Иначе говоря, все это могло оказаться лишь еще одним способом отвлечься — как, например, кино, вышивание крестиком или болтовня на случайную тему, — способом снять напряжение, а иногда и решить сложный вопрос. Когда она молча сидела на диване, уставившись слепым взором на «Флейтистку» Руссо Таможенника, которую еще Пабло пристроил на полке рядом с кувшином из майолики, или когда она, зажмурив глаза, поливала свои конибры, стараясь не устраивать в горшках болото, или когда наступал краткий миг просветления, жесткой и неуютной откровенности с собой, Алисия готова была признать, что ни город, ни хромой ангел не стоят той одержимости, с какой она искала разгадку тайны. Все это, конечно же, служило только одной цели: затушевать воспоминания, усмирить воспоминания с хищными клыками, жестокие и зловонные воспоминания; ведь Алисии казалось, — видимо, напрасно! — что она сполна расплатилась по всем счетам. Нет, обрывки прошлого, призраки Пабло и Росы — калейдоскоп фраз, жестов, поцелуев, обещаний — прорывались на каждую чистую клеточку, заполняли каждую свободную частичку ее времени и окружающего пространства. Поэтому город был нужен, поэтому ангел, латинская книга, которую с театральным пафосом читал Эстебан за столиком в «Коимбре», — все это было, к сожалению, нужно, все это было просто необходимо. Утром в четверг Алисия устроила перерыв между занесением в каталог новых поступлений и перераспределением книг по разделу «Психология». Она просмотрела массу компьютерной информации — по авторам, темам, издательствам, названиям; трижды прогнала на мониторе колонки зеленых мерцающих букв в надежде, что по невнимательности пропустила нужную книгу, но книга эта нигде не значилась: Фельтен, Юрий Матвеевич; Фельтман, Оуен; Фельтен, Морис; Фелл, Джон Барраклоу; Феллини Федерико… И тем не менее Алисия не сомневалась, что однажды собственными глазами видела имя автора — Фельтринелли; скорее всего, это было при переносе содержания потрепанной картонной карточки в компьютер. Но теперь машина выдавала ей ряды абсолютно незнакомых фамилий. Поэтому она покинула своего коллегу Хуанхо, с которым они вместе работали над электронным каталогом, спустилась на третий этаж и принялась просматривать каталог фонда древних книг. Никакого Фельтринелли в море пожелтевших карточек, заполненных на допотопных пишущих машинках, не оказалось. Попыхивая сигаретой, она бросила взгляд на портрет печального профессора, который нес бессменную вахту в коридоре, и у нее мелькнула мысль: а может, в памяти у нее случилось короткое замыкание и она ищет здесь то, что на самом деле видела совсем в другом месте? Нет, все-таки не могла она встретить упоминание об этой книге ни в одном другом компьютере, не могла держать в руках выцветшую карточку ни в одной другой библиотеке. Восьмилетний опыт работы чего-то да стоит.

Вахтер на этаже, существо лысое и конопатое, здорово скучал, сидя за столом, заваленным неотличимыми друг от друга кроссвордами. Алисия выпустила обойму комментариев по поводу дождливой погоды.

— Не позволите ли мне на минутку заглянуть в хранилище?

— А зачем тебе, детка?

— В нашем компьютере какой-то сбой, и мы не можем войти в каталог семнадцатого века.

— А директриса почему-то ничего мне не сказала.

— Ну пожалуйста, я мигом — только туда и обратно.

