— Тихо что-то на постоялом-то дворе, — прервал размышления медикуса негромкий голос пана Бутли. — Не к добру...
      — Т-ты себя со стороны видел, пан Юржик? — улыбнулся Меченый. Правда, улыбка вышла какой-то кривоватой. Будто зуб пану сотнику богорадовскому дурным ветром надуло.
      — А что? — встрепенулся пан Бутля.
      — Д-да ничего! Едут пять оборванцев, грязных, н-небритых, на заморенных конях. Зато при сабельках. К-кто ж не притаится?
      — Эх! — тряхнул бородой Лекса. — Что за время нынче... того-этого... несуразное! Раньше так гостей не встречали. По-любому!
      — Да неужто они лицо духовного звания не различают? — возмутился Лодзейко.
      — Ага! — рассмеялся Юржик. — Лицо духовного звания! А может, ты убил какого пономаря и стянул с него скуфью да подрясник?
      — Да что ж ты говоришь такое?! — Пономарь всплеснул ладонями. — Это ж инфамия какая! Как можно?..
      — Т-тихо! — поднял руку с плетью пан Войцек. — Вижу я хозяев. Во-о-он они прячутся.
      Он указал в сторону построек, до которых оставалось не более полета стрелы. Там за распахнутым ставнем мелькнул рукав темно-серого жупана. У ворот конюшни, за копной сена, тоже замечалось шевеление. Ендреку показалось, что он различил дугу самострела и чуть повыше сосредоточенное лицо. Это навевало грустные мысли. Если посадить двоих метких стрелков — одного в шинке, одного у конюшни, дать им сноровистых заряжающих — малочисленная хэвра даже до ворот не доедет. Не говоря уже об их отряде.
      — Хорошо засели, — подтвердил его догадки пан Юржик. — Опытные, видать.
      — Д-да и место... — согласился Меченый.
      В самом деле, шинок стоял на расчищенном от ближнего березняка месте. Кусты тоже выкорчеваны — втихую не подберешься. Хоровский тракт, который здешние жители называли по другой конечной точке Искоростянским, просматривался на добрых три стрелища. Впрочем, в опасной близости от Стрыпы по-иному жить и нельзя. Беспечные погибают от стрел гаутских.
      — И что будем делать? — спросил Бутля.
      — Н-ничего. Ты что, штурмовать собрался или п-п-переночевать?
      — Да уж, ясен пень, на приступ не пойду!
      — Т-тогда руки на виду держи, и поехали. Да. Н-н-насчет рук, это ко всем. П-понятно?
      — Чего уж не понять... того-этого... — за всех ответил Лекса.
      Постоялый двор постепенно приближался.
      Кони размеренно вышагивали. Всадники опасались резких движений.
      Ендрек блаженно подставил щеку под лучи осеннего солнца. Теперь до пашня, пожалуй, тепла не будет. Придется ловить жалкие крохи.
      Над дорогой царила тишина.
      Собаки не лаяли. Хотя, несомненно, при шинке кормилась хотя бы пара, не считая приплода. Далеченько, аж в березняке, застрекотала сорока и смолкла, словно испугавшись собственной наглости.
      Ворота постоялого двора перегораживала толстая жердь. Не всякий кметь в одиночку отодвинет. Это означало, что или хозяин шинка мужик здоровый, или среди слуг имеются силачи не хуже Лексы.
      — Эгей! Добрые люди! — крикнул пан Юржик. — Что ж вы от постояльцев запираетесь?
      — Постояльцев? — ответил хриплый голос из-за ставня. — Не похожи вы на честных проезжих.
      — Как не похожи? — Пан Юржик аж задохнулся от возмущения. — Я — шляхтич в шестнадцатом колене! А вот и пан Кжесислав! — Так, памятуя о неудачном приключении в Жорнище, они сговорились между собой звать пана Войцека. — Пан Кжесислав вообще ясновельможный!
      — Ага, только пообтрепались в дороге! — Обладатель хриплого голоса не испытывал, похоже, особого почтения к шляхетскому происхождению кого бы то ни было.
      — Правда твоя, добрый человек. Пообтрепались. Едем издалека. Долго.
      — А по дороге грабим потихоньку... Езжайте дальше, круки, будь вы хоть трижды шляхтичи!
