Однажды, когда Кристофер Робин, Winnie Пух и Поросенок вместе проводили время за разговорами, Кристофер Робин перестал жевать травинку и, как бы между прочим, говорит: «Знаешь, Поросенок, я сегодня видел Heffalump'a».
      «Что же он делал?», спрашивает Поросенок. «Просто фланировал в одиночестве», говорит Кристофер Робин. «Не думаю, чтобы он меня заметил».
      «Я раз одного видел», сказал Поросенок. «По крайней мере, мне кажется, это был он», говорит. «А может, и не он».
      «Вот и я тоже», сказал Пух, совершенно теряясь в догадках, как бы мог выглядеть Heffalump.
      «Его не часто встретишь», сказал Кристофер Робин небрежно.
      «Особенно теперь», говорит Поросенок. «Особенно в это время года», говорит Пух. Затем они потолковали о другом, покуда не пришло время Пуху и Поросенку возвращаться домой. Сперва, пока они ковыляли по узкой тропинке, окаймляющей Сто-Акровый Лес, то поневоле шли молча, но, подойдя к ручью и кое-как через него переправившись по камням, они снова могли идти рядом с кустами вереска и возобновили дружескую болтовню о том о сем, и Поросенок тогда говорит: «Если ты понимаешь, Пух, что я имею в виду», а Пух говорит: «Это именно то, о чем я сам думал, Поросенок», а Поросенок говорит: «Но, с другой стороны, мы должны помнить», а Пух говорит:
      «Вот именно, Поросенок, как раз это я упустил из виду» . И затем, как только они подошли к Шести Сосновым Деревьям, Пух огляделся по сторонам, не подслушивает ли кто, и говорит торжественным тоном:
      «Поросенок, я принял важное решение».
      «Какое решение, Пух?»
      «Я принял важное решение поймать Heffalump'a».
      Говоря это, Пух несколько раз кивнул головой и потом подождал, пока Поросенок скажет «А как?», или «Пух, это исключено», или что-нибудь ободряющее в этом роде, но только Поросенок ничего не говорил. Факты складывались таким образом, что Поросенку очень хотелось, чтобы ему первому это пришло в голову.
      «Я это сделаю», говорит Пух, подождав еще немного, «при помощи Западни. Но это должна быть Коварная Западня, так что ты, Поросенок, должен мне помочь».
      «Пух», говорит Поросенок, вновь чувствуя себя совершенно счастливым, «я это сделаю». А затем говорит: «Как же мы это сделаем?», а Пух говорит:
      «То-то и оно! Как?» И они оба присели, чтобы хорошенько это обдумать.
      Тогда у Пуха возникла мысль, которая состояла в том, что они выроют Очень Глубокую Яму, и в этом случае Heffalump, проходя мимо, упадет в яму и…
      «Почему?», говорит Поросенок.
      «Что почему?», говорит Пух.
      «Почему он в нее упадет?»
      Пух поскреб нос лапой и сказал, что Heffalump будет прогуливаться, нахмыкивая песенку и поглядывая на небо, не собирается ли дождь, и поэтому он не заметит Очень Глубокой Ямы, пока не окажется на полпути к ее дну, а тогда уже будет поздно.
      Поросенок сказал, что это очень хорошая Западня, но допустим, что дождь уже идет?
      Пух снова поскреб нос лапой и сказал, что этого он не учел. Но затем он просиял и говорит, что уж ежели дождь будет идти, то в этом случае Heffalump наверняка будет поглядывать на небо, не проясняетсяли там, и тогда он опять-таки не увидит Очень Глубокой Ямы, пока не окажется на полпути… А тогда уже будет слишком поздно.
      Поросенок сказал, что теперь, когда и этот пункт прояснен, он полагает, что это действительно Коварная Западня.
      Пух, весьма гордый от услышанного, чувствует, что Heffalump уже практически пойман; но оставалась еще одна вещь, которую надо было обдумать:
      Где они выроют Очень Глубокую Яму?
      Поросенок сказал, что в данном случае наилучшим было бы место где-нибудь поблизости от Heffalump'a и как раз перед тем, как он в нее упадет, только футов на шесть подальше.
      «Но тогда он увидит, как мы ее роем», говорит Пух.
      «Нет, если он будет все время смотреть на небо, то не увидит».