Вахтер благосклонно улыбнулся, и она очутилась в храме, среди томов, на корешках которых оставили свой след столетия. Знаменитые издания Галена и Плиния, щедро украшенные гравюрами, и грубоватые потомки средневековых бестиариев заставили ее благоговейно остановиться в проходе; она зачарованно взирала на тома, внутри которых притаились чудовища, растения, амфисбена, чемерица, мандрагора, якуло. В отделе XVIII века никакого Фельтринелли не было, в XVII веке — тоже; в XVI веке Алисия не утерпела и остановилась полюбоваться на великолепные рисунки «De historia stirpium»[13] Леонарда Фукса. Она добралась до XV века, где хранились инкунабулы; строгая табличка запрещала входить сюда с папками и ручками. Алисия уже готова была признать, что память опять сыграла с ней злую шутку — позабавилась, заставив плутать среди тысяч латинских названий, но неожиданно у нее мелькнула мысль: а вдруг кто-то намеренно запутывает следы? Она улыбнулась — кино, да и только! Но, в конце концов, поверить в существование некоего таинственного противника — не такая уж глупость, зато и тайна будет выглядеть куда более экзотической, если вообразить, будто где-то рядом существует невидимый и вездесущий игрок, чьей властной рукой расставлены фигуры на шахматной доске; этот же игрок препятствует каждому шагу Алисии, ведя партию к финалу — туда, где все загадки найдут разрешение. Значит, и город, и лабиринт, и ангел — лишь приманки, из-за них она забирается все глубже в пещеру, а кто-то тем временем следит, как далеко заведут ее любопытство или безрассудство.

И вдруг в голове яркой вспышкой мелькнула догадка и осветила все вокруг. Алисия кинулась к самым дальним полкам, туда, где в специальных помещениях с регулятором влажности и сигнальными системами хранились жемчужины университетской коллекции. Экземпляр Библии Гутенберга, искалеченная «Селестина», «Грамматика» Небрихи. Именно там, в самом низу, укрывшись за другими книгами, притаился куда более скромный и куда менее древний том — на его переплете не было ни золоченых завитушек, ни растительных узоров. С корешка была сорвана этикетка с шифром, да и название на корешке практически не читалось. Алисии достаточно было открыть первую страницу, чтобы узнать начальные строки: «Mysterium Topographicum, seu arcanae caliginosae eximiaeque urbis Babelis Novae description, a ministribus Domini nostri exaedificata ad maiorem Sui gloriam». Кто-то пытался запутать следы, уничтожить всякое упоминание о книге в каталогах и на карточках, кто-то хотел убедить Алисию в том, что Ашиль Фельтринелли никогда не издавал книги с нужной ей гравюрой, на которой изображен хромой ангел. Но у Алисии буквально дух перехватило, когда она убедилась, что там есть не только площадь, окруженная зданиями, но и обсерватория, амфитеатр, дворец с обнаженными музами — вся центральная часть города, где улицы превращаются в узкие мрачные галереи и над ними едва виднеется звездное небо. Но нашлись и различия: в книге иными были часы на бульваре, а магазин с роботами больше напоминал оружейную лавку. Итак, книга была чем-то вроде путеводителя по городу ее снов, справочником для не слишком подготовленных туристов — в середину тома был даже вставлен подробный план. От центрального кольца к окраинам спиралями расходились улицы, они упирались в четыре квадратные площади, соединенные между собой бульварами; на каждой площади, как убедилась Алисия, рассматривая гравюры, стояло по ангелу с вывернутой ногой, каждого ангела сопровождала маленькая фигурка. Решительно, существует какая-то игра, и некто по неведомой причине пригласил Алисию принять в ней участие. Нужно показать все это Эстебану, нужно переписать те куски текста, которые покажутся ей важными, и отдать ему для перевода. Да, пора доставать карандаш и бумагу, но прежде необходимо чуть успокоиться и отдышаться, присев где-нибудь в уголке, жаль только, нет кофе и нельзя закурить.

Глаза великана скользили по тетрадным страницам. Эстебан, томясь скукой, обернулся к двери и принялся разглядывать изъеденную ржавчиной вывеску: «Сантьяго Берруэль. Ремонт часов». Тут он вспомнил, что и в прошлый раз чувствовал мерзкий желтый запах — запах жженой серы, — который доносился из задней комнаты и от которого у него сразу заложило нос. Солнце все никак не решалось высунуться, прячась за белыми грядами облаков. Наверняка опять пойдет дождь.

— Ваши часы еще не готовы, — сказал великан, ткнув пальцем в какую-то запись. — Это ведь «Ланкашир», так? Нет, они не готовы.

