Инеем обметало и бороды толпящихся вокруг селян, хмурых, недовольных затянувшимся ожиданием. Каждый с дорогой душой отправился бы домой, в тепло, а нельзя. Не велено...
      Ендрек переступил с ноги на ногу, ударил рукавицей о рукавицу. К концу снежня мороз разгулялся не на шутку. Просто озверел, можно сказать. Еще немного, и стволы деревьев начнут лопаться. Такое уже было в Малых Прилужанах лет пять назад. Как рассказывал пан Юржик, уйма деревьев погибла. В лесу звон стоял, как в храме во время службы.
      Студиозус поежился, поправил ворот долгополой шубы из овчины мехом внутрь, привычно проверил — на месте ли Плешка. Так они назвали маленького лесовичка. Кличка прицепилась из-за длинной — от середины ляжки она спускалась ниже колена на две ладони — проплешины на левой ноге, оставленной волчьими клыками. Зверенок так и прижился в отряде пана Войцека. Сторожил не хуже собаки — у него и зрение, и слух, и чутье вдесятеро превышали человеческие. Теперь по ночам у костра сторожей не оставляли. Знали, при малейшей опасности Плешка тихонько, но настойчиво «захукает» и разбудит либо пана Войцека, либо пана Юржика. Последнее время он и к Ендреку стал относиться с любовью. Еще бы — нога зажила, перевязки с промываниями больше не требовались, память о нечаянно причиняемой медикусом боли почти стерлась. Чтобы не привлекать излишнего внимания встречных людей, Плешку одевали в длиннополую шубейку, потертую и старую, и опорки. На голову напяливали заячий треух. Если не приглядываться, он вполне мог сойти за десяти-двенадцатилетнего ребенка.
      — Ух, и жжет... того-этого... Мороз Морозецкий, — пробормотал Лекса, ударяя себя ладонями по плечам.
      — Еще б не жечь, — откликнулся справа жилистый худой кметь. — Еще б не жечь, ядреный корень, когда до Дня рождения Господа всего ничего осталось...
      — Верно, — согласился Лекса. — Что ж тогда у вас в зазимец творится?
      — У-у-у... — протянул селянин. — Птицы падают.
      — Не-е, я... того-этого... ни в жисть к вам не перееду... Из теплого Хорова-то?
      Стоящий слева седобородый селянин в залатанной шубе и с клюкой в руках хотел было засмеяться, но закашлялся. Громко, резко, как трещат замороженные сучья, когда их ломают для костра.
      — А ну тише, Хведко! — несильно ткнул седого в бок соседствующий с ним густобровый крепыш. — Велено, чтоб тихо было.
      — Верно, — одобрил Ендрек. — Порядок есть порядок. Нам, прежде всего, подчиняться надо. Тогда и шкуру сбережем, и, глядишь, еще наварим чего-нито сверху.
      — О! — глубокомысленно поднял палец густобровый. И оглянулся на односельчан. Видали, мол, как складно студиозус заезжий изъясняется?
      В небольшое, небогатое, невзрачное село Блошицы Ендрек с Лексой заглянули еще вчера вечером. Ну, не совсем вечером. В сумерках, можно сказать. Первое, что пришло в голову медикусу после первого взгляда на село и его обитателей — как раз эти три «не». Правда, шинок на въезде в Блошицы имелся. А как же иначе? Без шинка лужичанину не житье. Был он подстать всему поселению грязный, скудный и какой-то весь потертый, подержанный. «Как замусоленная тряпка... того-этого...» — метко определил Лекса. Если бы Ендрек путешествовал для своего удовольствия, то ни за какие пироги не остался бы ночевать в безымянном шинке. Спаси Господи и помилуй! Спать на кишащем клопами тюфяке, в общей зале, топящейся по-черному, укрываясь собственной шубой. Есть из мисок, которые мылись, должно быть, еще летом, а после только протирались засаленным полотенцем или утратившим чистоту еще при Гарашке Струковиче фартуком шинкаря. Но задание есть задание. Особенно, если паны Войцек Шпара и Цециль Вожик задумали одно хитрое дельце, грех им не помочь всеми силами. Пускай даже потом случится расстройство желудка от неопрятности деревенского шинкаря.