      «Но он станет Подозревать», говорит Пух, «особенно, если ему случится поглядеть вниз под ноги». Он долго думает и добавляет с тоской: «Это не так просто, как я думал. Полагаю, потому-то Heffalump'ы так редко попадаются».
      «Скорее всего», говорит Поросенок.
      Они вздохнули и пошли прочь и, вынув из себя несколько колючек утёсника, снова сели; и Пух все время говорил себе: «Если бы я только смог придумать что-нибудь». Так как он был уверен, что животное с Высоким Интеллектуальным Коэффициентом могло бы поймать Heffalump'a, если бы только оно знало правильный путь для достижения этого.
      «Положим», сказал он Поросенку, « тыхочешь поймать меня, как бы ты за это взялся?»
      «Ну что ж», говорит Поросенок, «я бы сделал так. Я бы соорудил Западню и положил бы в нее Банку Меду, ты бы его учуял и пошел бы за ним, и…»
      «И я пошел бы за ним», говорит Пух взволнованно, «только очень осторожно, чтобы не спугнуть, и я бы настиг Банку Меду и прежде всего облизнул бы по краешку, притворяясь, что будто там ничего нет, знаешь ли, а потом я бы еще погулял и вернулся и стал бы лизать-лизать до самой середины банки, а потом…»
      «Да не бери ты в голову», говорит Поросенок, «ты был бы в Западне, и я бы тебя поймал. Теперь первое, о чем надо подумать, это что Heffalump'ам больше нравится. Я думаю, желуди, а ты? Мы положим туда побольше, я говорю, да очнись, Пух!»
      Пух, находившийся в сладостных мечтаниях, во мгновение ока проснулся и говорит, что мед гораздо западнее, чем зжолуди . Поросенок был другого мнения, и они уже было развернули по этому поводу обширную дискуссию, когда Поросенок сообразил, что если они положат в Западню желуди, то искать их придется ему, в то время как если они положат мед… тогда как Пух примерно в это же самое время сообразил то же самое относительно своего меда, поэтому Поросенок успел сказать: «Отлично, значит, мед», как раз когда Пух подумал то же самое и собирался сказать: «Прекрасно, стало быть, зжолуди».
      «Так-так, мед, значит», говорит Поросенок таким глубокомысленным тоном, как будто вопрос уже решен. «Я вырою яму, а ты пойдешь и принесешь мед».
      «Очень хорошо», говорит Пух и ковыляет восвояси.
      Придя домой, он заглянул в кладовую: там он встал на стул и схватил с полки огромную банку меду. На ней было написано «МЁТ», но, чтобы убедиться, он снял бумажную крышку и заглянул внутрь. Выгляделоэто совсем как мед. «Но наверняка никогда не скажешь», подумал Пух. «Помню, мой дедушка говорил как-то, что ему приходилось видеть сыр именно такого цвета». Итак, он запустил язык в банку и основательно лизнул. «Да», говорит, «это он. Никакого сомнения. И мед, я бы сказал, с головы до ног. Если, конечно», говорит, «кто-нибудь не положил для смеха на дно кусок сыру. Возможно, будет лучше мне несколько углубиться… просто на тот случай… на тот случай, если Heffalump'ам не нравится сыр… так же, как и мне. О!» И он глубоко вздохнул. «Я былправ. Это мед, до самого своего основания».
      Проделав все это, он отнес банку Поросенку, и Поросенок выглянул со дна Очень Глубокой Ямы и говорит: «Достал?», а Пух говорит: «Да, но не совсем полную банку», и он бросил ее Поросенку, а Поросенок говорит: «Это все, что осталось?», а Пух говорит: «Да», потому что так оно и было. Поросенок положил банку на дно Ямы, выбрался оттуда, и они вместе пошли домой.
      «Ладно, Пух», говорит Поросенок, когда они дошли до Пухова дома, «спокойной ночи. Встречаемся завтра в шесть часов утра около Шести Деревьев. Посмотрим, сколько Heffalump'ов мы наловили в Западню».
      «В шесть часов, Поросенок», говорит Пух, «у тебя найдется какая-нибудь веревка?»
      «Нет. Зачем тебе веревка?»
      «Чтобы вести их домой».
      «О, я думаю, Heffalump'ы идут, если посвистеть».
      «Какие идут, какие нет. О Heffalump'ax наперед ничего не скажешь».