— Я принес их неделю назад, — напомнил Эстебан.

— Ну и что? — Тетрадь вернулась на полку, откуда незадолго до того вынырнула. — У меня были более срочные заказы. К тому же я ведь говорил вам, что «Ланкашир» починить довольно трудно.

— Ладно. — Подбородок Эстебана ткнулся в ворот куртки. — Когда мне зайти?

Великан, казалось, прикидывал, бледная рука почесывала шрам, наискось пересекавший лицо, — память о какой-то неприятной истории из прошлой жизни.

— Зайдите через неделю, — проговорил он наконец. — Посмотрю, что с ними можно сделать.

В антикварной лавке на углу появился новый постоялец; Эстебан остановился перед бюстом Адриана, который теперь украшал витрину и оттуда скуки ради наблюдал за прохожими. Сказать что-то определенное о материале было трудно — не то мрамор, не то алебастр. Бюст был установлен на дорическую подставку. Щеки у Адриана от времени покрылись трещинами. Все старые вещи действовали на Эстебана одинаково — внушали чувство острой тоски, ибо источали особый запах, как комната, долго простоявшая запертой, или пляж в дождливый день. Слишком литературно. Эстебан зашел выпить кофе, заглянул в три-четыре магазинчика, затем двинулся к дому Алисии, чтобы узнать, чем же закончилась история с городом и ангелом; но дальше площадки перед ее дверью ему пройти не удалось; палец долго давил на кнопку звонка, пока не стало ясно, что в квартире этот звонок никто не слышит. Алисия опять улизнула — где она, черт возьми, шатается в такой час? Наверняка бродит по книжным лавкам в поиске пищи для своих идиотских фантазий. А ведь они договорились встретиться и заняться переводом отрывков из треклятой книги. Он постучал в дверь костяшками пальцев: а вдруг Алисия принимает душ и звонка не слышит? Подождав еще немного, Эстебан решил возвращаться домой. Планы рушились, и вечер превращался в пустынную пепельно-серую равнину, когда совершенно некуда себя деть и нечем занять. Эстебан смирился с тем, что придется удовольствоваться романом Агаты Кристи, который лежит на ночном столике, рядом с картинкой, изображающей Пантеон Агриппы. На лестнице Эстебан приостановился, тряхнул пачку, выбивая последнюю сигарету, и увидел Нурию: она выходила из своей квартиры с двумя большущими мешками в руках. Эстебан сунул сигарету обратно в пачку и подхватил мешки, от которых пахло опилками и аммиаком.

— Вот спасибо! — сказала Нурия, вздернув остренький, как у мышки, носик, из-за которого она напоминала Эстебану персонажа Уорнер[14]. — Давай так: ты мне поможешь вынести мешки на помойку, а я угощу тебя кофе.

— Идет.

Мусорный контейнер никак не желал принимать еще двух постояльцев, тем не менее мешки удалось впихнуть в пространство между связкой картонок и пачкой грязных и липких журналов. Нурия и Эстебан, болтая о музыке, поднялись по лестнице. Они обсуждали, что лучше поставить: «velvet Uderground» или Баха. Все тот же острый запах аммиака, прелой древесины и лака плавал по гостиной, где совсем недавно, по всей видимости, разыгралась опустошительная битва: чашки и ложки валялись на полу рядом со столярными инструментами, а всего пару раз укушенный бутерброд лежал у печки и уже успел покрыться сажей. Толстый слой стружки устилал пол; правда, в некоторых местах роль ковра выполняли старые газеты. Через балконную дверь в комнату уже начали проникать отблески рекламных огней от кафе-мороженого, приютившегося в доме напротив. Рядом с балконом застыла деревянная фигура, покорно позволявшая покрывать себя слоем какой-то желтой — нечто среднее между медом и шафраном — жидкости. Это и была несчастная, покалеченная Дева.

— Не пугайся. — Нурия улыбнулась, на цыпочках пересекла гостиную и поставила диск. — Я как раз провожу обработку газом. Честно говоря, с этой Девой я намучилась.

