Возникновение религиозно-мистического движения суфиев (араб. тасаввуф – возможно, от «суф» – шерсть, власяница как одежда аскетов, но скорее от греч. «софия» – мудрость; известны и другие этимологии) принято приурочивать к VIII веку, когда Ислам распространялся по обширным пространствам Азии, Африки и отчасти Европы. Зачатки суфизма некоторые исследователи прослеживают уже в VII веке, связывая их с окружением самого Пророка Мухаммада, в т. ч. с его знаменитым зятем Али.
      Но существует и другая точка зрения, согласно которой основы суфизма восходят к гораздо более ранним временам человеческой истории. Ряд его признаков прослеживается в культурных традициях, существовавших за тысячелетия до Ислама. Среди самих суфиев популярно изречение: «Наши отцы (т. е. ранние суфии) пили вино (символ экстатического Богопознания) еще до того, как Ной насадил виноградную лозу».
      В суфизме, несомненно, присутствуют элементы наследия самых разных религиозных и мистико-экстатических систем человечества: иудейской каббалы и раннехристианского гностицизма, зороастрийской этики и индуистской теологии... Наблюдаются даже связи между некоторыми положениями суфизма и представлениями древних египтян и жителей Месопотамии о сути и смысле бытия. Однако все теоретические построения суфиев и вся их духовная практика подчинены концепции строгого Единобожия ( Ат-Таухид– Единство [Бога]) и идее поэтапного восхождения бессмертного человеческого духа к единению с Творцом.
      Это и есть суфийский Путь – тарикат, который ученик ( мюрид) проходит под руководством своего учителя-духовидца ( шейха). Тарикатупредшествует предварительная часть пути – шариат, скрупулезное следование всем этическим и обрядовым предписаниям мусульманского вероучения. А сам тарикатвозводит адепта на уровень, именуемый Хакикат(Истина): здесь достигается непосредственное, интуитивное, Богопознание, связанное с духовным прозрением, и начинается жизнь, исполненная откровений свыше...
      В своем обычном, «невозрожденном», состоянии человек рассматривается суфиями как «мертвый» или «спящий» по отношению к духовному миру, поскольку он отчужден от Бога и нечувствителен к тонким воздействиям незримых, высших, миров. Для своего «воскрешения» или «пробуждения» он должен пройти ряд ступеней и приобрести определенные устойчивые внутренние состояния на стезях тариката. Последовательность духовных ступеней, или макамат (мест, стоянок), согласно нормативным суфийским представлениям, следующая: тауба (покаяние), вара (воздержание), зухд (отречение), таваккул (упование), факр (нищета), сабр (терпение), шукр (благодарность) – и, как итог, рида (удовлетворенность).
      Среди внутренних состояний (хал), постепенно достигаемых адептом, обычно упоминаются курб (близость [к Богу]), махабба (любовь), хауф (благоговение), раджа (надежда), шаук (страсть), унс (доверие), итманина (покой), мушахада (свидетельство), и, наконец, йакин (утвержденность, уверенность). Существуют и другие варианты описаний Пути.
      Важно, что помимо практики постепенного достижения все более высоких уровней общения со Всевышним в суфизме существует и возможность «мгновенного» прохождения некоторых стадий Пути с помощью вспыхнувшей в сердце подлинной любви к Богу. Она может проявляться одновременно и как любовь к определенному человеку (часто – наставнику или собрату по общим мистическим исканиям), составляя с этой последней одно целое.
      Вообще, любовь (махабба), по мнению многих суфиев, является наивысшим состоянием человека, приводящим к единению между любящим и Возлюбленным. Подобное же учение содержится в Новом Завете, где оно представлено как обобщение заповедей Торы: «...Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя...» (Матф. 22, 37–39; ср. Втор. 6, 4–5 и Лев. 19, 18); см. также: «...Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего» (I Иоан. 4, 20–21).
      Тема всеохватной духовной любви, возвращающей душу в лоно Божие, а все множество творений – к единению с Творцом, лаконично выражена в притче Руми «Я и Ты»:
 
...Теперь ты понял тайну бытия:
С твоею сутью слита суть Моя!
 
