется. Что за дурацкое имя? Похоже на тьяльское — они там живут слишком близко к долине альвов, вот и понахватались всяких дурацких штучек. Да, меч тьяльца выпустил дух из Летгольма. А сам он сбежал. Как последний трус. И ходит где-то на свободе… А они тут лежат, избитые, голодные, с жутким похмельем, на грязной, вонючей соломе — хоть бы кто из тюремщиков удосужился принести пару свежих охапок.
      Позади раздался громкий стон, а после Вензольо — его голос Антоло узнал бы из тысячи — взвизгнул:
      — Отползай, отползай!
      — Да как же он отползет? — прогудел Емсиль, и тут его слова заглушил рвотный спазм.
      Антоло обернулся.
      Бохтан блевал, заботливо поддерживаемый за плечи барнцем. Блевал водой и слизью, поскольку покормить их никто в тюрьме не озаботился. Хорошо, что вода стояла в бадейке. Не слишком свежая, теплая, но хоть как-то можно смочить пересохший рот.
      — Сам бы так по мозгам получил, я бы поглядел, как бы ты ползал… — ворчливо проговорил Емсиль.
      — У меня, может, голова п’обитая! — запальчиво возразил Вензольо, показывая слипшиеся от крови волосы.
      — Как бы не так! Череп твой молотком не пробьешь! — отвечал Емсиль. — Ссадина хорошая, плешь, может быть, останется…
      — Плешь? Это какая сволочь в меня кувшином запустила? Да я его из-под земли достану!
      — Умолкни! Визжишь, как поросенок, — зло бросил т’Гуран, который сидел, опершись спиной о стену и баюкал правую руку.
      — Нет, ты видел, кто? Скажи мне — кто из них?
      — Отстань…
      Антоло сел, помогая себе руками. Может, не стоило так отчаянно сопротивляться? Вон, Емсилю почти и не досталось. Да и офицеры, за исключением того, что сбежал, сдались быстро — должно быть, в надежде на снисхождение.
      Свет, проникающий в широкую камеру через три зарешеченных окошка под потолком, давал возможность разглядеть всех обитателей городской тюрьмы Аксамалы. А набралось их человек сорок, на первый взгляд. В основном оборванцы — сброд из самых низов. Нищие, не желавшие, согласно последнему распоряжению магистрата, побираться в строго отведенных местах, а именно с правой стороны паперти храмов Триединого. Десяток молодых людей самого разбойного вида самозабвенно резались в «камни-ножницы-бумага». Игра шла на подзатыльники, причем снисхождения к товарищам по несчастью никто не испытывал — лупить так лупить. Кто-то еще спал, свернувшись, как бездомные коты. Издали они напоминали скорее груду тряпья, чем живых людей. Человек пять стояли в очереди к бадье для отправления естественных надобностей и вяло поругивали засевшего надолго.
      Одна стена камеры состояла из толстых граненых прутьев. За ней виднелся освещенный редкими факелами коридор, который изгибался полукругом.
      Антоло вспомнил рассказы о городской тюрьме. Якобы разместили ее лет триста назад в круглой башне, оставшейся от внутреннего кольца стен, когда Аксамала расширилась настолько, что прапрапрадед нынешнего императора повелел возводить новую защиту. Потому и шел коридор по кольцу, огибая защищенные мощной кладкой лестничные пролеты и караулки, тогда как помещения для арестантов находились по внешнему ободу кольца. Кроме того, тюрьма имела несколько этажей, и чем выше было положение заключенного, тем на более высокий этаж он попадал. Судя по всему, их забросили на самый нижний, полуподвальный.
      — О! П’оснулся? — Вензольо повернулся к табальцу. — Живой?
      — Похоже, скорее живой… — нерешительно ответил Антоло. — Как нас угораздило?..
      — А ты что, не помнишь ничего?
      — Нет, почему же… Помню. Пока я на сержанта не бросился, все помню. А потом…
      — Еще бы! — оскалился Вензольо. — Мне с пола все хо’ошо видно было. Дубинкой по темечку!
      Антоло потрогал здоровенную шишку под волосами. Наверное, так оно и было. Вот почему он вроде бы и помнит, как их волокли по улицам города, а потом швыряли в зарешеченную камеру, но все события словно в тумане.
      — Но я его тоже зацепил? — проговорил он неуверенно.
      — Зацепил, зацепил! Думаю, зуб он таки выплюнул!
      — Ну, чего вы радуетесь, остолопы? — мрачно заметил Емсиль. — Что вам срок каторги накинут?
      — А что нам, плакать, что ли? — окрысился южанин. — Что ты п’едлагаешь?
      — Да ничего! — Барнец отвернулся и склонился над Бохтаном.
      Преодолевая слабость и головокружение, Антоло подполз к ним поближе.
      — Сильно ему досталось?
      — Тебе-то не все равно? — неприязненно ответил Емсиль.
      — Ты чего? — удивился табалец. Их друг из Барна всегда отличался спокойствием и невозмутимостью, а тут ни с того ни с сего….