      — Мы не круки! — Даже добродушный пан Юржик побелел от ярости от сравнения с «благородным» разбойником. Решил применить самый последний довод, приберегаемый на крайний случай. — Мы из Жорнища выбрались!
      — Да ну? — Нельзя сказать, чтоб человек за ставнем сильно удивился или восхитился, скорее в его голосе звучала неприкрытая ирония. — И что с того?
      — Так вы еще не слыхали? Аранки Жорнище сожгли!
      — Слыхали. Как не слыхать. Потому-то мне и невдомек — как же вы выбрались?
      — Да вот так и выбрались. На коней попрыгали и удрали. Ты не думай, добрый человек, мы не грабители. С нами вот пономарь — божий человек, — пан Бутля указал на Лодзейко. — Он из Тесова. Лекса сам из Хоровского воеводства будет. Местный стало быть...
      — Откуда будешь борода? — тут же обратился голос к Лексе.
      — Дык... того-этого... неподалеку от Кудельки жил я, — отозвался тот. — Про Куделькину колдобину слыхал, нет?
      — Слыхал, как не слыхать. Ты ее копал, что ли?
      — Нет... того-этого... а вот застревать приходилось.
      Невидимый собеседник отрывисто хохотнул. Скорее всего, он знал о Куделькиной колдобине не понаслышке.
      — Ну, а молодой кем будет?
      — Молодой? Он студиозус. Родом из Выгова, но обучение проходит в самом Руттердахе! — Пан Бутля поднял кверху палец. — Ученый человек. Медикус.
      — Медикус? — заинтересовался хрипатый. — А пусть скажет мне, коли медикус, чего мне пить, чтоб брюхо не пучило?
      Ендрек пожал плечами:
      — Укропа с мятой завари да попей. Чего тут хитрого?
      — Ха! Это у нас каждая бабка-травница знает. Ты такое средство скажи, чтоб по-настоящему проняло!
      — Я-то тебе подскажу. А где ты возьмешь эти травки? Бери то, что растет под ногами.
      За ставнем помолчали.
      — Сразу ученого человек видно. Отбрил так обрил, — наконец проговорил хрипатый. — Ну, а скажем, грудной сбор. Чтоб не перхать, значится.
      — Подорожник, солодка, мать-и-мачеха... Ее еще ранником, бывало, зовут. Завари кипятком, дай отстояться. Пей три раза в день. Утром, в обед и перед сном.
      — Да? Ну, благодарствуй, медикус. Воспользуюсь.
      — Ну, ты хитрован, добрый человек! — воскликнул пан Юржик. — Люди, знаешь, деньги платят, чтоб им средство какое от хвори прописали. А ты сразу от двух болячек выяснил и нас же у ворот держишь!
      Хрипатый расхохотался в голос. Крикнул сквозь смех:
      — Збышек! Злавек! Выходите! Открывайте ворота — гости у нас!
      Из-за кучи сена поднялся широкоплечий парень лет пятнадцати-шестнадцати. Простое широкое лицо. Соломенные вихры и мелкие веснушки. Второй вышел из-за боковой пристройки к шинку — скорее всего, входа в погреб. Точная копия первого. Близнецы, сразу видно. У обоих в руках были взведенные и заряженные самострелы.
      Первый бросил второму на руки свой самострел, подошел к воротам и, поднатужившись, снял жердь.
      — Прошу, паны, заезжайте!
      Пока они въезжали во двор и спешивались, на крыльце появился и хозяин шинка. Такой же светловолосый и веснушчатый, как братья, только с заметной проседью в бороде. Отличала его выправка и гордый разворот плеч, но хромал мужик сильно на левую ногу. Прямо-таки припадал при ходьбе.
      — Милости прошу, панове! — Он сдержанно, с достоинством поклонился. Широко улыбнулся. — Гостям всегда рады.
      При первых же звуках его голоса стало ясно, кто разговаривал с паном Бутлей через окно.
      — А мне п-п-показалось, что не слишком рады, — усмехнулся пан Войцек.
      — Гости гостям рознь... — Шинкарь разгладил бороду. — Меня Славобором кличут. Заходите в дом. Милости прошу.
