Великие исторические персоны - Вернадский

Рудольф Баландин

Вернадский

©Баландин Р.К., 2013

©ООО «Издательство «Вече», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Предисловие. Величие и трагедия ноосферы

1

Владимир Иванович Вернадский не любил юбилеев. Его понять можно. Похвалы в адрес юбиляра, даже искренние, отдают формализмом: «так принято».

В 1936 году был издан солидный двухтомник: «Академику В.И. Вернадскому к пятидесятилетию научной и педагогической деятельности». Никаких восхвалений в адрес юбиляра; лишь перечень его научных трудов и научные статьи, как там сказано, «друзей, учеников и сотрудников».

Ныне минуло 150 лет со дня его рождения. Без хороших, даже превосходных слов о нём не обойтись. Но задача моя не петь дифирамбы, а показать его без хрестоматийного глянца.

Четверть века назад я написал о Владимире Ивановиче книгу. Из США пришёл отклик от его дочери доктора психиатрии Н.В. Вернадской-Толль (1898–1986):

«Ваш подход к биографии так оригинален, никогда не видала такого подхода – и это даёт очень глубокую и проникновенную картину моего отца как человека и учёного. Многие Ваши мысли меня заставили задуматься и подняли вопросы, которые я себе не задавала».

Из другого её письма: «Я вижу в Вас человека, который его понял и был бы его сотрудником и другом. Я чувствую, что Вы продолжатель его дела, как Вы сами говорите в письме… Ваша книга передаёт образ отца, не коверкая его, как это делают другие авторы».

Меня обрадовала такая оценка человека, близко знавшего и любившего Владимира Ивановича. Но в той книге были умолчания (преимущественно по цензурным соображениям); пришлось обойтись без критики некоторых его принципиальных идей.

Прежде всего, это относится к концепции ноосферы. За истекшую четверть века её ошибочность стала очевидной. Хотя… Впрочем, об этом речь впереди.

2

Мы привычно говорим: любимый поэт, композитор, художник, писатель. Ученого оценивают иначе: энциклопедист, выдающийся, великий, наконец. Он – «кладезь знаний», «генератор идей».

Странно выглядело бы изъявление любви к кладезю, пусть даже знаний, или генератору, пусть даже идей.

Но иногда хочется сказать: мой любимый ученый. Научное творчество для такого человека – одно из проявлений незаурядной личности, особого склада характера, отношения к природе и людям, к жизни. Его узнаешь по стилю мышления; по внутреннему свету, озаряющему его научные труды…

Один из моих любимых ученых – Вернадский. Порой мне кажется, что я его знал, беседовал с ним. Напряженный, глубокий взгляд его синих глаз, негромкий твердый голос, стройная прямая фигура, быстрая походка…

В другое время он видится мне человеком иной эпохи, современником Менделеева, Чайковского, Льва Толстого. Он связывает воедино два столетия… Я хотел написать – и век нынешний. И осёкся.

Нет, не так всё просто…

Четверть века назад в Советском Союзе отмечали 125 лет со дня рождения Вернадского. В этой связи я делал доклады на торжественных заседаниях прибалтийских академий наук.

Где теперь СССР? Только на старых географических картах и глобусах. Будут ли в Литве, Латвии, Эстонии торжественно отмечать нынешний юбилей Владимира Ивановича? Сильно сомневаюсь. Ситуация на нашей планете совсем не та, на которую надеялся Вернадский.

Приходится заново продумывать некоторые его идеи, а то и оспорить их. Нет такого мыслителя, который был бы во всём всегда бесспорно прав.

3

Полвека назад острые споры вызвало предположение, что в мире элементарных частиц существует отличие правого и левого. Знаменитый физик В. Паули написал: «Я не верю, что Бог является левшой… и готов побиться об заклад на очень большую сумму, что эксперимент даст симметричный результат».

Казалось, он прав. Какая разница для частиц, куда им вылетать из атома, если нет воздействий извне? Однако его предсказание с ошеломляющей достоверностью не сбылось. А Вернадский предвидел возможность различия правого и левого в мире мельчайших частиц за двадцать лет до того, как физики задумались об этой проблеме. Он писал: «Пространство-время глубоко неоднородно, и явления симметрии могут в нем проявляться только в ограниченных участках».

Почему геолог высказал физическую идею за двадцать лет до того, как она подтвердилась в эксперименте?

Потому что Вернадский был не только геологом. Он занимался кристаллографией и биологией, изучением почв, природных вод, метеоритов, радиоактивных элементов. И не просто интересовался, но исследовал, осмысливал, делая открытия.

В начале прошлого века Вернадский утверждал, что начинается вспышка творчества, имеющая очень важные последствия для всего человечества. Значительно позже появилась менее обоснованная, но ставшая модной концепция научно-технической революции.

Его научные пророчества сбывались. И всё-таки его гениальное учение о биосфере заслуживает дополнительной разработки. Что уж говорить о концепции ноосферы, всепланетной области господства научной мысли. Ничего подобного не свершилось и в ближайшем будущем не предвидится.

Означает ли это, что его идеи устарели? Ни в коей мере! Они живы сегодня, а некоторые еще ждут своего часа. Даже его заблуждения обладают мощным творческим потенциалом, побуждая к спору и новым открытиям.

4

«Десятилетиями, целыми столетиями будут изучаться и углубляться его гениальные идеи, а в трудах его – открываться новые страницы… Многим исследователям придется учиться его острой, упорной и отчеканенной, всегда гениальной, но трудно понимаемой творческой мысли; молодым поколениям он всегда будет служить учителем в науке и ярким образцом плодотворно прожитой жизни».

Так писал о Вернадском академик А.Е. Ферсман. Все здесь верно. Только вряд ли мысли Вернадского трудно понимаемы. Они, скорее, многогранны и глубоки. Читать работы Вернадского могут не только специалисты, но и все, кого интересует история идей, закономерности их развития, а главное – жизнь природы.

…Одни люди знамениты своими титулами, должностями, званиями, другие – определенными достижениями. Вернадский интересен и велик сам по себе, как прекрасная человеческая личность.

…Есть у каждого из нас мир переживаний, мыслей, знаний о Мире и о самом себе. Так, астроном, не покидая обсерваторию, мысленно путешествует в глубинах Вселенной.

Для биографии Вернадского важна именно эта сфера бытия. Внешние события его жизни укладываются в рамки интервала времени от рождения до смерти: 1863–1945 годы. Тут ничего не изменишь.

Иная судьба его научного творчества, мировоззрения. Эта часть его жизни простирается до наших дней и уходит в будущее. Она изменчива. Каждый осмысливает наследие Вернадского по-своему. Со временем одни идеи отходят на второй план, другие начинают сиять с особенной силой. Так мы встречаемся с Вернадским – нашим современником.

Именно о таком человеке мне бы хотелось рассказать.

5

На склоне лет Вернадский отметил: «Я никогда не жил одной наукой». «Первое место в моей жизни занимало и занимает научное искание, научная работа, свободная научная мысль и творческое искание правды личностью».

Полвека раньше он писал подробнее:

«И художественное наслаждение, и высокие формы любви, дружбы, служение свободе – все это связывается с… умственной жизнью». «Нельзя мысль отвлекать исключительно в сторону личных, мелких делишек, когда кругом стоят густою стеною великие идеалы, когда кругом столько поля для мысли среди гармоничного, широкого, красивого, когда кругом идет гибель, идет борьба за то, что сознательно сочла своим и дорогим наша личность».

Он мыслил для того, чтобы полнее жить, познавать природу, самого себя, человечество. По его признанию, жизнь для него определялась любовью к людям и свободным исканием истины.

…С прогрессом техники, производства в науке возобладал физико-математический стиль мышления. Вернадский отметил: это вредит познанию природы. Разрабатывая механические модели Мироздания, учёные низводят человека, жизнь, разум, по его словам, «на положение ничтожной подробности в Космосе». Такие модели работают по законам мертвой природы, оставляя человеку ужас безысходности в чуждой Вселенной.

Владимир Иванович пришел к выводу: «Мы подходим к очень ответственному времени – к коренному изменению нашего научного мировоззрения». По сути, это должен быть органический синтез Космоса с центральным ядром – учением о биосфере.

…Человечеству суждено такое будущее, которого оно достойно. И тем вернее на Земле наступит торжество разума, добра и красоты, чем больше будет среди нас людей, духовно близких В.И. Вернадскому.

6

Жизненный путь Вернадского был тесно связан и отчасти предопределён колоссальными преобразованиями России в ХХ веке. Его творчество развивалось не по некоей «генеральной линии», как полагают некоторые биографы, а весьма прихотливо.

Он вёл параллельно несколько научных исследований. Занимаясь конкретной наукой, не ограничивался частными проблемами (скажем, структурой кристаллов или химическим составом живого вещества), осуществляя синтез знаний. Об этом можно судить по названиям наук, прославивших его имя: геохимия, радиогеология, биогеохимия, генетическая минералогия.

Для него наука была не целью, а средством познания. Он был не только специалистом в одной-двух дисциплинах, а блестяще знал их добрый десяток. Он стремился изучать природу как единое целое. А она неизмеримо сложнее всех наук, вместе взятых. Он размышлял над объектами и явлениями в их взаимосвязях.

«Мы знаем только малую часть природы, – писал он, – только маленькую частичку этой непонятной, неясной, всеобъемлющей загадки, и всё, что мы ни знаем, мы знаем благодаря мечтам мечтателей, фантазёров и учёных поэтов».

Глава 1. Предки и судьба

Я на земле впервые мыслить стал,

Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,

Когда впервые капля дождевая

Упала на него, в лучах изнемогая…

_{Николай Заболоцкий}

Мужество, упорство, милосердие

Род Вернадских не был знаменит. По некоторым сведениям, литовский шляхтич Верна сражался в войске гетмана Хмельницкого против польского господства. Его потомки – Вернацкие – обосновались в Запорожской Сечи.

Прадед Владимира Ивановича, Иван Николаевич Вернацкий, переселился из Запорожской Сечи в Черниговскую губернию. Он добился включения своей фамилии в списки потомственных дворян (хотя эти права были весьма сомнительные). Вот и все его успехи.

О его сыне Василии надо рассказать более основательно.

…Швейцарский поход Суворова (1799 год) складывался тяжело. Прославленного полководца преследовали трудности необычайные. Воевал он в незнакомой и непривычной горной местности. Ранняя осень сделала многие перевалы непроходимыми для регулярной армии, обременённой орудиями, ружьями, боеприпасами, обозом. Была нужда в провианте, теплой одежде и крепкой обуви, во вьючных животных.

Но не природа была главным противником русского воинства. Ему противостояла овеянная славой победоносных сражений, могучая и воодушевлённая армия республиканской Франции, руководимая молодым доблестным генералом Массеной.

Суворовцам – от солдата до фельдмаршала – пришлось испытать в швейцарском походе бесчисленные лишения и опасности. Армия потеряла четверть своего состава. Особым испытанием был этот поход для полкового лекаря Василия Ивановича Вернацкого. Тяготело над ним проклятие отца, произнесенное с церковного амвона.

Отец его был священником села Церковщина Черниговского наместничества, а прежде – запорожским казаком; учился в Киевской академии. Сыну Василию он велел поступить в духовную академию, а тот ушел пешком в Москву, чтобы стать врачом. Вслед ему раздалось отцовское не благословение, а проклятие.

Поступив в 1793 году учеником в Московский госпиталь, Василий Иванович жил впроголодь, но профессией овладел и был произведен в подлекари. Служил в карабинерском, а затем – в Орловском мушкатерском полку (так написано в его послужном списке), с которым отправился в далекий поход через Малороссию и союзную России Австрию на соединение с армией фельдмаршала Суворова.

В ту пору церковное проклятие было нешуточным делом. Правда, Василий Иванович был человеком неробким, отчасти вольнодумцем. Этому способствовала избранная им специальность. Когда вскрываешь трупы в анатомическом театре, видишь болезни, страдания, смерть невинных младенцев и многократно убеждаешься, что докторское искусство более способствует выздоровлению, чем десяток молебнов, то невольно усомнишься в силе словесного проклятия.

И все-таки за время швейцарской кампании не раз, пожалуй, Василий Вернацкий думал с замиранием сердца: «Не сей ли миг избрала судьба для свершения батюшкиного проклятия?»

Армия выступила из Тортона на рассвете 10 сентября. Суворов торопился прийти на помощь корпусам Готце и Римского-Корсакова, которым угрожал неприятель.

Остались позади прекрасные долины Италии, покрытые садами, виноградниками, оливковыми рощами. Чем выше в горы поднимались войска, тем становилось холоднее. Моросил дождь. На пологих седловинах буйствовал ветер. Промокших и уставших воинов ночь заставала среди скал. Одну колонну Суворов повёл на Сен-Готардский перевал. Другую – в обход – возглавил генерал Розенберг; в ней находился Вернацкий.

Первые раненые появились ещё до сражения: кто сорвался с кручи, кого придавило соскользнувшей пушкой. Французы преградили путь русским близ деревни Урзерн. Дорога здесь упиралась в отвесные скалы. В них было пробито узкое отверстие, имеющее восемьдесят шагов длины. Французы, руководимые генералом Лекурбом, заняли оборону у выхода из каменной дыры. Авангард русской армии был встречен смертоносным огнем ружей и пушки.

Карабкаясь по скалам, один отряд зашел в тыл французам, а другой двинулся по дну ущелья, через бурную реку Рейсу. Защитники Урзернской дыры перебежали через каменную арку, перекинутую над бездной, – Чертов мост, – не успев его разрушить, только подожгли деревянный пролет.

Суворовцы предприняли штурм моста, но смельчаки, сражённые пулями, падали в клокочущую внизу Рейсу. Наконец в тылу французов появились части, совершавшие обходной маневр. Отстреливаясь, французы отступили. Русская армия шла за ними по пятам.

Ущелья становились шире, отвесные скалы сменялись каменистыми склонами. В долине Рейсы появились виноградники и пашни. Снеговые вершины остались позади как бы висящими в воздухе.

Впереди открылись остроконечные черепичные крыши Альтдорфа. За ними синели воды Люцернского озера. Малочисленный неприятель не рисковал вступать в бой.

Итак, с двух сторон заснеженные хребты, впереди озеро, где господствует французская эскадра. Остался один путь – назад.

Ранним утром выступили поочередно, вслед за авангардом князя Багратиона, по двум тропинкам, ведущим в облака, на снеговой хребет Росшток. Фельдмаршал бросал вызов фортуне, не смиряясь перед неудачами. Его телесные недуги лишь сильнее выявляли мощь его духа.

Переход был ужасен. Пушки скользили по мокрому снегу, увлекая за собой лошадей, и срывались в пропасть. Скатывались и люди, обессиленные и продрогшие.

«Каждый неверный шаг стоит жизни, – писал историограф похода Милютин. – Темные облака, проносясь по скатам горы, охватывали колонну густым туманом, обдавали холодной влагою. Войска были измочены, как проливным дождем. Погруженные в сырую мглу, они продолжали лезть ощупью, не видя ничего ни сверху, ни снизу».

Армия растянулась на много вёрст. Замыкали движение лазарет и полки, оставленные в арьергарде.

Авангард после двенадцатичасового перехода спустился в цветущую долину и выбил отряд противника из города Муттена. Подошли остальные части, уцелевшие орудия, боеприпасы, обоз и лазарет, переполненный больными и ранеными. Лазарет разместили в сараях и во дворе женского монастыря. Запас сухарей кончился, обувь находилась в жалком состоянии; ели шкуры животных, поджаренные на углях.

И тут полковник Сычов с сотней казаков вернулся из разведки с ужасной вестью: полки Римского-Корсакова и Готце разбиты наголову; Муттенская долина окружена превосходящими силами неприятеля, хорошо вооружённого и окрылённого крупной победой. Сын торговца Массена, ставший после революции маршалом, был готов принять капитуляцию от фельдмаршала Суворова.

Александр Васильевич созвал совет. Предложил пробиваться к местечку Швиц через горы. «Тяжелораненых везти не на чем, – говорил он, – собрать всех; оставить всех здесь с пропитанием; при них нужная прислуга и лекаря. Оставить при всем этом офицера, знающего по-французски… Написать Массене о том, что наши тяжко раненные остаются и поручаются, по-человечеству, покровительству французского правительства».

Оставили при лазарете полкового лекаря Вернацкого.

Массена предпринял наступление. Ему противостояли полки под командованием старого суворовского генерала Розенберга. Первая атака была отбита, отступавших преследовали казаки. В горах раздавались крики французов: «Пардон!» В плен сдались пятьсот человек. Лазарет пополнился ранеными, главным образом из числа французов.

На следующий день, 30 сентября, полки Массены выступили тремя колоннами вдоль реки Муоты. Передовые части русских отступили.

С возвышения, где находился госпиталь, отлично виделось поле боя: плоская долина реки, болотистые берега неглубокой Муоты и гряда холмов, перегородивших долину от одного лесистого и крутого склона до другого.

Французы маршировали под барабаны и флейты, с флангов развернув орудия. Время от времени колонны останавливались и давали залп. Затем движение возобновлялось. Громыхнули первые орудийные выстрелы.

Русские полки стояли двумя линиями (каждая в три шеренги). Впереди разъезжал на коне генерал Розенберг, ободряя солдат и напоминая свой приказ не открывать пальбу по неприятелю.

Наступающие давали залп за залпом. Русские стояли в полной тишине. Раненых клали на носилки и бегом тащили к монастырю. Операции проводились прямо под небом. Дюжие фельдшера держали дергавшихся солдат. Доктора с голыми по локти, окровавленными руками залезали щипцами в раны, нащупывая и вытаскивая пули. Более счастливые раненые теряли сознание, другие кричали или молча скрежетали зубами. Госпиталь превратился в сущий ад.

Орудийные выстрелы стихли. Атакующие подошли на сто шагов к первой линии. Ружейная стрельба стала беспорядочной. Наступал решающий миг. А колонны французов пришли в некоторое замешательство. До противника оставалось пятьдесят шагов. Стрелять в этих молча стоявших русских было неестественно, как будто в безоружных.

Розенберг обнажил саблю. Громогласное «ура» прокатилось по шеренгам. Русские полки ринулись вперед. С флангов ударили казаки.

Напор был так велик, ярость русских была так сильна, так неожидан был переход к атаке, что численно превосходящий противник дрогнул. Первые ряды смешались и бросились назад, шедшие за ними колонны распались. Фланговая атака казаков, коловших пиками и рубивших саблями с дикими визгами, ввергла отступающих в панику.

Измученные лишениями, утомлённые тяжелейшим походом, не имеющие в достатке ружейных патронов и вовсе лишённые артиллерии суворовцы под командованием мужественного Розенберга разгромили противника, имеющего превосходство буквально во всем, за исключением силы духа, воодушевления, отчаянной ярости.

Бегущих рубили казаки. По реке плыли трупы. Было взято полторы тысячи пленных. Госпиталь пополнился тысячей раненых французов (русских было шестьсот).

Полки арьергарда выступили вслед за основными частями. Неприятель осмелился вступить в Муттенталь лишь через два дня после ухода последнего русского полка.

Для Вернацкого эти дни были невыносимо трудны. Сотням людей – русских и французов – требовалась его помощь. От усталости и голода он валился с ног; постоянные стоны и крики оглушили его. Спал только урывками.

Французов, пришедших в госпиталь, поразило милосердие и самоотверженность русского врача, оказывавшего помощь и своим и врагам. В начале октября повозки с ранеными были отправлены в Люцерн. Вернацкого двумя годами позже представили к недавно учреждённой высшей награде Франции – ордену Почётного легиона.

Весной 1800 года он вернулся в свой полк. Участвовал в походах – в Моравию, Силезию, Австрию, Пруссию; в битве при Аустерлице. Был награжден орденами, а в 1826 году получил чин коллежского советника, дававший право на потомственное дворянство. Он воспользовался этим (права, полученные отцом, были сомнительны), изменил свою фамилию и стал Вернадским. Женился на Екатерине Короленко, дочери начальника таможни в Таганроге Якова Короленко (он был прадедом и писателя В.Г. Короленко).

Вернадский вступил в масонскую ложу. Это общество пришло в Россию с Запада. Оно имело целью нравственно возвысить людей, объединяя на началах братской любви, равенства, взаимопомощи и верности.