 
Ты – это Я. Теперь вопрос решен:
Неразделимы корень и бутон!
 
      ...Итак, суфизм можно рассматривать как синтез ряда более ранних учений о любви к Богу и восхождении к Нему посредством духовного самосовершенствования. Эти учения, развивавшиеся в различных религиозно-мистических традициях, получили догматическую завершенность в рамках Ислама.
      Большое влияние оказал суфизм и на развитие некоторых идей и направлений христианской цивилизации, особенно начиная с эпохи Ренессанса. Отголоски влияния суфиев можно наблюдать, например, в проповеди Франциска Ассизского, а также в русском «духовном Христианстве» (т. н. Христововерии). Определенные черты суфийского мировоззрения прослеживаются в творчестве столь многих европейских писателей и поэтов – от Данте до Блейка и Андерсена, – что трудно перечислить все их имена. В русской поэзии, например, влияние суфизма в различной степени ощущается в творчестве Пушкина, Тютчева, Фета, Блока, Кузмина, Клюева. Следует заметить, что, если одни европейские писатели глубоко проникались суфийским мировоззрением, то другие использовали в своем творчестве только некоторые идеи и образы суфизма.
      Что же касается непосредственно мусульманских суфийских авторов, то к ним относятся величайшие мыслители и поэты исламского мира, писавшие по-арабски, на фарси, на тюркских и некоторых других языках: это такие гении Средневековья, как Аттар, Санайи, Аль-Газали, Омар Хайям, Саади, Джами, Навои, Ибн-Сина, Низами, Насими, Ибн аль-Араби, Ибн аль-Фарид, Хафиз, Юнус Эмре и ряд других. Из авторов XX века в этой связи можно для примера упомянуть хотя бы Мухаммада Икбала, Джебрана Халиля Джебрана и выдающегося популяризатора суфизма Идриса Шаха.
      К суфизму принадлежали и некоторые из великих иудейских средневековых мистиков и поэтов, в том числе Иегуда Галеви, Моисей Ибн-Эзра, Соломон Ибн-Габироль.
      Одна из составляющих суфийского мировоззрения – утверждение полноправия различных религиозных учений человечества, каждое из которых по-своему отражает Единую Истину. Такой взгляд сближает людей разных вер, уничтожает вражду и недоверие между ними, делает любовь к ближнему поистине всечеловеческой.
      Эта точка зрения изложена, например, Омаром Ибн альФаридом (1181–1235 гг.) в его поэме «Стезя праведного». В ней от лица Бога приводятся такие слова:
 
Не без Моей всесильной воли неверный повязал «зуннар» —
Но снова снял, не носит боле, с тех пор как истину узнал.
 
 
И, если образ благостыни в мечетях часто Я являл,
То и Евангельской святыни Я никогда не оставлял.
 
 
Не упразднил я Книгу Торы, что дал евреям Моисей, —
Ту Книгу мудрых, над которой не спят в теченье ночи всей.
 
 
И, коль язычник перед камнем мольбу сердечную излил,
Не сомневайся в самом главном: что Мною он услышан был...
 
 
Известно правое Ученье повсюду, веку испокон,
Имеет высшее значенье любой обряд, любой закон.
 
 
Нет ни одной на свете веры, что к заблуждению ведет,
И в каждой – святости примеры прилежно ищущий найдет.
 
 
И тот, кто молится светилу, не заблудился до конца:
Оно ведь отблеск сохранило сиянья Моего лица!
 
 
И гебр, боготворивший пламя, что тысячу горело лет,
Благими подтверждал делами, что, сам не зная, чтит Мой Свет:
 
 
Блистанье Истинного Света его душа узреть смогла,
Но, теплотой его согрета, его за пламя приняла...
 
 
Вселенной тайны Мною скрыты, их возвещать Я не хочу,
И мира зримого защита – в том, что о тайнах Я молчу.
 
 
Ведь нет такой на свете твари, что высшей цели лишена,
Хотя за жизнь свою едва ли о том помыслит хоть одна!..
 