      Немногочисленным посетителям, урожденным жителям села Блошицы, которые здесь же, скорее всего, встретят и старость с немощью, и саму костлявую Мару в конце пути, Ендрек представился студиозусом из Руттердаха, возвращающимся на учебу после побывки в родном доме. Чтобы не смущать умы, а Блошицы стояли уже в Крапивнянском воеводстве, то бишь на территории Малых Прилужан, свой родной дом он поместил в Хорове. Благо все знали, что хоровцы поддерживали малолужичан на элекции. Лекса представился слугой и телохранителем богатенького паныча. С мочугой на плече — одному Господу ведомо, чего стоило великану раздобыть любимое оружие — он выглядел очень даже внушительно. Ну, а присутствие Плешки объясняли чудачеством ученого малого, решившего порадовать руттердахских профессоров диковинным зверем.
      Задание от панов командиров летучего отряда состояло в следующем — выяснить численность и состав занимающего Блошицы отряда грозинчан.
      Да. Именно грозинчан.
      Весть, что князь Зьмитрок начал открытое военное вторжение в Прилужанское королевство, настигло пана Войцека сотоварищи еще в Рышавке.
      Десять полков грозинецких драгун переправились через Лугу, прорвали рубеж в трех местах — у Зубова Моста, двадцать верст севернее и десять верст южнее — и ударили в стык между разрозненными отрядами гетмана Вочапа и великолужичанскими хоругвями. Южная группа полков сходу (сходу! — защитники даже охнуть не успели) захватила Крапивню — один из самых важных стратегических пунктов Малых Прилужан. Центральная — та, что переправлялась у самого Зубова Моста — пошла прямиком на Уховецк, но, хвала Господу, завязла в сражениях с Жеребковскими и Нападовскими реестровыми, которые терпели значительные потери, но постоянно тревожили врага, растаскивали его силы и внимание. Северная группа — к слову сказать, самая сильная, из четырех полков, два из которых по сообщениям разведки оказались гвардейскими, — устремилась на Берестянку. По всей видимости, на соединение с войсками великого герцога Адаухта — правителя Зейцльберга. В случае успеха грозинецкие драгуны могли зажать в клещи, а после и окружить в «котле» до двух полков одних только малолужичанских реестровых, не считая порубежников, ополченцев и отрядов сочувствующей шляхты.
      Пан Войцек, когда узнал о вероломном нападении грозинчан, дал волю чувствам, чего прежде, на памяти Ендрека, не делал никогда. Даже раскрыв обман с Прилужанской казной, он оставался внешне спокоен. Тут же высказал вслух и весьма образно все, что он думает и о военачальниках обеих Прилужан, и о правителях — князьях и магнатах, заигравшихся в политику внутри страны и забывших оглядываться по сторонам. Припомнил, как снимали его с должности сотника пограничной Богорадовки за ночную схватку с грозинчанами и зейцльбержцами, а помыслить, пораскинуть умишком-то — зачем нужно было ротмистру Переступе, доверенному лицу самого Зьмитрока, встречать посольство рыцарей-волков — не смогли. Оно и понятно, внешнее спокойствие, пусть видимость, но видимость прочного мира, важнее. Особенно в преддверии элекции. Ну, подумать, до Грозина ли с Зейцльбергом, когда решается важнейший вопрос — будет на престоле князь от Белого Орла или от Золотого Пардуса? А дальше — больше! Учинили внутренние свары, повели лужичан против лужичан. Где это видано? Когда такое последний раз было? Еще до Зорислава север с югом цапался в последний раз...
      В общем, досталось всем панам, князьям ясновельможным. И Янушу с Юстыном за их тягу к короне. И Твожимиру Зураву, которого пан Войцек обещал самолично, если поймает, голым задом на муравейник посадить. И панам Автуху Хмаре с Симоном Вочапом, что очертя голову полезли выяснять с великолужичанскими полковниками у кого задница шире, а собственные тылы оставили голыми. Как в той байке про мелкопоместного, который сшил спереди жупан из дорогущего олычанского сукна, а сзади заказал вставку из рванья. Рассчитывал, что за кунтушом все равно его зад никто не увидит, ан ветер подул да полы кунтуша-то и задрал.