      — Чего, чего… Ничего! Сопи в две ноздри — вон люди уже оборачиваются.
      Антоло оглянулся. Неправда. Никто на них не оборачивался. Что, у заключенных своих забот и хлопот мало? Тем более что якшаться с нарушителями указа императора мало кто захочет.
      — Ты чего, Емсиль? Не с той ноги встал?
      — Если хочешь знать, я вообще не ложился, — хмуро ответил барнец. — Пока некоторые рожу об солому давили, я с ним возился! — он кивнул на Бохтана.
      — Так я что ли виноват?
      — А кто? — Емсиль сжал кулаки. — Тебе не все равно было, к кому идти? И когда… Не захотел он офицеров пропускать!
      — Чего ты взъелся на него? — вмешался Вензольо. — Не хватало еще уступать этим хлыщам из каза’м! Так они на голову сядут совсем. И ножки свесят!
      — Ага! А нам теперь из-за его гордости на каторгу?
      Антоло задохнулся от возмущения. От кого, от кого, а от Емсиля он такой отповеди не ожидал. Обида комком подступила к горлу, кровь бросилась в щеки.
      — А зачем вы тогда встряли? — воскликнул он. — Не ваша драка — значит, и лезть нечего! Я бы и сам…
      — Что ты «сам»? — негромко проговорил т’Гуран. — Много ты навоевал бы против четверых?
      — Ну и что? Если вам все равно!
      — Нам не все равно, — терпеливо, словно неуспевающему ученику объяснил вельсгундец. — Было бы все равно, сидели бы и хлестали мьельское. Но мы ввязались в эту драку вместе с тобой…
      — Из-за твоей гордыни, — добавил Емсиль.
      — Можно и так сказать, — не стал спорить т’Гуран. — Но у нас, в Вельсгундии, предпочитают слово «честь», а не гордыня. Спускать обиды нельзя никому. Но… Я бы на твоем месте предпочел вызвать этого офицера на поединок. Скажем… завтра.
      — Завтра он уже никого не вызовет, — рыкнул барнец. — И ты тоже. И я. И Вензольо.
      — И Летгольм, — невозмутимо проговорил т’Гуран. — И тот офицер, которого Летгольм заколол, кстати, тоже.
      — Все в руке Триединого, — пожал плечами Антоло.
      Вельсгундец почесал кончик носа, как обычно делал во время ответов на сложные вопросы профессоров.
      — Понимаешь, — сказал он, глядя мимо Антоло. — Понимаешь, наказание императора для всех одно, но по каждому оно ударит по-разному. Меня отец по головке не погладит за то, что из университета выгонят.
      — А нас выгонят?
      — А ты как думал? — прищурился Емсиль. — Хорошо, если бумагу выправят об окончании подготовительного…
      — Выгонят, — согласился т’Гуран. — Если уже не выгнали…
      — Ну и что? — запальчиво воскликнул табалец. — Можно еще раз поступить!
      — Как бы не так! Изгнанного за нарушение указа императора на повторный курс не возьмут. И ни на какой другой не возьмут…
      — Но можно ведь в другой университет! В Браилу, например! Тамошние профессора по всему югу славятся!
      — Может, и славятся, но все ж не больше аксамалианских. Да скажу честно, мой род больше денег не наскребет. А Емсиль и вовсе за государственный счет учился…
      Вот тут Антоло понял причину злости барнца. Его, уроженца маленького городка, затерянного в отрогах Туманных гор, собирали на учебу все местные жители.
      Ах, как же хотелось им заполучить дипломированного лекаря из самого Императорского аксамалианского университета!
      Но денег все равно хватило лишь на курсы грамматики и риторики.
      Такое случалось не раз. Не Емсиль первый и не Емсилю быть последнему. Частенько студенты, не закончив полного обучения, покидали стены университета и отправлялись на заработки, скапливали сумму, достаточную для оплаты одного-двух курсов, и продолжали учебу. А некоторые и не продолжали. Жизнь подхватывала их, как ручей осенние листья, и увлекала, кружа в водоворотах, все дальше и дальше от Аксамалы. На окраинах Сасандры, испытывающих постоянный недостаток в дипломированных ученых, охотно пользовались услугами недоучек. Их нанимали переписчиками и счетоводами, помощниками сборщиков подати и лекарей, учителями к отпрыскам в знатные семейства.
      Подобная участь ждала и упрямого барнца. Но декан Тригольм старательного студента (а Емсиль учился истово, недосыпая и недоедая!) решил не выбрасывать на улицу. В университете существовала квота, введенная лет сто назад, на обучение талантливых, но бедных юношей. Кругленькая сумма выделялась казной империи и позволяла не только оплачивать учебу неимущим, но и даже выделять им небольшой пенсион — недостаточный, чтобы кутить, но дающий возможность не протянуть ноги с голодухи.
      Теперь Емсиль лишался сразу всего. В защиту учинивших пьяную драку в день тезоименитства матушки императора не выступит ни один декан. Это вам не вольнодумцы, болтовню которых можно списать на молодость и глупость. Это преступление в Сасандре приравнивалось к измене Империи.