      Та же мысль аллегорически высказывается и в притче «Названия винограда», повествующей о ссоре четырех разноязычных друзей (олицетворяющих разные религии), каждый из которых, мечтая купить виноград, дает ему название на собственном языке:
 
...Вот так друзья, не вникнув, что и как,
Доходят до раздоров и до драк.
 
 
Из них был каждый разуменьем слаб:
Слова «ангур», «узум», «стафиль», «айнаб» —
 
 
Суть просто винограда имена,
Но меж друзьями вспыхнула война!..
 
 
...О, если б тот вмешался в злобный спор,
Кто мыслью прозорлив и делом скор!
 
 
Он бы сказал: «Монету дайте мне,
Поверьте моей честной седине:
 
 
Я вам с базара принесу сейчас
То, что желанно каждому из вас!..»
 
 
...Тогда бы вмиг закончилась война:
Слова различны – суть у них одна,
 
 
Но может только истинный мудрец
Нелепым спорам положить конец!
 
      Автор этой притчи – Джалаладдин Руми. Его имя и наследие вот уже почти восемь веков окружены глубоким почитанием и вызывают горячую любовь – не только у суфиев, но и во всем мире...

      Великий Учитель Джалаладдин Руми, несравненный суфийский проповедник, тончайший поэт, наставник душ в Божественной Истине, родился 800 лет назад, в 1207 году, в городе Балхе (Афганистан).
      Корни его семьи по отцу, Бахауддину Мухаммаду Валаду, известному богослову, восходят к халифу Али и Фатиме – дочери Пророка Мухаммада. Мать Руми была из рода шахов – властителей Балха. Псевдоним Руми, под которым Джалаладдин прославился на века, означает «житель Рума», т. е. Малой Азии, до мусульманского завоевания входившей в состав Византии, – земли «ромеев» (т. е. римлян). В малоазийский город Конью семья маленького Джалаладдина переселилась незадолго перед нашествием на Среднюю Азию полчищ Чингисхана.
      Согласно преданиям, вошедшим в книгу «Сто рассказов мудрости» (своеобразное «житие» Руми), чудеса, сверхъестественные явления, встречи с духами и людьми – посланцами высших миров – сопровождали жизнь Джалаладдина с самого детства. Одной из важнейших таких встреч, ставшей своего рода духовной инициацией мальчика, было посещение его семьей возвышенного суфийского шейхаи поэта Фаридуддина Аттара в городе Нишапуре (Иран). Духовидец Аттар узрел в маленьком Джалаладдине своего преемника, будущего наставника всех суфиев, и подарил ему свою мистическую поэму «Асрар-намэ» – «Книгу сокровищ». Свой дар Аттар сопроводил особым благословением (барака), которое помогает раскрыть в человеке духовные «каналы», делает его способным воспринимать откровения свыше. Отцу Джалаладдина Аттар пророчески предрек: «Твой сын зажжет на земле огонь восторженного служения Богу» (ср. слова Иисуса Христа в Евангелии от Луки: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» – Лук. 12, 49).
      В Конье Джалаладдин, под руководством отца и других наставников, изучал основы мусульманской теологии и правоведения, а также теорию и практику суфизма. Завершив свое образование в исламских академиях Дамаска и Алеппо, он после кончины отца стал главным проповедником в Конье, унаследовав место главы медресе (духовного училища) и приобретя множество учеников и последователей.
      Величайшее озарение светом Высшей Истины произошло в жизни Руми при появлении в Конье странствующего шейхаШамсуддина Тебризского. Встреча этих двух мистиков-прозорливцев состоялась 26 ноября 1244 года, когда Руми было 37 лет. Однако сам он считал дату их знакомства днем своего нового – духовного – рождения. Действительно, после этой встречи внутренний мир Руми чудесным образом обновился. Джалаладдин стал непревзойденным Учителем, выражающим свой уникальный «горний опыт» в общедоступных стихах и притчах. Он стал великим Учителем-Поэтом...
      ...Дервиш Шамсуддин Тебризский подстерег на городском перекрестке процессию учеников во главе с восседавшим на муле Руми. Он властно схватил животное за поводья и, глядя прямо в лицо Джалаладдину, спросил: «О ты, испытующий пробу золота невидимых миров! Скажи мне: кто выше – Пророк Мухаммад или же Абу-Йазид Бистами?» (Бистами был оригинальным суфийским мыслителем, пролагавшим в IX веке новые стези Богопознания). Руми без промедления ответил: «Разумеется, Пророк Мухаммад! Ведь именно он – Предводитель каравана праведников, путешествующего к Небесам!» Но Шамсуддин парировал: «Отчего же тогда Пророк Мухаммад только просил Бога „излить на него Свой Свет“, в то время как Абу-Йазид восклицал: „Прославлен я, и сияю наивысшим сиянием“?»