      В тот же вечер решено было отправляться бить не зейцльбержцев, никуда рыцари-волки не денутся, а грозинчан. Четыре поприща до Жеребков пролетели почти незаметно. Благо, коней Беласци не пожалели — подарил самых лучших из тех, что имелись. Равно как и с припасами дорожными, и со звонким серебром забот не намечалось.
      В Жеребках встретились с паном Цецилем Вожиком. Ендрек, право слово, этой встречи малость побаивался и несказанно поразился той радости, которую проявил носатый пан Вожик. Он не только не держал зла на нечаянно поранившего его студиозуса, но даже испытывал вину за свою пьяную выходку и считал, что получил по заслугам. А уж приходу такого прославленного порубежника, как пан Войцек, обрадовались в отряде пана Цециля все без исключения. Его имя, доблесть и заслуги были известны каждому малолужичанину от Зубова Моста до Ракитного.
      Собранный на скорую руку военный совет решил идти не на север, к Уховецку и далее, а на северо-запад, на захваченную врагами Крапивню.
      Мало Грозин получал пинков от Прилужан в старые времена? Еще захотелось? Так мы добавим, не задержимся!
      И понеслись кони по заснеженным лесам Малых Прилужан. Мимо сел и застянков, по трактам и просто по бездорожью.
      В отряде пана Цециля насчитывалось не больше трех десятков сабель. И не потому, что шляхта не хотела присоединиться к дерзкому и удачливому пану с потешным ежом на гербе, а потому что сам он очень придирчиво подходил к выбору сподвижников. Чтобы попасть в товарищи пана Цециля, шляхтич, во-первых, должен был быть проверенным бойцом, мастером клинка, желательно свободно владеющим обеими руками, во-вторых, отличным лошадником, всадником, тонко чувствующим лошадь, умеющий слиться с ней воедино как в бою, так и на марше, в-третьих, здесь ценился веселый нрав, умение отпускать шутки и понимать шутки соратников, в-четвертых... Эх, да что греха таить, ну, не любил пан Вожик нынешнего короля и того же ожидал от своих товарищей. Если разобраться, положа руку на сердце, Ендрек ни под один из вышеперечисленных признаков не подходил, но для него сделали исключение. Многие шляхтичи смотрели на человека, сумевшего зацепить клинком пана Цециля, круглыми глазами, как на живую легенду.
      Две седмицы прошло в переходах, боях, засадах, ночных стычках.
      Отряд пана Вожика тревожил грозинецкие войска на марше — заваливал дороги срубленными деревьями, жег мосты через реки (правда, сильный мороз вскоре свел на нет пользу от порушенных мостов — крепкий лед легко выдерживал даже телегу, не то что всадника), кинжальными неожиданными ударами налетал на обозы, вырезал фуражиров и ремонтеров. Несколько раз наскакивал на расположившихся на ночевку врагов. Нельзя сказать, что все стычки проходили гладко — иной раз и ноги уносить приходилось. Как тогда, когда вместо ожидаемой полусотни, охраняющей обоз, напоролись на добрых две. Ведь грозинчане тоже не дураки, быстро смекнули, как и кто шастает у них по тылам, и приготовили засаду. Лужичане тогда потеряли полтора десятка убитыми и ранеными, пану Войцеку арбалетный бельт оцарапал щеку, под Бичкеном застрелили коня — темно-гнедого крепыша, выбранного им на конюшне братьев Беласцей, а Ендрек впервые в жизни убил человека.
      Честно признаться, студиозус как ни старался, а вспомнить подробностей той схватки не мог. В памяти всплывал отчаянный крик атакующих лужичан, щелканье самострелов, визгливое ржание коней. Он скакал вместе со всеми. Не слишком надеясь на саблю, потрясал заряженным арбалетом, кричал: «Белый Орел! Шпара! Вожик!!!» Потом справа возник грозинчанин на светло-сером, словно прихваченным изморозью, коне. Ендрек успел заметить тонкие усики на раскрасневшемся с мороза лице, выпученные глаза и нажал на спусковой крючок. Граненый бельт вошел драгуну прямо в распяленный криком рот...
