Тук! Тук! Тук-тук-тук! Тук! Тук!
      Тер-Ахар нехотя поднялся с толстоногого табурета. Потянулся, прикоснувшись кулаками к потолку. Да… Не умеют люди строить. Все время приходится нагибаться, чтобы не стукнуться лбом о притолоку, свод даже в самых богатых и просторных домах так и давит на макушку. То ли дело в просторном чуме из шкур мамонтов! Вольготно, уютно и тепло в самый лютый мороз.
      Великан подошел к двери, взялся левой рукой за кованый засов. В правой он сжимал костяную дубинку в локоть длиной. В человеческий локоть, конечно. Хоть и нанявший его для охраны вельможа — человек богатый и занимающий высокую должность при императоре Сасандры, но прихожая казалась Тер-Ахару ужасно маленькой и тесной. Негде в ней развернуться с привычным копьем или рогатиной, да и секирой не размахнешься как следует. А маленькая дубинка — желтая и слегка изогнутая — в самый раз.
      Тук! Тук! Тук-тук-тук! Тук! Тук!
      Да нетерпеливо так!
      — Кто? — утробным басом поинтересовался охранник через дверь. Мало ли что неизвестный знал условный стук! Осторожность никогда не помешает. Осторожный охотник два века живет — говорят в снежных равнинах Гронда, что раскинулись далеко на севере от просвещенной и блистательной Аксамалы, за Искристыми горами. Тер-Ахар очень тосковал по покинутой родине. Даже во сне часто видел слегка холмистую равнину, покрытую снегом, сверкающим ярче всех драгоценных камней мира; широкую утоптанную тропу, проложенную бредущим в поисках ягельных полей стадом мамонтов — рыжевато-бурых, мохнатых великанов; переливающуюся сотнями оттенков, изменчивую занавесь северного сияния. Глупые южане восхищаются радугой! Некоторые даже склонны поклоняться ей, считая дорогой, по которой души умерших поднимаются в небесный ирий. Они никогда не видели северного сияния, волшебного плата, наброшенного отцом Небо на плечи матери Земли. Чего стоят жалкие потуги иллюминаторов из Фалессы раскрасить ночное небо разноцветными огнями на потеху толпе перед величием промысла великих Богов?
      — Открывай, Тер-Ахар! Замучил уже! — донесся из-за двери знакомый голос. — Или ты заснул там ненароком?
      Вот оно что! Вернее, кто…
      Засов бесшумно вышел из скобы, дверь провернулась в хорошо смазанных петлях.
      — Подозрительный ты стал, Тер-Ахар, — хитро прищурившись, проговорил вошедший человек. — Своих не узнаешь.
      — Я узнаю, — ответил великан, закрывая дверь. — Но нынче столько всякой дряни в Аксамале развелось…
      — Так, так… — покивал гость. Снял прикрывающую левый глаз черную повязку. — Сам у себя?
      — У себя, — ответил Тер-Ахар, возвращаясь на свое место.
      — Я без доклада, — усмехнулся гость.
      — Кто бы удивлялся? — в тон ему отозвался телохранитель.
      Он хорошо знал позднего посетителя и за пять полных лет службы успел привыкнуть к его неожиданным появлениям то в полночь, то на рассвете. Этот человек хотя и был, несомненно, дворянином, да наверняка еще старинного знатного рода, предпочитал, чтоб его называли просто Мастером, как какого-нибудь сапожника или бронника. Да скорее всего, мастером и был. Только не мирного ремесла, а тайного сыска Сасандры. Ведь хозяин, нанявший Тер-Ахара, возглавлял тайное сыскное войско Аксамалы.
      — Не скучаешь по родине? — Мастер неторопливо сбросил потертый плащ, повесил его на вбитый в стену колышек.
      — Скучаю, — честно ответил великан.
      — Да уж… — протянул сыщик. — Ты ж тут у нас должен с ума от жары сходить.