      Погрузившись во внутреннее созерцание, Руми спустя какое-то время ответил: «Абу-Йазид Бистами поднялся на некоторую духовную ступень – и опьянел от ее сияния, ибо мал был просвет в его сердце, способный впустить луч Божества. Вот и решил он, что достиг наивысшего совершенства! Но Пророк Мухаммад постоянно переходил со ступени на ступень, зная бесконечность Восхождения и безмерность Божьей любви! Вот почему свет, доступный ему ранее, при каждом новом восхождении уже казался ему недостаточным, и просил он вновь и вновь: «Излей на меня Свой свет!..»
      Различные предания несколько расходятся в подробностях этого уникального диалога: согласно одному из них, Шамсуддин, услышав ответ Руми, потерял сознание от нестерпимого света Откровения, озарившего его; согласно же другому – сам Руми впал на время в беспамятство от внезапного вопроса Шамсуддина, и лишь потом, в экстазе постигнув Истину, ответствовал ему... Впрочем, оба предания сходятся в одном: существуют Высшие Идеи, соприкоснувшись с которыми, душа воспаряет столь высоко, что телесная природа человека потрясается до основания...
      ...С этого дня Руми и Шамс (сокращенное имя дервиша, своим появлением озарившего душу Руми, означает «солнце») были неразлучны в любви и познании, как бы составляя единого Человека. Поистине, оба они в миг своей встречи испытали сопричастность Сути Бытия и вкусили восторг, превышающий все земное. Шамс стал наставником и спутником Руми на том Пути к Источнику Жизни, который невыразим словами...
      На время прекратились проповеди Джалаладдина в медресе и мечети и ученики остались без его уроков – ведь он сам превратился из обучающего в обучаемого, постигая азы Горнего Знания, внимая своему «Солнцу жизни», как именовал он Шамса. А когда Руми возвратился к преподаванию – преобразились и суть, и форма его наставлений. Он обучал теперь непосредственному постижению Истины – через собственный живой пример, а также посредством притч. Он основал орден Маулавия – братство «танцующих дервишей», постигающих Тайну бытия через экстатическую радость, песню и танец, восходя на высоты поэзии и вникая в глубины мудрости.
      Недолго, всего около трех лет, длилось земное общение Руми с Шамсом. Фанатичные, настроенные против суфийских «свобод», ортодоксы-догматики, а также многочисленные завистники не осмеливались поднять руку на самого Руми, поскольку он пользовался покровительством властей. Но они составили заговор против Шамса и надеялись духовно погубить Руми, разлучив его с возлюбленным наставником и другом. В 1247 году Шамс навсегда исчез с земного плана бытия – по некоторым сведениям, он был убит теми самыми «сынами тьмы», для которых яркий свет Богопознания и любви к ближнему непереносим в любую эпоху. Однако тело Шамса так и не было найдено...
      Руми какое-то время оставался безутешным, разыскивая Шамса в разных краях. Но затем свершилось чудо: Джалаладдин ощутил, что душа Шамса вселилась в него самого, что отныне в одном теле неразлучно обитают две души!.. Несравненные по силе мысли и глубине чувства стихи потекли теперь из-под калама (тростникового пера) Джалаладдина, и подписывались они именем Шамса! Даже сам почерк Руми стал теперь неотличим от почерка Шамсуддина, который как бы сделал друга – свое alter ego – тем духовным каналом, через который мог отныне проводить в мир свои идеи, воплощать свое поэтическое мировидение.
      На этом новом, самом интенсивном по степени самовыражения, этапе своей жизни Руми создает все то, что сохранило его имя на века. Он окончательно формирует дервишское братство Маулавия, устанавливает для него чин своеобразных «радений» – медитативно-экстатических собраний, сопровождаемых декламацией стихов самого Руми, игрой на нае– тростниковой флейте, пением и танцами. В таком виде братство Маулавия существует и по сей день. Он пишет грандиозную по духовной проникновенности и поэтическим достоинствам поэму «Маснави-йи-манави» («Парные строки с тайным подтекстом», или «Двустишия с намеками на незримое»), состоящую из более 25 тысяч бейтов (двустиший). Сочинение поэмы заняло около 12 лет, завершившись в 1272 году. Он создает вдохновенное собрание стихов «Диван-и-Шамс» – «Поэтический сборник Шамса», или «Диван Шамса Табризского», в котором около 30 тысяч бейтов. Творения Руми, относимые к прозаическим лишь условно (проза в них часто перемежается со стихами или имеет ритмический характер), – это «Поучения» (собрание философско-мистических проповедей), «Послания» (сборник писем, обращенных к различным адресатам), а также свод его изречений «Фихи-ма-Фихи» («Здесь то, что здесь (есть)»), составленный впоследствии сыном Джалаладдина – Султаном Веледом. Последнее произведение соотносится с «Маснави», многое поясняя в этой поэме.
      Таков, вкратце, перечень «трудов и дней» Джалаладдина Руми, окончившего свой земной путь в 1273 году, но живущего в сердцах миллионов своих последователей и почитателей и теперь – спустя восемь веков...