      — Э-э, Славобор... — Пан Бутля полез чесать затылок. — Мы поиздержались в дороге-то... Ты не старайся особо.
      Шинкарь смерил его долгим взглядом. Коротко приказал сыновьям:
      — Коней в стойло, — обратился к пану Шпаре, безошибочно распознав в нем главного: — Гость в дом, счастье в дом. На Хоровщине законов гостеприимства еще не забыли.
      Лекса довольно крякнул, полностью разделяя мнение собрата по ремеслу.
      Близнецы подхватили поводья коней и поспешили в конюшню.
      — Не беспокойтесь, панове, седельные сумки доставят целыми и невредимыми. — Славобор сделал приглашающий жест рукой.
      Шинок выглядел гораздо опрятнее «Свиной ножки» и был больше раза в два, чем брошенное заведение Лексы.
      Под стенками стоял не один, а целых два крепких, выскобленных едва ли не добела стола. По обе стороны от каждого — длинные лавки. Под стрехой висело на цепях тележное колесо с каганцами.
      — Заходите, гости, присаживайтесь. Сейчас я своей старухе крикну — пускай на стол собирает.
      — Спасибо, Славобор! — Пан Войцек первым прошел к окну и сел, опершись локтями о столешницу.
      Остальные не заставили себя уговаривать. Голод, как говорится, не тетка.
      Из двери в задней стенки пахнуло поджаренным салом, распаренной кашей, еще чем-то непонятным, но вкусным. Вышла плавно и неторопливо круглолицая баба в белом платке, завязанном узлом на затылке.
      — О, Дорота! Давай сюда. Заждались тебя уже!
      Только сейчас Ендрек разглядел уставленный мисками и горшками поднос в руках хозяйки.
      — А я жбанчик пива пока доставлю, — усмехнулся Славобор, разглаживая бороду.
      — Лучшее пиво — это горелка, — едва слышно пробурчал пан Юржик, заслужив неодобрительный взгляд Меченого. Сказал чуть громче: — Да шучу, шучу...
      — П-погоди, хозяин, — окликнул шинкаря пан Войцек. — Сынкам скажи — там п-п-позади нас басурман едет на мухортом коне. Н-не стреляйте в него. Хорошо?
      — Басурман? — удивился Славобор. — Откуда? Зачем тут?
      — Да вот пристал, понимаешь, в Жорнище, — пояснил пан Юржик. — С той поры едет за нами.
      — Не понял. Следит, что ли? Так мы его живо!
      — Не следит. Он вроде как обет дал... Свой, басурманский, ясен пень, а все ж обет.
      — Какой такой обет?
      — Ну, служить пану Кжесиславу.
      — Вона как! — расплылся в улыбке Славобор. — Ежели я что-то в степняках понимаю, пан Кжесислав фехтовальщик, каких поискать!
      — С чего взял?
      — Так у гаутов обычай есть...
      — Аранк он... того-этого... — влез Лекса.
      — А, борода, что к словам придираешься? По одной степи скачут — с чего бы у них обычаям быть разным?
      — Ладно... того-этого... Я чо? Я ничо...
      — Ты сказывай про обычай и... — Пан Юржик замялся, потер нос.
      — ...и за пивом бежать? — ухмыльнулся Славобор. — Не переживай, пан...
      — Пан Юржик, герба Бутля.
      — Так вот. Не переживай, пан Юржик, без пива не останемся. А обычай... Ну, что сказать? Такое и раньше частенько бывало. Вы ж, панове, с севера?
      — Ну... А что? — нахмурился Юржик.
      — Да ничего. Местных баек, стало быть, не знаете. Раньше многие степняки уходили служить к бойцу, который их на саблях ли, в рукопашную ли побил, а жизнь сохранил. У них считается, вроде как заново родился, а пощадивший — отец, не хуже родного. Да что говорить? Многие, многие так Стрыпу перешли... Вспомнить, к слову, деда нашего гетмана польного...
      — Пана Адася что ли? Скорняги? — удивился Лекса. — Так он... того-этого... из старого роду и косоглазых в его предках... того-этого... не упомню.
      — Какого пана Адася? — воскликнул Славобор. — Вы что, не слыхали ничего? Новый в Хорове польный гетман. Пан Аршениуш. Герба Падмурак. Он из князей Охлевицких.