      В горячке боя он даже не понял, что сделал. Осознание пришло позже. И тогда он заблевал коню всю гриву. Хотелось остановиться, упасть лицом в снег, но драгуны наседали, щелкали арбалеты, валились с седел люди, кувыркались в сугробах подстреленные кони.
      Позже, когда они оторвались от погони, запутали следы и получили возможность дать роздых скакунам, Меченый подъехал к Ендреку, покачал головой:
      — Т-т-ты хотел научиться убивать?
      Не в силах отвечать, студиозус кивнул.
      — В-видишь, убивать м-м-мерзко. Лечи...
      Лекса дернул медикуса за рукав, отвлекая от воспоминаний. Шепнул, обдавая запахом лука:
      — Ты... того-этого... считаешь?
      — А то?
      — Считай-считай, а то вляпаемся... того-этого... как давеча.
      Легко сказать!
      Похоже, грозинчане через Блошицы перебрасывали на восток свежие воинские части, а назад отводили потрепанные в боях. Если вчера вечером численность драгун, снующих по единственной улочке села, не превышала полусотни, то сегодня с утра возросла на глазок до двух сотен. Ни свет ни заря постояльцев шинка выгнали на мороз. В освобожденное помещение с двух подвод натаскали ковров, сундуков, охапок карт и свитков.
      — Видать... того-этого... важную шишку ожидают... — заметил Лекса.
      Ендрек молча кивнул и продолжал считать, попутно прислушиваясь к резкой дребезжащей речи грозинчан. Он понял так, что пока село занимает Бжезувский полк драгун, а ожидается прибытие пана полковника, и в шинке будет командная ставка.
      Солнце поднялось довольно высоко, а драгунского полковника все не было. Зато с востока начал втягиваться обоз с ранеными. Студиозус вновь навострил уши. Грозинчане говорили о стычке под укрепленным городищем Броска, что в пяти поприщах севернее Жеребков — приблизительно полпути на Уховецк. Раненые принадлежали к Пищацкому и Здзиловищанскому полкам, а потрепали их все те же нападовцы и жеребковцы, усиленные парой сотен Крыковских гусар.
      «Когда же великолужичанские хоругви в бой вступят? — подумал Ендрек. — Ведь силы немалые от Выгова переброшены еще в бытность пана Зурава гетманом. Чего ждут? Почему медлят, не помогают собратьям?»
      Раненых начали размещать по домам сельчан, выгоняя жителей на улицу. С десяток кметей приставили к развернувшемуся на подворье старосты полевому лазарету. Нескольких кметок заставили отстирывать от засохшей крови и гноя старые бинты.
      Задымили большие костры. В котлах забулькала каша, щедро сдобренная бараниной, доставленной из ближайших сараев.
      На рысях прошла, не останавливаясь, еще сотня с малиновыми треугольными значками на шапках.
      Ближе к полудню стало ясно, что охранять раненых и ставку полковника будет полсотни драгун. Сила, которую не грех и ударить. Не спугнуть бы эту самую «важную шишку», ударив раньше времени.
      Ендрек нацарапал угольком на осьмушке пергамента донесение для пана Вожика, засунул листочек в прочный кожаный кошель, висящий на шее Плешки, но отправлять лесовичка в отряд не спешил.
      Вместе с несколькими десятками местных уроженцев они тынялись по площади вокруг колодезного журавля и ждали. Ждали неизвестно чего. Как сказал один грозинчанин с нашивками урядника, пан полковник любит речи говорить перед жителями освобожденных сел. Так и сказал — «освобожденных».
      — Ладно... того-этого... — прошипел сквозь зубы Лекса. — Приедут наши, там поглядим... того-этого... кто кого освободит. И от чего...
      Наконец, в вихре сверкающей снежной пыли промчался десяток всадников. Все как на подбор в добротных полушубках с золотым и серебряным галуном. Первый спешенный драгун укрепил у входа в шинок, там, где обычно торчит шест с пучком соломы, древко с тяжелым бархатным полотнищем, на котором сверкали вышитые золотом три звезды и остромордая рыба. Похоже, осетр. А может, и севрюга.
      — Герб Бжезува знаешь? — шепнул Ендрек переминающемуся с ноги на ногу великану.