Василий Иванович имел склонность к таинственным явлениям и в конце жизни стал членом мистического кружка, пытаясь общаться с духами; он верил в бессмертие души.

Возможно, заставило его обратиться к миру духов проклятие отца. Воинская судьба складывалась для него счастливо, и вышел он невредимым из многих баталий, отделавшись одной контузией; дожил до преклонных лет, но в его семье все дети умирали. Даже тех, кто доживал до юных лет (студентов, юнкеров), поджидала безвременная кончина.

Потрясенный этим, Василий Иванович стал верить в недобрую силу отцовского проклятия. Чтобы превозмочь её, назвал младшего сына именем деда – Иваном. Чудо свершилось: этот сын дожил до старости. (Род Вернадских прервался в конце ХХ века.)

…Василий Вернадский построил свою жизнь по собственному плану. Твердость характера, сила воли позволили ему превозмочь все превратности судьбы, не поддаться влиянию отца и не терять самообладания, мужества и благородства в трудных ситуациях.

Но сколь ни интересно сложилась судьба Василия Ивановича, каким бы ни был он замечательным человеком, не отклоняемся ли мы слишком далеко от избранной темы, от личности и жизни великого учёного Владимира Вернадского?

Дед умер задолго до его рождения. Однако в характере Владимира проявилось немало дедовских черт. Мужество и доброта, честность, твёрдость характера, самостоятельность, жажда знаний…

Нет, я вовсе не уверен, будто черты характера наследуются, подобно чертам лица, и человеку предназначается от рождения иметь папино равнодушие, мамину нелюбовь к математике, дедушкину скупость и прочее и прочее. Хотя не исключено, что наследуются если не отдельные грани характера, то предрасположенность к их формированию.

Более существенно: пример предков способен порождать желание быть таким же. У Владимира Вернадского было именно так. Он с детства остро интересовался историей своего рода. В своем дневнике завел раздел, куда записывал сведения о предках, рассказанные отцом и матерью.

«Семья должна вырабатывать хороших работников на пользу человеческую… она должна связывать молодое поколение с поколением, кончающим жизнь, – полагал он. – И никогда такая связь не будет существовать, если нет известных семейных преданий, известных общих целей, на которые положена работа и предков, и подрастающих поколений».

Конечно, биографии Василия Вернадского и его внука различны. Внук стал натуралистом, не участвовал в военных походах. И все-таки есть в них нечто общее, как в двух внешне несхожих ветвях одного дерева.

Владимиру Ивановичу, геологу, приходилось лазать по горам, подниматься на высокие перевалы. Но ещё более трудные вершины одолел он в творчестве. Проторял новые пути в науке. Для этого надо было, кроме всего прочего, обладать мужеством, упорством и добрым отношением к людям, ради которых, в сущности, и трудится настоящий учёный.

Знания, ум, совесть

Владимир Галактионович Короленко в «Истории моего современника» упомянул о таком случае. Один из журналистов как-то заявил:

– Во всей России, господа, сплошь все подлецы и негодяи. Один есть порядочный человек – Иван Васильевич Вернадский. Да и тот, по правде сказать, в некотором роде скотина.

– Позвольте, – возразили ему, – почему же именно скотина?

– А вот представьте себе. Делал он доклад в Вольном экономическом обществе и, отвечая оппонентам, сидевшим на сцене, повернулся к залу спиной. А в зале-то были дамы! Вот конфуз!

Придирка была мелочной. А то, что весьма желчный человек назвал И.В. Вернадского человеком порядочным (единственным в России!), – факт примечательный.

Сын Василия Ивановича – Иван – родился в 1821 году в Киеве, где и окончил университет. Медицина его не привлекала. Его интересовали болезни общества, а не отдельных людей. Он увлёкся политэкономией. В 1842 году поступил на кафедру политической экономии Киевского университета. Для повышения квалификации его командировали за границу.

Он побывал в Германии, Чехословакии, Франции, Англии, Голландии, Греции. Вёл дневники, которые сохранились. Выглядят они хорошо: книжечки в кожаных переплетах с золотым тиснением, а то и с особой застежкой. Почерк тонкий, быстрый, как бы летящий.

Реже всего встречаются записи на русском языке. У Ивана Васильевича было обыкновение писать на языке страны, в которой он находился: по-немецки, по-французски, по-английски, по-гречески. Было ему чуть за двадцать два года, а по специальности он был политэкономом…

Из своих заграничных странствий возвратился он в Россию с твёрдым убеждением, что власть самодержца – беда для страны. Россия нуждалась в мерах, решительных, но не насильственных. По мнению Вернадского, брать пример следовало с Британской империи, где выше власти королей – законы страны и конституция. В ту пору многие русские интеллигенты мечтали о таких преобразованиях.

В Петербурге И.В. Вернадский защитил магистерскую диссертацию, посвященную теории потребностей. Суть её проста: потребности человека рождают производство соответствующих товаров и определяют образ жизни людей. Потребности развиваются со временем, а это вызывает спрос на новые товары, стимулирует производство, повышает жизненный уровень и вновь расширяет сферу потребностей.

Действительно, общий рост общественного производства нередко идёт ускоренно. Но почему же возникают экономические кризисы и свершаются революции? И есть ли какие-нибудь ограничения для системы «потребности – производство»?

На такие вопросы И.В. Вернадский вряд ли мог бы убедительно ответить. Он учитывал обобщённые потребности людей и общественное производство. А люди организованы в разные группы, партии, классы. Потребности разных слоёв общества часто не совпадают. Скажем, в России дворяне имели свои особенные потребности, а также возможности для их удовлетворения. Крестьянам или рабочим это не полагалось.

В первой половине XIX века в России существовало крепостное право. Произошло восстание декабристов, показавшее, что даже дворяне не были надёжной опорой самодержавия. И.В. Вернадский не мог явно показать свои симпатии по отношению к экономическому и политическому устройству стран Западной Европы. И о потребностях людей он писал, не затрагивая открыто российской действительности.

По той же причине его докторская диссертация была посвящена истории экономических идей в Италии. Он в 28 лет получил докторскую степень и вскоре стал профессором Московского университета.

И.В. Вернадский считал, что политэкономия должна изучать потребности человека и средства к их удовлетворению. Потребности он делил на стремление к самосохранению и к самоусовершенствованию. Самосохранение заставляет остерегаться опасных авантюр. Жажда самоусовершенствования толкает людей на преодоление препятствий и собственных недостатков. Борьба этих двух потребностей создает личность и влияет на жизнь общества.

Подобные взгляды сейчас выглядят наивными. Однако важно отметить сам факт поисков И.В. Вернадским своих путей в науке, выработки своей более или менее оригинальной точки зрения. При этом – пристальное внимание к истории научных идей, которой он посвятил отдельную книгу.

Казалось бы, науки о Земле далеки от политэкономии. Но именно сыну Ивана Васильевича – Владимиру будет суждено сблизить обе эти области знания, включив деятельность человека в круг геологических процессов.

Иван Вернадский не забывал о практической стороне науки. В 1856 году он, статский советник и чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел, был командирован на Волгу для обследования положения бурлаков. В докладной записке детально и сочувственно описал труд и быт бурлаков, предлагая назначить особого чиновника для охраны их интересов. Сделал вывод:

«Бурлачество образует бродячее, невежественное, предоставленное случайностям население, истрачивающее свои силы на такое занятие, которое, большей частью, может быть исполнено животными или машинами». Но, писал он, несмотря на трудные условия жизни и работы, бурлаки не превращаются в бандитов и пьяниц, как обычно считалось.

Итак, Иван Васильевич хорошо знал несколько европейских языков, высоко ценил европейскую науку и культуру, царское самодержавие считал пережитком прошлого и был сторонником введения в России конституционного правления.

Впрочем, нам важно выяснить, как и в чём этот человек содействовал становлению характера своего сына Владимира, который писал через десять лет после смерти отца, умершего в 1884 году:

«Вспоминая своё детство, я ясно чувствую, как среди плохой среды, в какой шла жизнь нашей семьи, лишь влияние моего отца, инстинктивное уважение окружающими идеала учёного… и оставшиеся друзья из старого прошлого – московского и петербургского периода жизни отца – Е.М. Короленко, Левинсон, Ястежембицкий и др. – не дали мне уйти в совсем другую жизнь, что было так легко. И как-то сильно сознаёшь неясную, но глубокую связь такого общественного течения на ход жизни через детей, которые присматриваются и живут своей жизнью».

Владимир Иванович тоже будет устремлён к общественной жизни, к требованиям практики; никогда не смирится с любыми формами закабаления человека. Первое самостоятельное исследование гимназист Володя Вернадский посвятит положению славян в Австро-Венгрии.

Сыну профессора проще всего пойти по стопам отца, избрать его специальность. Однако «потребность самоусовершенствования» заставляет искать свои пути в жизни, не прельщаясь лёгкостью овладения профессией «по наследству». Внутреннее чувство подсказало Владимиру верное решение: испытывать сопротивление предмета, преодолевать трудности. Только так создается самобытный духовный облик.

…В 1850 году Иван Васильевич женился на девятнадцатилетней Марии Николаевне Шигаевой. У них родился сын, названный Николаем. Она беседовала с мужем о политэкономии и читала специальные журналы и книги; охотно вела домашнее хозяйство и сама воспитывала сына.

Иван Васильевич в 1857 году основал еженедельный «Экономический указатель», где помимо статистических таблиц печатались и статьи. Он предрекал грядущий крах общества, стремящегося к удовлетворению интересов лишь избранных: «Прямо или косвенно каждый поступательный шаг гиганта, называемого обществом, давит частные, отжившие свой век интересы, попавшиеся под его могучую ногу».

«Экономический указатель» не был революционным органом, но ясно намекал на необходимость решительных преобразований. В частности, была открыта дискуссия о судьбах крестьянской земельной общины.

В одной из своих статей И.В. Вернадский написал, что крестьяне скрывают свои деньги – звонкую монету – от чиновников и помещиков. После отмены крепостного права эти деньги будут пущены в оборот, и промышленность получит не менее пятидесяти миллионов серебром.

На это отозвался сатирический журнал «Гудок»: мол, простолюдинам незачем прятать деньги, ибо «по сундукам и карманам их никто не лазит». Но И.В. Вернадский агитировал за освобождение крестьян, пытаясь убедить правительство в экономической выгодности подобного мероприятия.

Дом профессора Вернадского был открыт для людей, имеющих самые разные взгляды на жизнь и будущее России. Одно время у него жили начинающий писатель Николай Лесков и молодой невзрачный чиновник Ничипоренко. Последний с горячностью доказывал необходимость скорейшей революции в России. Коренастый Лесков, посмеиваясь, урезонивал приятеля и предсказывал ему печальную судьбу.

Так и вышло. Ничипоренко умер в заключении, в Петропавловской крепости, на долгих допросах рассказав о тайной организации «Земля и воля», к которой принадлежал, и о встречах с Иваном Васильевичем Вернадским и Николаем Лесковым.

Бывал у Вернадского и скромный юноша Артур Бенни, полуполяк-полуангличанин, приехавший в Россию участвовать в революции. Местной жизни он не знал, испытывая жестокие лишения во многом по вине своего друга Ничипоренко; пробовал сотрудничать в разных газетах (в том числе и в «Экономическом указателе») и был выдворен из страны. Позже он вступил в отряд гарибальдийцев и погиб в войне за освобождение Италии.

В 1861 году министром внутренних дел был назначен бывший губернатор Курляндии П.А. Валуев. Он считал, что следует обновить формы правления России и ориентироваться на конституционную монархию. В общем, это были примерно те же взгляды, что у Ивана Вернадского. Министр поручил ему составить проект о введении подоходного налога на дворян, избавленных от налогов, в то время как министр финансов предлагал увеличить подушную подать с крестьян.

Тогда же Иван Васильевич опубликовал в газете «Северная почта» статью об истории введения подоходного налога в разных странах Европы. И хотя он не делал никаких выводов относительно России, было совершенно ясно, что и для Отечества настает пора вводить экономические новшества.

Казалось бы, речь идет о частной проблеме. Да и налог на дворян предполагался небольшим. Но в ответ на ущемление своих экономических прав дворяне требовали предоставления им большей свободы в управлении государством: ежели, мол, с нас деньги берут, то нам надо хорошо знать, как их расходуют, влиять на правительство. Значит, надо было урезать неограниченную власть монарха.

И Валуев, и Вернадский были уверены, что иного пути для страны не остается: либо перемены «законным путем», либо революция. Министр внутренних дел писал Александру II: «Меньшинство гражданских чинов и войско суть ныне единственные силы, на которые правительство может вполне опереться». Царь пометил на полях: «Грустная истина».

Такова уж была Россия. Закон о подоходном налоге был принят… лишь в апреле 1916 года, спустя полвека после проекта, за год до свержения царизма.

…В 1862 году, через два года после смерти Марии Николаевны, Иван Васильевич женился на её кузине – Анне Петровне Константинович. Её семья принадлежала к старшинским помещичьим семьям, построившим своё благосостояние на праве держать шинок и на покупке крепостных.

Родной дядя Анны Петровны, Н.И. Гулак, был демократически настроенным членом Кирилло-Мефодиевского общества, к которому принадлежал и Шевченко. Гулак был посажен за свою тайную деятельность в тюрьму, а затем выслан из пределов Украины. Ничего более интересного об этом семействе не известно.

А вот сыну Анны Петровны и Ивана Васильевича Вернадских суждена была всемирная слава.

Гены и гении

Почему некоторые люди наделены острым умом, тонкой интуицией, вдохновением? Это особый дар, унаследованный от предков примерно так же, как наследуются дедушкин нос, мамины глаза? Результат упорного труда? Игра случая, поднимающего кого-то выше других, подобно волне, которая одного захлёстывает, а другого подбрасывает вверх? Или сочетание всех этих факторов определяет гениальность?

О юных талантах известно немало. Пятилетние дети способны прекрасно играть на музыкальных инструментах, а то и сочинять музыку, рисовать, изучать иностранные языки. Правда, одарённые дети редко становятся выдающимися людьми.

А как быть с теми творцами, кто не отличался с детства необычайными способностями и у которых не было особых условий для проявления гениальности? Пожалуй, именно их следует считать великими людьми.

Такой человек трудится наперекор судьбе, мучительно превозмогая свои врождённые и приобретённые недостатки. Он сохраняет в своей душе те чудесные искры творческих устремлений, которые позже сможет превратить в яркий свет. Он добивается от себя наивысшего напряжения сил, разума, воли: одновременно творец и творение, создатель самого себя.

Генетические дефекты передаются по наследству. Это факт. Вот если бы так же передавались знания, ум, совесть, честь, талант!..

Увы, среди многочисленных потомков Пушкина, Ломоносова и других гениев не встретишь им соразмерных личностей. Один уже этот бесспорный факт показывает, что генетика имеет лишь косвенное отношение к формированию выдающегося человека.

Гениями рождаются почти все, а негениями становятся главным образом по собственной инициативе.

Такое утверждение идёт вразрез не только с популярным мнением о врождённой гениальности, но и с выводами английского ученого-универсала Френсиса Гальтона (1822–1911).

В 1849 году он изобрел печатающий телеграф, опубликовав его описание. Проводил географические и этнографические наблюдения в Африке, за два года преодолев 1700 миль. За книгу об этом путешествии Географическое общество наградило его золотой медалью. В тридцать четыре года он стал членом Королевского общества (академии).

Когда английские войска вместе с союзниками высадились в Крыму, воюя с Россией на стороне Турции, Гальтон изобрел «алтископ», позволяющий смотреть из укрытия, не высовываясь (тип перископа). Его атлас «Метеорографика, или Метод нанесения погоды на карту» открыл важный метод метеорологии. Наряду с известными тогда циклонами он установил существование центров с высоким давлением воздуха (антициклонов), где воздушные потоки идут по часовой стрелке.

Увлекшись антропологией, Френсис Гальтон основал биометрию и биостатистику. Стал основоположником «психометрии», используя метод тестов и «типового портрета» для характеристик личности. Начал новую эру в криминалистике, создав дактилоскопию – учение о кожных узорах и отпечатках пальцев.

В книге «Наследственный гений, его законы и последствия» (1869) он доказывал, что таланты, психика, интеллект наследуются. Предположил: «Подобно тому как с помощью тщательного отбора нетрудно получить такую породу лошадей или собак, у которой быстрота бега представляла бы качество не случайное, а постоянное, или добиться какого-либо иного результата, в таком же роде, – точно так же было бы делом вполне осуществимым произвести высокодаровитую расу людей посредством разумных браков в течение нескольких поколений».

Идея заманчивая. Если благодаря искусственному отбору создано множество продуктивных пород скота и сортов растений, то почему бы таким способом не «облагородить» род человеческий?

Он основал евгенику, искусство улучшения рода человеческого. На эту тему писал, в частности, выдающийся советский генетик Н.К. Кольцов (за что был раскритикован). Принципы евгеники вошли в идеологию германского нацизма, утверждавшего преимущества арийской расы, предназначенной для создания сверхчеловека.

Первые крупные военные победы фашистов, казалось бы, подтвердили миф о высшей арийской расе. Сокрушительное поражение Третьего рейха от СССР показало: советский человек морально и духовно сильней «арийской белокурой бестии».

Впрочем, идея борьбы с наследственными дефектами имеет смысл и значение. На этом основана медицинская генетика. А вот с выведением улучшенных «пород» людей ситуация прямо противоположная.

Если бы гениальность зависела от врождённых качеств, то среди многочисленных потомков выдающихся людей непременно проявилась бы драгоценная россыпь талантов. Ничего подобного нет.

В детстве и юности гениальные люди обычно ничем не выделялись среди сверстников (редкое исключение – сэр Френсис Гальтон). А ведь наследственные качества должны проявляться с младенчества.

…В одной из книг я как-то написал, что гениями рождаются все, а негениями становятся. При случае спросил об этом утверждении специалиста по генетике человека А.А. Малиновского (сына выдающегося ученого и философа А.А. Богданова). Он поддержал эту мысль.

Человек становится личностью не по рождению, а в результате воспитания и обучения. То же – для высших животных, имеющих развитый головной мозг. В результате искусственного отбора можно получить продуктивные породы скота, скакунов, разновидности кошек и собак. Но их интеллектуальный потенциал не возрастает, а почти всегда снижается по сравнению с дикими родственниками.

Законы генетики оказались много сложнее, чем предполагал Гальтон.

У него троюродным братом был великий Чарлз Дарвин. Их общий дед Эразм Дарвин написал философскую поэму «Храм природы», где упомянул о естественном отборе. В роду Дарвинов было немало талантливых ученых.

«Наследственный гений»? Нет. По семейной традиции в детях воспитывали уважение к интеллектуальному творчеству, интерес к познанию природы. Это передал им Эразм Дарвин не биологически, в виде «генов гениальности», а воспитанием и образованием.

У близких родственников знаменитых личностей больше, чем у других, возможностей добиться успеха. Есть потомственные кузнецы, плотники, пекари, краснодеревщики, слесари, стеклодувы, так же как лётчики, моряки, чиновники… Значит ли это, что у них передаются по наследству какие-то особенные способности кузнецов, пекарей, слесарей, моряков, чиновников?

Михаил Ломоносов не имел дедом выдающегося мыслителя. Это не помешало ему стать величайшим ученым своего времени. А одаренный незаурядными умственными способностями Гальтон не стал великим ученым, подобно Чарлзу Дарвину (который в своей автобиографии отказал себе в каких-либо выдающихся способностях). Почему? Главная причина: Гальтон не вполне корректно работал с фактами.

Важное требование научного метода: надо отдавать приоритет фактам, которые не укладываются в рамки данной гипотезы или опровергают ее. Об этом забывают многие исследователи, увлеченные своими идеями. Наиболее выдающийся из них – Френсис Гальтон – так и не сделал великих научных открытий. Хотя его достижения заслуживают уважения.

Почему за последние десятилетия, когда ученых миллионы, крупных теоретических открытий нет? В технических науках они удивительны. Но в познании природы и человека ничего подобного нет. Скажем, расшифровка генетического кода или клонирование животных в теоретическом плане ничего особенного не дали.