      — Вот тебе бабушка и рыбка из пруда... — пробормотал Лекса.
      Шинкарь глянул на него как на малость больного. Не мудрено, к чудачествам Лексы привыкали обычно нескоро.
      — Так, панове, вы садитесь, а я за пивом. Опять же, сынкам распоряжения дам...
      Он ухромал во двор. Скоро оттуда послышался его хриплый голос, вычитывающий что-то близнецам.
      А Дорота со сноровкой, изобличающей немалый опыт, расставила миски на столе. Разложила ложки. Кроме каши с поджаренным салом, глаз радовал глубокий полумисок с квашеной капустой, высыпанные горкой на блюдо вареники, политые сметаной. Отдельно лежали толстые ломти ржаного хлеба и десяток очищенных головок лука.
      — Угощайтесь, гости дорогие, чем Господь послал. Все сама делала. Славобор мой разве что и умеет, так только горелку варить. Ну, и пробовать, само собой. Он-то не шинкарь, — словоохотливо говорила хозяйка, протирая передником и без того чистый стол. — Я — шинкарка. А он — вояка. Из порубежников...
      Вернулся Славобор, поставил на стол добрый, кварты на четыре, жбан, над которым горделиво возвышалась пенная шапка. Кивнул на Дороту:
      — Все уже рассказала? Что не хозяин. Что только и горазд добро по ветру пускать?
      Шинкарка хлестнула его полотенцем поперек спины:
      — Ты зубы гостям не заговаривай! Ишь ты! Он хороший, а я плохая! Жадная я?
      — Что ты, лебедь моя белая! Что ты! Щедрая ты, щедрая! Что б я без тебя делал?
      — То-то же! — добродушно рассмеялась Дорота. — Ладненько, угощайтесь, а я пойду.
      Славобор щедро плеснул в кружки. Уселся напротив пана Войцека.
      — Ну, и с чего начинать, панове?
      — Д-да с чего хочешь, — пожал плечами Меченый. Пригубил пива.
      — Тогда так. Начнем сначала. Вернее, с того, панове, что вас больше всего трогает. Так ведь?
      — Ты уж говори, а мы разберемся, так или не так. — Пан Бутля облизнул ложку, снова зачерпнул каши.
      — Ну, слухайте. Не далее, как три дня тому, проскакали конные нарочные во все городки, во все крепостицы. Из самого Хорова, значится. Один из них у меня ночевал. Все, как есть, обсказал.
      — Разболтал весть, что ли? — удивился Юржик, подул на тяжелую пену. Отхлебнул. — Хорошее пиво!
      — Другого не держим. Он не разбалтывал. Весть не секретная. Напротив, приказано гонцам как можно больше люду с донесением ознакомить.
      — Ну-ну...
      — Вот те и «ну-ну». А весть такая. Городской совет Хорова в полном составе, все как есть, пана Адася Дэмбка, которого вы Скорнягой кличете...
      — А вы не кличете... того-этого?..
      — Кличем, кличем. Ты не перебивай, борода, а то обижусь и не стану рассказывать.
      — Да ладно! Можно подумать... того-этого... утерпишь.
      — Согласен, борода, не утерплю. Потому как из сердца рвется, а поделиться не с кем. Не было у меня гостей, не было... Так вот. Городской совет Хорова пана польного гетмана от булавы отстранил. Сказали, мол... — Славобор задумался на мгновение. — Сказали, что поставил-де собственные интересы выше интересов города. Во как! Зима, мол, на носу, а припасов не заготовлено, сколько следует. Порубежная стража заместо того, чтоб за степняками следить, выговчан, тесовцев да терновцев по дорогам выглядывает. Ищут, сказали, врагов среди своих же лужичан, когда вот-вот гауты через реку полезут. И повелели пану Адасю булаву сдать.
      — С-с-сдал?
      — А куда он денется? Не учинять же драку в городском совете? Наш город порядком гордится. Да и пан Адась тоже гордится тем, что с городом заодно. Отдал. Отдал как миленький. Правда, напоследок пошумел на купцов, цеховых старшин и прочих... Сказал, что зимы не пройдет, как пожалеют и назад его позовут, но он тогда еще подумает, стоит ли возвращаться. Как говорится, разругался и дверью хлопнул...