      Центральное место в творчестве Руми принадлежит идее об Учении как таковом. Сама земная жизнь рассматривается им как способ систематического обучения человеческих душ Высшей Истине, причем каждая душа воспринимает Учение на доступном ей уровне и в отведенных ей границах. При этом «медресе» (учебным заведением) является весь наш мир; временем, отведенным на урок, – человеческая жизнь; учебными пособиями – все обстоятельства, встречи, предметы и живые существа, сопровождающие наше бытие; экзаменами – испытания и искушения, нас постигающие... Учителем же, разумеется, является Сам Создатель.
      Именно такое истолкование суфийских истин характерно для всех произведений Руми, и прежде всего для «Маснави» – его главного вдохновенного труда, рассматриваемого многими поколениями эзотериков Ислама как своего рода «персидский Коран» (или «Писание на языке фарси»). Здесь последовательно излагаются различные постулаты, идеи, откровения суфизма, которые обосновываются кораническими цитатами и хадисами (примерами из жизни Пророка Мухаммада), а также иллюстрируются яркими притчами и завершаются мудрыми назиданиями.
      Из этого огромного текста (примерно вдвое превышающего объемом «Божественную Комедию» Данте) для нашей книги выбраны только притчи, наглядно иллюстрирующие духовные рассуждения. Происхождение этих притч самое различное. Одни из них взяты из общечеловеческих фольклорных источников и восходят к «бродячим» – архетипическим и мифологическим – сюжетам. Другие связаны с темами различных национальных эпосов и сборников назидательных рассказов. Особенно часто привлекаются образы древнеиранского эпоса, воспроизведенного в «Шахнамэ» Фирдоуси, и индийской «Панчатантры», известной в мусульманском мире как «Калила и Димна». Истоки некоторых притч прослеживаются в религиозной литературе (сюжеты библейского и коранического происхождения, мусульманские хадисы, иудейские мидраши, христианские апокрифы). Отдельные сюжеты заимствованы из более ранних суфийских источников (например, поэм и отдельных стихотворений Санаи и Аттара). Встречаются здесь и истории, придуманные самим Руми... Перечень источников отдельных притч можно было бы продолжить. Сам Руми иносказательно изображает совокупность сюжетов мирового фольклора в виде «Древа Знания»:
 
...Меж тем в сказаньях, притчах всех широт
О Древе Знанья говорит народ.
 
 
Оно повсюду ветви простирает
И познающих светом озаряет,
 
 
Да я и сам, насколько было сил,
Узрел его и плод его вкусил...
 