Наука превратилась в отрасль интеллектуального производства. Для серьезных исследований необходимы сложное оборудование, затратные эксперименты и экспедиции. Если в обществе преобладает стремление к прибыли, максимальному и скорейшему обогащению, какой олигарх потратит свой капитал без надежды на доход в обозримом будущем?

И ещё. Ученый проходит долгий путь ученичества. Требуется следовать указаниям руководителей, учитывать мнения рецензентов и оппонентов. На работе поначалу приходится выполнять задания заказчиков и научных начальников. В годы, когда бурлит энергия и фантазия, молодой учёный имеет ограниченные возможности для смелого творчества.

В XIX столетии было иначе. Выдающиеся исследователи, у кого творческий путь или молодость пришлись на тот век, видели своей целью искание истины, познание природы, человека, общества. Это трудно, а то и невозможно совместить со стремлением сделать карьеру, обогащаться, а уж тем более угодить начальству или бизнесмену.

Свое величайшее достижение – учение о биосфере, области жизни на планете, – Вернадский создал по собственной инициативе как синтез комплекса наук, а не только минералогии, кристаллографии, геохимии, в которых он был специалистом.

Неужели интеллектуальный потенциал современных ученых резко снизился по сравнению с их предшественниками? Вряд ли. Есть немало интересных мыслителей, энтузиастов-оригиналов. Но их становится всё меньше, а проявить свои способности им всё труднее.

Есть еще одна особенность, присущая энтузиастам: выход за пределы собственной жизни, чувство единства с прошлым и будущим. Таким был, например, Джордано Бруно. Он пошёл на смерть мужественно, во имя чести, высокого чувства собственного достоинства. Знал, что «смерть в одном столетии дарует жизнь во всех веках грядущих!».

Николаю Кибальчичу было двадцать восемь лет, когда его в 1881 году приговорили к смертной казни за участие в покушении на жизнь царя. Перед смертью он не молил о пощаде, а создал «Проект воздухоплавательного прибора», став основоположником освоения космического пространства ракетной техникой. Он писал: «Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными-специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу Родине и человечеству».

Таковы пределы личности тех, кто способен на подвиг, великие свершения: Родина и человечество.

Духовное родство

Нет оснований полагать, будто Владимиру Вернадскому было «на роду написано» (то есть в личном геноме) иметь мужество и милосердие деда, интеллект и совестливость отца и ещё какие-то качества, слившиеся в его личности.

Существеннее влияет на жизненный путь судьба: обстоятельства, которые от нас не зависят. Скажем, время и место нашего рождения, впечатления детства, семья, неожиданные события. И все-таки каждый выстраивает жизнь по своему разумению, используя возможности, даруемые судьбой и преодолевая её препятствия.

На нас влияют не столько близкие родственники, сколько те, кто поразил наше воображение и вольно или невольно участвовал в нашем воспитании, образовании.

«В моём детстве, – свидетельствовал В.И. Вернадский, – огромное влияние на моё умственное развитие имели два человека: во-первых, мой отец… во-вторых, его двоюродный брат по моей бабушке… оригинальный, своеобразно образованный человек – Евграф Максимович Короленко (1810–1880)». Он служил офицером на Кавказе, заболел, вышел в отставку и увлёкся философскими изысканиями по склонности, а не по обязанности.

«Самолюбивый до крайности, остроумный и обидчивый, он в то же время был человеком глубокой доброты. Был человеком хорошо образованным, хотя образование сам себе добыл», – писал Вернадский.

Е.М. Короленко был знаком с трудами великих естествоиспытателей – Дарвина, Лайеля, Бюффона, Ламарка. Более всего волновали его проблемы, связанные с жизнью каждого человека и всего человечества. Он не признавал никаких авторитетов, до всего пытаясь дойти своим умом.

Он посещал Вернадских и в Харькове, и в Петербурге, участвовал в беседах и спорах, своими горячими речами и всем обликом привлекая пристальное внимание Владимира, любившего слушать разговоры взрослых.

Образ Евграфа Максимовича сохранился в воспоминаниях его племянника писателя В.Г. Короленко. Копна седых волос и белая борода обрамляли полнокровное нервное лицо Евграфа Максимовича с живыми, блестящими глазами. Декабристы его восхищали, а император-буржуа Наполеон III возмущал до глубины души.

Евграф был неуёмным спорщиком. В минуты возбуждения усы его топорщились, лицо краснело, глаза метали молнии, седая шевелюра лохматилась, а голос становился сбивчивым и невнятным. Окружающие начинали беспокоиться, как бы старика не хватил удар.

Критикуя государственный строй России, он оставался патриотом. Однажды кто-то рассказал историю о том, как в лондонском ресторане акробат-англичанин, оскорблённый одним из русских офицеров, устроил потасовку, сильно избив одного офицера, а другому оторвав ухо. Историю восприняли даже с некоторым ехидством.

Вдруг Короленко, побагровев, обрушился на весельчаков:

– Позвольте, господа! Как смеете вы радоваться позору русского военного мундира?! Стыдно!

Значительно позже Владимир Иванович будет примерно так же совмещать критику политического и государственного устройства России с горячим патриотизмом. В труднейшие для страны годы – в Гражданскую войну и последующую разруху – он останется на Родине, несмотря на предложения эмигрировать за рубеж.

Возможно, так произошло потому, что ещё в детстве, по примеру отца и Евграфа Максимовича, он понимал Родину не только как определённое государство. Она была для него родной природой и родным народом, всем тем, что, постоянно меняясь, существует сотни, тысячи лет.

Евграф Максимович публиковал статьи в «Экономическом указателе». Кроме политических и экономических тем, его глубоко интересовали жизнь природы, смысл бытия человека и всего рода человеческого. Названия его трудов: «Доисторическое человечество как деятель цивилизации, опыт естественной истории человечества»; «Теория зарождения и жизни человеческого общества. Историко-философский трактат»; «Против равенства людей по рождению».

Среди глав этих сочинений: «Земля есть живой организм», «Поцелуй, его происхождение и значение», «Перемещение материалов Земли», «Бог естествоиспытателя». Он верил в гигантские возможности разума и труда: «Человек, находясь на Земле, придает ей искусственным образом силы, которые она не имеет вследствие одних лишь естественных законов: может быть, он увеличит или уменьшит скорость её вращения или будет противодействовать предполагаемому астрономами стремлению планеты упасть на Солнце».

Способность видеть необычное в обычном, удивляться и сознавать ограниченность своих знаний – качества, необходимые настоящему исследователю природы, – приобрел Владимир Вернадский в немалой степени благодаря Е.М. Короленко.

И еще одно качество: умение сомневаться, не поддаваться влиянию авторитетов и общепринятых истин. Евграф Максимович мог с одинаковой страстью оспаривать выводы Дарвина о происхождении человека и начисто отрицать религиозные догматы.

Научиться читать, по его мнению, вовсе не так легко, как кажется, а образование подчас более «способствует оглуплению человека, чем его поумнению: чрезвычайно вредно должно действовать на умственное развитие человека чтение без критики».

Вот некоторые высказывания Е.М. Короленко из его рукописей.

«Мысль немыслима без материи, материя немыслима без мысли».

«Если мысль порождается материей в земных существах, то почему в космических веществах общей жизни миров материя не может порождаться мыслью?»

«Весь органический мир Земли работает над перемещением материалов неорганического мира. В этой общей работе участвует всё живое, переходящее через все три царства природы – растительное, протистов и животных. Громадны результаты работ, происходящих в лабораториях организмов первых двух царств, где перемещение вещества совершается посредством питания бесчисленного множества организмов во время их жизни и разложения после их смерти. Но в особенности деятельное участие принимает в этом перемещении неорганических веществ животный мир, начиная с самых мельчайших микроскопических существ до человека включительно».

Как тут не вспомнить Вернадского, создателя учения о геохимической работе живого вещества! Конечно, нет прямой связи между его научными обобщениями и рассуждениями Евграфа Максимовича. Но ведь зерно прорастает не сразу. Только когда проклюнется росток, можно будет гадать, какими путями было занесено зерно…

Идеи Евграфа Короленко возбуждали воображение его юного друга. А детские впечатления долговечны. Они могут сохраняться неявно. И когда Владимир Вернадский обдумывал строение и активную жизнь земной коры, он бессознательно мог сопоставлять Землю с живым организмом, как некогда в детстве. Художественный образ превращался в научную аналогию.

«Земля растёт и совершенствуется вместе с человеком… – писал Е.М. Короленко. – Море очистится под руками человека. Бесплодные части Азии и Африки затонут, а такие страны, как Италия, выступят из морей, горы понизятся и дадут как бы новые страны, более тёплые и плодородные». «Человек, находясь на Земле, придаёт ей искусственным образом силы, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов».

Подобные взгляды на разумную перестройку планеты предвосхищают мысли В.И. Вернадского о космической роли человека и сфере разума. Случайно ли это?

Была у Евграфа Максимовича заветная мечта: постичь гармонию Мироздания. Понимая ограниченность рассудка, он обращался к музыке, брался за скрипку.

Мечта его, воплощаясь в жизни, имела не тот результат, к которому он стремился. Играл на скрипке он неплохо. Но его упражнения порядком надоедали окружающим. Чтобы не досаждать им, он уходил в дальнее помещение и там отдавался во власть музыкальной гармонии.

Настраивая скрипку, он думал: «Не так ли происходит в природе? Человек не оставляет её в покое, вмешивается в её жизнь, пытается управлять её процессами. Человек искусственным образом придает Земле те силы и свойства, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов. Безмерны возможности человека разумного. Он способен осушать морское дно, обнажая плодородные земли, и затоплять бесплодные части Азии и Африки; он, если нужно, выровняет горы и спрямит реки».

Как с улыбкой вспомнит потом Владимир Иванович, появились у Евграфа Максимовича молчаливые слушатели – мышки. Они замирали, поблёскивая глазками и пошевеливая усиками…

Этот неуёмный фантазер и мыслитель вряд ли догадывался, что суждена ему роль сеятеля, бросающего семена в благодатную почву. Его мысли и некоторые афоризмы могли заметно подействовать на Владимира Вернадского, ясно выражая то, что он сам неявно ощущал.

Например: «Трус не может быть нравственным человеком».

Впрочем, верные поучения, советы, мудрые мысли сами по себе не могут сделать человека честнее или умнее. Необходимы эмоциональное подкрепление и жизненные примеры, достойные подражания.

Беседы с дядей и его личность оставили глубокий след в душе Вернадского. Через шесть лет после смерти Е.М. Короленко он вспомнил о нем в своём письме жене: «Мне иногда кажется, что не только за себя, но и за него я должен работать, что не только моя, но и его жизнь останется даром прожитой, если я ничего не сделаю».

…В обиходе принято говорить о «родной кровинушке», «кровном родстве», связывающем ребёнка с родителями. Таковы традиции племенных и родовых отношений, ставшие предрассудками. А при власти денег, капитала всё изменилось радикально. Например, относительно велико число тяжких преступлений именно среди близких родственников.

Разве «голос крови» характерен для зверей? Достаточно вспомнить рассказ Льва Толстого о дружбе льва и собачонки или некоторые труды Чарлза Дарвина, не говоря уже об учёных и популяризаторах, описывающих духовную жизнь животных.

Обезьяна может нежно ухаживать за котёнком; утка – выращивать цыплят, а синица – выкармливать кукушонка, который втрое больше её. А вот медведь убивает и съедает своих медвежат; нередко животные в неволе отказываются кормить своих детёнышей…

Природа не стала наделять животных инстинктом «кровной любви до смерти», отдав предпочтение принципу воспитания и заботы о детёныше. Как только он становится взрослым, родители его не опекают, а то и прогоняют из семьи.

Для людей наиболее существенно духовное, а не кровное родство. По этой причине Владимир Иванович писал о влиянии на него отца и двоюродного дяди, а не матери Анны Петровны. Она умела рукодельничать и прекрасно пела, была властной и вспыльчивой, с сильным характером, однако на духовное развитие сына не оказала заметного влияния.

Этого нельзя сказать о первой жене его отца – Марии Николаевне, урождённой Шигаевой, хотя она умерла за три года до рождения Владимира. Он знал о ней с детства отчасти потому, что любил её сына и своего сводного брата Николая, но более всего по причине духовного – самого сильного! – родства с ней.

Мария Николаевна (1831–1860) была первой русской женщиной-экономистом, успешно занималась журналистикой, оставила ряд интересных публицистических и научно-художественных произведений.

Родилась она в Петербурге, в богатой дворянской семье, получила хорошее домашнее образование. Вышла замуж за Ивана Вернадского в 1850 году и всерьёз заинтересовалась его профессиональными занятиями, хотя сама воспитывала сына Николая (в обеспеченных семьях того времени так случалось редко).

Это по её совету Иван Васильевич основал «Экономический указатель». Обременённый служебными обязанностями, он вряд ли вытянул бы тяжёлую журнальную лямку без помощи жены. А при её участии издание стало интереснее, привлекая не только узких специалистов.

Мария Николаевна умело и доходчиво, порой в форме притч, сказок, занятных историй, рассказывала о законах жизни общества и экономических отношениях, о положении женщин и о многом другом. Известный критик Н.В. Стасов признавал, что она одарена «истинно глубоким, независимым умом», а её произведения имели «громадное распространение и влияние».

«Дайте свободу труду, – писала она, – предоставьте свободу выбора труда; перестаньте образовывать, а дайте возможность образоваться, и, наверное, будет лучше. Тогда, может быть, и у нас будут хорошие специалисты. Все насильственное – ложное, а добро и польза могут быть только в истине».

Первая русская женщина-экономист Мария Вернадская провозглашала: «Все люди связаны друг с другом взаимными интересами и потребностями». «Человек не создан для одиночества». «Труд для того, чтобы быть производительным и полезным, должен быть свободен». Это был призыв к свободе личности и равенству граждан, к раскрепощению крестьян.

В её взглядах усматривается влияние идей и знаний мужа. Иначе не могло быть. Существенно другое: она быстро освоила ремесло журналиста и обрела немалые познания в разных науках. Перевела с французского, немецкого и английского языков ряд популярных и специальных работ, в частности «Начала финансов» И. Гарнье. Одной из первых в России она писала о женском труде, вызвав большой общественный резонанс. Интересны её мысли о воспитании детей, о важности политэкономии для нравственности.

Она справедливо утверждала: потребности бывают «материальные, без удовлетворения которых нельзя существовать, и нематериальные, без удовлетворения которых нельзя жить по-человечески».

Мария Николаевна писала о силе фантазии людей, создавшей русалок и нимф, домовых и леших, эльфов и гномов. Но в тысячу раз чудеснее мир, открываемый научными знаниями:

«Благодетельный гений – наука!.. Она пробуждает нас от тягостной дремоты, раскрывает перед нами таинства природы и учит извлекать из них пользу. Всюду мы видим ее благодетельное влияние…

По мановению ее могучего жезла разверзается земля и отдает нам свои сокровища, драгоценные металлы, камни, предметы роскоши и предметы необходимости. Дно морей отдает нам свои перлы и кораллы, без парусов и весел беззаботно мы пускаемся в море; без лошадей ездим по земле; с быстротой желания можем мы передать наши мысли почти из края в край земли; слово смертного человека мы можем сделать навсегда бессмертным!»

Бессмертие слов и мыслей Марии Вернадской воспринял Владимир в детстве. Ведь она писала и для детей, а он любил были и небылицы, пробуждающие мысль и воображение.

Странно: её давно уже нет, а она словно рассказывает ему истории, задаёт неожиданные вопросы, разъясняет сложные вещи, учит добру, пробуждает ненасытную жажду знаний…

Так уж вышло, что узы духовного родства связывали Владимира с Марией Николаевной прочнее, чем с родной матерью.

Год рождения

Какой была Европа в те годы, когда появился в общем-то обычный ребенок Владимир Вернадский?

Капиталистические отношения вторгались в феодальную систему Российской империи. Как писал Евгений Баратынский:

Век шествует путем своим железным.

В сердцах корысть и общая мечта

Час от часу насущным и полезным

Отчетливей, бесстыдней занята…

Военное и политическое главенство России в Европе было неоспоримым после победы над Наполеоном и парада русских войск в Париже. Начали обретать мировую славу русская литература и наука.

…Давно угасшие дни, давно прошедшие жизни. Не было автомобилей, самолётов, кинотеатров, радио. Но существовали железные дороги, строился Суэцкий канал, горели на улицах фонари (газовые), на фабриках и заводах появилась сложная техника, а с нею – инженеры, механики, рабочие.

Техника давала возможность людям перестраивать природу Земли и незаметно меняла их быт, привычки, стремления, чувства и мысли. Она помогала банкирам и предпринимателям всё на свете переводить в деньги, получая прибыль.

Вот несколько зарисовок тогдашней жизни.

Париж. Бал у принцессы Матильды. Особняк ярко освещен. У входа – страж со средневековой алебардой. Приглашены знаменитости и знать. Среди гостей – писатели братья Гонкур. Они отмечают в своем дневнике:

«Прямо против нас, загораживая входную дверь, группа мужчин, изукрашенных нашлёпками, орденскими лентами, а перед ними – чудовищная фигура с самым плоским, самым низменным, самым страшным лицом, словно лягушечьей мордой: глаза в красных прожилках, веки, похожие на раковины, рот, напоминающий прорезь в копилке, притом же слюнявый, – настоящий сатир царства золота. Это Ротшильд».

Месяц спустя те же писатели познакомились с Иваном Тургеневым, обладателем, по их выражению, изысканного таланта.

«Это очаровательный колосс, нежный беловолосый великан… Он красив какой-то почтенной красотой, величаво красив… Скромный, растроганный овацией, он рассказывает нам о русской литературе, которая вся, от театра до романа, идёт по пути реалистического исследования жизни. Русская публика большая любительница журналов».

Такова середина XIX века: прекрасные великаны в литературе, искусстве, науке – и уродливые карлики, машины для добывания денег; одновременное существование единовластных царей и революционеров-анархистов, отрицающих любые формы власти; кутил и отшельников, безграмотных миллионеров и мудрых бедняков, непризнанных гениев и торжествующих бездарностей.

Начиналась эпоха великих перемен. О ней определенно было сказано в «Манифесте коммунистической партии». Набирал силу капитализм, а с ним пролетариат, грозящий взорвать изнутри систему, его породившую.

О России тех лет принято судить по великим произведениям русской литературы. Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой… Читая о русских крестьянах, можно было подумать, что типичный мужик – существо противоречивое и терпеливое: богомолец и пьяница, добряк и буян, голубоглазый увалень с русой бородой, трудолюбивый и хитроватый, добродушный, верующий в Бога и царя, покорный хозяину.

Статистика поддерживала такую характеристику: совершалось мало преступлений среди крестьян, а вот о притеснении крепостных и даже зверствах над ними известия поступали. Оставалось только удивляться долготерпению народа, граничащему с полным равнодушием и дикостью.

Реальное положение было иным. В 1861–1862 годах произошло 1172 случая крестьянских волнений, охвативших 2609 селений. Для подавления многих бунтов приходилось прибегать к помощи воинских частей.

Статистические отчеты, в целом выполняемые добросовестно, имели одну особенность: по приказу царя искажались данные о причинах смерти многих помещиков (касается это, между прочим, и гибели отца Ф.М. Достоевского). В документах регистрировались апоплексические удары, тогда как крестьяне часто устраивали над помещиками самосуд.

При круговой поруке и сплоченности сельских общин отыскать виновника убийства было невозможно. Во избежание разговоров о классовой борьбе в России скрывалось истинное положение дел. То, о чём боялись говорить, выходило на поверхность. Брожение шло во всех кругах общества. Среди дворян находились сторонники идей анархизма, социализма и коммунизма.

Российская империя, словно пёстрое лоскутное одеяло, соединяла сотни народов, национальностей и даже несколько недавно ещё самостоятельных государств.

В 1863 году небольшие, трудноуловимые отряды инсургентов (так тогда называли партизан) поначалу успешно действовали в Польше и Литве. Восставших было шесть – восемь тысяч человек. Им противостояла двухсоттысячная армия и военная диктатура. Сопротивление партизан не было сломлено до тех пор, пока не удалось лишить их поддержки населения.

