«Кольца» в небе и на земле

28 сентября наш Сталинградский фронт был переименован в Донской, а Юго-Восточный фронт — в Сталинградский. Командующим нашим фронтом стал генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский — молодой, стройный, обаятельный. Все командиры приняли его очень хорошо.

Что особенно привлекало в новом командующем? Он глубоко понимал любые вопросы организации боя, умел предвидеть, как будут развиваться события при тех или иных изменениях обстановки. Была у него и еще одна хорошая черта: внимательное отношение к каждому. Некоторые мнения он не разделял и прямо говорил, что такую точку зрения не поддерживает, что надо делать не так, а иначе. Но делал это спокойно, уважительно. Недобросовестным или халатным людям спуску не давал.

Одним словом, Константин Константинович сразу же расположил людей к себе. Постепенно это расположение переросло в безграничную веру в него как в талантливого военачальника. Откуда рождалась эта вера, причем буквально у всех бойцов и командиров фронта? Постараюсь, как могу, ответить на этот вопрос.

До войны я знавал многих офицеров и генералов. Перед некоторыми преклонялся, восхищался их эрудицией, знаниями. Вспоминается один известный генерал. Сначала он командовал авиачастями, затем работал преподавателем в академии, прекрасно выступал с лекциями и докладами, грамотно проводил разборы. На фронте я встретил его в качестве начальника штаба объединения. Выглядел он совсем по-другому. Генерала буквально преследовали неудачи: то противник разобьет аэродром, то свои наземные войска окажутся без прикрытия, то экипажи не вернутся с задания. А за все эти просчеты надо отвечать и перед начальниками и перед подчиненными. И вот он передо мной — подавленный, растерянный, почти неспособный решать и распоряжаться. Куда девались его знания и эрудиция?

Встречал я на фронте и таких людей, которые в мирное время вроде ничем не выделялись. На войне же, в боевых условиях, они заметно отличались своей волей, собранностью, умением в критический момент принять правильное решение.

Самое сильное впечатление оставляли, однако, те командиры, у которых военная жилка проявлялась в любой обстановке, как на учениях, так и в бою. При встрече с опасностью они испытывали какое-то особое вдохновение. И тогда наиболее зримыми становились их лучшие командирские и просто человеческие качества, решительность, воля, находчивость как бы удваивались.

Вот таким военачальником был К. К. Рокоссовский. В минуты грозной опасности он становился еще инициативнее и изобретательнее, тверже и собраннее. И буквально все подчиненные — от солдата до генерала — были готовы беспрекословно выполнить любую его задачу.

Константина Константиновича мне довелось видеть в различной боевой обстановке, в самых критических ситуациях. И всегда он оставался хозяином положения. Во время Сталинградского сражения, Курской битвы, при проведении Белорусской операции смело принимал оригинальные и глубокие стратегические и оперативно-тактические решения.

Хочется подчеркнуть, что Рокоссовский много внимания уделял и психологии солдата в бою. Как-то он сказал мне, что особенно важно для нас — не позволить немецкой авиации бомбить нашу пехоту в момент, когда она поднялась в атаку. И пояснил почему. В укрытии обстрелянный солдат ничего не боится. А когда выйдет из окопа, самое страшное для него — налет авиации. Хотя артиллерийский и минометный обстрел порой более губителен, чем бомбежка, морально он переносится легче. Объясняется это, очевидно, тем, что боец не видит снарядов и мин, а по звукам научился примерно определять недолеты и перелеты.

Слушая Рокоссовского, я сделал для себя вывод о необходимости особенно надежного прикрытия наступающих частей в момент атаки.

В один из хмурых осенних дней Рокоссовский вызвал меня и сообщил, что Ставка Верховного Главнокомандования поставила задачу — окружить и уничтожить сталинградскую группировку противника Он произнес эти слова спокойно, а меня аж в жар бросило. Еще бы! Мы держим трудную оборону у самого берега Волги, отбивая непрерывные атаки врага. Перед нами мощная группировка фашистов. Какую же силищу надо иметь, чтоб окружить ее и уничтожить? Заметив мое волнение, Рокоссовский улыбнулся и стал излагать замысел операции. Слушая его, я проникался все большей уверенностью в том, что мы непременно разгромим противника. Ставка Верховного Главнокомандования не только ставила такую огромную и трудную задачу, но и обеспечивала ее выполнение.

Константин Константинович рассказал, что справа от нас создается Юго-Западный фронт. Генерал С. А. Красовский будет формировать там 17-ю воздушную армию. На первых порах мы должны помогать ей. Нам обещали дать нужное количество людей и самолетов для полного укомплектования действующих частей и соединений. Кроме того, в наше распоряжение поступал корпус пикирующих бомбардировщиков.

От командующего фронтом я ушел взволнованный и окрыленный. Стал обдумывать, как лучше разместить авиачасти для обеспечения их четкого взаимодействия с наступающими войсками, какие принять меры для завоевания господства в воздухе.