      — Я терпеливый. — Тер-Ахар невозмутимо скрестил руки на груди. Не станешь же объяснять всем и каждому, что путь в родное стойбище для него заказан навсегда. Он потерял лицо на той, казавшейся уже давней, охоте на медведей, когда острие его копья скользнуло по лопатке хищника и не убило, и даже не ранило смертельно, а лишь разъярило зверя. Неудачник-охотник погиб бы (сколько раз он спрашивал себя потом — не был бы это лучший выход?), но на пути медведя оказался его побратим Гар-Акат. Прущего прямо на тебя медведя остановить под силу разве что мамонту, но Гар-Акату удалось сдерживать его яростный напор до тех пор, пока Тер-Ахар не вскочил и не раскроил лобастую белую голову секирой. К несчастью, побратим умер от ран, которые хоть и не были особо тяжелыми, но почему-то воспалились и через десяток дней почернели, испуская зловоние. Как и подобает охотнику, Тер-Ахар предложил свое копье и свои руки семье погибшего — кто-то же должен кормить стариков-родителей, младших братьев и сестер. Отец Гар-Аката, в прошлом прославленный воин и непревзойденный следопыт, отказался. Наверное, горе затмило ему разум, но сказанного не воротишь. Тем более сказанного при всем стойбище. Так клан великанов, кочевавший у трех холмов, лишился не одного, а двух охотников сразу. Тер-Ахар ушел. Он не боялся, что его мать и отец останутся голодными, — два старших брата прокормят стариков. Долго скитался по западным королевствам, что раскинулись между Сасандрой и океаном Бурь, и наконец попал в Империю. В первый же день по прибытии в Аксамалу он чем-то не приглянулся вознице разукрашенной кареты, и тот хлестнул великана длинным бичом. Должно быть, решил покуражиться, доверяя быстроногим коням. Тер-Ахару случалось догонять стремительных северных оленей и валить их на бегу, поймав за заднюю ногу. Оказалось, что карету опрокинуть не намного труднее. Так, чуть-чуть поднатужиться, и готово. Выбравшийся из лежащей на боку повозки вельможа отругал на чем свет стоит кучера, а великану предложил службу — охранять дом, имущество и саму жизнь нанимателя.
      — Ну, я пойду? — Мастер кивнул на дверь, ведущую в глубь дома. При этом он так пристально посмотрел на великана, что тому показалось на мгновение, что человек услышал все его невеселые размышления.
      — Оружие.
      Тер-Ахар постучал пальцем по колченогому столику.
      — Ах да! — улыбнулся Мастер. — Забыл. Извини.
      «Ага, — подумал телохранитель. — Ты забудешь. Скорее белый медведь забудет, где он бросил недоеденного моржа. Проверяешь меня просто. Ничего. Проверяй. Я привык».
      Сыщик тем временем отстегнул от пояса ножны с длинным кордом — больше двух пядей. По мнению Тер-Ахара, имперский обычай соизмерять длину клинка с занимаемым в обществе положением не стоил и плошки тюленьего жира. Так можно докатиться до того, чтобы цвет штанов соответствовал знатности их владельца. Длина оружия может определяться только его предназначением и ничем иным. Из-за голенища сапога Мастер вынул широкий нож с глубоким кровостоком и изогнутой рукояткой, из рукава — пару легких ножей, похожих на серебристых рыбок. Постоял, подумал немного, улыбнулся Тер-Ахару и сунул ладонь себе за шиворот, вытаскивая четыре метательные звездочки.
      — Все! Чисто! Не скучай!
      Сыщик скользнул в дверь, словно растворился в воздухе — бесшумно и даже, похоже, не вызвав ветерка в тесной комнатушке.
      Великан почесал бок. Уселся на табурет.