— Могу себе представить.

Стараясь не свалить обернутую фольгой банку с красноватой пастой, Эстебан приблизился к Деве и увидел лицо с глубокой черной дырой вместо глаза, от жуткого зрелища у него закружилась голова и перехватило дыхание. При первых звуках «Восстаньте от сна» Баха Нурия спросила его об Алисии, и он почти механически буркнул что-то в овет; все его внимание поглотила Дева, и он, словно зачарованный, не мог отвести глаз от черной дыры на ее лице.

— Я принесу бумагу и ручку, и ты, если хочешь, напиши Алисии записку. Сейчас будет кофе.

— Давай.

Позднее, размышляя о том, что случилось (а он не раз прокручивал в голове события того вечера), Эстебан понял, что его завороженность искалеченной деревянной скульптурой следовало толковать лишь как прелюдию, пролог или, если угодно, предупреждение о том, что вскоре он обнаружит нечто иное, по-настоящему важное — для чего надо было только сделать шаг влево и глянуть сзади на накидку Девы, где под облупившейся краской обнаружилось бурое пятно в форме слона. Сперва, пока мысли его были заняты черной дырой, этим ужасным проломом на лице статуи, он ничего другого вокруг не замечал; но потом вдруг случайно метнул взгляд в дальний угол комнаты, где были кучей свалены журналы. И тут в голове у него что-то колыхнулось, огромная желто-черная воронка закружила его, затягивая в бездну, и он чуть не сел на пол. Затем почувствовал, как онемела скула, словно он сам дал себе пощечину, затем дважды хлопнул глазами и застыл с открытым ртом, потом приблизился и потрогал это самое. В углу, на подстилке из заляпанных гипсом газет, рядом с кипой журналов и бутылкой сока «JB», из которой торчала полусгоревшая свеча, стоял бронзовый ангел с вывихнутой ногой. Эстебан погладил поверхность крыльев, провел пальцами по волнистым волосам. Да, совершенно такой же ангел, как на гравюре, если, конечно, не считать размера; и еще — у левой ноги ангела притулился крошечный человечек, а вовсе не лев. Изваяние было не более полуметра высотой, в нем чувствовалось что-то барочное; этот ангел напоминал ангела с трубой на фасаде университета. В коридоре раздались шаги Нурии. Тут только Эстебан заметил, что на пьедестале выбито множество знаков: имя Азаэль, одна еврейская буква, два латинских слова «Dente Draco», греческие буквы, но он не успел их разобрать и перевести. Нурия протягивала ему синюю чашку, от которой руке сразу стало тепло.

— Нравится? — спросила Нурия. — Мне его только вчера принесли.

— Чудесный, — выдавил из себя Эстебан, все еще не веря собственным глазам.

— Восемнадцатый век. — Ложечка Нурии зазвенела в чашке, почти как колокол. — Надо почистить его и снять следы ржавчины с волос, а так он в очень приличном состоянии, сам видишь.

— А кто тебе его принес? Нурии вопрос явно не понравился.

— А тебе какое дело? — Она облизала ложку, и та заблестела, словно зеркало. — Знаешь, что такое профессиональная тайна? Я не собираюсь объявлять на всех углах имена своих клиентов.

— Ну ладно, ладно.

Две мысли с грохотом сшиблись у него в голове. Бронзовая фигура, стоявшая на газетах, швырнула ему под ноги загадку, но он не желал клевать на приманку; ангел требовал, чтобы Эстебан принял решение: отнестись с полной серьезностью к фантазиям Алисии либо заставить ее прекратить любые разговоры на эту тему, вернуть в пространство, где обитают все нормальные люди. И поговорить, наконец-то поговорить с ней. Теперь он получил веские доказательства — скульптура, которую он обнаружил в квартире Нурии, полностью разоблачала выдумки Алисии и ставила точку в этой истории. Но тоненький голосок продолжал взывать из глубины его души, голосок защищал Алисию, выдвигая сложные и путаные аргументы в ее оправдание. Всякий раз, когда Эстебан наталкивался на неприятную правду: Алисия обманывает его, обманывает всех окружающих, чтобы спастись от пытки памятью, — это вызывало у него приступ ярости, он сжимал кулаки и цедил сквозь зубы ругательства, но тотчас сам же опутывал себя паутиной возражений, перед глазами начинало маячить слово «возможно», ведь надо иметь очень убедительные улики, чтобы бросить камень… В таких делах нельзя допускать даже намека на ошибку.