      — Ну, ты как спросишь... того-этого... Плохо, когда не знал, да еще и забыл.
      — Вот то-то и оно. Я тоже не знаю.
      — Да чего гадать... того-этого? Наверняка полковая хоругвь.
      Спешенные драгуны гурьбой вошли в шинок. Трое сразу выбежали и помчались с поручениями в разные концы села. Пан полковник, не отдыхая, принялся за дело.
      — Зараз почнется... — пробурчал Хведко, седой и въедливый, как скипидар.
      И верно.
      Урядник и десяток рядовых быстренько согнали бездельничающих кметей в кучу, приказали стоять тихо и ждать слова пана полковника.
      Ендрек едва успел шепнуть Плешке:
      — Ищи пана Войцека!
      Леший присел, выскальзывая из шубейки. Нырнул под ноги толпы. Селяне если и обращали внимание на него, то думали, что это пробирается чья-то большая собака. Плешка знал о людской невнимательности и ловко пользовался ею.
      Студиозус еще успел разглядеть, как лесовик одним ловким прыжком перемахнул покосившийся плетень и скрылся на задах ближайшей избенки. А после всеобщее внимание привлек урядник, звонко выкрикнувший от колодезного сруба:
      — Тихо, кмети!!! Пан полковник говорить будет!
      Прямиком через опасливо расступающуюся толпу быстрым шагом шли шестеро драгун. Четверо — рядовые, но, скорее всего, личная охрана. А между ними...
      Ендрек похолодел.
      Пан полковник отличался малым ростом и нескладной фигурой. Словно сломали, смяли когда-то глиняную статуэтку, да так и оставили. Перекошенный на правый бок, рука высохла и скрючилась перед грудью — кисть согнута так, что пальцы едва не касаются предплечья.
      Пан Владзик Переступа! Драгунский ротмистр, верный пес цепной самого князя Зьмитрока. Тот, кто преследовал отряд пана Войцека от Выгова до Искороста и обратно до Жорнища.
      Вот ты куда нынче вознесся!
      В полковники вышел.
      Да уж, не зря кровь лужичанскую лил, как водицу, и в союзе с кочевниками даже город целиком вырезать не постеснялся.
      Сабля, висевшая на правом боку пана Переступы, показалась студиозусу до боли знакомой. Наверняка утверждать он побоялся бы, но, скорее всего, это была сабля пана Шпары. Да-да, та самая, доставшаяся богорадовскому сотнику от деда.
      Мелко мстишь, пан Владзик, мелко. За письмо, оставленное в сундуке со свинцовыми чушками, за удар кончара на берегу Луги...
      Ну, надо думать, наказание князя Грозинецкого за упущенную казну не было чересчур жестоким, раз уж в полковники выбился.
      А рядом с паном Переступой... Кто это?
      — Нет... того-этого... не Мрыжек, — пробасил Лекса, будто шмель в ухо прогудел.
      Да Ендрек и сам разглядел, что на Мржек. Но чародей точно. Кто еще мог нарядиться в черный жупан без всяких украшений и знаков различия? Шел вроде как со всеми и, тем не менее, не замечая никого. На окантованном светлой бородкой лице застыло брезгливо-высокомерное выражение.
      — Колдун? — спросил жилистый Михась.
      — А то? — отозвался студиозус. — Самый что ни на есть.
      — Вона как... Ишь какой. Нос воротит.
      — Они такие... того-этого... Манерные, во!
      — А слышь, ученый человек, — зашептал Хведко, — у грозинчан колдуны на реестре али как?
      — Тише вы! — цыкнул густобровый.
      — Тебе не один ляд? — отозвался старик. — Так слышал, чего пытаю, ученый?
      — Кто ж их знает? — чистосердечно ответил Ендрек. — В Грозине, вроде, воли чародеям побольше дают. Не утесняют. Ну, разве что податью с ремесла...
      — Нет, а на воинскую службу их как? — продолжал свое Хведко.
      — Ну, не знаю я, не знаю...
      — Эх, а еще ученым назывался... Руттердах, грит... Екадемии всякие... Треп один, да и только...