      Мастера он уважал. Люди — странные существа. Большинство почему-то считало Тер-Ахара тупее колоды для разделки мяса. Наверное, им так привычнее — если кто-то уродился здоровяком, то в уме не нуждается. Вот и пытались обмануть великана, обжулить эту гору мышц и костей, способную лишь кулаками махать да тяжести переносить. Откуда же им знать, что безмозглый охотник в снежной равнине не выживет? Ум, смекалка, наблюдательность помогают поколениям великанов бороться с суровой природой — находить еду, топливо для очага, шкуры для одежд и жилищ, дерево, кость и редкое кричное железо для оружия и охотничьих приспособлений. Что ж, несколько сыщиков поплатились за самонадеянность сломанными или вывихнутыми руками, попробовав спрятать нож или кастет. Мастер никогда не позволял себе ничего подобного. С шуточками и подначками, но выкладывал на столик все имевшееся у него оружие. При этом Тер-Ахар ощущал в нем спокойную уверенность опытного бойца и не отказался бы когда-нибудь проверить мастерство рукопашного боя маленького человека. Великан не мучался угрызениями совести, справедливо предполагая, что в драке с Мастером совершенно не важно, кто больше весит или у кого толще кости.
 
      Глава Аксамалианского тайного сыскного войска, благородный т’Исельн дель Гуэлла, скомкал исписанный убористым почерком листок и запустил его в угол, в корзину для бумаг. Сколько шпионов из Айшасы, Вельсгундии, Итунии или Фалессы отдали бы половину крови за право порыться в ней! Как бы не так! Утром молчаливый и суровый великан, не смыкавший глаз в прихожей, сожжет все черновики и пепел разомнет, чтоб ни одна живая душа не подобралась к тайнам государственной важности.
      Хотя какая там, к ледяным демонам, государственная важность?!
      Половина бумаг — глупые доносы и невразумительные подозрения. Одному лавочнику кажется, будто сосед шпионит в пользу Айшасы, а десяток опытных сыщиков должны с его фантазиями разбираться. Другой решил, что в подвале соседнего дома собирается компания вольнодумцев, — в последние пять-шесть лет немало развелось таких граждан Империи, которые готовы превозносить все заграничное, как, например, панталоны фалессианцев, символизирующие, оказывается, внутреннюю свободу и духовную независимость, или отношение айшасианов к белокожим эмигрантам — мол, так нам и надо, со свиньями и обхождение свинское… Пропустить подобный донос дель Гуэлла, конечно же, не мог. В особенности после именного указа Императора, объявляющего смутьянов и вольнодумцев врагами Сасандры. Проверили. Оказалось, что и вправду собираются, но не с целью злоумышления против государственности, а для удовлетворения противоестественной похоти. Глава тайного сыска передернулся — он многое мог понять, но не мужеложство… Чем не подрыв устоев государственности? Пришлось отправить извращенцев вначале за решетку городской тюрьмы, а после на каторгу — колоть щебень для строительства имперских дорог.
      В двери поскребли. Осторожно и вместе с тем решительно. Как если бы гость не сомневался в том, что его ждут, но не желал застать хозяина врасплох. Никто, кроме Мастера, такого себе не мог позволить.
      — Входи! — Дель Гуэлла перевернул стопку листов исписанной стороной вниз. Хоть и лучший сыщик, а доверять в этом мире нельзя никому.
      Мастер вошел. В сером суконном камзоле и высоких сапогах он походил на выслужившего полный пенсион кавалерийского капитана. Из тех, кому предоставляют земельные наделы в Тьяле, на левом берегу Дорены.
      Сыщик слегка поклонился. Глава тайного сыска дружески кивнул и жестом указал на стул с высокой резной спинкой. Раболепно кланяться — удел бесталанных. Человек, распутавший столько сложных и подчас непостижимых простым разумом преступлений против Империи, имеет право на маленькие привилегии.
      — Чем порадуешь? — с трудом сдерживая зевок — время-то позднее, — спросил т’Исельн.
      Мастер пожал плечами.
      — В нашем деле радостей все меньше и меньше, — сказал он, пододвигая стул ближе к шикарному столу начальника.
      — И все же… Просто так ты не пришел бы. Так что давай не будем уподобляться юным влюбленным: «Угадаешь — поцелую!» — Дель Гуэлла передернулся, вспомнив мужеложцев — один из них так и заявил, когда на допросе его спросили о роде занятий и месте постоянного проживания.