— Когда, ты сказала, его принесли?

— Вчера вечером.

— Точно? Не раньше?

— Что?

— Ты уверена, что вчера, а не раньше?

На губах Нурии, полускрытых краем чашки, мелькнула странная улыбка.

— Что с тобой, Эстебан? Память меня пока не подводит.

Но если он поверит фантазиям Алисии, значит, признает, что этот ангел перешагнул некий порог, черту или границу, разделяющие явь и сон, иными словами, границу между нашей обыденной жизнью, сотканной из убогих истин, и зыбким потусторонним миром. Значит, перейдет с одного берега на другой — запросто, без лишних размышлений, как пересекают комнату, чтобы заглянуть на кухню… И хватит ломать голову над тем, что за туннель соединяет два непримиримых пространства, два противоборствующих географических и архитектурных ареала. Нурия еще нескончаемые полчаса несла какую-то чушь про свою квартиру, перепланировку, ипотеку… Эстебан ничего не слышал. Он поблагодарил ее, взял бумагу и ручку и, не зная, что написать, нацарапал следующее: «Мне надо с тобой увидеться. Срочно. Эстебан». Потом раскланялся и двинулся домой. Совершенно выбитый из колеи, он с трудом передвигал ноги. Взгляд Нурии провожал Эстебана, пока тот не скрылся из виду.

До тех пор пока Алисия не приблизилась к витрине обувного магазина, чтобы получше разглядеть пару сапог, замеченную с противоположного тротуара, она и предположить не могла, что именно в этот миг жизнь ее пересекает некий рубеж и что одна нога уже занесена над чертой, за которой начинается совсем иное будущее — населенное множеством существ, отнюдь не всегда излучающих мир и спокойствие. Сердце ее бешено заколотилось, когда она узнала лицо, отраженное в витринном стекле: пепельно-бледное, осунувшееся, с двумя черточками усов. Лицо было для нее неотделимо от той площади… Алисия на бесконечно долгую секунду зажмурила глаза — ее обожгла надежда, что это просто ошибка; она так сильно сжала кулаки, что едва не проткнула ногтями кожу на ладонях. Потом снова открыла глаза, но картина в стекле, к несчастью, осталась прежней: та же толпа мутно-сизых прохожих, та же молодая женщина тянет за руку ребенка, тот же старик натягивает на голову все ту же дурацкую шапку и тот же — внутри у нее тоскливо ухнуло, — да, тот же мужчина с усами, жалкий и неприкаянный, совсем как во сне, пристально разглядывает что-то, что, скорее всего, находится прямо перед ней, — бежеватый витринный пейзаж: с пятнами туфель и сапог. Она трижды глубоко вдохнула и стала прокладывать себе путь сквозь толпу зевак, облепивших витрины. Она немного успокоилась, только когда очутилась у светофора, почувствовала на лице шлепки холодного ветра — ветер прилетел с проспекта и упрямо мешал ей сунуть в рот сигарету. Почему-то она даже головы не повернула, даже глаз не скосила, когда некая тень пристроилась рядом; сумка, которую человек держал в руке, уперлась Алисии в бок — именно тогда, когда она чуть ли не с радостным воплем наконец-то нашарила в глубинах кармана проклятую зажигалку. Обернуться, заметить тошнотворное прикосновение постороннего предмета к ребрам, машинально отнять фильтр сигареты от губ, но так, словно ты отводишь его не от своих губ, а от чужих, — эти ощущения быстро сменяли друг друга, и много позже память подчинила их одному-единственному впечатлению: незнакомец с усами стоял рядом и не сводил с нее черных глаз. Он источал все тот же запах подозрительности или иронии, во рту у него вяло торчала сигарета, а большим пальцем он повторял одно и то нее движение — словно приводя в действие зажигалку.