      — Ты дальше давай, не томи! — Пан Юржик отложил ложку, потянулся, чтоб еще пива налить.
      — Даю-даю. В тот же вечер на гетманство избрали пана Аршениуша, князя Охлевицкого, герба Падмурак. Ничего про него плохого сказать не могу, окромя того, что не воин. Не привычен скакать с саблей впереди хоругви. Но, коль дело до войны дойдет, серебра даст на содержание не одной, а трех. Это я про хоругви, а вы что подумали?
      — Д-да про хоругви и п-подумали. Дальше что?
      — Да ничего. Все. Хороший пан Аршениуш Падмурак. Госпициям помогает, шпильманам денег дает, на церковь жертвует щедрой рукой... — Шинкарь скривился. — Всем новый польный хорош был бы, когда б не одна малость... — Он обвел пристальным взглядом сидящих за столом. Продолжил: — На другой же день опосля его избрания снарядил пан гетман Падмурак посольство в Выгов. С повинной, значится, головой. Он, говорят сведущие люди, с первых дней на стороне «Золотого пардуса» был. Вот теперь точно все. Ни прибавить, ни убавить...
      Воцарилась тягостная тишина. Малолужичане посуровели. Лекса ожесточенно чесал бороду. Ендреку подумалось вдруг: «А может, такой, сравнительно невеликой, ценой и сохраним единство Прилужанского королевства? Ведь пока воеводства друг за друга, а вместе за Выгов стоят, ни один враг не страшен — ни Зейцльберг, ни степняки, ни Султанат».
      — А что п-п-порубежники? — нарушил молчание пан Войцек.
      — Откуда ж мне знать? — Славобор развел руками. — Ну, думаю, смирятся. Пошумят для вида, само собой. А как пан Аршениуш полдюжины сотников сместит, да на их место верных людей поставит, и успокоятся. Своя рубашка ближе к телу. Так или нет, панове?
      — К-кому-то, может, и т-так, да...
      Договорить Меченому не дали. Распахнулась дверь. Вошел Збышек (а может, и Злавек, кто их, близнецов, разберет?).
      — Басурман ко двору подъехал, батя. Я ему сказал коня расседлать, а самому на сеновал идти. Все ж человек. Хоть и кочевник немытый...
      — Верно, сынку, — одобрил Славобор. По имени не назвал. Видно, тоже боялся ошибиться. — Пожрать ему отнеси чего-нибудь. Что там басурманы едят?
      — Да проголодается — все пожрет! — Юржик стукнул кулаком по столу. — Морда косоглазая!
      — Да ладно тебе, пан Юржик! — Шинкарь похлопал себя по колену. — Я из-за них охромел и то зла не держу. Пускай они басурманы, законов Господа нашего не чтят, но мы-то люди. Так ведь, панове?
      — Верно, С-славобор, верно, — согласился Меченый.
      Ендрек с Лексой кивнули. Лишь пан Бутля отвернулся, горделиво задрав подбородок. Чем ему Бичкен-аскер не по нутру пришелся?
      — То-то же... Иди, сынок, снеси ему поесть, чего сам надумаешь.
      Збышек (или Злавек) ушел, а Славобор довольно расправил бороду:
      — Хорош парень, а? Это мои младшенькие. Старший со средним в порубежниках служат. Один тут недалече, под Хоровом, а второй аж в Очеретне.
      — Не у панны ли сотницы Либушки Пячкур? — живо заинтересовался пан Юржик.
      — У нее, у нее. А вы знакомы, никак?
      — Ну, говорили разок, другой. Было дело.
      — Пани сотник воин славный, даром что панянка. И на саблях, и с луком никому не уступит среди хоровских порубежников. Эх! — Славобор крякнул. — Я ведь чего про колено вспомнил? А вот чего. Тоже когда-то в порубежниках ходил. Только недолго. Тридцати годов еще не сравнялось, как подо мной коня убили. Это мы гоняли, значится, чамбул гаутов клана Ворона. Стрела в меня шла, да коньку досталась. А ногу со стремени вытащить я не успел. Сломал. Костоправ наш языком полдня цокал, пока не сложил осколки. Да видно, не шибко силен в лекарстве был. Нога короче стала, и колено не гнется...