      Лучший сыщик Аксамалы тихонько рассмеялся. Интересно, о чем он подумал — о том же или о чем-то своем?
      — Он еще и смеется! — Т’Исельн откинулся на спинку стула, всплеснул ладонями. — Ты знаешь, что у меня уже лежит донос на твою бордельмаман?
      — Она такая же моя, как и сотен достойных аксамалианцев, — невозмутимо отозвался Мастер. — Женщина мудрая, спору нет, но неужели я свяжу жизнь с хозяйкой борделя?
      — Да? А мне показалось…
      — Показалось. — Глаза Мастера сверкнули сталью. — Кто написал донос?
      — О… Один весьма почтенный горожанин. Его зовут Доброжелатель. Не слышал о таком?
      — Как же! Приходилось. Много их у нас в Аксамале. Как котов нерезаных.
      Дель Гуэлла позволил себе ухмыльнуться. Насолить умному и удачливому подчиненному — вроде бы бесполезная мелочь, а все равно приятно. Меньше будет выделываться. А то ишь ты, моду взял называться кличкой, словно наемник или портовый грузчик — человек из самых низов. Никогда не представляется родовым именем, которое, если разобраться, звучит ничуть не менее гордо, чем дель Гуэлла. Ничего, будешь жить теперь с оглядкой. Карьеру-то портить тебе, дружок, никто не собирается — себе дороже терять сыщика такого уровня, а вот подержать на крючке, пожалуй, можно. Тем более если этот крючок — черноволосая и пышногрудая фрита Эстелла, хозяйка «Розы Аксамалы».
      — И что пишет наш доброжелатель? — Мастер почти незаметно приподнял бровь, выявляя заинтересованность вопросом.
      — Требует закрыть мерзкое заведение, ознаменовавшее день тезоименитства матушки императора, да живет он вечно, безобразнейшей дракой с кровопролитием.
      — Да? Очевидно, это случилось уже после моего ухода.
      — И больше тебе нечего добавить?
      Сыщик пожал плечами:
      — Когда я уходил, там оставалась веселая компания студентов. Императорский аксамалианский университет. Судя по обрывкам фраз, они сдали сегодня экзамен по астрономии, а следовательно, закончили подготовительный факультет.
      — Вот они-то и учинили драку с гвардейцами. Сегодня всем молодым дворянам, прошедшим испытательный срок, присвоили звание лейтенантов. В честь праздника, само собой.
      — И молодежь, выходит, не поделила девочек Эстеллы?
      — Выходит, что так.
      — Странно… Обычно у нее все чинно и мирно.
      — Сегодня не обычный день. — Дель Гуэлла наклонился через стол. — Два трупа. Еще один покалечен так, что неизвестно, доживет ли до утра.
      — И кто победил? — прищурился Мастер.
      — Не смешно! — отрезал глава сыска. — Мне еще предстоит давать объяснения по этому поводу перед самим императором, да живет он вечно!
      — Кстати, как здоровье старика?
      Дель Гуэлла махнул рукой:
      — Знаешь, иногда мне кажется, что он не доживет до окончания разговора, а иногда — что всех нас переживет. — Он сделал пальцами знак, отгоняющий сглаз, и проговорил, поднимая глаза к потолку. — Да живет его императорское величество вечно!
      Мастер покивал, потер щеку сгибом большого пальца.
      — Думаю, пора рассказать, зачем я пришел.
      — Что ж, расскажи.
      — Мне кажется, что я наконец-то вышел на след айшасианского шпиона.
      — Да? — Брови дель Гуэлла поползли вверх. — В борделе фриты Эстеллы?
      — Именно. У нее. Жаль, что пока мне не удалось обнаружить, кто именно этот шпион и каким образом ему передают сведения.
      — Знаешь, это очень немного, — грустно проговорил глава сыска, строго взглянув на подчиненного.