      «Ладно, спокойной ночи».
      «Спокойной ночи».
      И Поросенок пустился рысью к своему дому «Нарушитель Г», в то время как Пух уже готовился отойти ко сну.
      Несколько часов спустя, как раз когда ночь начала незаметно ускользать, Пух неожиданно проснулся с чувством слабости и тревоги. Он, бывало, и раньше знавал это чувство слабости и тревоги. И он понимал, что оно означало. Он был голоден. Итак, он отправился в кладовую, встал на стул и пошарил лапой по полке, на которой не обнаружил ровным счетом ничего.
      «Забавно», подумал он. «Я-то знаю, что у меня тут была банка меду. Полная банка, полная меду, под завязку, и на ней еще было написано МЁТ, чтобы я знал что это именно мед, а не что-нибудь. Это очень забавно». И он принялся бродить туда и сюда, недоумевая, куда мог подеваться мед, и мурлыча про себя вот такую мурлычку:
 
Меда нет, и нет огня. Помню: он стоял в буфете с надписью на этикетке:
«Здесь пчелиный собран МЁТ». Мед прекрасный, спелый мед, Ах, куда девался, милый? Ах, какой влекомый силой Ты умчался от меня?
 
      Он промурлыкал про себя эту мурлычку три раза слабым голосом, как вдруг вспомнил, что он положил его в Коварную Западню, чтобы поймать Heffalump'a.
      «Зараза!», сказал Пух. «Весь мед ушел на то, чтобы усахарить Heffalump'a». И он снова лег в постель.
      Но он не мог уснуть. Чем больше он пытался, тем меньше ему это удавалось. Он пробовал Считать Овец , что порой неплохо помогает от бессонницы, но поскольку на этот раз овцы не помогали, он принялся считать Heffalump'ов, но это было еще хуже. Потому что каждый Heffalump, которого он считал, сразу норовил схватить Пухов горшок с медом и съесть его дочиста. Несколько минут он лежал совершенно опустошенный, но, когда пятьсот восемьдесят седьмой Heffalump облизал свою пасть и сказал себе:
      «Славный медок, давненько я не едал такого!», Пух не мог больше этого переносить. Он выпрыгнул из постели и побежал прямо к Шести Деревьям.
      Солнце было еще в постели, но на небе над Сто-Акровым Лесом сочился свет, и казалось, что солнце уже просыпается и скоро сбросит с себя одеяло. В этом полусвете Сосновые Деревья глядели холодно и отчужденно, а Очень Глубокая Яма казалась еще более глубокой, чем была на самом деле, а Пухова банка с медом на дне ямы выглядела каким-то таинственным призраком, но не более того.
      Однако, когда он подошел к ней ближе, его нос сказал ему, что это действительно был мед, а его язык высунулся и начал полировать рот, готовый приступить к делу.
      «Зараза!», сказал Пух, сунув нос в банку. «Heffalump съел его!», Затем он подумал немного и говорит: «Да нет, это я съел. Совсем забыл!»
      Тем временем проснулся Поросенок. Как только он проснулся, он сразу сказал себе «О!». Потом он храбро сказал себе «Да!». И затем еще более храбро «Именно так». Но он не чувствовал себя вполне храбрым, так как слово, которое крутилось, ёрзало у него в мозгу, было Heffalump.
      Что такое был этот Heffalump?
      Был ли он Свиреп?
      Приходил ли он на свист?
      И какон приходил?
      Нежен ли он вообще с Поросятами?
      Если он нежен с Поросятами, То Смотря с Какими Поросятами?
      Положим, он нежен с Поросятами, но не повлияет ли на это тот факт, что у Поросенка был дедушка по фамилии Нарушитель Гарри?
      Он не находил ответа ни на один вопрос... а ведь он собирался идти смотреть своего первого Heffalump'a, и не далее, как через час.
      Конечно, Пух будет с ним рядом, а вдвоем гораздо веселее. Но что, если Heffalump очень нежно любит Поросят имедведей? Не будет ли лучше притвориться, что у тебя болит голова, и не ходить к Шести Деревьям в это утро? Но тогда предположим, что день окажется удачным, в Западню не попал ни один Heffalump, а он все утро попусту проваляется в постели, теряя время. Что же делать?