      — А как д-д-думаешь, Славобор... — Пан Шпара дернул себя за ус. — Как думаешь, подчинится такая сотница, как пани Пячкур, «кошкодралам» желтым?
      — Эх, пан Кжесислав! Не трави душу... Думаю, не подчинится. — Шинкарь вздохнул.
      — Значит п-п-приберут ее с сотников от греха п-подальше?
      — Выходит, приберут. Только я так скажу — все ее сотня за ней уйдет. Куда уйдет, не знаю. Может, на север, к пану Янушу. Может, в Угорье — я слыхал, королю Настасэ добрые воины позарез нужны, с горными великанами ратиться. А захотят, могут и за реку махнуть. Такие молодцы гаутов не побоятся. Да чего там раздумывать: что пани Либушка скажет, то они и сделают. Они ж всей сотней влюблены в нее, как телята.
      — Так все прямо и влюблены? — округлил глаза пан Бутля.
      — Да уж вот так, пан Юржик. Как есть сказываю. Не придумываю ничего. Не привычен я придумывать.
      — Ну да, ну да, — покивал Бутля. — За сына, значит, переживаешь?
      — А ты бы не переживал? Сахон, парень шустрый. В урядники недавно выбился... А все ж для родителей, как дите малое, — Славобор понизил голос. — Да я что? Разве ж я переживаю? Так, баловство одно. Во что с Доротой будет, если дознается, что Сахон с сотней за Стрыпу махнул? Я и думать боюсь...
      — Д-да уж верно, — кивнул пан Войцек. — Н-н-нечего добрым лужичанам за Стрыпой делать. Уж лучше на север. К нам. А т-там поглядим, выстоит ли желтая кошка против Белого Орла.
      Шинкарь не ответил. Горестно вздохнул. Ендрек почему-то подумал, что Славобору, как и ему впрочем, горек разлад на земле Прилужанской. Одно дело общих врагов тузить, а совсем другое, когда брат на брата саблю поднимает. А ну как сыновья в разных лагерях окажутся?
      Разговор как-то сам собой иссяк. Сошел на нет, как талая вода к началу кветня. Вскоре путники отправились спать, поблагодарив хозяина за щедрое угощение.
      — Ну, и куда теперь? — поскреб заросший щетиной подбородок пан Бутля, когда они остались одни. — В Хорове нам делать нечего. Даже если и донесем куда следует на пана Рчайку, не до нас сейчас воеводе. Да и с «желтыми» связываться...
      — Верно... того-этого... — поддержал его Лекса. — Зараз весь Хоров перекрашивается... того-этого... Ленточки меняет. То-то желтые тряпицы нынче в цену вошли... того-этого...
      — По-о-оедем на север сразу, — сказал, как припечатал, пан Войцек. — На Козлиничи, п-п-после мимо Батятичей и на Выгов. Не кривись, п-пан Юржик, Выгова нам не миновать. Или ты уже не желаешь с его преподобием Богумилом Годзелкой поквитаться?
      — А то он нас ждет. Сидит в столице, скучает.
      — Позвольте, панове, — вмешался Лодзейко. — Уж не о блаженнейшем митрополите Выговском речь идет?
      — Н-н-ну. О нем. Т-т-тебе-то что за дело?
      — Так я с отцом его писаря крепко дружил когда-то! Могу профицию свою подтвердить. Найдем Лавруху, а через него уже...
      Железные пальцы Войцека взяли пономаря за плечо:
      — Н-н-не врешь?
      — Именем Господа присягаюсь!
      — Д-добро. Поедем разом.
      Опускаясь на жестковатый, набитый соломой тюфяк, Ендрек подумал, что, кажется, впервые удача показала лицо, а не, извините за грубость, задницу. Даст Господь, и все сложится хорошо. Найдут, кого надо найти, поквитаются с тем, кто того заслужил, разыщут семьи погибших в безнадежном походе товарищей, честно им помогут. А потом можно и к родным съездить. Отец, мать, брат, сестра... Глаза студиозуса сомкнулись, и он погрузился в беспробудный сон измученного до предела человека.
      Будет новый рассвет, найдется новая дорога.
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СТАРЫЕ ЗНАКОМЦЫ