— Огонька не дадите?

Зажигалка прыгала у нее в руках, огонек метался туда-сюда, но наконец Алисия смогла-таки поднять ее к склоненному лицу мужчины, и оранжевое пламя на миг превратило это лицо в саркастическую маску из греческой трагедии.

Затем мужчина поблагодарил Алисию и удалился, бросив на прощание тот самый потусторонний взгляд, который терзал ее в сновидениях. Тень незнакомца навязчиво маячила в памяти Алисии, пока она чуть ли не бегом мчалась к дому, где располагался кабинет Мамен. Алисия влетела в лифт, который когда-то так сильно пугал Роситу, и нажала на кнопку пятого этажа. Зеркало услужливо возвратило ей отражение до смерти перепуганной, ошеломленной, запыхавшейся женщины — из глубины глаз ее рвалось наружу смятение. Теперь она и сама боялась именно этого — боялась сойти с ума, то есть незаметно для себя оказаться по ту сторону черты, утратить здравый смысл, который позволяет любому нормальному человеку видеть то же, что и все вокруг, и воспринимать увиденное так, как положено. Может, она и вправду сходит с ума? К счастью, Мамен задержалась в кабинете, чтобы просмотреть истории болезней нескольких пациентов. Увидев перекошенное лицо Алисии, она сразу усадила ее в кресло — прямо в приемной:

— Что с тобой?

— Мне надо срочно поговорить с тобой, Мамен. — Алисия задыхалась от волнения.

— Хорошо, хорошо. Только сперва я приготовлю тебе липового чая. Господи, ну и видок у тебя!

Некоторое время спустя они сидели в кабинете Мамен. Алисия немного успокоилась, в одной руке она держала сигарету, в другой — чашку с горячим чаем. Стемнело, и за окном улица Торнео уже превратилась в светящийся калейдоскоп рекламных огней, фар и светофоров. Настольная лампа бросала слабый свет на руки Мамен, от ее сигареты к темному потолку спиралями поднимался дым.

— В последнюю нашу встречу я забыла рассказать тебе одну вещь. А теперь мне надо рассказать тебе уже кучу всяких вещей.

— История с городом продолжается? — Голос словно исходил от рук. — Я, по правде сказать, надеялась, что с этим покончено.

— Нет, Мамен. Послушай, зато я обнаружила, что город не просто и не только сон. По крайней мере, не только мой сон.

Руки хранили молчание. На запястье слишком ярко сверкал золотой браслет.

— Сейчас я постараюсь объяснить. — Алисия сделала судорожную затяжку. — Помнишь, в том городе была площадь с ангелом, а еще был мужчина с усами. На днях в книжной лавке на улице Фериа я наткнулась на гравюру с тем самым ангелом, а только что на перекрестке, у светофора, тип с усами — тот же самый — попросил у меня огонька.

— Тип с усами… — Казалось, руки задумались.

— Да, с виду какой-то бедолага. — Алисия раздавила сигарету в пепельнице и тотчас полезла в карман куртки за следующей. — Самый заурядный тип — именно такого видишь перед глазами, если надо представить себе бедняка; ну сама знаешь: большая лысина, поникшие плечи, скажем, мелкий служащий, и жена им помыкает…

— Понятно. А что с ангелом?

— Это хромой ангел. Хотя на самом деле ангелов четыре.

— Четыре…

— Да, четыре ангела, по одному на каждой площади, на каждом краю города. Так описано в книге, которую я отыскала в библиотеке, там вообще все это описано. Трудно поверить, но действительно описано, Мамен. Автор — итальянец, не знаю, в каком веке он жил, но он несомненно побывал в моем городе. Там, в городе из моих снов.