      — Знаю. Есть подозрения. Некий профессор Носельм. Он же Нос, он же Гусь…
      — Первый раз слышу такие клички… — Т’Исельн нахмурился, наморщил лоб, плавно переходящий в высокие залысины.
      — Немудрено. Эти клички дали ему студенты все того же Аксамалианского императорского университета. Их же мне передал и осведомитель.
      — Кто? — напрягся дель Гуэлла.
      — О нет! Это мой маленький секрет. Хорошие осведомители — большая редкость, и я ценю каждого.
      — Ну, не хочешь говорить, не надо. Я не настаиваю.
      — Это радует. Продолжим. Я понаблюдал за Гусем, или лучше сказать, за фра Носельмом.
      — И что же?
      — Пока ничего с уверенностью сказать нельзя, кроме, пожалуй, того, что живет он не по средствам. Дом на широкую ногу. У супруги и двух дочерей наряды, которым позавидовали бы даже внучатые племянницы императора. Много играет на петушиных боях, на кошачьих травлях… Причем не переживает, когда проигрывает, а проигрывает очень часто. Опять же посещает «Розу Аксамалы», а она по карману лишь дворянам и преуспевающим купцам, но никак не профессору астрономии, чье жалование не так велико.
      Дель Гуэлла задумчиво побарабанил пальцами по столу.
      — Астрономии, астрономии… Так ты говорил, те студенты, что устроили дебош, сдали экзамен…
      — Да. Именно по ней. Они наверняка его знают. Именно их приход и спугнул Носельма. Он ушел из «Розы Аксамалы» и, похоже, так ни с кем и не обменялся записками. Хотя сидел и ждал. Я пошел следить за ним. Кстати, именно потому и пропустил развлечение, которое устроила наша золотая молодежь. Довел до дома… И ничего! Сорвался.
      Глава тайного сыска задумался.
      Мастер не торопил его. Сидел, закинув ногу за ногу, и задумчиво покачивал носком сапога.
      — Что ж… — проговорил дель Гуэлла наконец. — Сам Триединый, очевидно, послал нам в руки этих студентов. Аксамалианский университет всегда был оплотом вольнодумства. Пора раздавить эту заразу кованой подошвой…
      — При чем тут университет? — возразил сыщик. — Одна паршивая овца…
      — Вот именно! Все стадо портит. Займись-ка ты студентами. Или, правильнее сказать, бывшими студентами.
      — Какое их ждет наказание? — пристально взглянул на собеседника Мастер.
      — Строго по закону. — Т’Исельн погладил лежащие перед ним листы бумаги, словно это был уже подписанный приговор нарушителям правопорядка. — Из университета, само собой, вылетят. Не удивлюсь, если приказ на отчисление будет подписан деканом еще до рассвета. А потом, скорее всего, каторга. Каменоломни, рудники или лесоповал. Возможно, строительство дорог, но это вряд ли… Туда стараются брать сельских жителей — они лучше работают. В военное время каторгу заменили бы на армейскую службу, но, хвала Триединому и мудрому императору, да живет он вечно, Сасандра пока ни с кем не воюет. Офицерам же разжалование, лишение дворянского звания, батоги, а потом все то же самое. За одним исключением. В армию их могут взять. В какой-нибудь завшивевший гарнизон на окраине. Без права выслуги из рядовых.
      — Радужно, ничего не скажешь.
      — Указ императора.
      — Причем, если бы они это устроили завтра, отделались бы, в худшем случае, выплатой штрафа в магистрат, так?
      Дель Гуэлла развел руками — ну что, мол, попишешь, если его императорскому величеству взбрела в голову такая блажь?
      — Что я им предложу, если они согласятся нам помогать? — прямо спросил Мастер.
      — Замену каторги изгнанием, — отвечал начальник. Подумал и добавил: — Пожизненным. И чтобы ноги их в Аксамале не было.
      — Думаю, они согласятся, — невесело усмехнулся сыщик.