      — Кмети!!! — раздался в этот миг голос пана Переступы. Он вскарабкался не без помощи двух охранников на колодезный сруб и стоял, придерживаясь одной рукой за вочап. Чародей, стоявший рядом со скрещенными на груди руками, отвернулся, чтобы не глядеть на толпу. Но без его помощи слова полковника не прозвучали бы так громко. — Нет, не кмети... С этого дня вы вольные землепашцы. Победоносная армия князя Зьмитрока Грозинецкого пришла, чтобы освободить вас от гнета уховецких мздоимцев и стяжателей...
      — Ядреный корень... — пробурчал Хведко. — Слова-то какие... Нам не понять... Вот кого сразу видно, что ученый!
      — Ученый, моченый... — зло, но тихо проговорил Михась. — Я б ему колом ученость забил бы взад... Ну, это... Я...
      — Да слыхали мы, слыхали, куда б ты ему ученость забил, — не сумел сдержать усмешки Ендрек.
      — Вольные лужичане! — продолжал между тем Переступа. — Гляжу я на вас... Что-то вы не слишком веселые. Расправьте плечи, поднимите глаза! Нет больше ярма на ваших шеях!
      — Мягко стелет... того-этого... да жестко спать, — ни к кому не обращаясь, выдохнул в бороду Лекса.
      — Я понимаю, лужичане, вы озадачены. Что, мол, грозинчане на этом берегу Луги делают? Не с миром пришли, но с войною. Верно, думаете, что князь Зьмитрок обиделся на короля Юстына. Не стерпел, что из подскарбиев попросили? Ну, скажите честно — так или нет? Думаете или нет?
      По толпе прокатился нестройный гул. Не понять, согласны с паном полковником кмети или нет. Но пан Владзик по-своему истолковал услышанные слова и обрывки фраз
      — Вот! Что я говорил? — воскликнул он торжествующе. — Думаете... Плохо думаете о князе Зьмитроке. Не может быть Грозинецкий князь против Юстына. Ну, не может и все тут. Ибо Зьмитрок его к власти привел, поддерживал словом и делом во время элекции. Всем сердцем князь Зьмитрок с делом Золотого Пардуса. Разве может он разрушить хотя бы один шаг его продвижения? Испортить хоть день из жизни короля Юстына, друга и соратника своего, вмешаться хоть в какое-нибудь его дело? Нет! Не может такого быть и не будет никогда! Потому князь Зьмитрок и поручил мне, как и прочим полковникам войска грозинецкого раскрывать людям глаза на истину. А если кто-то будет вам иное толковать — не верьте! Не верьте ни в коем случае! Это все ложь! Ложь, против которой мы восстали вместе с такими же лужичанами, как и вы, жителями Выгова, в «желтую» ночь, ночь Золотого Пардуса.
      — Во заливает... того-этого...
      — А может, ядреный корень, и правда, — недоуменно протянул Хведко. — Паны, они паны и есть... Захотели — поругались, захотели — помирились. Не наших умишек дело...
      — Так что все, что делает князь Зьмитрок, все, что делает войско грозинецкое, делается на благо Прилужан. Великих и Малых. Выгоним Януша Уховецкого, Автуха Хмару, Симона Вочапа и их полковников. Кто по злому умыслу действовал — накажем. Кто по глупости зло творил — пожурим и простим...
      Заливистый свист, долетевший от опушки леса, раскинувшегося в полустрелище западнее от Блошиц, прервал речь пана полковника.
      «Молодец Плешка, — обрадовано подумал Ендрек. — Вовремя поспел!»
      — Чего там, ядреный корень? — вытянул кадыкастую шею старик. Привстал на цыпочки.
      В клубах снежной пыли накатывалась на село конная лава. Искрящаяся пелена скрывала очертания коней и всадников, не давала точно прикинуть их число, а потому казалось, что атакует самое малое сотня верховых.
      — Бей!
      — Бей, убивай!!!
      — Белый Орел!
      — Вожик и Белый Орел!
      — Бей!
      — Шпара!
      — Бей, Белый Орел!!!
      Переступа очень быстро сообразил, с кем столкнулся. На его лице промелькнули последовательно растерянность, бешеная ненависть, разочарование, холодная решимость.