16 апреля 1866 года Дмитрий Каракозов, дворянин, стрелял в царя. Покушение не удалось (помешал крестьянин Комиссаров). Торжественные молебны и «всенародное ликование» не могли скрыть главного: назревают внутригосударственные катастрофы.

Но был глубокий пласт общественной жизни, далекий от политических дрязг, волнений, убийств. Начался стремительный рост научных исследований, главным образом в естествознании (биологии, геологии, географии, антропологии), а также в химии, физике, математике.

1862–1864 годы были, по выражению историка науки М. Джуа, «вулканическими» для химии. Шли горячие споры о строении атомов и молекул. Лотар Мейер в 1864 году составил таблицу химических элементов. Пять лет спустя Менделеев ясно выявил периодический характер повторения свойств веществ в зависимости от их атомных весов.

Мысль ученых проникала в глубины материи, тогда еще недоступные наблюдению с помощью приборов.

Поэты упрекали ученых в рассудочности, не желая мириться с успехами развивающегося капитализма. Евгений Баратынский отметил:

Пока человек естества не пытал

Горнилом, весами и мерой,

Но детски вещаньям природы внимал,

Ловил ее знаменья с верой;

Покуда природу любил он, она

Любовью ему отвечала…

Но, чувство презрев, он доверил уму,

Вдался в суету изысканий…

И сердце природы закрылось ему,

И нет на земле прорицаний.

Постигнуть умом бессмертную и безграничную Природу! Поэту это казалось путем, ведущим в дебри сухих формул и цифр.

Да, есть учёные, засушивающие всё, к чему они прикоснутся, не любящие и не понимающие природу, озабоченные личными интересами.

Однако научные открытия совершают люди необычайной проницательности и силы ума, воли, вдохновения. Наука для них – творчество, требующее напряжения духовных и умственных сил.

В год рождения В.И. Вернадского немецкий химик Август Кекуле открыл строение сложных химических соединений, молекулы которых образуют замкнутые геометрические фигуры.

Он в своей небольшой лаборатории писал учебник органической химии. Устал, повернул кресло к камину, задремал и во сне увидел атомы: они мелькали, сплетались и рассыпались. Подобные картины воображал он и наяву. Но сейчас среди групп атомов, образующих молекулы, появились длинные нити. Они часто сближались и свёртывались, напоминая змей. Вдруг одна из них вцепилась в собственный хвост…

Кекуле пробудился и остаток ночи посвятил обдумыванию гипотезы, явившейся во сне.

Если бы подобный случай произошел с поэтом, то вещий сон был бы истолкован как посещение музы, порыв вдохновения. Ученый описал процесс рождения гипотезы деловито, спокойно, без ссылок на чудеса.

Многие представители науки фантазиям поэтов противопоставляли перечни сведений о реальных объектах. Не фантазировать, а собирать факты! Учёным – твердые знания, поэтам – легкокрылые мечтания.

Крупные мыслители были иного мнения. Собирание и заучивание фактов они признавали первичной работой. В 1863 году вышла книга английского ученого Д. Пэджа «Философия геологии». Там было сказано: «Собирание фактов при отсутствии стремления связать их становится делом не более полезным, чем собирание мусора, само же исследование становится сбивчивым и скучным, если не согрето надеждой, что будет наконец внесен закон и порядок».

Впрочем, собирание фактов – работа важная. Она облегчается труд того, кто осмыслит их и откроет научный закон.

Переводил книгу Пэджа на русский язык молодой офицер, закончивший Пажеский корпус (откуда был в свое время отчислен Баратынский), – Пётр Кропоткин. Он проводил в Восточной и Центральной Сибири геологические и географические исследования, вошедшие в золотой фонд мировой науки.

В 1863 году он открыл вулканическую область вдали от морского побережья (в Маньчжурии), что опровергало принятые представления о непременной связи вулканизма с морем. Собирая множество фактов, Кропоткин стремился постичь природу.

«Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, – писал он, – не забудет этого блаженного мгновения. Он будет жаждать повторения. Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногих, тогда как оно всем могло быть доступно в той или другой мере, если бы знание и досуг были достоянием всех».

Едва ли не первым в мире он заговорил об ответственности ученых перед обществом. По его словам, самое возвышенное научное творчество аморально, если не направлено на благо человечества.

Ученый работает не по принципу разумной машины: надо только подключить питание и нажимать нужные кнопки. Для научного творчества (и это хорошо понимал Кропоткин) необходимо моральное удовлетворение, духовный стимул, стремление к высоким идеалам. Любая ограниченность в мыслях сказывается на творчестве. «Гений и злодейство – две вещи несовместные», равно как гений и несвобода.

…В 1863 году в «Современнике» вышел замечательный «Проект» Козьмы Пруткова, позже существенно улучшенный и озаглавленный «Проект: о введении единомыслия в России». Строки его (во второй редакции) помогут нам – в зеркале сатиры – понять, против чего и за какие идеалы гласно боролась русская интеллигенция в середине XIX века.

У Козьмы Пруткова вполне определённые понятия о порядке. Прежде всего: «Разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверия начальства?!»

Предлагалось учредить официальное издание, «которое давало бы руководительные взгляды на каждый предмет. Этот правительственный орган, будучи поддержан достаточным, полицейским и административным, содействием властей, был бы для общественного мнения необходимою и надежною звездою, маяком, вехою.

Пагубная наклонность человеческого разума обсуждать все происходящее на земном круге была бы обуздана… Установилось бы одно господствующее мнение по всем событиям и вопросам. Всем редакторам частных печатных органов остается только повторять и развивать руководящие статьи, а всем начальствующим чиновникам полагается выявлять тех, кто не получает официального органа и… отнюдь не повышать их ни в должности, ни в чине и не удостаивать ни наград, ни командировок».

«Проект» утверждал необходимость свободы мысли, мнений, открытых споров. Его появление в печати показывало, насколько сильна тяга либеральной интеллигенции к обновлению России и как ослабли цензурные преграды. И если профессор Иван Васильевич Вернадский только в частных беседах критиковал самодержавие и доказывал пользу конституции, равенства граждан и свободы печати, то сын его сможет в начале следующего века открыто высказывать свое мнение, выступая против произвола властей и подавления свобод.

…Таковы были некоторые особенности «духовной атмосферы», в которой начинал жизнь Владимир Вернадский. Она сказывалась на его характере, складе ума, мировоззрении.

Каждый человек впитывает в себя воздух эпохи. Личность формируется под влиянием семьи и близких, услышанных разговоров, случайных событий и многого другого. Хотя не каждому суждено мыслить самостоятельно, искать новое и находить свой путь в мире.

Глава 2. Детство, отрочество, юность

Я не считаю, что раннее развитие особенно необходимо; человек может много приобрести после школьного учения, но основания и знаний, и всего умственного быта складывается в юности.

_{Александр Герцен}

История крупинки соли

12 марта 1863 года в Петербурге, на Миллионной улице, в семье профессора Вернадского родился сын. Назвали его Владимиром.

О первом десятилетии его жизни известно только из его собственных воспоминаний. Никто не приглядывался к нему с пристрастием. Он не был вундеркиндом, умиляющим и удивляющим своей похожестью на маленького игрушечного взрослого.

Его воспоминания детства отрывочны: картинки жизни, почти не связанные между собой. Первые пять лет он провёл в Петербурге (с летними выездами на дачу).

В 1868 году во время выступления на заседании Политико-экономического комитета Вольного экономического общества с Иваном Васильевичем Вернадским случился удар (инсульт, кровоизлияние в левом полушарии мозга, нарушивший речевую функцию). Врачи рекомендовали ему отдохнуть от научной работы и уехать на юг.

«Удар, приключившийся с отцом, – писал Владимир Иванович, – совершенно разбил его жизнь, и я никогда не видел его вполне здоровым. Это, очевидно, имело большое влияние на всю мою будущность».

Семья переехала в Харьков. Лето провели в деревне Старое Пластиково, в имении покойной Марии Николаевны Вернадской (Шигаевой).

Пятилетний Володя, привыкший к четким петербургским проспектам и каналам, зарешеченным деревьям, огороженным дачным участкам, утром вышел на залитую солнцем веранду старого помещичьего дома, спустился, держась за высокие перила, по скрипучим ступенькам крыльца, сделал несколько шагов…

Он впервые остался один на один с обступившими его высокими травами, усыпанными яркими цветами, с маячившими вдали вершинами деревьев, с ясным небом, порхающими бабочками и стрекозами, гудящими жуками и пчелами. Огромный, суетливый, прекрасный мир поразил его. Мальчик ощутил себя затерянным среди непролазных трав и могучих деревьев.

Володя полюбил прогулки и с братом Николаем, гимназистом, собиравшим гербарий и рисовавшим цветы. От слов Николая цветы словно преображались: у них появлялись имена, как у людей. Запомнился Володе темно-розовый крупный цветок с пятью лепестками. У него было смешное и милое имя: куколь… (Через семьдесят лет Владимир Иванович вспомнит Старое Пластиково, рисующего брата и лучистый цветок – куколь.)

Казалось, нет ничего лучше – изо дня в день ходить среди трав, цветов и деревьев. Мать говорила, что ей здесь не нравится, а сын не мог этого понять.

Однажды мать с няней Александрой Семеновной разбирала старые сундуки, доставая наряды прабабушек: сарафаны и кокошники, туфли с серебряными пряжками, расшитые накидки. Все это появлялось как по волшебству – совсем необычное, невиданное прежде, откуда-то из далекого далека, которое называют «прошлое». Оно было здесь, рядом, радовало глаз узорами и яркими красками.

Тогда же с немалым трудом принялся читать пятилетний Володя объемистую книгу – историю России, написанную Татищевым. Цари, бояре, служилые люди – все, о ком шла речь, тоже становились близкими, живыми, живущими теперь, подобно чудесно возникающим из сундука старинным нарядам…

Любовь к истории, прежде всего к истории России и славян, Владимир Вернадский сохранил на всю жизнь.

Еще одно воспоминание. Просторная гостиная, где стоят и сидят мужчины и женщины. Мать запевает глубоким сильным голосом. Негромко и звучно подхватывает хор. Народная украинская песня заполняет помещение и уносит с собой Володю, сидящего в углу комнаты как будто бы спокойно, не выдавая своего сильного – до слез – волнения.

Он рос замкнутым ребенком.

«Жизнь в Харькове, где отец был управляющим Конторой государственного банка, – вспоминал Владимир Иванович, – представлялась мне в то время одной из самых лучших жизней, какие возможно желать. Жили мы хорошо, богато. Все наши желания – детей – исполнялись очень скоро и даже слишком. Никаких неприятностей нам испытывать не пришлось. Самыми светлыми минутами представляются мне в это время книги и те мысли, какие ими вызывались, и разговоры с отцом и моим двоюродным дядей Е.М. Короленко. Помнится также сильное влияние, дружба с моим старшим братом».

В библиотеке отца книг было много. Чем больше узнавал из них Володя о далеких странах и опасных путешествиях, о богах и героях Древней Греции, о войнах, об устройстве фабрик, о старых обычаях, о названиях и расположениях звезд – обо всем решительно, – тем больше хотелось узнавать. Чтение открывало безграничный духовный мир идей и образов.

Наибольшее впечатление оставляли географические сочинения. Увлекали даже подробные и сухие описания рек и озер, долин и горных хребтов, растений и животных. Отчетливо представлялось бурное море и высокие валы, покрытые пеной, обступающие парусник, подобно живым, изменчивым и грозным горам.

Нравилось читать стихи и рассказы. Некоторые из них кончались печально, вызывая острую жалость и горечь. Мучило бессилие что-либо изменить, спасти гибнущих, помочь страдающим. Одни лишь излишние огорчения! Этого Володя терпеть не мог. И взял за обыкновение прежде заглядывать в конец рассказа; если финал был печален – прекращал чтение.

Эта привычка осталась у него навсегда.

В семье почтенного профессора – с прислугой и няней – так просто стать избалованным ребенком! Две сестры-близнецы (на год младше его) Ольга и Екатерина, проказливые, смешливые и бойкие, не дружили с Владимиром. Он резко отличался от них: спокойный, пухленький, медлительный, охотно улыбающийся, но редко хохочущий. Порой и он позволял себе покрикивать на прислугу. Няня мягко ему выговаривала:

– Теперь-то уж нет крепостных и нет бар, теперь все – люди.

От этих слов мальчику становилось стыдно. Он быстро отвык от капризов. На сестер никакие выговоры не действовали, и это еще более отдаляло его от них.

Отчужденность от родных сестер сказывалась на его отношениях с матерью. Она не любила напоминаний о первой жене мужа. А тут, как нарочно, приходилось жить летом в имении Шигаевых, попадались на глаза книги Марии Николаевны, а в семье жил замкнуто пасынок Николай.

В родной семье Владимир чувствовал себя немножко чужим. Будто он больше принадлежал прежней семье отца, чем нынешней. Нравилось ему читать статьи Марии Николаевны. Сводного брата он горячо полюбил. Поражали его обширные знания, рисунки, стихи. Удивляли названия водевилей, которые писал Николай: «Ужасный человек, или Жена не потрафила!» Или: «Венец всему делу конец».

Николай всей душой привязался к Володе. Посмеивался:

– Ах ты, румяненький поросеночек! Так бы и съел тебя со сметаной и хренком.

Владимиру он посвятил эпиграмму, назвав ее «Другу» и поставив дату: «Сентябрь, 1870»:

На свете много есть друзей,

Покрытых лестью мишуры,

Владимир мой, душе твоей

Не знать, что значит: обмани.

Четверостишие оказалось пророческим.

Николай поступил в Петербургский университет. Во время подготовки к вступительным экзаменам и позже, в летние каникулы, часто бывал в доме Вернадских друг Николая Левинсон. Он нравился Владимиру своим живым горячим интересом ко всему окружающему. От него впервые услышал Владимир о герое итальянской освободительной войны легендарном Гарибальди. Левинсон страстно любил Италию, хорошо знал несколько языков и пользовался уважением Ивана Васильевича.

Став студентом, Николай по-прежнему подолгу беседовал с Владимиром, разговаривая с ним, как с другом. И однажды прочитал свое стихотворение, начинающееся с вопроса: «Что такое жизнь наша?»

Говорят, в ней много правды,

Много счастья и любви;

Говорят, что все неправда,

Счастья нет, а смерти жди.

Оно тоже оказалось пророческим. В 1874 году Николай Вернадский заболел туберкулезом почек и через три месяца умер.

Неотвратимая, несправедливая, ужасная смерть брата потрясла Володю. Белое тонкое лицо мертвого Коли, с впалыми щеками и каменной неподвижностью, врезалось в память.

Во сне старший брат приходил к младшему, говорил с ним, звал куда-то. Страшны были и первые мгновения после пробуждения: ведь Николая отпели в церкви и, заколотив гроб, закопали в землю. Его нет, не будет больше никогда, но во сне он является вновь и вновь, будто тоскует без Володи и хочет взять его к себе.

Может быть, это и есть его бессмертная душа, которая, как объясняла няня, витает ныне и во веки веков в небесах? Но почему тогда Володя видит его не среди облаков и ангелов, а возле себя, одновременно живым и мертвым, исчезнувшим и существующим?

Вопросы оставались без ответа. Владимир – маленький гимназист с глубокой и скрытой от всех жизнью – ни с кем не делился своими сомнениями и переживаниями. Он пытался во всем разобраться сам. И очень боялся ночных появлений умершего Коли.

Перед сном Володя сильно волновался. Сдерживая себя, повторял: «Пожалуйста, Коля, не приходи». И просьба подействовала: Николай перестал являться в сновидениях.

Владимир жалел отца, который был в отчаянии. Они еще больше сблизились. Несчастья делают нас мудрее; заставляют задуматься о добре и зле, о радости и горе, о жизни и смерти. Подобные мысли впервые стали приходить к Владимиру после смерти брата.

В чем смысл жизни, если тебе суждено исчезнуть навсегда? Почему люди ссорятся, так недружно живут, воюют между собой? И без того каждый из нас покинет этот мир, землю и солнце.

А если душа бессмертна? Если человек только становится иным, невидимым для живущих? Сколько тогда вокруг таких душ всех, кто жил прежде нас, продолжая оставаться среди живущих! И мы ответственны перед ними, как будут ответственны за нас те, кто придет нам на смену.

Но зачем все люди на Земле – и прошлые и будущие? Зачем они живут и умирают, если обладают бессмертными душами? И куда деваются души животных, которые, безусловно, существуют тоже?..

От этих вопросов голова шла кругом. Возможно, взрослые знают на них ответы. Не потому ли взрослые так не похожи на детей. Но почему тогда столь безутешен и беспомощен отец после смерти Николая? Значит, и отец, которого все считают умным, не имеет ответа на вопросы о жизни?

Владимир был не из тех, кто мирится со своими слабостями и умеет забывать мучительные детские сомнения. Много раз за свою долгую жизнь он задумывался о смысле бытия каждого человека и всего человечества. В конце концов он придёт к идее создания на Земле и в космосе области господства разума – ноосферы.

Об этом – позже. Сейчас обратим внимание на то, что на путь к своим научным исследованиям Владимир Вернадский, сам того не сознавая, стал ещё в отрочестве, когда отец подарил ему книжечку в темном кожаном переплете: «История крупинки соли» (1871).

Казалось бы, что может быть интересного в таком привычном белом веществе? Автор понимал это: «Несмотря на то что крупинка соли имеет, по-видимому, такое ничтожное значение, мы взяли на себя труд написать её историю».

Кристаллическая поваренная соль покоится глубоко в земле, а рождена в незапамятные времена. Но она не остается в покое. Вода вымывает ее из глубин. На земной поверхности растворяют соль дождевые и речные воды. Человек добывает соль, пробивая глубокие шахты или нарочно растворяя её, а рассолы выпаривая под солнцем.

Далее начинаются и вовсе чудесные превращения природных солей. Глазирование посуды, получение сернокислого натра, соляной кислоты, щелока. Соль начинает странствовать с караванами купцов из страны в страну, через пустыни и леса, кочевать по базарам, переходить из рук в руки. В бочках, набитых рыбой, пересекает она моря; в кадках с капустой и огурцами хранится в подвалах. О ней слагают были и небылицы, из-за нее буйствуют народные бунты, она благодетельствует и разоряет людей.

А после тысяч превращений возвращается крупица соли в море. И там, на дне лагуны, вновь рождается из воды белыми кристаллами, погружается в землю и под падающими сверху осадками замирает в глубине до той поры, когда доведется ей снова начать свой путь чудесных превращений…

В истории крупицы соли было что-то похожее на жизнь человека.

Каждому из нас суждено появиться на свет, пройти свой жизненный путь и растаять в окружающем мире. Есть ли у крупицы соли душа? Вряд ли. А может быть, душа человеческая, словно соль, проходит бесчисленное множество превращений и вновь возвращается на круги своя?

От этих мыслей не меньше становилось загадок, а больше. Впору было отчаяться. Да и есть ли вообще разгадка тайн жизни и смерти?

Оставалась все-таки надежда. В вихре мыслей вдруг открывались какие-то яркие просветы, глубины, пока еще недоступные. Значит, надо не терять надежды, надо верить и искать.

Он был один в огромном и непонятном мире. И ему предстояло открывать этот мир и себя в нем. Никто не мог ему помочь. Жизнь каждого из нас – неповторимое событие во всей Вселенной. Каждый сам в ответе за свою жизнь и за весь мир вокруг.

Конечно, возле него были люди – родные, знакомые, товарищи-гимназисты. Но разве можно кому-нибудь поведать свои переживания? Нет! Для самого себя в них так много загадочного, звучащего, как музыка, и пропадающего в тот миг, когда начинаешь подыскивать нужные фразы.

Ему впервые открылся путь поисков – бесконечный туманный путь, такой неясный, когда стоишь в самом его начале!

Тогда же, читая сочинения Марии Николаевны, поверил он в великое волшебство науки, о которой так много сказано восторженных слов и которая оборачивается в гимназии докучливой и сварливой старухой. Нет, наука вечно молодая волшебница и способна помочь в поисках истины.

Плоды просвещения

Американский писатель Амброз Бирс отметил: образование «мудрому открывает, а от глупого скрывает недостаточность его знаний».