      — И я так думаю, — согласился дель Гуэлла. — Иди работай. Да! Погоди. Я хочу, чтобы ты знал мнение его императорского величества и старшего жреца. Шпионы — это хорошо. Поймаем, враги новых подкупят. Не поймаем, будем за старыми гоняться. Его императорское величество, да живет он вечно, считает, что главный вред устоям Сасандры наносят не шпионы Айшасы или там Мораки, а наши, внутренние вольнодумцы.
      — Вольнодумцы и заговорщики — дешевые болтуны, — твердо произнес Мастер. — Какой вред они могут нанести великой и могучей Империи?
      — По мнению его императорского величества, очень даже существенный. Ты слышал, что многие заговорщики выступают за предоставление свободы и независимости провинциям Сасандры?
      — А зачем они им? Я имею в виду, свобода и независимость — зачем?
      — А хочется! Осенью был раскрыт заговор в Вельзе, зимой — в Камате. Очень боюсь, что Тельбия, уже почти созревшая для того, чтобы войти… добровольно, прошу заметить… в состав Сасандры, пожелает сохранить независимость. Не позавидую в таком случае королю Равальяну. Он может потерять корону вместе с головой.
      — Сочувствую. А мне-то что с того?
      — А то! Страшнее всего для Империи, что провинциальных вольнолюбов поддерживает довольно много аксамалианцев. Названия «Земля и люди», «Движение за свободу» ничего тебе не говорят?
      — Полагаю, это названия аксамалианских сообществ, подрывающих устои государственности?
      — Именно.
      — Значит, верно ли я догадался: мне следует проверить студентов, не участвуют ли они в подобных сборищах?
      — Я всегда поражался твоему умению схватывать на лету, — улыбнулся дель Гуэлла.
      — Что ж… Хорошо. Прощупаю. — Мастер поднялся, опять едва заметно поклонился. Спросил: — Платных осведомителей из них делать будем?
      — Платных? — нахмурился глава сыска. — Как бы не так! Залогом их беззаветной службы будет не презренное злато, а постоянно маячащий на горизонте гранитный карьер и кувалда в два стоуна весом…
      Когда дверь за сыщиком закрылась, т’Исельн дель Гуэлла вздохнул и устало опустил локти на стол. Дались ему эти шпионы! Разведчика из Айшасы видит в каждом встречном-поперечном. Даже в профессоре-астрономе. Нет, не шпионы разрушат Империю, если этому суждено будет случиться, а свои же люди. Бестолковые, запутавшиеся во взятках политики; жрецы, склоняющиеся к новым, смахивающим больше на ересь толкованиям Священной Книги; ищущая новизны и острых ощущений городская молодежь; офицерство, погрязшее в пьянстве и разврате; провинциальные борцы за свободу. Что они собираются с ней делать, зачем она им? Ведь тут же, не пройдет и месяца после выхода из состава Сасандры, они вцепятся друг другу в глотки. Барн против Тельбии, Арун против Гобланы, Вельза против Тьялы. Не говоря уже об Окраине, которую без поддержки имперской панцирной пехоты просто втопчут в сухие ковыльные стебли кентавры. А может, это и к лучшему? Дать бы им независимость хоть на полгода, на год. Пусть хлебнут пьянящее вино свободы… Лишь бы не захлебнулись. Назад прибегут проситься, да поздно будет. Разбитый кувшин не склеишь, а семена ненависти всегда падают на благодатную почву.
 
      Т’Кирсьен делла Тарн, лейтенант гвардии, с остервенением отчищал мундир от пыли и паутины. Что ж, тому, кто решил прятаться под кроватью, нужно быть готовым к подобного рода испытаниям. Но Кир тер рукав о рукав чересчур упорно. Плечи молодого человека при этом тряслись, словно холка коня, напуганного до полусмерти степным пожаром.
      — Все равно порванный, — мягко сказала Флана. — Я бы попробовала зашить, только…
      Она хотела сказать, что не очень-то преуспела в работе с иглой и ниткой, но замолчала на полуслове. Слишком уж сердитый взгляд бросил на нее Кир.