      И тогда ему пришла в голову Умная Мысль. Он тихонечко придет к Шести Деревьям, весьма осторожно заглянет в Западню и посмотрит, есть ли там Heffalump. И если Heffalump там, то он убежит и снова ляжет в постель, а если там его нет, то нет.
      Итак, он пошел. Сначала он думал, что в западне не будет Heffalump'a, а потом думал, что будет. Подходя ближе, он уже был уверен, что Heffalump там, потому что он мог собственными ушами слышать, как тот хеффалумпил, как не знаю кто.
      «Боже милостивый, о боже милостивый», сказал Поросенок.
      Он хотел убежать прочь. Но поскольку он подошел уже очень близко, он почувствовал, что должен хоть одним глазком взглянуть на Heffalump'a.
      Итак, он подполз к краю Западни и заглянул в нее…
      Все это время Winnie Пух пытался стащить с головы банку из-под меду. Чем больше он тряс ею, тем глубже он в нее влезал. «Зараза!», говорил он изнутри банки, а также «Ох, на помощь!», а чаще просто «Оу!» Он пытался разбить ее обо что-нибудь, но так как он не видел того, обо что бился, то и это не помогало. Он попытался выбраться из Западни, но, так как он ничего не видел, кроме банки, и то совсем немного, он не мог найти дороги… Наконец он задрал голову, банку и все прочее и издал громкий рычащий вопль Печали и Отчаянья… и это было как раз в тот момент, когда Поросенок заглянул в Западню.
      «На помощь, на помощь!», кричал Поросенок. «Heffalump! Отвратительный Heffalump!» И он пустился наутек тяжелым галопом, продолжая выкрикивать: «На помощь, на помощь, ажусный Heffalump! Мощь, мощь! Лумпасный Horralump! Хвощь, хвощь, атасный Hellerump!» И он, не переставая кричать, галопировал, пока не добрался до Кристофер-Робинова дома.
      «Что за дела, Поросенок?», говорит Кристофер Робин, который как раз только что встал.
      «Щоп!», говорит Поросенок, тяжело дыша. «Heff-а Heffalump».
      «Где?»
      «Там», сказал Поросенок, махнув рукой.
      «Как он выглядит?»
      «Как – у него – у него Огромная голова, такая огромная, какую только можно представить, Кристофер Робин. Огромная ненормальная вещь, как – как – ничто. Гигатское – как я не знаю что, как ненормальное ничто. Как банка».
      «Ладно», говорит Кристофер Робин, надевая ботинки. «Я пойду и посмотрю. Пошли».
      Когда с ним был Кристофер Робин, Поросенок не боялся. Итак, они пошли…
      «Я слышу его, а ты?», говорит Поросенок тревожно, когда они подошли ближе.
      «Я что-тослышу», говорит Кристофер Робин.
      Это был Пух, бьющийся головой об корень дерева, на который он наткнулся.
      «Вон!», говорит Поросенок. «Ужаскакой!»
      Он теснее прижался к Кристоферу Робину.
      Вдруг Кристофер Робин начал смеяться… и он смеялся и смеялся… и смеялся. И пока он смеялся – Crack! – с грохотом голова Heffalump'a ударилась об корень, банка разлетелась вдребезги, и на свет Божий появилась голова Пуха…
      Тогда Поросенок понял, каким Глупым Поросенком он был; ему было так стыдно за себя, что он прибежал домой и тут же слег с головной болью. А Кристофер Робин и Пух вместе пошли завтракать.
      «О, Медведь», сказал Кристофер Робин, «как я люблю тебя!»
      «Так же, как и я тебя», говорит Пух.

      И-Ё, старый Осел, сидел на берегу ручья и смотрел на себя в воду.
      «Душераздирающе», говорит, «вот как это выглядит. Душераздирающе». Он повернулся, отошел от воды, медленно спустился на двенадцать ярдов вниз по ручью, бултыхнулся в него, переплыл на другую сторону и медленно пошел назад по другому берегу. Затем он опять посмотрел на себя в воду.
      «Как я и думал», говорит, «никаких улучшений с этойстороны. Но никто не берет в голову. Душераздирающе. Вот как это выглядит».
      Позади него из-за папоротника раздался хруст, и на сцене явился Пух.
      «Доброе утро», сказал Пух.
      «Доброе утро, Пух-Медведь», сказал И-Ё мрачно. «Если это действительно доброе утро», говорит. «В чем я», говорит, «сомневаюсь».