       (Из притчи «Древо Бессмертия»)
      Исследователи до сих пор спорят о том, имеет ли поэма «Маснави» в своей основе единый (хотя порой и трудно прослеживаемый) план или же представляет собой грандиозный ряд интеллектуально-эмоциональных «вспышек сознания» поэта, его мгновенных экстатических прозрений и откровений. Сами же притчи, изъятые из контекста поэмы Руми и получившие самостоятельное значение, обычно располагаются в сборниках (как в оригинале, так и в различных переводах) в последовательности, заданной самой поэмой. Мы же решили расположить их тематически, по разделам, отражающим различные аспекты воспитания душ, подчеркнув тем самым главное направление мысли Руми – его учение о жизни как Великой Школе.
      Отдельные притчи, особенно включающие в себя ряд отступлений, в нашем переводе подверглись сокращениям: увы, современный читатель редко обладает тем поистине неисчерпаемым запасом свободного времени и терпения, который характеризовал благословенного средневекового книгочея – любителя подробности, смакователя детали...
      Каждой притче сопутствуют пояснения религиозно-философского характера, принадлежащие переводчику. Многие притчи сопровождаются также этико-психологическим комментарием, автор которого – Марк Хаткевич – уже выступал в качестве соавтора нашей предыдущей книги на данную тему «Джалаладдин Руми и суфийская традиция» (Антология гуманной педагогики. – М.: Издательский дом Шалвы Амонашвили, 2000). Тексты, принадлежащие Марку Хаткевичу, помечены инициалами «М. Х.».
      О суфизме – теории и практике духовного восхождения человека к Богу – сказано очень много в разные века и на разных языках. За последние годы в нашей стране издано немало книг, трактующих как суфийское Учение в целом, так и различные его аспекты, исторические связи, периоды развития, направления, школы...
      Наша же цель – помочь читателю исполнить совет самого Руми:
 
...Раздвинь завесу плотского ума —
И воссияет Истина сама!
 
       (Из притчи «Муравей»)
       Д. Щедровицкий

      Психология суфизма теснейшим образом связана с педагогикой. Представление о человеке как о разумном духе, чья цель – преодолеть низшую, животную, природу и взойти на следующую – «ангельскую» – ступень (ср. у Руми: «...И разумным человеком ты предстал не навсегда: // Эта глина не навеки вид Адама приняла! // Вскоре Ангелом ты станешь...»), – предопределяет все основные правила хранения и передачи Духовного Знания – главного сокровища суфиев.
      По сравнению с материалистической педагогикой нашей современности, которая практически полностью нацелена на укоренение ученика в материальном мире, на приспособление его воли, интеллекта и эмоций к реалиям окружающей жизни, – суфийское обучение имеет противоположную цель. Оно призвано выводить сознание и чувства человека за пределы вещественного мира, укореняя их в высшей, духовной, реальности. Однако же суфийские мастера всегда признавали, что духовное восхождение, которое есть цель мистического обучения, невозможно без предварительной caмoреализации ученика в земном мире, без овладения множеством знаний и умений, относящихся к окружающей жизни, без раскрытия всех благих потенций его души. Словом, без всего того, что суфийские мудрецы образно именовали «сверлением жемчужины», разумея под жемчужиной нашу душу, а под вдеваемой в нее нитью – живую связь со всем мирозданием. Таким образом, обучение, связанное с освоением земного мира, не только не противоречит суфийской педагогике, но и является необходимой «стартовой площадкой» для предстоящих ученику духовных взлетов.
      Суфийское обучение должно как бы вырастать из обычного, продолжая его. В свете этого соображения проясняется и подлинный смысл педагогики будущего: готовить человека к его истинному, высшему, предназначению. К тому предназначению, которое по-разному описывают и с разных точек зрения рассматривают все великие религии человечества. А ведь и сама суфийская традиция призывает черпать мудрость не только из мусульманских, но также из христианских, иудейских и других источников религиозных знаний.
      В вопросе же «воспитания сердца» великие мировые религии сходятся между собой. Например, в Псалтири цель духовного обучения сформулирована так: «Потеку путем заповедей Твоих, когда Ты расширишь сердце мое» – Пс. 118, 32. Согласно этим словам, сердце, готовясь к служению Богу, должно «расшириться», т. е. объять многих любовью и многое – познанием (в библейской метафорике сердце – вместилище не только чувств, но и знаний). В Евангелии говорится о том, как очищенное сердце, из которого прежде исходили «злые помыслы» (Матф. 15, 19), из вместилища всевозможных нечистот может превратиться в источник живой воды, которая животворит и самого человека, и окружающий его мир: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» – Иоан. 7, 18. Коран же свидетельствует о том, что злые помыслы и нечестивые дела страшным образом воздействуют на сердца людей: «Покрыло ржавчиной их сердца? то, что они приобретали» (Коран 83, 14, пер. И.Ю. Крачковского).
      О том, что сердце, очистившись, призвано стать обителью Бога – Высшей Истины, говорит, отвергая лицемерное, внешнеобрядовое, «служение», и сам Руми:
 