      Грозинчанин не стал давать боя. Да и как бы он мог сопротивляться всего лишь с полусотней рассеянных по всему селу драгун?
      Один из телохранителей длинно свистнул с четыре пальца. Остальные выхватили сабли.
      — Эх, я их сейчас... того-этого... — Лекса торопливо пошел вперед, волоча мочугу по снегу.
      Около шинка заржали кони.
      Всадники приближались. Сверкали клинки, рассекая воздух.
      — Бей, убивай!!!
      — Белый Орел!
      Пан полковник вдруг крикнул, обращаясь к чародею:
      — Жги!!!
      Колдун кивнул, сложил ладони перед грудью, а после с усилием, будто тетиву лука натягивал, развел их ровно настолько, чтобы проходил кулак.
      Ендрек увидел — так же, как и когда грозинчане атаковали «Ласточку» — сгущающееся пламя и понял, что огненный шар ударит сейчас по шляхтичам пана Вожика. Он распахнул шубу, вытаскивая на свет маленький арбалет, приспособленный для стрельбы одной рукой — удобная штучка, раньше студиозус и не догадывался о существовании таких. Взводился арбалет очень легко — закрепленным на рукоятке рычагом, но, правда, и стрелял недалеко. Что поделаешь, оружие скорее для уличных боев, чем для сражений в поле. Ендрек схватился за рычаг, потянул...
      Чародей оказался шустрее. Огненный шар все-таки полетел навстречу коникам пана Цециля. Значительной силой колдун не обладал — не чета Мржеку. Шар вышел маленьким и летел медленно. И все же успел ударить по правому крылу лавы.
      Взметнулся снег, комья мерзлой земли. Один из коней споткнулся, припал на передние ноги. Всадник перелетел через его голову, покатился, выронив саблю. Следующий конь не успел отвернуть, ударил грудью упавшего собрата, взбрыкнул.
      — Дурень! Шинок жги! — Злобная гримаса перекосила лицо пана Владзика.
      — А?
      — Шинок!
      — Ага! — Волшебник мотнул головой и запустил новый сгусток пламени. На этот раз в шинок, избранный паном Переступой для себя и своей свиты.
      Но Ендрек уже справился с дугой арбалета, быстро-быстро вложил бельт в желобок, выстрелил навскидку, даже не успевая толком прицелиться.
      Короткая толстая стрела ударила чародея под мышку. Он охнул и огненный шар угодил в сугроб, мгновенно испарив его.
      — Проклятье! — Переступа взмахнул плетью, но до корчащегося в снегу чародея не достал.
      — Пан полковник! — подскакал телохранитель, ведя в поводу второго коня.
      Пан Владзик прыгнул в седло.
      — Э-э, нет! Стой, урод! — Лекса так рванулся, что замешкавшиеся селяне разлетелись с его пути. Над головой гигант воздел любимое оружие — дубину из цельного ствола молодого дерева.
      Тем временем шляхтичи Вожика уже сцепились с грозинецкими драгунами. Ржание коней, крики людей, лязг металла все приближались к площади.
      Лекса с размаху опустил дубину на круп коня одного из охранников, заслоняющего от него Переступу. Животное свалилось, придавив седока.
      — Стой! — бывший шинкарь вновь замахнулся, на сей раз целясь в самого пана Владзика.
      Ендрек, перезаряжая арбалет, поднял глаза и не поверил им. Полковник грозинчан совершил неуловимое движение одновременно шпорами и трензелем. Его конь подпрыгнул на месте, подгибая ноги под брюхо, и в полете распрямил задние. Подкованные копыта врезались в грудь Лексе. Тот крякнул и упал навзничь.
      — Доколе же! — заорал Хведко и кинулся вперед, норовя сцапать пана Переступу голыми руками.
      Телохранитель отмахнулся саблей. Небрежно, почти лениво. Старик рухнул, марая снег алыми брызгами.
      Жители Блошиц заволновались, заголосили и кинулись кто куда. Некоторые, втягивая головы в плечи, юркнули прятаться по домам и хлевам, но большинство все-таки принялись разбирать на колья ближайший плетень.
      Ендрек выстрелил еще раз.
      Промахнулся.