      «Почему? Что за дела?»
      «Ничего, Пух-Медведь, ничего. Мы все не можем, а некоторые из нас просто не хотят. Вот, собственно, и все».
      «Чего все не могут?», сказал Пух, потерев нос.
      «Развлечения. Песни-пляски. Танцы-шманцы. Широка страна моя родная».
      «О!», сказал Пух. Он долго думал, а затем спросил: «Какую страну ты имеешь в виду?»
      «Святая простота», продолжал И-Ё мрачно. «Это выражение такое есть „Святая простота“», объяснил он . «Я не жалуюсь, но Дело Обстоит Именно Так» .
      Пух уселся на здоровенный камень и попытался обдумать все это хорошенько. Для него это звучало как загадка, а он был не силен в загадках, будучи Медведем Весьма Умеренных Умственных Способностей . Итак, вместо этого он спел «Коттлстонский Пирог»:
 
Коттлстонский, Коттлстонский, Коттлстонский Пирог,
Летай не станет птичкать, а птичка наутек.
Загадай загадку, и я отвечу в срок:
« Коттлстонский, Коттлстонский, Коттлстонский Пирог».
 
      Это был первый куплет. Когда он его закончил, И-Ё вслух не сказал, что ему это совсем не по душе, поэтому Пух по-доброму спел ему второй куплет:
 
Коттлстонский, Коттлстонский, Коттлстонский Пирог.
Рыбка не свистнет, да и я молчок.
Загадай загадку, и я отвечу в срок:
« Коттлстонский, Коттлстонский, Коттлстонский Пирог».
 
      И-Ё все-таки продолжал упорно молчать, поэтому Пух нахмыкал третий куплет скорее уже просто для себя:
 
Коттлстонский, Коттлстонский, Коттлстонский Пирог.
Почему цыпленок, а не носорог?
Загадай загадку, и я отвечу в срок:
« Коттлстонский, Коттлстонский, Коттлстонский Пирог».
 
      «Вот-вот», говорит тогда И-Ё. «Пойте. Амтитидли, амптиту! Трали-вали. Много в ней лесов, полей и рек. Тешьте себя».
      «Я и тешу», сказал Пух.
      «Некоторые могут», говорит И-Ё.
      «Да что такое?»
      «А что-нибудь такое?»
      «Ты что-то выглядишь как-то печально, И-Ё».
      «Печально? Отчего бы мне печалиться? Сегодня мой день рожденья. Самый счастливый день в году».
      «Твой день рожденья?», говорит Пух, несказанно удивленный.
      «Конечно. Ты что, не видишь? Посмотри на подарки, которые я получил». Он показал копытом вокруг. «Посмотри на праздничный торт, на свечи и розовый сахар».
      Пух посмотрел – сначала направо, а потом налево.
      «Подарки», говорит Пух, «праздничный торт?», говорит. «Где?»
      «Ты что, не видишь?»
      «Нет», сказал Пух.
      «И я не вижу», говорит И-Ё. «Шутка», объяснил он. «Ха-ха!»
      Пух поскреб в затылке, слегка озадаченный всем этим.
      «Но это действительно твой день рожденья?», спросил он.
      «Ну да!»
      «О! Ладно, самые лучшие пожелания в этот день, И-Ё».
      «И тебе, Пух-Медведь, самые лучшие пожелания».
      «Но ведь это же не мой день рождения».
      «Нет, это мой».
      «Но ты сказал „Самые счастливые пожелания“».
      «Почему бы и нет. Ты же не хочешь быть несчастным на моем дне рождения?»
      «О, понимаю», говорит Пух.
      «Хуже всего», сказал И-Ё, почти падая, «что я сам несчастен, ни подарков у меня нет, ни торта, ни свеч, и вообще никто на меня не обращает внимания, но если кому-нибудь захочется тоже побыть несчастным…»
      Но для Пуха это уже был перебор. «Стой здесь», сказал он И-Ё, повернулся и поспешил домой так быстро, как только мог. Ибо он чувствовал, что должен подарить бедному И-Ё хоть какой-то подарок, а какой именно, можно было придумать потом.
      Возле своего дома он обнаружил Поросенка, подпрыгивавшего, пытаясь нажать на звонок.
      «Хэлло, Поросенок», сказал он.