Культура мышления определяется осознанием своего незнания, умением сомневаться и самобытностью ума, а не запоминанием обильных сведений.

Гимназист Владимир Вернадский не радовал родителей отличной успеваемостью. (Многие великие люди учились, как известно, не лучше.) Это казалось им странным. Сын много читал, часами просиживая за письменным столом. В отличие от сестёр был трудолюбивым, усидчивым, серьезным.

Как признался Владимир Иванович: «И действительно, я сидел над книгами, точно готовясь учиться, а фантазия моя в это время летала бог знает где, или я читал то, что не надо».

Преподаватели фантазёров не поощряли, считая главной своей обязанностью вколачивать в головы гимназистов даты исторических событий, грамматические правила, слова древнегреческого языка и прочие сведения такого рода. Из детей старались сделать, как повелось ныне, запоминающие машины. Гимназия вырабатывала «стандартные детали» для государственного аппарата державы.

А тем, кому приходилось запоминать массу ненужных слов и цифр, предстояло стать писателями, инженерами, учеными. Им суждена была сложная судьба, предстояло трудиться и разбираться в ежедневных головоломках, на которые так щедра жизнь.

Но, как говорится, нет худа без добра. Зубрежка развивала память, а знание древних языков помогало узнавать живые иностранные языки.

Действие равно противодействию: чем более отдаляла гимназия Владимира от живой жизни, тем радостнее были его встречи с природой, тем острее воспринимал он красоту полей, холмов, гор.

«В детстве я обладал, – вспоминал он позже, – некоторой способностью довольно тонко наблюдать явления окружающей природы; я помню, какие сильные впечатления производили на меня различные оттенки цветов и блески. Я помню мои старания различить разные шумы; мальчуганом меня преследовала мысль воспользоваться слухом для большего познания явлений. Я мечтал придумать инструмент, который бы по данному шуму определял то явление, которое его производит, и те тела, какие при этом принимают участие».

Ему нравились летние семейные поездки в Пластиково, Полтаву. Запомнились дальние путешествия: в 1873 году – Вена, Венеция, Прага, Дрезден; через год – Италия. Он был потрясен красотой заснеженных альпийских вершин, отвесных круч и ледяных языков, сползающих в зеленые долины. Здесь он вспомнил дедушку, славный суворовский поход и ощутил прилив радости и гордости. Если потребуется, и он пройдет тот же путь!

…После смерти брата Николая закончилось счастливое, беззаботное харьковское существование. В 1876 году семья переехала в столицу. Владимир Вернадский поступил в третий класс 1-й Петербургской классической гимназии. Она была одной из лучших в России.

Под Новый год он купил в торговых рядах Гостиного двора объемистую тетрадь в плотном переплете. В субботу 1 января 1877 года написал: «Я хочу вести аккуратно один год мой дневник, чтобы потом, посмотрев, вспомнить счастливую жизнь моей молодости».

Деловая пометка за это число гласит: «Сегодня окончил мои воспоминания о путешествии 1875 г. и кончил разбирать политико-экономический отдел книги». В ту пору ему ещё не исполнилось четырнадцати лет.

Судя по дневнику, его одинаково глубоко волновали и детские игры, и оперы, и вопросы мировой политики; хотя, конечно, наиболее авторитетно он разбирался в играх. Впрочем, многие его суждения по вопросам внутренней и внешней политики России вполне серьезны и разумны.

Любил он слушать разговоры и споры взрослых в кабинете отца. Притаившись в уголке на диване, узнавал о битвах сербов с турками, о победах и поражениях Гарибальди (одного из любимых его героев), о причинах военных неудач России и вечных российских неурядиц.

Иные дни его были чрезвычайно насыщенны. Например, вечером 6 января он присутствует при «большом споре» о положении страны. На следующий день утром – гимназия, вечером – «Ромео и Джульетта» Гуно в Итальянской опере («Игра и пение были превосходны»).

На другой день он опоздал в гимназию и неудачно отвечал на уроке греческого языка. Вечером ему неожиданно (остался лишний билет) предложили посетить концерт в Дворянском собрании. Вернулся домой в одиннадцать вечера и до полуночи просидел, слушая рассказы одного из гостей.

Рано утром следующего дня отправился в библиотеку (взял там книгу «Швейцарские Альпы»). Встретил знакомых с детьми и своими сестрами. Пошел с ними в Летний сад, где по случаю гулянья государя особенно много шпиков. Слушал почтительные анекдоты взрослых о царе. Скажем, такой случай: кандидат на пост министра допустил оплошность, на что Александр II заметил: «Какой же он министр, если знает меньше меня».

15 января отец подарил ему свою статью: «Политическое равновесие и Англия». Подводя итог гимназическим успехам за неделю, Владимир записал: «5 – поведение, 4 – латинский, 3 – латинский и греческий». А вечером в Итальянской опере слушал «Вильгельма Телля».

Следующая запись краткая: «День прошел незаметно». 17 января и вовсе не отмечено в дневнике. В последующем подобные пропуски будут встречаться все чаще и чаще, а порой пропадут целые недели. По-видимому, пунктуальность не была ему свойственна, как, впрочем, и всем детям.

Он полностью разделял политические взгляды отца. Возмущался, слушая рассказы о провокаторах, засылаемых полицейскими в студенческие общества. Но, подобно отцу и Евграфу Короленко, оставался горячим патриотом славянских народов, прежде всего – украинского и русского.

Сохранились четыре его тетради с выписками литературы: «Борьба славян за существование», «Заметки по взаимным отношениям славян между собою и с другими нациями»…

Подобные записи перемежаются с иными. Заметив, что один из мальчиков боится чертей, задумался: «Очень странно, что это врожденное свойство всех людей; быть может, они и взаправду есть». Или лаконичная фраза, понятная каждому школьнику: «Не повезло с греческим – 2».

Мать резко осуждала его за посредственные отметки; стараясь уязвить его самолюбие и пробудить в нём желание стать отличником, насмехалась над ним. В результате сын еще более отдалялся от матери и переживал это отчуждение: «Мать, не знаю за что, на меня сердится… Так и хочется плакать». И отметил, что справедливые порицания отца не вызывают у него никаких протестов: «За то я к нему привязан так, как ни к кому в мире».

Лето Вернадские провели на даче в Шувалове. Владимиру нравилось гулять целый день по окрестностям, имеющим вид маленькой Швейцарии: крутые холмы, заросшие сосной, три озера в низинах. Одно из них обширное, с прогулочным пароходиком.

Владимир приглядывался ко всему вокруг внимательно. Записал полевые наблюдения: «Дно озера покрыто крупным песком и валунами, состоящими из остатков различных горных пород: кварца, гранита, гнейса (между прочим, кварцу должно быть неуютно в такой компании, ведь он не горная порода, а минерал). От станции железной дороги тропинка минует сосновый лес, где на кочках растут кустики голубики и черники, а далее лес меняется и в нем преобладает мох; затем тропа спускается в песчаный карьер с громадными валунами на дне».

Богатство впечатлений во время прогулок ни в коей мере не отвечало скудости описаний. Желтая тропинка на ярко-зеленом склоне, плавно огибавшая лобастые валуны; запах сосновой смолы; розоватые стволы, высокие, как корабельные мачты; вкус голубики и многообразные оттенки вкуса ягод соседних кустиков; россыпь солнечных бликов на озере и деловито стучащий, как бы игрушечный пароходик, весь в разноцветных пятнах зонтиков, словно в цветах…

Это оставалось в душе, в памяти; было жизнью, а не ее отражением в описаниях. И в поздние годы Владимир Иванович не раз посетует на трудности передачи словами пережитых чувств и мыслей. Он переживал и продумывал многое сразу, как бы мощными музыкальными аккордами. А раскладывая впечатления по порядку, разрушал или обеднял гармонию.

Он по-прежнему много читал. С нового учебного года настроился весьма решительно: «Я буду стараться быть одним из первых учеников». Месяц спустя: «Получил 2 за прежнюю работу, и вышло 4 + 3 + 2 = 3». Сильнее успеваемости его беспокоит начавшаяся Русско-турецкая война.

Летом, расспросив родителей, он выясняет свою родословную и заводит соответствующий раздел в дневнике. Отмечает, что бабушка матери была гречанка, а мать матери – полькой.

Когда Владимир пишет о своем деде, почерк его делается тверже, увереннее, взрослее. Образ незаурядного предка вдохновлял его.

Напряженный интерес к ходу русско-турецкой кампании не мешал Владимиру участвовать в гимназических баталиях: «Во время большой перемены на меня напало с охапками трав 5 человек, потом подошли еще ко мне, и началась общая баталия; с меня 2 раза сбивали шляпу, т. к. несколько раз, стоя впереди, приходилось отбиваться от врага. После этой битвы пришлось мыть руки и лицо и чистить мундир».

Судя по описанию, автор весел, незлобив и в общем-то не настолько шаловлив и задорен, как ему кажется.

Единственное, что заметно омрачает его жизнь, – плоховатые отметки: «Ужасно неприятное положение! Надо мной опять будут смеяться!» Более всего тревожится он за свое человеческое достоинство.

Он переживал не столько свои неудачи, сколько огорчения, которые они доставляют родителям. Когда отец перестает на него сердиться, Володя радостно отмечает в дневнике: «Добрый папунь!.. Да, мое положение не так худо: 3 – греческий, 4 – немецкий, 4 – французский, 3 – русский…»

Он учиться умел и любил – но только самостоятельно, по личным побуждениям. Например, в тот год, о котором шла речь, самостоятельно выучил польский язык (а прежде украинский) и прочел немало научных книг, из которых многие вовсе не были рассчитаны на ребенка.

Можно было б вынести суровый приговор системе просвещения, столь несовершенной и угнетающей учащихся. Однако не станем забывать: гимназия неплохо обучала иностранным языкам. Достаточно полон и глубок был курс истории, в особенности античной, а также философии.

Для Вернадского подобные обстоятельства сыграли положительную роль. В дальнейшем он самостоятельно изучил несколько европейских языков и углублял свои исторические и философские знания.

В классических гимназиях мало уделялось внимания наукам о живых организмах, о Земле. Ведущими предметами были древняя история и древние европейские языки. Это становилось подобием духовного футляра для учеников, изолируя их от общественной жизни и живой природы.

Тем, кто интересовался жизнью природы и общества, приходилось самим добывать себе «духовную пищу». Это укрепляло их волю и разум, воспитывало самостоятельность.

Позже Вернадский вспоминал: «Странным образом стремление к естествознанию дала мне изуродованная классическая… гимназия, благодаря той внутренней, подпольной, неподозревавшейся жизни, какая в ней шла в тех случаях, когда в ее среду попадали живые талантливые юноши-натуралисты. В таких случаях их влияние на окружающих могло быть очень сильно».

В сумерках огонь светит ярче, чем днем. По словам Вернадского, «жизнь в эпоху тяжелейшей реакции всюду пробивалась сквозь обволакивающий ее густой туман угнетения».

Владимир быстро подружился со сверстниками. Нравился ему Андрей Краснов – за искренность, ум, самостоятельность. «Овальное, очень смуглое лицо, с ярко блистающими глазами, с оригинальными медленными, но нервными движениями, ясной, красивой речью, залетавшей все дальше и дальше в несбыточные мечты», – вспоминал он своего друга.

Андрей Краснов мечтал о тропической природе и горячо любил родной край, восторгался весенним возрождением природы, красотой неба, растений и животных. При этом умел вести точные научные наблюдения. Он основал энтомологическое общество, объединявшее нескольких учащихся, в число которых вошел Владимир Вернадский.

На заседаниях общества, не удостоенного вниманием гимназического начальства, самые интересные и содержательные доклады делал Андрей Краснов. (Со временем он совершил кругосветное путешествие, стал известным ботаником и географом, основал Батумский ботанический сад.)

«Он в своей жизни, как редко кто, остался верен своему молодому плану и провел его до конца без больших изменений», – писал о Краснове Вернадский. Эти слова он мог бы с полным основанием отнести на свой счет.

Во главе с Андреем участники кружка весной и осенью совершали экскурсии в пригороды Петербурга: Шувалово, Удельную, Парголово. Там они ловили жужелиц, водяных жуков, наблюдали за насекомыми, собирали гербарии, определяли растения. По признанию Вернадского, им открывался «один из основных источников воспитания и жизни – мир природы».

Владимир Вернадский выступал с сообщениями редко. Ему нравились доклады Краснова, яркие, взволнованные и в то же время обстоятельные, основанные на личных наблюдениях и хорошем знании литературы. Эти доклады приводили Владимира к невеселым выводам. Он сознавал, что не сможет выступить столь же хорошо.

Энтомологический кружок стал одной из первых ступеней на пути Вернадского к науке. Под влиянием пригородных экскурсий, устраиваемых Красновым, он учился видеть окружающее взглядом натуралиста.

Увлеченные познанием природы, гимназисты не забывали об искусстве, истории, литературе. Краснов прекрасно знал древние языки и прочел в подлиннике всего Геродота. Вернадский наибольший интерес проявлял к истории, философии, славянским языкам и географии.

Будущий великий естествоиспытатель мало уделял внимания изучению Земли, а в первой своей самостоятельной работе обратился к истории славян. Правда, были еще химические опыты со взрывами – к ужасу всех домашних; да кто в детстве не увлекался подобными опытами?

А может быть, для любознательного ребенка самое важное – не превращаться в юного многознайку, не подражать взрослым, не блистать своими ранними познаниями в науке или технике?

В детстве человек воспринимает мир во всей его цельности, красоте, совершенстве, таинственности. Счастливы те, кому удается сохранить на долгие годы такое восприятие мира. Владимиру Вернадскому это удалось.

Сократовские беседы

Сократ, как известно, сочинений не писал. Он предпочитал вести беседы, удивляя собеседника неожиданными мыслями, искусством спора и наведением на верные суждения.

Живое общение с учителем и его незаурядная личность помогли его ученику Платону стать одним из величайших философов за всю историю человечества. Нечто подобное испытал гимназист Владимир Вернадский в беседах с Евграфом Максимовичем Короленко.

На любого ребенка воздействуют не столько умные высказывания, сколько чувства, взволнованность, искренность, энергия, с которой эти слова произносятся. Володю сильно волновали и увлекали речи Евграфа Максимовича, так не похожие на спокойные рассуждения отца.

Евграф Короленко нравился Владимиру своей непосредственностью, откровенностью, силой чувств. Мальчик ощущал в себе те же душевные свойства, которые приходилось таить, чтобы не показаться смешным или неприличным. А Евграф Максимович не думал о том, какое производит впечатление, не замечал ироничных улыбок окружающих.

Как часто бывает с людьми горячими, наивными, откровенными и непреклонными, он любил детей. Искренность и любознательность Володи были ему близки и милы. Старик и ребенок подружились.

Дружба эта напоминала взаимосвязь планеты со звездой. Евграф Максимович, наделенный избыточной энергией, излучал свои чувства и оригинальные идеи. Владимир впитывал их жадно, перерабатывая своим юным умом, по-своему переиначивая их и переосмысливая.

Седовласый и седобородый, с молодым румяным лицом (шел ему тогда седьмой десяток), не утративший офицерской выправки, Евграф Максимович любил гулять перед сном в сопровождении своего юного друга.

В это время ничто не мешало почтенному старцу фантазировать вслух. Он не признавал Бога, а звездное ночное небо вызывало у него необычайные образы. Он не сомневался в том, что далекие миры населены разумными существами. Верил, вслед за Платоном, что сонмы планет, звёзд и галактик образуют единство – бесконечно сложное и разумное.

Наедине с тринадцатилетним мальчиком Евграф Максимович преображался. Иногда он словно забывал о присутствии Владимира и оспаривал собственные суждения, переходил от одной темы к другой, употреблял непонятные термины и порой замолкал, о чём-то размышляя.

В такие минуты Володе казалось, что мысли дяди передаются ему не только словами, но и незримыми флюидами, магнетически, из души в душу. Ему представлялось совершенно понятным молчание – подчас более понятным, чем слова.

…Можно вообразить: по темной и тихой вечерней улице (без электрических фонарей и автомобилей) прохаживаются плотный, осанистый старик с молочно-белой бородой и маленький гимназист. Старик спрашивает:

– Скажи, Владимир, ты задумывался о происхождении рода человеческого?

– Вы имеете в виду теорию Дарвина о происхождении человека от одного предка с обезьянами?

– Предположение, гипотеза – и только… Одна из попыток проникнуть сквозь темную завесу минувших тысячелетий. Попытка натуралиста, но не философа, дающая пищу для ума и не согревающая сердце… Когда приходишь к самому краю жизни, то дьявольски хочется знать, кто ты был, откуда пришел и куда все-таки уходишь. И вдруг пришел от папашеньки-обезьяны, уходишь в грязь… Не хочу! Протестую!.. Оскорбительно для человечества!

Следует долгая пауза. Воображение гимназиста сопоставляет шимпанзе из зверинца и отца, облекает мохнатую обезьяну во фрак и в таком виде помещает на пальму… Да, сомнительный родственник, пусть и дальний.

– Вы предполагаете, – нетвердо говорит Владимир, – верность догмата церкви о божественном творении?

– Забудь догматы церкви, когда речь заходит о природе! Церковное понятие божества – это язычество, суеверие, достойное дикарей, но не цивилизованного человека!

Поистине замечательна способность Евграфа Максимовича удивлять парадоксами! Священное Писание отвергает идею Дарвина, Дарвин опровергает Священное Писание. Ни то ни другое не устраивает Евграфа Максимовича. Как тут разобраться?

– Нет! – продолжает старик, воодушевляясь. – Я не смею отречься от своего давнего волосатого четырёхрукого предка. Не только признаю его, но и почитаю; не стыжусь его, а преклоняюсь перед ним и с чувством сыновней любви готов смыть с его мученического чела кровь своими слезами!

Воображение мальчика создает картину, которая привела бы в ужас не только учителя Закона Божьего: обезьяна с печальными и мудрыми человеческими глазами, в терновом венце мученика…

– Им приходилось много страдать, ибо нет легкого пути к человеку. И я представляю отчетливо, как первый оранг подобрал с земли палку и попытался выпрямиться, опираясь на нее. Ему было неловко, трудно, больно, однако он поднимался и стоял. И остальные глядели на него снизу вверх, с трудом задирая головы. Вот еще один и еще берут палки. Они пробуют двигаться вертикально, ходить. Может ли такая дерзость понравиться седым вожакам стада? В одну из ночей – в первую Варфоломеевскую ночь на Земле! – вожаки напали на тех, кто осмелился гордо поднять голову, жестоко избили их и прогнали прочь. Много испытаний пришлось перенести несчастным, прежде чем они научились ходить вертикально, а палки стали употреблять не для хождения, а для охоты и копания земли…

Яркие картины рождал этот рассказ. Но как удержаться от вопроса:

– Евграф Максимович, стало быть, вы утверждаете естественное творение…

– Мой юный друг, подними глаза вверх и взгляни на звезды… Я не могу взирать на эту чудесную Вселенную, как и на судьбу человеческую, и довольствоваться заключением, что все это – результат случайной игры неразумных сил… Чаще смотри на звезды, мой друг, и ты ощутишь безмерность мироздания и свое присутствие в нем – не случайное, не мимолетное, а вечное…

По черному, густо усеянному звездами небу чиркнула у горизонта падающая звезда.

– Нет, мы не падающие звездочки. Мы принадлежим этим звездным мирам, составляем с ними единое целое. В этой вечности есть одна лишь абсолютная жизнь и нет абсолютной смерти… Быть может, ты усомнишься? Что ж, я поясню… Человек есть колония клеточек – так говорит естествоиспытатель. Микроскопические клеточки, сочетаясь, составляют разумное существо, управляющее не только собою, но и отчасти судьбами мира, которого оно составляет лишь часть… А теперь обратимся вновь к звездам. Эти едва заметные бесчисленные точки – отдельные миры. Каждое солнце с его планетами плавает в страшно глубоких пространствах, их отделяющих. И все эти мириады точек, сочетаясь вместе, составляют органическое целое, разум которого настолько выше разума каждого мира, насколько разум человека выше разума клеточки. Такой высший разум есть Бог, управляющий мирами, то есть частями самого себя. Эта звездная величественная бездна пространства есть органическое разумное целое, сложившееся в беспредельности времени!