Алисия вдруг умолкла, словно на миг обрела способность раздвоиться и послушать себя из соседнего пустого кресла, куда Мамен свалила дюжину папок. И тут до Алисии отчетливо дошло, каким опасным курсом плыл ее корабль — весь их разговор выглядел далеко не безобидно.

— Мамен, — застонала она, — я сошла с ума? Руки покинули конус света, тень Мамен обошла письменный стол и села рядом с Алисией. Скорее всего, она пристально смотрела на подругу, но сказать наверняка было трудно, так как глаза Мамен растворились в вязкой темноте, захватившей кабинет.

— Алисия. — В тоне, которым Мамен произнесла ее имя, слышалось нечто среднее между сочувствием и упреком, что не сулило утешительного диагноза. — Алисия, послушай же меня наконец. Забудь свой проклятый город.

— Разве это зависит от меня?

—Да, в большой степени это зависит именно от тебя. — Мамен снова села за стол, и от света лампы На ее украшениях заиграли блики. — Постарайся понять меня правильно: город — всего лишь отвлекающий трюк. Город, ангел и все прочие выдумки, которые кажутся тебе такими загадочными и притягательными, — не более чем проекция или, если хочешь, ответвление главной твоей навязчивой идеи, того, что не отпускает тебя и на самом деле терзает. Мы обе знаем, о чем речь.

— Пабло и Роса, — прошептала Алисия.

— Да, Пабло и Роса. — Теперь Мамен напоминила снисходительную учительницу, которая на экзамене застукала ученицу со шпаргалками. — Такой механизм психологической защиты хорошо изучен, он часто помогает нам не сойти с ума, но иногда и сам ведет к роковым последствиям, и ты играешь с огнем. Слышишь?

— Да.

— Сейчас я объясню, как мы будем действовать.

Руки снова вернулись в круг света и стали перебирать бумаги, пока не наткнулись на бланки рецептов; правая рука с помощью шариковой ручки начала выводить какие-то знаки на бумаге, левая эту бумагу придерживала, именно левую руку и сдавливал слишком ярко блестевший золотой браслет.

— Я выписываю тебе новое лекарство. Оно сильнее, но, думаю, в нынешней ситуации тебе без него не обойтись.

— Опять лекарство! — проворчала Алисия со своего места.

— Да, опять лекарство, — Взгляд Мамен не оставлял сомнений в обязательности новых предписаний и не допускал возражений. — Я прекрасно знаю, как это тебя раздражает, но что поделать,.. Вот название: «перамерол», только не ошибись. Смотри, я подчеркиваю нужное слово.

Алисия без особого энтузиазма поблагодарила и уже собралась было взять рецепт и похоронить его в сумке, но Мамен жестом остановила ее — ручка продолжала что-то писать.

— Еще транквилизаторы, по таблетке после еды. И половинку на ночь. Позвони мне послезавтра: скажешь, как у тебя дела, и посмотрим, что предпринять дальше.

— Послезавтра суббота.

— Ну и что с того? — Мамен как-то по-особому растягивала слова. — У болезней выходных не бывает, правильно? Подожди, спустимся вместе, я уже закончила все дела. Хочешь, выпьем пива.