      «Хэлло, Пух», сказал Поросенок.
      «Что это ты пытаешься сделать?»
      «Это я пытаюсь нажать на звонок», сказал Поросенок. «Я как раз проходил мимо».
      «Дай-ка я попробую», добродушно говорит Пух. Итак, он приподнялся и позвонил в дверь. «Я только что видел И-Ё», начал он рассказывать, «и бедный И-Ё В ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛОМ СОСТОЯНИИ. Потому что у него сегодня день рожденья. И никто не принял этого в расчет, и он весьма мрачно настроен – ну, ты знаешь, как И-Ё это делает – и – что-то никто не отвечает». И он снова стал звонить.
      «Но Пух», говорит Поросенок, «это же твой собственный дом!»
      «О!», сказал Пух. «Так и есть», говорит. «Ладно, тогда давай войдем».
      Итак, они вошли внутрь. Первое, что сделал Пух, это пошел к буфету посмотреть, не осталось ли там достаточно маленькой банки меду. Увидев, что осталось, он забрал ее.
      «Я дам ее И-Ё в качестве подарка», объяснил он. «А тычто ему подаришь?»
      «Я бы ее тоже подарил», говорит Поросенок. «От нас двоих».
      «Нет», говорит Пух, «так не пойдет».
      «Ладно, тогда я ему подарю воздушный шар, я взял один с вечеринки. Я пойду и захвачу его с собой».
      «Это оченьхорошая мысль, Поросенок. Это как раз то, что приведет И-Ё в хорошее настроение. Никого нельзя расстроить воздушным шаром».
      Поросенок потрусил к себе, а Пух пошел со своей банкой меду в другом направлении.
      Было жарко, а идти было далеко. Он не прошел и половины, когда им овладело забавное чувство. Оно начало свой путь с кончика носа и просочилось через весь его организм до кончиков ног. Оно было в точности таким, как если бы кто-то внутри него говорил: «Теперь-то, Пух, как раз самое бы время немножко чего-нибудь того».
      «Боже мой», сказал Пух, «я и не знал, что так поздно».
      Итак, он сел и снял крышку с банки. «Хорошо, что я захватил с собой это», подумал он. «Много Медведей разгуливает в жаркие дни, но никто из них и не подумает взять с собой немножко того-сего». И он начал есть,
      «Теперь надо понять», подумал он, облизав дно банки, «куда это я направлялся? Ах да, И-Ё». Он медленно поднялся.
      И тогда он вдруг вспомнил. Он съел подарок, приготовленный для И-Ё.
      «Черт!», сказал он. «Что мне делать? Я долженподарить ему что-то».
      Сначала он ничего не мог придумать. Потом он подумал: «Ладно, это очень красивый горшок, даже если там нет меда. И если я хорошенько его помою и кто-нибудь напишет на нем „Счастливого Дня Рожденья“, то И-Ё сможет держать в нем вещи, что может оказаться полезным». Итак, поскольку он уже дошел до Сто-Акрового Леса, он углубился в него, чтобы зайти к Сычу, который там жил.
      «Доброе утро, Сыч», сказал он.
      «Доброе утро, Пух», сказал Сыч.
      «Сердечные пожелания ко дню рождения И-Ё», сказал Пух.
      «О, вот даже как?»
      «Что ты ему подаришь, Сыч?»
      «А ты что ему подаришь, Пух?»
      «Я подарю ему Полезный Горшок для Хранения Вещей, и я хочу попросить тебя…»
      «Этот, что ли?», говорит Сыч, взяв его из Пуховых лап.
      «Да, и я хочу попросить тебя…»
      «Кто-то хранил в нем мед», говорит Сыч.
      «В нем все что угодноможно хранить», серьезно говорит Пух. «Это очень Полезно. И я хочу попросить тебя…»
      «Ты должен написать на нем „ A Happy Birthday!“»
      «Именно об этом я и хочу попросить тебя», говорит Пух. «Потому что у меня правописание шаткое. Оно хорошее, но шаткое, и буквы становятся куда хотят. Можешь ты написать „A Happy Birthday!“ для меня?»
      «Славный горшочек», сказал Сыч, рассматривая его со всех сторон. «Может быть, я его тоже подарю? От нас двоих?»