В сердце Бог живет от века, в нем – Всевышнего чертог!
Поспеши же в храм Владыки, где Он славен и хвалим!..
 
      Именно суфийская традиция в деле воспитания учеников наиболее последовательно опирается на педагогику сердца – педагогику Священного Писания. Некоторые суфии полагают, что Иисус был основателем первой суфийской общины, а себя считают ее духовными наследниками. В суфийской традиции нашли свое продолжение и обличения тех лицемеров от религии, врагов истинной духовности и приверженцев внешнего обрядоверия, которых осуждал Иисус: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Матф. 23, 27–28). Внешнее, показное совершенство, при котором сердце остается неочищенным, может оказаться даже хуже обыкновенного нечестия.
      Как Иисус был гоним поборниками «внешнего благочестия» своего времени, так и суфийские праведники не только терпели от «мусульман по наружности» бесчеловечные гонения, но порой подвергались и жестоким казням (Мансур Халладж, Фазлуллах, Имадеддин Насими и другие). Так же, как и первые христиане (ср.: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх... боящийся не совершен в любви» – I Иоан. 4, 18), суфии противопоставляли бескорыстную любовь человека к Богу – страху адских мук и стремлению к райским наградам.
      У Руми читаем:
 
Творец все души озарил, спросив: «Не Я ль вас сотворил?»
И я воскликнул: «Ты, Аллах!» – Любовью вечной я горю!
 
 
Служенья ангелы мудры, пред ними в трепете миры,
Моя ж любовь сильней, чем страх! – Любовью вечной я горю!
 
      А такую строку, как «не страшен мне горящий ад, не жажду райских я наград», воспринимаемую в контексте всего учения о любви к Богу, вслед за Руми мог бы повторить каждый суфийский мыслитель. И действительно, подобные слова встречаются как у предшественников этого величайшего « шейхапоэтов», так и у его последователей.
      Если суфийский шейхотдавал себе полный отчет в том, что в лице каждого мюридаему вверен для наставления бессмертный дух, наделенный безграничными потенциями развития, то его первой и ближайшей целью было – передать ученику это понимание истинного величия человека. Именно такой цели служили и многие «посвятительные» истории из суфийского прошлого и мистической практики, в том числе и знаменитое повествование о первой встрече Руми с Шамсом и о последующем их духовном единении. Понятно, что подобные истории, входя в плоть и кровь мюрида, во многом предопределяли и содержание, и форму его будущих общений с собратьями по тарикату, да и вообще с окружающими людьми.
      Согласно суфийской традиции, самые важные чудеса происходят не в сфере вещественных явлений, а в области человеческих отношений, при взаимном раскрытии людей. В семьях суфиев дети посвящались не столько в знания о строении вещества, сколько в «науку» о том, чем человек может стать для другого человека. Таким образом, все психологические и иные знания, приобретенные суфиями, получали практическое воплощение в их жизни. Это относится даже к таким, казалось бы, отвлеченным рассуждениям, как диспут между Руми и Шамсом относительно «превосходства» Пророка Мухаммада или Абу-Йазида Бистами в познании Истины.