Отдавая себя в руки Мамен, Алисия сразу успокаивалась, было приятно скинуть с плеч весь этот ужас, переложить его на Мамен, которая, конечно же, легко с ним справится: Мамен утешит ее улыбкой и добрым словом, а Алисия примет все это, умиротворенно закрыв глаза. Алисия доверяла подруге слепо, ей казалось, что стоит принять ее рецепты и выслушать предписания, как болезнь отступит. Да, это правда: Пабло и Роса не ослабляли атаку на ее рассудок, упорно, сокрушая любые препятствия, прокладывали себе дорогу и уже подступили к последнему редуту здравомыслия, сдача которого означала бы полное поражение, крах — разбитый компас и айсберг у самого борта. Да, для нее город был всего лишь еще одной хитрой уловкой в этой жестокой войне, которая развивалась по всем направлениям, и если войну не остановить… Повторяя про себя, что ближайшая задача — справиться с наваждением, Алисия спустилась с Мамен на лифте, и они шагнули в огромную, омытую дождем печь. Сырой воздух, залетая в легкие, на миг дарил уверенность, что перемены еще возможны, что письмо можно начать писать заново, стоит только взять другой лист бумаги, а старый — с помарками — выбросить в корзину. Но тут она чуть повернула голову и поняла, что все не так просто: взмахом руки не отогнать демонов и мало принять решение о возвращении к нормальной жизни. Справа, двумя подъездами дальше, ее ждал человек с усами. Он стоял съежившись, завернувшись в плащ, и с несчастным видом докуривал сигарету. Все планы Алисии тотчас рассыпались в прах, ее снова одолело жгучее желание найти разгадку таинственных событий, на нее навалилась бесформенная смесь любопытства, наслаждения и страха, которая, собственно, и манила в город с нарисованными проспектами, туда, где обитал и человек с усами, который теперь, отбросив в сторону окурок, буравил Алисию пронзительным взглядом.

— Вот он, — прошептала Алисия, вцепившись в руку Мамен. — Это тот самый мужчина из моего сна.

— Где?

Мамен с выражением хищника, выслеживающего добычу, оглядела невзрачного человека, который чего-то ждал, не решаясь покинуть свой пост. Он без конца поглядывал на часы, будто кто-то, назначивший ему встречу, безнадежно опаздывал, возможно, тот, кому мужчина должен был передать висевший у него на руке пластиковый пакет.

Потом человек повернулся так, что при свете фонаря стали хорошо видны его черты, после чего поднял воротник плаща и зашагал вверх по улице, пока не исчез за углом, где расположился офис какого-то банка. Взгляд Мамен повис в воздухе, он был прикован к окнам банка, к чему-то доступному только ей одной; Алисия дернула подругу за руку и повторила:

— Это был мужчина из моего сна. Мамен машинально повернула голову.

— Я ведь сказала: ты должна выбросить из головы идиотские фантазии. Ты хочешь и вправду сойти с ума? Пошли выпьем пива, и к черту всю эту историю.

В двух шагах от них находился паб, откуда доносился голос Хулио Иглесиаса.

Чтобы побывать на всех четырех площадях, достаточно было пройти по опоясывающей город дороге. Расположение площадей соответствовало четырем сторонам света, как и указывалось в плане Фельтринелли. С помощью плана Алисия могла выбрать либо более живописный маршрут, либо, если спешила, более короткий. Город окружала огромная бутафорская стена, украшенная нарисованными мансардами и кокетливыми венецианскими окошками; а за этой стеной не было уже ничего, доступного глазу. Просыпаясь, Алисия понимала, что из памяти успели стереться надписи, выбитые на пьедесталах, но она твердо знала: существовали четыре ангела, четыре одинаковых часовых, поэтому и площади казались совершенно одинаковыми — четырежды повторялся строгий квадрат, обрамленный фасадами домов. Имелось только одно отличие — маленькая фигурка у левой, здоровой, ноги ангела; эти фигурки были разными: бык, лев, человечек и орел. Алисия тщательно обследовала и другие части города в поисках хоть какой-нибудь подсказки или знака, которые помогли бы ей приблизиться к ответу на проклятые вопросы. Но она попадала из одной узкой улочки в другую, видела причудливые катакомбы, пантеоны, академии и ботанические сады. И всегда над городом как наваждение плыла тишина, и тишину не нарушало даже эхо шагов Алисии — казалось, подошвы ее сверкающих лаком туфелек ступали совершенно бесшумно. Алисию снова посетила мысль, что этот город, вероятно, остаток какой-нибудь древней империи, какой-нибудь исчезнувшей цивилизации, и в период наивысшего расцвета всех здешних людей уничтожила природная катастрофа. Но в одну из ночей Алисия внезапно услышала шаги: но не размеренные и мирные шаги уличных пешеходов, а бешеный топот многих и многих ног. По городу мчалась целая толпа, явно кого-то разыскивая.