От этих слов голова шла кругом. Вернувшись домой, лежа в постели, Володя долго не мог успокоиться. Воображение уносило его в бесконечное мировое пространство, и над серебряной луной роились неведомые существа, и звезды вместе с планетами оживлялись, и мириадами мерцающих глаз таинственный мир смотрел на него и размышлял о нем, о человеке, летящем в его пределах…

Не было свидетелей этих разговоров (не считая, конечно, звездного неба), а люди, участвовавшие в них, давно умерли. Осталось только письмо Владимира Ивановича (от 6 июня 1886 года), где он вспоминает звездные вечера, прогулки с Евграфом Максимовичем и свои фантазии после них. Сохранились рукописи Евграфа Максимовича, отрывки из которых почти дословно приведены выше.

Старик, фантазирующий, как ребенок; ребенок, мудрствующий, как старик… Вполне обычная ситуация.

О разуме звездных миров допустимо слагать стихи, а не писать научные трактаты (на эту тему писал К.Э. Циолковский). В трудах Вернадского нет упоминаний о мировом разуме. О происхождении человека он тоже не писал.

Выходит, от его прогулок с Евграфом Максимовичем, как говорится, не осталось и следа. Приятное воспоминание детства – и только…

Нет, не так. Свидетельство самого Вернадского: «Такое огромное влияние имели эти простые рассказы на меня, что мне кажется, что и ныне я не свободен от них».

Наука – это не только факты, описания, обобщения, логические рассуждения. Тут требуются только знания и систематичность. Любой человек, обладающий хорошей памятью, способен собирать факты, делать описания, обобщать и логически мыслить. Всему этому можно научить.

Одно из непременных слагаемых научного гения – фантазия, воображение, смелость мысли.

В беседах с Евграфом Максимовичем Владимир Вернадский учился видеть в привычном неведомое, размышлять о космосе, о беспредельных далях пространства и безднах времени. Пытался постичь сущность жизни и смерти, смысл существования человечества и самого себя.

Он не находил ответы на загадки бытия, не мог удовлетвориться своими соображениями. Понимал, что ему не хватало знаний. Беседы учили его размышлять. Едва ли не самое ценное в науке – умение задавать умные вопросы и настойчивость в поисках ответов. И то и другое было свойственно отцу и дяде Владимира Вернадского.

Некоторые мысли Евграфа Максимовича созвучны научным идеям, которые три десятилетия спустя начнет развивать В.И. Вернадский. Вряд ли это случайное совпадение.

Е.М. Короленко писал о двух мирах на Земле: живом и мертвом, органическом и неорганическом. О великой работе органического мира Земли над перемещением материалов неорганического мира. О деятельности чудесных лабораторий – живых организмов, – в которых перемещение земного вещества совершается посредством питания и размножения.

Он ссылался на такие сведения: три мухи, по Линнею, способны съесть лошадь столь же быстро, как и лев. Согласно Левенгуку, одна муха в три месяца производит 746 496 особей. По подсчётам Р. Оуэна, одна травяная вошь в десятом колене производит миллиард миллиардов детенышей.

Эти факты Короленко отметил и поведал о них племяннику Владимиру во время бесед. Пройдут долгие годы, и в работах академика Вернадского – бывшего маленького гимназиста с пытливыми, ясными глазами – будут упомянуты эти сведения, ставшие одной из опор его научной теории.

Сходная судьба и у других мельком оброненных идей Е.М. Короленко. Он отвергал гипотезу первоначально жидкой огненной Земли; не признавал вулканизм проявлением внутренней энергии, вырывающейся из огненного ядра планеты. По его мнению, вода в недрах растворяет минеральные вещества и производит газы, которые под гнетом лежащих выше слоев Земли повышают давление и температуру, в результате вырываясь на поверхность.

Вернадский первым выдвинет научные положения о выдающейся роли газового дыхания Земли и природных вод в формировании земной коры, вулканической деятельности и во многих других планетных явлениях.

…Кропотливый сбор, добывание и умелая классификация фактов – необходимая рутина науки, составляющая её фундамент. Но чтобы на этом основании воздвигнуть гармоничную конструкцию научной теории, требуются дерзание мысли, вдохновенный полет фантазии.

Именно это свойственно энтузиастам познания, к которым относился Евграф Короленко. Его влияние на Вернадского было чрезвычайно плодотворным.

Азы познания природы

При рождении каждый из нас получает весь мир: деревья, облака, букашку на травинке, Солнце, звёздное небо… Весь Мир дарован каждому из нас. Только так трудно распорядиться им толково!

Жизнь идет как бы сама собой. С детских лет человек включается в ее течение и, словно пылинка вихрями, увлекается ее круговоротами вместе с миллионами людей. Ребенок формируется под воздействием окружающих, становится крохотной частицей человечества, объединяющего всех людей – живых, живших и будущих.

В жизни Владимира Вернадского заметно проявлялись духовные качества, возникшие от родных и близких: мужество, яркое воображение и впечатлительность, любознательность, сила воли и доброта, высокое чувство собственного достоинства и уважение к окружающим (взаимосвязанные свойства), пытливый ум.

От предков можно унаследовать некоторые способности, наклонности. Но все-таки более всех ответственны за свою судьбу мы сами. Нет смысла ссылаться на неблагоприятные обстоятельства. Прожитое неповторимо, и оправдания ничего не изменят. Жизнь – это сочинение, которое каждый пишет набело с детских лет…

Одни утверждают, что дети – это недоразвитые взрослые. По мнению других, взрослые – это испорченные дети. Доля истины присутствует и в том и в другом взглядах. Пример Вернадского подтверждает правильность точки зрения, предполагающей значительную свободу детской личности.

В выборе жизненного пути Владимира отец не принимал активного участия, хотя был не прочь привлечь сына к области своих научных интересов, дарил ему свои статьи. Но, как мы говорили, движение по протоптанной родителем дорожке мешает сформироваться оригинальному мыслителю. Только испытывая сопротивление среды, укрепляешь свои силы.

У Владимира Вернадского рано обнаружился интерес к истории родины, своего народа и славян вообще. Его исторические изыскания начались в четвертом классе гимназии, а в последнем написал он достаточно серьезное сочинение – «Угорская Русь (Закарпатье. – Р. Б.) с 1848 года», – проникнутое горячим патриотизмом.

И всё-таки Владимир в 1881 году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. На это поистине судьбоносное решение оказали влияние Андрей Краснов и гимназическое «вольное общество» энтомологов, вечерние беседы с Евграфом Максимовичем, сила детских впечатлений от величественного и прекрасного мира природы.

Университет приводит его в восторг. После надоедливой зубрежки и упреков матери – благословенная свобода, смелые разговоры с товарищами. Преподавали ученые с мировым именем: биологи Бекетов и Фаминцын, физиолог Сеченов, геолог Иностранцев, минералог Докучаев, географ Воейков; блестящее созвездие химиков: Менделеев, Бутлеров, Меншуткин.

Лекции не были пересказом азов науки. Профессора сами вели научные изыскания, пролагали новые пути в науке и старались поделиться со студентами своими поисками, открытиями, сомнениями. Студентов готовили к творческой деятельности, а не к выполнению заданий начальства.

Первые студенческие каникулы Владимир провёл на даче в Павловске. Свой досуг посвящал химическим опытам и наблюдениям за жизнью природы. Выращивал кристаллы из растворов аммония и хлористого калия, рассматривал крохотные игольчатые друзы в микроскоп. Пытался на прогулках определять виды растений (без особого, впрочем, успеха).

Ночи стояли светлые, беззвездные. Ему нравились поздние прогулки. Замечал необычное: странный зеленовато-медный цвет неба там, где зашло солнце; вдоль дорожки с одной стороны верхушки деревьев сильно раскачиваются ветром, тогда как с другой остаются неподвижными.

Он не старался отвечать на возникающие вопросы. Ему хотелось наблюдать, замечать, удивляться; пока было достаточно ощущения тайны.

Встретил «миленькую березку, стебелек которой был красный, листья сверху красноватые, снизу зеленые». В пруду поймал маленькую ящерицу с удивительным хвостом в виде поплавков, а на голове с несколькими рогами. Вскоре выяснил, что это не ящерица, а тритон.

Следил за изменчивой формой облаков, так и не поняв, почему они летом преимущественно кучевые, а осенью слоистые.

Утром 1 августа его разбудил тонкий стук в окно. Выглянул наружу – никого. Обратил внимание на сухой треск, идущий от кустов, растущих в палисаднике. На них лопались созревшие стручки, выбрасывая семена. Некоторые из семян попадали в оконное стекло: «Просыпайся, скоро осень!»

В это лето часты были грозы. Что за удовольствие наблюдать их! Надо успеть отметить частоту ударов грома и время, разделяющее вспышку молнии и следующий за ней раскат. Умножая скорость звука в воздухе (330 метров в секунду) на время, прошедшее от вспышки до первого раската, получаешь расстояние до молнии. Самая дальняя молния оказалась за 7480 м (удар № 55 от начала грозы в 6 часов 45 минут).

Он совершал экскурсии к реке Поповке, расположенной в нескольких верстах от Павловска. Крутые берега реки срезали слои древней силурийской формации. На обрывы наплывал сверху почвенный покров, порой повисая карнизами. Значит, берега продолжают разрушаться под действием дождя, ручьев, ветра. Давние силурийские слои обретают новую жизнь, включаются в современные процессы.

«В природе, – записывает Вернадский, – нет ничего ни старого, ни нового – все постоянно изменяется».

Разгадка сильного разрушения берегов была неожиданной. За поворотом русла под обрывом стояли два мужика с лопатами, добывая глину и нагружая ею подводу. Выходит, из местных геологических агентов человек едва ли не самый существенный!

…Он шел по долине, пристально всматривался в береговые обрывы, отбивал обломки известняка – образцы, поднимался по крутым уступам на более высокую поверхность.

Мысли легко обращались к прошлому, он как бы погружался в бездну геологической истории, в силурийскую эпоху. Здесь расстилалось теплое море, на дне его копошились плоские членистоногие илоеды. Проплывали неуклюжие панцирные рыбы, напоминающие одетых в доспехи рыцарей. Висели в воде медузы, шныряли какие-то непонятные существа…

Какая замечательная способность – видеть то, что существует ныне, и проникать воображением в былые эпохи! Не просто выдумывать, что придёт в голову, а сознавать верность своих фантазий. Находишься сразу и в прошлом, и в настоящем!

Какую радость доставляет знание, насколько богаче и прекрасней Мир, открываемый наукой! Раньше видел его потаенным, как нераспустившийся бутон, а теперь он раскрывается… Нет, приоткрываются лишь некоторые лепестки, а многое остается неведомым.

Вернувшись с экскурсии, заново продумывал он свои ощущения. Оказывается, прежде не понимал, какое наслаждение испытывает человек, узнающий новое не из книг, а вопрошающий природу, испытывающий натуру. Природа сама подсказывает вопросы и возможные ответы. И нет никого между человеком и природой, идет разговор один на один, без посредников, без книжных чужих мудрствований. Как будто стоишь перед мировым разумом, о котором так горячо говорил Евграф Максимович.

«Какой рой вопросов, мыслей, соображений! Сколько причин для удивления, сколько ощущений приятного при попытках объять своим умом, воспроизвести в себе ту работу, какая длилась века в бесконечных ее областях!»

Он испытывает вдохновение, когда пишет о человеке, постигающем тайны природы: «И тут он поднимается из праха, из грязненьких животных побуждений, он ясно сознает те стремления, какие создались у него самого под влиянием этой самой природы в течение тысячелетий. Здесь он понимает, что он сделал и что может сделать…

Много прочувствовал я в 4–5 часов, проведенных мною в Поповке… Я ожил и оживился… Тут сливаются и эстетическое и умственное наслаждение».

Он вспоминает рытвины и отвесные скалы, траву над обрывами, цветы и бесконечную глубину неба; множество оттенков, отблесков, отзвуков, полутонов… Какое счастье ощущать это и переживать заново, когда добавляется проницающая время и пространство сила мысли! «Что может быть выше, что может быть приятнее для современного человека!»

Испытал он восторг познания. А ещё ощутил присутствие неведомого – не во вселенском масштабе, а здесь, буквально под ногами.

Во время первых экскурсий он отметил непонятные впадины по краю обрывов. Откуда они взялись? Эти неглубокие воронки не были вырыты человеком: почвенный покров здесь сохранился. Чуть поодаль они не встречались. Странно!

Прежде он и не обратил бы внимания на такую малость. А тут подумал: «Что за странные впадины? Чем они вызваны?» Отметил: «Происхождение их мне совершенно непонятно (круговороты?)».

Непонятное не огорчает, а доставляет особенное, радостное удивление. Нельзя же быть столь глупым, чтобы верить в свою способность разобраться во всем, постичь природу до последнего предела! Подметить неведомое не способен неуч или узкий специалист. Надо гордиться тем, что открыл такую загадку, которую не смог отгадать. Выходит, будто ты умнее самого себя!

Изобрести хорошую задачу труднее, чем решить ее… Но в данном случае загадку предоставила природа. Роль человека скромнее: подметить её и постараться отгадать если не сразу, то со временем.

Мысль о круговоротах, создающих воронки близ обрывов, о круговоротах не в жидкостях, а в твердых или рыхлых породах – оригинальна и смела. Задумаемся и мы: как они могли произойти?

Существует суффозия (дословно – подкапывание). Так называют вынос подземными водами из рыхлых горных пород пылеватых, глинистых или мелких песчаных частиц. Так происходит обычно возле обрывов. Когда из слоя вымываются частицы, он оседает, уплотняется. На поверхности возникают впадины.

Формирование их имеет нечто общее с круговоротами. Скажем, вода, вытекает из ванны, образуя воронку. А когда вымываются из слоя частички (нечто вроде вытекания), образуются просадочные воронки. Два процесса, в общем-то разные, обнаруживают некоторое сходство.

Вряд ли студент Вернадский имел именно это в виду. Для него загадка осталась. Но лучше выдвигать фантастические идеи, чем никаких: вымысел может содержать долю истины.

…Владимир Вернадский рано развил в себе способность открывать научные проблемы. Помогало ему в этом чувство единства с природой, преклонение перед окружающим и пронизывающим нас Миром.

Студенческое братство

Годы студенчества Вернадского совпали с террористическими актами народовольцев, ростом рабочего движения, волнениями среди крестьян. Самодержавие переживало кризис. 1 марта 1881 года был убит взрывом император Александр II.

Предполагавшиеся демократические реформы были отменены новым царем. Манифест Александра III провозгласил незыблемость самодержавия. Сторонники реформ вышли из правительства.

В среде студентов шло брожение. Существовали разные студенческие организации – дозволенные начальством и тайные. Представители разных взглядов и течений спорили, устраивали дискуссии, ссорились и мирились.

Владимир Вернадский, считая своим гражданским долгом активно участвовать в общественной жизни, вступил в студенческое научно-литературное общество. Оно, по его словам, «стремилось объединить на почве научных, философских и литературных интересов все живые силы студенчества того времени».

Секретарём научного совета общества состоял А.И. Ульянов (старший брат В.И. Ульянова-Ленина). «Дозволенное начальством» студенческое общество объединяло людей самых разных политических убеждений.

«Я был дружен с Лукашевичем, Шевыревым и Ульяновым… – вспоминал Вернадский. – Я знал их всех, но долго не подозревал об их тайной деятельности. Потом Шевырев как-то проговорился, и я спорил с ним против террора… Это был увлекающийся и симпатичный юноша… Ульянов… посещая Шевырева, бывал у меня часто в минералогическом кабинете. Это был умный, привлекательный человек с широкими интересами».

Владимир Вернадский сохранил детскую замкнутость как защиту от грубостей и насмешек. Его не тяготило одиночество при общении с природой. Но, имея огромный запас благожелательности, чуткости, любви, он тянулся к людям, мечтал о настоящих друзьях, братьях по духу.

В сущности, жизнь каждого из нас обретает полноту и смысл только тогда, когда мы кому-то нужны и когда нам кто-либо нужен. Этими «кто-либо» могут быть даже враги. Самое безнадежное, если человек никому не нужен и ни в ком не испытывает нужду. (Так бывает при сильных психических расстройствах.)

…Многих из друзей студента Владимира Вернадского теперь можно встретить в энциклопедических словарях, биографических справочниках, в книгах и статьях: С. и Ф. Ольденбурги, А. Корнилов, А. Краснов, И. Гревс – все стали видными учеными, общественными деятелями.

Они были очень разными людьми по складу характера, общественным и научным интересам. Сергей Ольденбург изучал восточную (в частности, индийскую) культуру, а его брат Федор – греческую философию, избрав для себя не научную, а педагогическую деятельность. Краснова увлекала ботаника. Шаховской (князь, потомок декабриста) собирался стать учителем гимназии в провинции, а со временем увлекся общественной деятельностью. Корнилов и Гревс стали историками.

Друзья решили купить на общий счет маленькое имение, где любой из них в трудный момент мог бы найти себе временный приют. Решили назвать имение Приютино. И хотя осуществить эту мечту не удалось, они стали называть себя приютинцами.

Люди испокон веков дружат, любят, ненавидят. Но каждая эпоха накладывает особый отпечаток на взаимоотношения людей. Вот и дружба тех студентов Петербургского университета, объединенных братством, была, с нашей точки зрения, необыкновенной.

Самодержавие и свободомыслие, религиозность и атеизм, революционные устремления и толстовская проповедь непротивления злу насилием – все это сказывалось на духовной жизни. Объединяла их неудовлетворенность существующими общественными отношениями.

«Русская молодежь, – писал Д.И. Шаховской А.А. Корнилову, – давно уже чувствует, что так жить нельзя, и под влиянием этого сознания она хотела полностью уничтожить существующую жизнь». Изменить социальную среду приютинцы желали мирно, создавая новые формы общественных отношений, которые постепенно вытеснят и заместят старые.

У них не было писаных правил, устава, чёткой программы. Духовно близкие люди легко обходятся без подобных формальностей.

Они создали денежный фонд взаимопомощи. Сообща решали сложные личные проблемы, порицая тех из своей среды, кто вел себя недостаточно честно и благородно. А самыми важными и ценными для них были постоянные встречи.

«Братство было попыткой коллективным укладом жизни искания ее смысла, оно захватило ряд замечательных крупных людей», – писал Вернадский. По его признанию, тесный кружок братства наложил неизгладимый отпечаток на всю его жизнь.

…В давности мыслители в поисках ответов на вечные вопросы бытия уходили в пустыню, углубляясь в свой внутренний мир, отвлекаясь от всего постороннего. Позже для умственной деятельности отводили библиотеки и кабинеты, где человек оставался наедине с собой и книгами.

Приютинцы собирались вместе, чтобы сообща размышлять обо всем, что их интересовало: от конкретных научных проблем до абстрактных идей о Боге и всемирном Разуме, о смысле жизни и вечности души. На этих вечерах не было вина или пива, обильной пищи. Из всех приютинцев курил лишь один, и ни у кого не было стремления к богатству, роскоши.

Однажды они собрались в гостиной университетского товарища. Хозяева дома пригласили их отобедать. Стол был роскошно сервирован, и это обстоятельство да еще «светские» пустые разговоры гостеприимных хозяев сгубили вечер. Друзья вскоре отправились восвояси.

В 1885 году в Россию приехал В.К. Гейне – бывший гвардейский офицер и ученый. Он примкнул к тайному обществу «Земля и воля», но разочаровался в революционных идеалах и уехал в Америку, чтобы основать «религию человечества», принял американское гражданство и взял себе новую фамилию – Фрей (от английского «фри» – «свободный»).

Он провел пять дней в Ясной Поляне у Льва Толстого. После его отъезда Толстой написал: «Мне всякий день жалко, что его нет. Во-первых, чистая, искренняя, серьезная натура, притом знаний не книжных, а жизненных, самых важных, о том, как людям жить с природой и между собой».

В Петербурге с Фреем встретились приютинцы. Его проповедь сильно подействовала на молодых людей. Под ее впечатлением Дмитрий Шаховской написал: «Теперь требуется братство как свободное и любовное соединение людей, преследующих одни цели и работающих вместе». Каждый должен стремиться к такой цели: «Гармоническое соединение наших знаний, мыслей, представлений и чувств, определяющих мое отношение к миру… и дающее практическое руководство к деятельности… Я – часть мира и должен трудиться не для себя, а для мира».