      — Бей, убивай! Шпара!
      На колодезную площадь вылетел пан Войцек на Воронке. Он гнал впереди себя троих драгун. Одного срубил. Двое других довольно успешно отмахивались саблями.
      Пан Переступа больше не ждал.
      — За мной!
      Пришпорив красавца-скакуна с бинтованными ногами, он рванул прочь, очертя голову. Трое телохранителей помчались следом.
      За ними увязались Бичкен-аскер и молоденький шляхтич — пан Клеменц Скалка.
      Аранк поравнялся с задним охранником, на ходу перебросил саблю в левую руку, ударил наотмашь. Пан Скалка изо всех сил шпорил коня, бил его по крупу плашмя саблей, но отставал, никак не мог приблизиться на длину клинка. Так они вырвались за околицу и скрылись за ближним клином леса.
      «Что же там в шинке? Нечто настолько важное, что заставило грозинчан пренебречь обороной, а попытаться поджечь его... — промелькнуло в голове Ендрека. — Может, чародея порасспросить?»
      Он побежал к колодцу, попутно хлопнув по плечу сидящего в снегу Лексу:
      — Ты как?
      — Да... того-этого... — махнул рукой здоровяк. Он дышал тяжело и с трудом ворочал головой, но выглядел целым и невредимым.
      — Ребра целые?
      — Не родился тот конь... того-этого...
      — Ты смотри...
      — Да ладно! Терпенье и труд, а один раз отрежь... того-этого...
      И тут Ендрек увидел, как Михась взмахнул колом над корчащимся в снегу грозинецким колдуном.
      — Эй! Погоди! Стой!
      Деревяшка с сухим треском опустилась. Голова чародея дернулась и свесилась на бок.
      — Что ж ты делаешь? — Студиозус схватил кметя за грудки. — Ты как мог?
      — Да пошел ты! — Невысокий Михась шутя оттолкнул Ендрека. Угрожающе приподнял кол. — Заступник выискался! За грозинчан, значит?..
      — Ты — дурень! Его же...
      — Ах, дурень я? — оскалился селянин. — Они Хведка... саблей! А я — дурень!
      Он замахнулся колом. Ендрек, вопреки всем своим привычкам (или горячка боя сказалась?) не бросился наутек, а со всей силы приложил кулаком под ложечку кметю.
      Михась «гакнул» и согнулся пополам.
      — Дурень ты и есть дурень, — назидательно проговорил Ендрек. — Это я-то — за грозинчан заступник?
      — Н-н-ну ты даешь, студиозус! — раздался над головой знакомый голос. Тень вороного коня накрыла стоящего на коленях кметя.
      — Пан Войцек! — обрадовано воскликнул Ендрек. — Там что-то в шинке важное! Переступа колдуну спалить его приказывал...
      — Д-да? — нахмурился Меченый. — Переступа тут был?
      — Был. Лекса его дубиной хотел...
      — А! Т-так стало быть это его б-баллотаду я видел?
      — Чего? — удивился Ендрек.
      — Т-то, что он коня сделать заставил.
      — А! Да, он.
      — Ч-ч-что ж Переступа со мной поквитаться не захотел?
      — Хотел, пан Войцек. Ужас как хотел. Я видел. Да видать, приказ у него есть важнее, чем личные счеты.
      — Вот оно к-к-как? Добро... Хватайся за стремя, поглядим шинок.
      — Да я так. Тут недалече! — улыбнулся Ендрек.
      — Н-ну, как знаешь. — Пан Войцек толкнул шенкелями коня, поднимая его в короткую рысь.
      Студиозус только приготовился бежать следом, как чья-то рука дернула его за полу шубы.
      Михась. И лицо ни капельки не воинственное. Скорее удивленное и растерянное.
      — Чего тебе, ратоборец?
      — Кто это был?
      — Пан Войцек Шпара, сотник Богорадовский.
      — Сам Шпара? Меченый?
      — Он самый.
      — Не врешь?
      — Слушай, Михась, ты меня то предателем, то брехуном зовешь... — Ендрек нахмурился.
      — Нет-нет, что ты! — даже руками замахал кметь. — Прости, парень! И не думал обидеть тебя...