      «Нет», говорит Пух. «Так не пойдет! Сейчас я его сначала вымою, а потом ты на нем напишешь».
      Ладно, он вымыл горшок и вытер его, в то время как Сыч грыз кончик карандаша, припоминая, как пишется Birthday.
      «Пух, ты умеешь читать?», спросил он с некоторой тревогой. «Там на моей двери объявления насчет звонков и подергиваний, которые написал Кристофер Робин. Ты их можешь прочитать?»
      «Мне Кристофер Робин сказал, что там написано, и тогда ясмог».
      «Ну вот, и я скажу тебе, что здесь говорится, и тогда ты сможешь прочесть».
      Итак, Сыч написал… И вот что он написал:
      HIPY PAPY BTHUTHDTH THUTHDA BTHUTHDY.
      Пух следил за ним с восторгом.
      «Я просто пишу „ A Happy Birthday“», небрежно говорит Сыч.
      «Довольно длинно получилось», сказал Пух, на которого все это произвело большое впечатление.
      «Ну, на самом-тоделе я пишу „ A Very Happy Birthday с любовью от Пуха“. Естественно, чтобы написать такую длинную вещь, карандаша пошло порядочно».
      «О, понимаю», сказал Пух.
      Пока все это происходило, Поросенок сбегал к себе домой за шаром для И-Ё. Он прижимал его к себе, чтобы не уронить, и бежал так быстро, как только мог, чтобы попасть к И-Ё раньше Пуха, так как он думал, что он как будто окажется первым, кто подарил подарок и как будто он подумал об этом сам, без всякой подсказки. И устремляясь вперед и думая, как будет приятно удивлен И-Ё, он совершенно перестал смотреть под ноги, и вдруг его нога попала в кроличью нору, и он упал прямо вниз пятачком.
      BANG!!!???!!!
      Поросенок лежал, соображая, что произошло. Сначала он подумал, что это весь мир взорвался, затем он подумал, что взорвался только Лес, и затем он подумал, что, возможно, взорвался только он сам и что он сейчас оказался совсем один на Луне или где-нибудь еще и никогда больше не увидит ни Кристофера Робина, ни Пуха, ни И-Ё. А затем он подумал: «Ладно, даже если я на Луне, вряд ли имеет смысл все время лежать, уткнувшись пятачком в землю». Итак, он осторожно поднялся и огляделся вокруг.
      Он был все еще в Лесу!
      «Забавно», подумал он. «Откуда же тогда взялся звук взрыва? Я не мог издать такой звук, падая. И где же мой шар? И что делает там этот клочок сырой тряпки?»
      Это был воздушный шар!
      «Боже мой!», сказал Поросенок, «Боже, боженька милостивый! Ладно, чего уж теперь. Вернуться назад я не могу, у меня нет другого воздушного шара. А может быть, И-Ё не так любит воздушные шары».
      Итак, он потрусил дальше с довольно печальным видом, спустился к берегу ручья в том месте, где обретался И-Ё, и позвал его.
      «Доброе утро, И-Ё», закричал Поросенок.
      «Доброе утро, Маленький Поросенок», говорит И-Ё. «Если это утро можно назвать добрым. В чем лично я сомневаюсь», говорит. «Но не в этом дело», говорит.
      «Много счастливых пожеланий ко дню рождения», сказал Поросенок, подойдя поближе.
      И-Ё перестал рассматривать себя в ручье и уставился на Поросенка.
      «Что ты сказал, повтори», говорит.
      «Много сча…»
      «Подожди минутку».
      Балансируя на трех копытах, он начал осторожно прилаживать четвертое к уху. «Я научился этому вчера», объяснил он, упав три раза подряд. «Это довольно легко. Так я лучше слышу. Ну вот, получилось. Так что ты сказал?» Он копытом повернул ухо вперед.
      «Много счастливых пожеланий ко дню рождения!», снова сказал Поросенок.
      «Имеется в виду я?»
      «Конечно, И-Ё».
      «Мой день рожденья?»
      «Да».
      «У меня что, настоящий день рожденья?»
      «Да, И-Ё, я принес тебе подарок».
      И-Ё отнял правое копыто от правого уха, повернулся кругом и с большим трудом поднял левое копыто.
      «Я должен услышать это другим ухом», говорит. «Итак».
      «Подарок», сказал Поросенок очень громко.
      «Опять имеется в виду я?»