По словам сына Владимира Ивановича, историка Георгия Вернадского, Шаховской предложил членам братства такие правилами жизни: работай как можно больше; потребляй (на себя) как можно меньше; на чужие нужды смотри как на свои; просящему у тебя дай и не стыдись просить у всякого.

Кодекс подлинного интеллигента!

Облик Вернадского тех лет описан Гревсом:

«Он живо интересовался гуманитарными науками, историей, правом, религией… Начитанность его была поразительна… Полный, розовый, сдержанно-приветливый, улыбающийся, он смотрел на людей с уравновешенным, критическим вниманием. Но в движениях его чувствовалась нервность, в словах и тоне проглядывала легкая насмешливость, а действиях иногда род задора… Вернадский слагался ярко выраженным индивидуалистом; но он не был никак противообщественным».

Братское общение помогало не только обмениваться мнениями и спорить, но лучше понимать окружающих и самого себя. Они были едины в одном: чтобы человек прошёл свой жизненный путь достойно и творчески, предельно полно раскрыв свои способности, он должен быть свободен от гнёта государства, научных авторитетов и религии.

Сам по себе принцип самодержавия, наследственного правления оправдан на определённой стадии развития общества. Но дело не столько в форме правления, а в том, что со временем складывается жёсткая иерархическая структура, где есть привилегированные, а есть и практически бесправные социальные слои.

После жестокой «встряски» от Петра I (по остроумному замечанию Максимилиана Волошина, «Великий Пётр был первый большевик») государственная система Российской империи постепенно костенела, становилась громоздким бюрократическим механизмом.

Убийство революционерами-террористами императора Александра II вызвало ответную реакцию подавления инакомыслия. Владимир Вернадский не мог с этим мириться и втайне стал обдумывать возможность покинуть Россию надолго, отправившись в кругосветное плавание или в эмиграцию.

Он записал в дневнике: «Инстинкты лиц, в руки которых попала власть, разнузданы, и нам остаётся только сокрушаться до времени над гибелью того, что установлено работой поколений».

Позже отметил: «Встреча с Натальей Егоровной Старицкой изменила мои, казалось, прочные планы».

Любовь

Дружба дружбой, но есть на свете ещё и любовь.

В студенческом научно-литературном обществе Владимир познакомился и вскоре подружился с Натальей Старицкой. Она была дочерью сенатора, члена Государственного Совета, председателя департамента законов Егора Павловича Старицкого (1825–1899).

В отличие от искателей благ и должностей, он дорожил своими убеждениями и честью, верно служил России. Старицкие были дружны и сердечны; Владимир Вернадский вошёл в их круг легко и естественно.

Не отличаясь внешней броской красотой, Наташа Старицкая была женщиной прекрасной: хрупкая, милая, умная, сдержанная, искренняя, широко образованная, благородная. К ней постоянно обращались за советами и утешением. Как сказал Николай Заболоцкий:

А если это так, то что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

Оба они не любили выступать и спорить, предпочитая слушать и обдумывать услышанное. Не раз вечерами он провожал её. Обменивались мнениями о любимых писателях, философах и композиторах. Он говорил о трудностях и искушениях жизни, которые необходимо преодолевать усилием воли, не отвлекаясь на посторонние чувства.

«И на любовь тоже?» – спросила она. «Безусловно!» – ответил он.

Чем чаще они встречались, чем дольше и откровеннее беседовали, тем больше хотелось быть вместе.

…Любовь изменчива в разные годы жизни. И сама её суть многолика. Это не только чувство полового притяжения между мужчиной и женщиной, хотя именно оно порой вспыхивает с разрушительной силой.

Владимиру Вернадскому была близка и понятна – не умом, так сердцем – волшебная власть любви высокой, пробуждающей лучшие чувства. По его убеждению, даже «низменное», как нередко говорят, влечение плоти таит в себе мощь и вдохновение, если не воспринимается человеком лишь как физиологическая потребность.

Его, двадцатитрехлетнего мужчину, физически здорового, симпатичного, рассудительного, доброго, несколько скрытного, но искренне увлекающегося, любовь осенила чувством светлым и радостным. Ему были чужды призывы к «свободным» проявлениям чувств, отказу от семейных уз. Он стремился к браку, детям, семье, спокойной творческой обстановке.

Ему была необходима верная спутница жизни. Её он выбрал, ощутив родственную душу. Не сходную, а именно родственную, благожелательную, отзывчивую.

Он сделал ей предложение. И получил… решительный отказ.

Объяснение произошло в мае. А на Руси говорят: в мае жениться – век маяться. Весной вспыхивают жаркие чувства, которые быстро сгорают, как солома, оставляя лишь горький пепел.

Она была на два с половиной года старше его и предполагала, что он испытал первое сильное чувство к женщине, которое угаснет через несколько лет или даже месяцев.

Вскоре он вновь просил её стать его женой. И вновь – отказ.

Его командировали в Финляндию для изучения мраморов. Оставил ей записку, где изложил свои взгляды на семейную жизнь, писал ей письма, рассказывая о себе, делясь своими мыслями, сомнениями, огорчениями. Он был уверен: дружба и любовь – две прочные опоры супружества.

«До сих пор господствует взгляд, – писал он, – на главенство мужчины в семье, как главного работника; мужчина устраивает семью, он выбирает себе жену, обыкновенно гораздо моложе его самого, причём главное внимание обращает на красоту (внешнюю)…

Между тем мне представляется семья могущей существовать и иметь значение только тогда, когда нет такого главенства ни с чьей стороны, когда лица, образовавшие семью, не расходятся в своих главных целях и идеях; в такой семье, где существует полнейшая дружба и искренность с обеих сторон, где мужчина и женщина могут вместе работать на пользу общую, где даётся полная возможность полному развитию всех сил и способностей различных несколько для разных полов, – здесь могут вырабатываться хорошие люди и хорошие работники, такие, которые могут легко найти себе счастье. Я не говорю уже о том счастье, поддержке, которое может и должна дать семейная жизнь, и которых не может заменить никакая дружба».

Наталья Егоровна понимала, что первое сильное чувство к женщине, даже в сочетании с душевной привязанностью, вряд ли продлится долго. Он возражает:

«Я не понимаю, как, каким образом можно разлюбить человека, которого раз полюбишь, и мне кажется, что те, которые потом разлюбили, никогда не любили; они увлеклись красотой или молодостью… Но они не любили так, как мне это чувство представляется, когда оно составляет всё, перед ним исчезает всё, оно обновляет, возрождает человека. И я в себе чувствую это возрождение».

Намечая планы будущей жизни, Владимир Иванович подчеркнул: в ней не должно быть семейных драм, «которыми наполняют свои произведения французские и иные беллетристы». Он видел свой жизненный путь: «Это будет деятельность ученая, общественная и публицистическая… в сильной степени идейная и рабочая жизнь».

Вернувшись из командировки, он тотчас поехал в Териоки, встретился с Натальей Егоровной и вновь повторил своё предложение.

За недолгую разлуку она узнала о нём немало. В письмах он не уверял её в своём пламенном чувстве. Нет, он рассказывал о своём детстве, о своих близких и родных, делился своими представлениями о научной работе. Наконец, его последнее признание:

«Я никогда в жизни не чувствовал себя таким мощным, никогда мне не казалось, чтобы у меня была такая сила, какая точно растёт у меня на глазах; только мысль о Вас увеличивает, усиливает мою деятельность, мою энергию, моё желание и способность работать. Без Вас я останусь ничтожеством, но я чувствую, что при Вашей поддержке я в силах буду сделать что-нибудь…»

Тут бы ему продолжить: «…что-нибудь значительное, выдающееся», а он обрывает фразу. Не из скромности (скромность – достоинство тех, у кого нет других достоинств). Он не замечал в себе особых талантов. В поздние годы признавался, что привык относиться к себе «хладнокровно-скептически».

Она ждала этой встречи, обдумала своё решение и согласилась стать его женой. Скромную свадьбу сыграли в начале сентября 1886 года.

Благородные принципы и чувства студенческого братства сказались на семье Вернадских. Любовь стала наивысшим проявлением дружбы, близости, необходимости друг другу.

В ту пору модно было говорить о пылкой страсти, имеющей трагически роковую силу. Противопоставляли ей возвышенное идеальное чувство духовного родства.

Для Вернадского подобное разделение казалось надуманным. Чувство любви он считал одинаково и телесным и духовным. По его мнению, «роковые страсти» характерны для людей невысокой духовной культуры или не имеющих глубоких личных интересов. Чувство должно не вспыхивать и гаснуть, а гореть, освещая долгие годы жизни. Семью без детей он считал неполноценной.

Им часто приходилось жить врозь: он уезжал на стажировку за границу, на конгрессы, в геологические экспедиции. Через три года после женитьбы, находясь вдали от семьи (к тому времени у них появился сын), он записал в дневнике: «Завтра начну работать в лаборатории. Трудно мне одному без Наташи. Хочется скорее быть вместе с ней – она для меня и поддержка, и с ней моя нестойкая мысль укрепляется и очищается».

Ещё через два года он пишет жене: «Без тебя так часто мне грустно и больно за себя. Больше за свой дилетантизм и за своё легкомыслие». Чуть позже: «Дорогая моя родная Тутя, очень я рад, так жду каждого письма твоего. Я сроднился с каждой твоей мыслью, и мне твои мысли, твоя чуткая душа красят жизнь».

Спустя девять лет после женитьбы, он обращается к ней с признанием: «Эти годы совместной жизни с тобой мне чрезвычайно дороги; быть с тобой, около тебя – для меня счастье, и я тебя так же люблю, как полюбил с самого начала».

Отрывок из его более позднего письма: «Моя дорогая Натуся – завтра 3 сентября – годовщина нашей дорогой мне, близкой жизни. Я не люблю годовщин и юбилеев и всякие приуроченные к внешним фактам или явлениям воспоминания, но мне хотелось бы в этот день быть возле тебя, моей дорогой, горячо любимой… Нежно тебя обнимаю».

…Анализ, даже самый доброжелательный, интимных чувств реальных людей имеет оттенок бестактности. Иная ситуация с литературными героями: даже имея конкретных прототипов, они остаются искусственными конструкциями.

В наше время существенно изменились нравы. Считается нормальным и весьма занятным копание в чужом «грязном белье», бесстыдно выставлять на всеобщее обозрение интимные моменты своей жизни. Выросли поколения «новых русских» (от олигархов до бомжей), воспитанных в таком духе, а вернее сказать, в такой бездуховности.

Кому-то может показаться пресной и скучной «излишняя» идейность и строгость рассказа о личной жизни Вернадского, будут утомлять научные и философские рассуждения в связи с его творчеством. Эта книга не для таких читателей.

У нас речь идёт о людях не просто другой эпохи, но и во многом другого, «старого» русского народа, с высокими понятиями чести и достоинства, которые в нынешней России подменяются жаждой личного благополучия, максимального комфорта и материального достатка.

В этом отношении советский народ до perestroika во многом сохранял прежние, дореволюционные традиции. У меня даже сложилось мнение, что социализм есть высшая стадия феодализма, а капитализм – принципиально иной путь цивилизации.

Мы осмысливаем эпоху в истории России, сравнительно недалеко отстоящую от нас во времени, но резко отличающуюся от современного состояния страны и народа по признакам духовного, а не только материального бытия. В частности, была другая культура общения.

Вернадский в письмах Наталье Егоровне не только сообщал о том, что с ним произошло, не только делился своими чувствами и мыслями. Он как бы со стороны смотрел на себя, вдумывался в свой характер и склад ума. Письма эти были уроками самопознания.

Однажды он посоветовал жене прочесть Платона «Пир» (или «О любви»), а затем: «Мне так дорого, что в тебе сильна, красива гармония мысли и что так много хорошо ты мыслью живешь».

Свое понимание сути умственной жизни он выразил в другом письме: «Меня мало интересуют мелочи жизни, и я стремлюсь и стремился к умственной жизни – но ведь потому, что у нас умственная жизнь не есть только жизнь разума. И художественное наслаждение, и высокие формы любви, дружбы, служения свободе – все это связывается с умственной жизнью… Все общественные и тому подобные сплетни, т. е. те же “психологические” разборы близких и далеких лиц с их глупой моралью и слабым анализом, кажутся мне тем же для ума, чем для рабочего дня является картежная игра».

Вернадского страсть не лишала рассудка. Не из-за слабости чувств, а из-за силы ума и воли. В письме Наталье Егоровне еще до свадьбы, где сказано, что любовь обновляет человека, продолжено: «И я на себе чувствую это возрождение, я уверен, верю, что не может оно пройти, так как слишком большую долю моей души оно задело».

Владел им душевный порыв, желание постоянной близости с любимым человеком – и физической и духовной. Он разделял мнение Платона: «О любом деле можно сказать, что само по себе оно не бывает ни прекрасным, ни безобразным… То же самое и с любовью: не всякий Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить».

В том же произведении «Пир» поясняется: «Низок же тот пошлый поклонник, который любит тело больше, чем душу; он к тому же и непостоянен, поскольку непостоянно то, что он любит, стоит лишь отцвести телу… как он “упорхнет, улетая”, посрамив все свои многословные обещания. А кто любит за высокие нравственные достоинства, тот останется верен всю свою жизнь, потому что он привязывается к чему-то постоянному».

Речь идет о любви возвышающей. В этой своей сущности она, по словам Платона, божественна и связывает смертное существо с бесконечным. Платон осмысливал феномен любви ещё и как натуралист, прославляя чувства, казалось бы, весьма низменные:

«Зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном». «Ведь у животных, так же как у людей, смертная природа старается по возможности стать бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем – деторождением, оставляя всякий раз новое вместо старого; ведь даже за то время, когда о любом живом существе говорят, что оно живет и остается самим собой, – человек, например, от младенчества до старости считается одним и тем же лицом, – оно никогда не бывает одним и тем же, хотя и числится прежним, а всегда обновляется, что-то непременно теряя, будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще тело, да и не только тело, но и душа».

Молодого минералога Вернадского подобные высказывания вряд ли могли интересовать с научной точки зрения. Какая возможна связь наук о Земле с влечением полов – стремлением бессознательным и властным к продолжению рода, продлению потока жизни, вечного возрождения родителей в детях, приобщающего смертного к бессмертию? Только в мифах древних греков, в стихах Гесиода вслед за Хаосом явились в Мире широкогрудая Гея, а с нею Эрот.

А ведь ему довелось коснуться этой связи в своих исследованиях.

Вот некоторые из таких тем: начало и вечность жизни; размножение организмов и его значение в строении биосферы; геохимическая энергия жизни. Он предложит формулы для измерения интенсивности размножения. Напомнит о принципе «живое от живого»: непрерывности жизни во времени.

Любой организм приобщен к вечности живого вещества. В постоянном обновлении суть жизни. И любовь, влекущая друг к другу два смертных создания, дарована природой как благо. Наслаждение любовью – связующая сила поколений, не позволяющая прерваться чудесной ткани жизни.

Любовь, жажда прекрасного, стремление к истине открывают мыслям и чувствам бесконечность. И не в любви ли залог бессмертия живого трепетного вещества и бессмертия разума?..

Вернадский мог на первый взгляд произвести впечатление человека рассудочного, спокойного, уравновешенного. Принято считать, что учёный должен быть рассудочным, отрешённым от эмоций, в отличие от поэта. Возможно, об этом написала Наталья Егоровна, и он ответил:

«Разве можно узнать и понять, когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых обширных фантазий.

Говорят: одним разумом можно всё постигнуть. Не верьте!.. Те, которые говорят так, не знают, что такое разум, они не понимают, что волнует, что интересует в тех работах, какие считаются одними умственными работами.

Мне представляются разум и чувство тесно-претесно переплетённым клубком: одна нить – разум, а другая – чувство, и всюду они друг с другом соприкасаются, и когда… в этом клубке рядом мёртвое и живое, – разве может быть сила, разве может быть какая-нибудь работа с помощью такого помертвелого, чуть не загнившего клубка?»

Изведавшему сильное и светлое чувство любви открывается нечто большее, чем книжные премудрости. Не каждый может воплотить это чувство в музыку, стихи, рисунки, скульптуры. Но кто знает, какими тайными путями проникает оно во все творения человека, влияет на его мысли, мировоззрение.

То, что было в молодости прочувствовано и продумано Вернадским, стало животворной почвой для его научных прозрений. Мысль его вырастала из неосознанных глубин разума, рождалась как проявление его личности, былых переживаний и озарений, сильных чувств и глубоких раздумий над вечными тайнами любви, жизни, смерти, бессмертия.

Глава 3. Возмужание

Знание не перерождает человека: оно только изменяет его, но изменяет не в одну всеобщую, казенную форму, а сообразно натуре того человека.

_{Ф.М. Достоевский}

Идеалы

Вернадский с юных лет старался осмыслить окружающее и свой внутренний мир. К нему вполне применим афоризм Античности: мудрец не свободен от страстей, но сдержан в страстях. Пожалуй, ему удавалось воплощать в жизнь призыв мятежного и мрачного философа Ф. Ницше не подавлять сильные страсти, а направлять их энергию на созидание.

В письме жене через год после свадьбы он упомянул о человеке, просветлённом любовью. Рассказ этот от третьего лица, но в нём ясно проступает образ автора:

«Много будет гордости, много будет узости, прямолинейности, невольного зла в его поступках, раз он не полюбит, раз он не забудет самого себя, все свои помыслы, все свои мечты и желания в одном великом чувстве любви. И только тогда в состоянии он без сомнений, без тех искушений в минуты отчаяния, когда всё представляется нестоящим перед неизбежной смертью, только тогда способен он смело и бодро идти вперёд, всё время и все свои силы направлять на борьбу за идею, за тот идеал, какой носится в уме его. Суха и черства всякая религия перед этим чувством, и кажутся её утешения, её наставления чем-то таким деланым, если только нет в них любви, любви не умственной, любви не деланой, а любви беззаветной, которой легко принести в жертву всё, самого себя, всё, всё».

Не следует предполагать в этих словах преувеличений, свойственных пылкому юноше. Как доказала его жизнь, в своих чувствах он не обманывался. Вернадский был верен самому себе, своим друзьям и жене, Родине и своим идеалам.

Более всего дорожил он свободой мысли, исканий и сомнений.

«Мне ненавистны всякие оковы моей мысли, – признавался он жене, – я не могу и не хочу заставить её пойти по дорожке, практически важной, но такой, которая не позволит мне хоть несколько более понять те вопросы, которые мучают меня».

В спокойном, немногословном, доброжелательном Владимире Вернадском внешние приметы не выдавали силы воли, целеустремленности, мужества. Показательны его записи студенческих лет:

«Наибольшей возможностью ставить жизнь по-своему или, вернее сказать, быть в ней самостоятельным – я буду обладать, когда буду возможно могущественнее умом, знаниями, талантами… Итак, необходимо приобрести знания, развить ум…»

Зачем это? «Задача человека заключается в доставлении наивозможной пользы окружающим».

Наметить такой план значительно легче, чем осуществить его. Многим хочется иметь глубокие знания, оригинальный ум и приносить окружающим пользу. Увы, почти никому это не удаётся. Ведя дневник, человек может невольно изображать себя таким, каким хочется быть. Понимать себя не так просто, как многим кажется.

Вернадский осуществил свои жизненные планы. В этом наиболее ярко выявились его воля. О выработки твердого волевого характера он упомянул в том же дневнике:

«Первое дело: 1) Выработка характера. Преимущественно следует: откровенность, небоязнь высказывать и защищать свое мнение, отброс ложного стыда, небоязнь доводить до конца свои воззрения, самостоятельность. Выработка речи. 2) Образование ума: а) Знакомство с философией, б) Знакомство с математикой, музыкой, искусствами…»

Став признанным ученым, он вновь подчеркнет огромное значение настойчивости и целеустремленности в науке:

«Можно сказать, что научное мировоззрение поддерживается и не гибнет только благодаря сознательному проявлению усилия, воли. Оно замирает и поглощается чуждыми вхождениями, как только ослабляется это его проникающее живительное усилие».