      — Ну, чего ты злишься? — произнесла она. — Моя вина, что ли?
      Делла Тарн молчал и продолжал елозить рукавом по плечу. Жгучий стыд, смешавшись с испепеляющей ненавистью, дает гремучую смесь. Там, внизу, затевая драку со студентом… Как, кстати, его зовут? Антоло, кажется. Так вот, вступая в спор с Антоло, он казался себе значимым, решительным и непогрешимым. А все излишек мьельского.
      Теперь хмель ушел.
      Остался стыд, досада и презрение к собственной трусости.
      Бежал, бросив товарищей, офицеров-гвардейцев!
      Неужели он так же бежал бы и в бою, если бы враг начал одолевать? Сбежал бы или нет? Бросил бы вверенную ему полусотню? Или предпочел бы умереть, но не отступить?
      Когда отец отправлял его с рекомендательным письмом от капитана т’Глена делла Фарр к генералу Бригельму, грядущее казалось радужным. Производство в чин, успех в аксамалианском высшем обществе, какая-нибудь небольшая война, рост по службе, слава, богатство… Делла Тарны не могут уповать на связи при императорском дворе, сказал отец. Излишка денег тоже никогда не водилось — хоть земля в Тьяле и плодородная, а погода мягкая и способствующая земледелию, но обрабатывать ее еще надо уметь и иметь достаточное количество крестьян. А той захудалой деревушки, которой владели делла Тарны, с трудом хватало, чтобы свести концы с концами обедневшего, но гордого дворянского рода.
      Кирсьен мечтал всего добиться сам. Стать, самое меньшее, генералом. Разбогатеть. Жениться на дочери какого-нибудь вельможи из Аксамалы. Играть важную роль при дворе.
      И теперь все пошло прахом!
      Из-за глупой потасовки в борделе.
      И когда?
      В первый же день после вручения вожделенного банта лейтенанта.
      Разве можно себе простить такое?
      Нельзя. И никому нельзя простить.
      Наглым студентам — деревенщина деревенщиной, а туда же — спорить с потомственными дворянами. Ансельму, побежавшему со всех ног за стражей, — неужели нельзя было тихонько замять дело? Стражникам, явившимся вовремя и рьяно взявшимся усмирять безобразников. Флане, неуемное желание попасть в комнатку которой толкнуло молодого офицера на спор и драку.
      Впрочем, Флану можно и простить. Ведь она спасла его. Именно спасла, другого слова не подберешь. Закрыла дверь за спиной беглеца, а после, когда стражники начали прочесывать заведение фриты Эстеллы вдоль и поперек, буквально затолкала его под кровать — сам Кирсьен, совершенно ошалевший от только что пролитой крови, не соображал ничего и двигался, как зачарованный. Лежа в пыли и паутине, он старался почти не дышать. И все равно в носу щекотало так, что дух захватывало. Но лейтенант сдержался и не чихнул, не выдал себя.
      Флана объяснила стражникам и вышибале Ансельму, что при первых звуках драки, донесшихся снизу, испугалась до полусмерти и закрыла дверь на засов. Да, пробегал кто-то. Топал так страшно и дергал каждую дверь. Наверное, ужасный разбойник и душегуб. Но она молилась Триединому, чтобы запоры оказались крепче рук неизвестного мерзавца, и бог не выдал. Да, пробежал дальше. Слышала, как ставень хлопнул. Со второго этажа на улицу? Откуда ж она знает? Она же говорила господину сержанту, что испугалась и заперла дверь. Конечно, господин сержант такой мужественный и сильный, у него такая большая и толстая дубинка… После этих слов Ансельм сказал, что нужно идти искать дальше, а Флане посоветовал вновь запереться и носа из комнаты не показывать. С трудом сдерживая смех, она повиновалась.
      Кирсьен выбрался из убежища, жалкий, грязный, проклинающий всех и все на свете. И теперь пытался отчистить мундир, который ему больше не носить никогда.