Характер Вернадского в студенческие годы складывался под влиянием друзей, дружеских споров, попыток совместных поисков истины. Сказались на этих спорах запрещенные цензурой, но ходившие в многочисленных копиях «Исповедь» и «В чем моя вера?» Льва Толстого.

Эти статьи ошеломили российскую общественность. В них проявилось мужество писателя, сумевшего быть предельно откровенным, честным. «Небоязнь высказывать и защищать свое мнение, отброс ложного стыда, небоязнь доводить до конца свои воззрения, самостоятельность» – все эти качества в наивысшей степени были присущи новым произведениям Л.Н. Толстого. Приведенные выше дневниковые записи Вернадского относятся к 1884 году, когда «Исповедь» Льва Толстого нелегально печаталась во многих тысячах экземпляров.

В Петербурге группа студентов печатала «Исповеди», а склад этого подпольного издательства помещался в квартире тестя товарища (помощника) министра внутренних дел. Почти все высокопоставленные чиновники имели в своем распоряжении оттиски статьи Л.Н. Толстого.

Лев Николаевич попытался объяснить свой опыт жизни. Он признался, что в пятьдесят лет, став известным писателем, ощутил нечто, напоминающее смертельную болезнь. Его начали мучить вопросы, казавшиеся глупыми, простыми, детскими. Но только он тронул их и попытался разрешить, тотчас убедился, что это самые важные и глубокие вопросы в жизни.

Судя по тому, как бездумно и нелепо существуют люди, напрашивался вывод: «Истина была то, что жизнь есть бессмыслица».

Научные знания не могут ответить на вопрос о цели жизни: «Чем менее они приложимы к вопросам жизни, тем они точнее и яснее, чем более они пытаются давать решения на вопросы жизни, тем более они становятся неясными и непривлекательными».

Но и «неразумное знание» – слепая вера – не удовлетворяло его. Триединый Бог, шестидневное творение Мира, дьявол, черти, ангелы – «я не могу принять, пока я не сошел с ума». Положение казалось безвыходным.

«По разумному знанию выходило так, что жизнь есть зло, и люди знают это… По вере выходило, что для того, чтобы понять смысл жизни, я должен отречься от разума, того самого, для которого нужен смысл».

А дальше как быть?

«Я понял, что, если я хочу понять жизнь и смысл ее, мне надо жить не жизнью паразита, а настоящей жизнью и, приняв тот смысл, который придает ей настоящее человечество, слившись с этой жизнью». Истина оказалась в том, чтобы стремиться к истине и верить в нее. «Бог есть жизнь».

Но что означает жить настоящей жизнью? Или, как говорил другой русский мыслитель Н.Ф. Фёдоров: «Жить со всеми и для всех».

Для Вернадского, устремленного к научной деятельности, неприемлем был путь опрощения, на который вставали последователи учения Толстого. И этот свой вывод он также разделял с друзьями из братства.

Жить со всеми и для всех не означат, будто надо жить как все. Надо оставаться самим собой, надо быть разными, сохраняя единство. Каждый должен заниматься своим делом с пользой для всех.

…Владимир Иванович после смерти отца стал владельцем 500 десятин земли в Тамбовской губернии. В начале 1886 года он собирался эту землю продать, а на вырученные деньги отправиться в кругосветное путешествие вместе с Андреем Красновым – другом детства, будущим выдающимся геоботаником.

Мечта осуществилась (отчасти) у Краснова: весной того же года Русское географическое общество командировало его на Тянь-Шань. А Вернадский, получив согласие Натальи Старицкой стать его женой, остался в России.

К тому времени недалеко от хутора Шигаевский, принадлежавшего Ивану Васильевичу Вернадскому, была проложена Моршанско-Сызранская железная дорога. Для неё он выделил участок земли, где были построены вокзал и почта. Железнодорожная станция (действующая поныне) была названа Вернадовкой.

Владимир Иванович часть денег от продажи земли передал для строительства сельской школы, а другую часть положил в банк на выплату жалованья учителям. (Дневниковая запись тех лет: «Есть два коренных вопроса народной жизни: …экономическое и духовное развитие народа».)

Имение стало для его семьи, в сущности, дачей. В дальнейшем он принимал участие в делах местного земства и особенно активное – в годы, когда во время периодических засух приходилось оказывать помощь голодающим крестьянам.

Полевые работы в экспедиции по изучению почв под руководством Докучаева приблизили его к народной жизни. Он убедился, что преобладает ведение сельского хозяйства, ориентированное на получение владельцами земельных угодий максимальной выгоды. Уничтожаются леса, что усугубляет последствия засух, а рациональное использование земель и борьба с вредителями нередко «требуют больших затрат, чем привыкли тратить помещики при своём хищническом хозяйстве».

Бегство от обыденности

Неудовлетворение Толстого наукой было вызвано его стремлением знать о том, «как человеку самому быть и жить лучше». А наука не дает ответа на такие вопросы. Она не имеет в виду личную жизнь конкретного индивидуума. Но ведь именно личная жизнь – единственное, ценнейшее, недолгое достояние любого человека. Как им распорядиться?

«Благо твое есть твое единство со всеми людьми, зло есть нарушение единства… Не лишай себя сам того блага, которое дано тебе», – учил Лев Толстой. Вот, пожалуй, главная мысль, воспринятая членами студенческого братства из его статей.

Не наукой единой жив человек. Но столь же ясно было Вернадскому, что она по сути своей не обычный вид деятельности, хотя и предоставляет возможность безбедного существования, преподавать, стать профессором.

Можно было вспомнить высказывания Марии Николаевны Вернадской о чудесном мире, который открывает «Благодетельный гений – наука!.. Она пробуждает нас от тягостной дремоты, раскрывает перед нами таинства природы и учит извлекать из них пользу».

Не только тешит любознательность учёного, но и приносит пользу людям. Ни религия, ни философия не внесли коренных изменений в мировоззрение людей и не помогли так организовать общество, чтобы жить в гармоничном единстве между собой и с природой. На это способна наука: она вырабатывает объективные знания о Мире, человеке, цивилизации.

Исходя из таких соображений, Владимир Вернадский решил, что научные исследования станут главным стержнем его жизни и личным посильным вкладом в бытие своего народа и всего человечества. Хотя он не раз в своём дневнике с горечью отмечал свою малую одарённость и слабость ума, не способного справиться с многими загадками природы.

Сильный человек, способный к умственному росту, сознаёт свои недостатки и стремится их преодолеть.

Так завершалось становление характера Владимира Ивановича – в кругу близких друзей, вместе с любимым человеком, с верой в науку и в своё предназначение на Земле, с готовностью развивать свои способности.

…Летом 1887 года он проводил полевые работы, изучая почвы Смоленской губернии. Некоторое время жил в Рославльском уезде. Впечатление от провинции было тяжёлое:

«Вообще среда здесь незавидная, и уезд спит глубоким сном… Вся жизнь этого уезда, вся она, такая монотонная, бесцельная, горемычная и такая гадкая… При размышлении об этой жизни, о её бесцельности, о её заглушенности, о её страдальческой спячке и толчении воды в ступе, становится невольно как-то тяжело, грустно и ужасно».

Какой выход? Научные исследования и общественная работа.

Таков один из наиболее сильных стимулов к творчеству многих людей в разных областях деятельности. В науке сказывается и другой стимул: устремлённость мысли в неведомое. Об этом хорошо сказал Альберт Эйнштейн:

«Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, – это ощущение таинственности. Оно лежит в основе всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то, во всяком случае, слепым. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука… Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего».

В этом своём стремлении Эйнштейн удалялся от земной природы. Жизнь и разум как её проявления его всерьёз не интересовали, а теоретические прозрения имели в виду Мироздание как бы само по себе, вне человека и всего живого.

Эту традицию сохранили физики и космологи XXI века, разработавшие формальную модель видимой нами Вселенной (Метагалактики) в результате Большого взрыва…

Впрочем, об этом у нас ещё пойдёт речь. А пока вспомним: в славную эпоху Просвещения парижский академик, астроном, физик и математик Пьер Симон Лаплас полагал, что в принципе можно выразить Мироздание системой формул. А по мнению Клода Анри Сен-Симона, и нравственность можно свести к формулам гравитации.

Но чем лучше узнавали люди окружающую реальную природу, тем больше убеждались, что формальный метод весьма ограничен.

Иммануил Кант в сочинении «Общая естественная история и теория Неба, или Опыт об устройстве и механическом происхождении всего мироздания на основе ньютоновских законов» (1775) смело заявил: «Дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее должен образоваться Мир».

И тут же оговорился: легче объяснить происхождение всех небесных тел, чем «зарождение и развитие какой-нибудь травки или гусеницы».

Мысль чрезвычайно важная! Жизнь земной природы необъяснима на основе законов механики, математики, физики.

К этому же выводу пришёл Вернадский:

«Весьма часто приходится слышать убеждение, не соответствующее ходу научного развития, будто точное знание достигается лишь при получении математической формулы, лишь тогда, когда к объяснению явления и к его точному описанию могут быть приложены символы и построения математики…

Но нет никаких оснований думать, что при дальнейшем развитии науки явления, доступные научному объяснению, подведутся под математические формулы или под так или иначе выраженные числовые правильные соотношения; нельзя думать, что в этом заключается конечная цель научной работы».

Натуралиста, который стремится познать природу во всех её проявлениях, включая человека, не могут удовлетворить формальные модели. Они безусловно полезны, но явно недостаточны для познания земной природы.

Подобно многим интеллектуалам XIX и начала следующего века, Вернадский верил в науку. Как писал Д.И. Менделеев: «При помощи науки без насилия, любовно, но твердо устраняются предрассудки, неправда и ошибки, а достигаются: охрана добытой истины, свобода дальнейшего развития, общее благо и внутреннее благополучие».

…Становлению личности Вернадского немало содействовали счастливые обстоятельства. Он с детства общался с людьми незаурядными: отец и его первый сын Николай, дядя Евграф Короленко, Андрей Краснов, члены студенческого братства. В университете у него были достойнейшие учителя, выдающиеся учёные Д.И. Менделеев и В.В. Докучаев. Ему повезло со спутницей жизни…

Для хороших всходов требуются не только отличные семена. Не менее важна плодородная почва, а также борьба с сорняками. Вернадский именно культивировал, сохранял в своей душе и стремился воплотить в жизнь идеалы разума и добра.

Великие религии – индуизм, буддизм, конфуцианство, иудаизм, христианство, ислам – призывают стремиться к добру и справедливости, к духовному росту, к познанию Мира и самого себя. Почти все философские учения доказывают то же самое.

Простой принцип: не делай другим того, что не желал бы себе.

В теории все с этим согласятся. Но в своих поступках слишком часто поступают иначе. Даже те, кто считает себя христианином, соблюдая ритуалы, исполняют ли заповеди Иисуса Христа? Достаточно вспомнить жесточайшие завоевания христианских стран Западной Европы с уничтожением многочисленных племен и народов, развитых цивилизаций Нового Света.

Обычная ссылка: дьявол силён, трудно не поддаться на его искушения. Но если «нечистый попутал», стало быть, нечистая сила в душе человека укоренилась прочнее, чем светлый сонм ангелов, архангелов, всех святых и образ самого Бога?!

Религия и философия не смогли сделать общество гуманнее, разумнее – не на словах и декларациях, а на деле. Остаётся надежда только на силу научной мысли. Примерно так решил Владимир Вернадский.

Несмотря на все свои метания в поисках истины – от философских идей Античности и религиозных мифов древности до строгих выводов точного знания, – он верил в правильность избранного пути:

«Существование человека для науки (…а я не отделяю от науки тех, кто стремится к истине и в искусстве) вносит в жизнь светлые лучи идеала».

Посвящение в учёные

Петербургский университет открыл Вернадскому путь в науку.

Большое впечатление произвели на него лекции Менделеева. Знаменитый химик, творец Периодической системы элементов, вдохновлял слушателей своими оригинальными идеями, яркими высказываниями, незаурядной внешностью.

«Сколько в это время рождалось мыслей и заключений, – вспоминал Вернадский, – нередко шедших совсем не туда, куда вела логическая мысль лектора, действовавшего на нас всей своей личностью и своим ярким красочным обликом».

В его изложении атомы, «кирпичики мироздания», невидимые и загадочные, получившие абстрактное название химических элементов, существовали не сами по себе, как идеальные сущности, а являлись плотью природных объектов, планет и космоса.

Воображение слушателя уносилось далеко от привычных образов химии: пробирок, реторт, колб, тиглей, горелок; от учебных лабораторий и химических заводов. Всё вокруг – растения, ручьи, воздух, земная поверхность, минералы – образуют круговорот бесконечных превращений в великой химической лаборатории природы.

Детские фантазии о жизни Земли и звездных миров, пробужденные в беседах с Евграфом Короленко, обретали иной облик, связывались с наукой о свойствах, движениях, взаимодействиях химических элементов и их соединений.

Если Земля и космос, живые организмы и промышленность – это своеобразные химические лаборатории, то у них есть свои законы, познание которых позволит открыть тайны жизни далеких солнц, планет, минералов, организмов, человека…

Такие мысли возникали на лекциях Менделеева. Появились неожиданные вопросы, на которые не мог бы в те времена ответить ни один ученый. Не существовало еще наук о химическом строении космоса, планеты и земных сфер. Основоположником этой области знания суждено будет стать В.И. Вернадскому.

Интерес к химии не помешал Вернадскому избрать профессию минералога. Возможно, произошло так потому, что в университете лекции по минералогии и кристаллографии читал выдающийся ученый Василий Васильевич Докучаев.

Высокий, статный, с окладистой бородой и чёткими красивыми чертами лица, он был похож одновременно на крестьянина, священника, мыслителя. Выходец из небогатой семьи церковнослужителя, он поступил в духовную семинарию, а затем был направлен в Духовную академию.

И тут он резко изменил свой жизненный путь. Отказавшись от карьеры священника, поступил в Петербургский университет. Терпел нужду и лишения, обедал не каждый день, но цели своей добился: получив высшее образование, приступил к научной и преподавательской деятельности.

Прекрасной школой комплексного изучения природных условий стала для Докучаева экспедиция в Полесье. Геологи, гидрологи, ботаники, инженеры изучали возможность осушения этого края.

В 1882 году для изучения почв и рациональной организации сельского хозяйства была организована нижегородская экспедиция, руководимая Докучаевым. Она работала до 1887 года. В ней участвовал Вернадский.

Докучаев основывал исследования на таком принципе:

«Постоянно необходимо иметь в виду природу, взятую в ее единстве, цельности, чтить и штудировать все главнейшие элементы ее».

Первым в мире он выделил почву как особое природное тело со своими законами жизни и развития (её считали зоной измененных горных пород – корой выветривания). В своей замечательной работе «Русский чернозем» (1883), ставшей его докторской диссертацией, он писал:

«Почвы, являясь результатом чрезвычайно сложного взаимодействия местного климата, растительных и животных организмов, состава и строения материнских горных пород, рельефа местности, наконец, возраста страны, понятно, требуют от их исследователей беспрестанных экскурсий в область самых разнообразных специальностей».

В почвоведении теория тесно связана с практикой сельского хозяйства.

По словам Докучаева: «Эти закономерные, можно сказать, незыблемые, вековечные соотношения, находясь в основе, в корне наиболее существенных этнографических, исторических, бытовых, даже экономических, социальных и всевозможных культурных человеческих особенностей и проявлений, всегда от века роковым неотразимым образом тяготели над всем человеческим миром и поныне, как дамоклов меч, висят над ним, связывая мнимого господина Земли по рукам и ногам, несмотря ни на какие успехи цивилизации, ни на какие открытия науки и техники, ни на какие политические перевороты, катастрофы, перемены, перетасовки».

Вернадский не торопился приниматься за глобальные обобщения. Прежде следовало обучиться черновой научной работе, сбору и обработке фактов, а также умению наблюдать и понимать природу. В этом отношении пример Докучаева был для него чрезвычайно ценен.

«По складу своего ума, – вспоминал Владимир Иванович, – Докучаев был одарен совершенно исключительной пластичностью воображения; по немногим деталям пейзажа он схватывал и рисовал целое в необычайно блестящей и ясной форме. Каждый, кто имел случай начинать свои наблюдения в поле под его руководством, несомненно, испытывал то же самое чувство удивления, какое помню и я, когда под его объяснениями мертвый и молчаливый рельеф вдруг оживлялся и давал многочисленные и ясные указания на генезис и на характер геологических процессов, совершающихся и скрытых в его глубинах».

Экспедиции Докучаева, в которых принимал участие Вернадский, тоже были своеобразным научным братством. По свидетельству геолога П.Ф. Баранова, участники нижегородской экспедиции «представляли одну семью, работавшую с полным самоотвержением на пользу общему делу».

Им приходилось часами трястись в телегах, до изнеможения ходить в маршруты, карабкаться по береговым обрывам, мокнуть под дождем, ночевать под открытым звездным небом…

Почвенная экспедиция Докучаева исследовала рельеф, растительный и животный мир почв, климат, подземные воды, горные породы, физико-геологические процессы, геологическую историю района – весь комплекс природных условий, цельную природу, а не только её часть.

Живой, сложный, изменчивый мир открывался Вернадскому. Он записал в дневник: «Кто знает, может быть, есть законы в распределении минералов, как есть причины возможности образования той или другой реакции именно в этом месте, а не в другом».

И вновь – постановка проблемы, а за простотой общего ответа скрывается неведомая область для науки того времени. По каким законам происходят химические реакции в природе: здесь – одни, а там – другие? Как протекают они, к каким приводят результатам?

Речь должна идти не просто о реакциях, которые когда-то начинаются, протекают и заканчиваются. Разве после образования минерала время останавливается, словно в замке Спящей красавицы? Нет, минералы изменяются, живут, включаются в новые превращения. Выходит, следует говорить о чередовании химических реакций в природе, о круговоротах.

Сто лет назад подобные вопросы еще не были поставлены. Начинающий ученый Вернадский подошел к ним вплотную. Позже он отметил, что именно Докучаев обратил его внимание на динамическую сторону минералогии, на необходимость изучения минералов во времени.

…В 1884 году умер Иван Васильевич Вернадский. Год спустя Владимира Вернадского после окончания университета оставили для подготовки к профессорскому званию, назначив хранителем минералогического кабинета. В 1886 году он женился на Наталье Егоровне Старицкой; на следующий год родился сын, названный Георгием.

Выходит, независимость Владимира Ивановича не относилась к личной жизни. Тут даже он, как иногда говорят, был обременен семьей. И «бремя» это взял сознательно, считая, что оно поможет в научной работе.

Странно? Нет, не очень.

Настоящего мужчину характеризует высокая ответственность за самого себя, за свои мысли и поступки. Но еще больше мужества, твердости и доброты требует ответственность за других. Без этого нет возмужания.

Принято считать, что дети затрудняют жизнь: лишние заботы и расходы; давно уже в США и Западной Европе было отмечено, что в наш технический век супружеские пары предпочитают иметь престижный автомобиль, а не ребёнка. То же поветрие пришло в Россию.

Семья не мешала, а помогала Владимиру Ивановичу работать. Он охотно проводил время с детьми; жена была ему верным помощником.

В марте 1888 года они расстались на несколько месяцев: его отправили за границу для работы в минералогических и кристаллографических лабораториях. В дни разлуки он постоянно писал жене, делясь с ней своими мыслями и воспоминаниями. По этим письмам можно судить, как складывались его первые научные поиски.

Переписывался он и с Докучаевым. Теперь это было общением коллег и товарищей, а не учителя и ученика.

По просьбе Докучаева Вернадский прислал ему свою фотографию. Заметив, что его бывший ученик похудел, Докучаев заключил: «Слишком усердствуете». А затем спросил, предполагая утвердительный ответ: «Не пора ли Вам приниматься за вполне самостоятельную работу?»

Жизнь неживого

В царской России было немало ученых с мировым именем. Однако отсутствовали хорошо оборудованные минералогические и химические лаборатории. Вернадский сначала отправился в Неаполь, к профессору Скакки. Но он был стар и оставил научные исследования. Пришлось переехать в Мюнхен к «королю кристаллографии» Паулю Гроту.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.