Чтобы принять и разместить передаваемый нам бомбардировочный корпус, предстояло подготовить минимум шесть аэродромов. Требовалось также оборудовать площадки для маневра Все это надо было делать безотлагательно: приближалась зима. И что не менее важно, проводить работы так, чтобы противник не догадался о характере наших приготовлений.

Через некоторое время мы получили указание разработать план действий воздушной армии в контрнаступлении. Выполнение этой задачи я поручил штабу, возглавляемому генералом М. М. Косых. Ему помогали заместитель по политической части А. С. Виноградов и начальник тыла А. С. Кириллов. Все они старые большевики, начали свой боевой путь еще в годы гражданской войны. А. С. Виноградов — выходец из рабочих Иваново-Вознесенска, получил партийное образование и был, что называется, комиссаром по призванию. М. М. Косых, пришедший на смену Н. Г. Белову с должности начальника штаба ВВС Дальневосточного фронта, хорошо знал возможности каждой авиационной части, умел точно определять количество самолетов, необходимое для выполнения той или иной задачи, предусмотреть резерв на случай критической ситуации.

А. С. Кириллов, участник штурма Зимнего дворца, проявил себя как деятельный, энергичный и инициативный офицер. Он делал все для обеспечения бесперебойной боевой работы воздушной армии.

Сначала мы вместе с Косых начали готовить армию к предстоящей операции. Потом в эту работу включился и начальник оперативного отдела А. П. Наумов.

При составлении плана мы старались как можно полнее использовать опыт, накопленный во время проведения частных операций. Одна из них, осуществленная в октябре, носила кодовое название «Дон». В ходе ее летчики взаимодействовали с наземными войсками сначала при прорыве обороны противника, а затем при отражении вражеских контратак в районе станицы Клетская. Мы направили туда 92 штурмовика и 90 истребителей. Массированными ударами было уничтожено немало живой силы и техники неприятеля.

Вот какую оценку действиям войск нашего фронта дал Маршал Советского Союза Г. К. Жуков: «Наступление Донского фронта и контрудар 64-й армии облегчили тяжелое положение 62-й армии и сорвали усилия противника, нацеленные на овладение городом. Не будь помощи со стороны Донского фронта и 64-й армии, 62-я армия не смогла бы устоять и Сталинград, возможно, был бы взят противником»[5] .

Готовясь теперь к новому контрнаступлению, мы учитывали, что нам противостоит очень сильная группировка противника. Строить новые аэродромы приходилось в открытой степи. Следовательно, надо было постоянно заботиться о маскировке, чтобы фашисты не разгадали наших замыслов. Мы составляли различные легенды. Те или иные перемещения войск объясняли подготовкой к зиме и другими причинами.

После того как мероприятия командования фронта по выполнению предложенного Ставкой плана контрнаступления были одобрены Г. К. Жуковым и А. М. Василевским, началась отработка взаимодействия, в частности авиации с наземными войсками. Подготовкой воздушных армий к предстоящей операции руководил представитель Ставки, командующий ВВС Красной Армии генерал А.А.Новиков. Наш Донской фронт находился в центре, между Юго-Западным и Сталинградским. 16-я армия могла действовать не только на своем направлении, но и помогать обоим соседям, нанося удары по наземным войскам противника. Нам была также поставлена задача — завоевать господство в воздухе на период проведения наступательной операции. Предусматривались налеты на аэродромы, воздушные бои. Генерал Новиков часто встречался с командующими Хрюкиным и Красовским, детально вникал во все вопросы.

В один из последних дней октября я находился в 228-й штурмовой дивизии, которой командовал полковник Г. О. Комаров (Степичев был назначен командиром корпуса). Аэродром располагался в районе станции Фролове, почти на границе с Юго-Западным фронтом. На этом па-правлении планировался главный удар, который должны были нанести 21-я армия Юго-Западного фронта и наша правофланговая 65-я армия. Поддерживать их должна была самая боевая штурмовая дивизия. Я лично контролировал ее подготовку. Неожиданно позвонил по телефону генерал М. М. Косых. Он сообщил, что командующий ВВС Красной Армии приказал мне в 16.00 явиться в штаб С. А. Красовского с планом операции.

Как быть? Если добираться автомашиной или на По-2, можно опоздать. Единственный выход — лететь на Ил-2. Доставить меня командир дивизии поручил инспектору по технике пилотирования.

Самолет Ил-2 был одноместным, но за кабиной находился довольно вместительный отсек. Туда я и втиснулся. Долетели нормально. На аэродроме меня ждала машина. Почти всю ночь мы с А. А. Новиковым и С. А. Красовским обсуждали различные варианты действий авиации при контрнаступлении, а рано утром я после короткого отдыха вылетел в свою армию.

Маршрут мне был известен хорошо. До станции Михайловка он пролегал вдоль железной дороги. Смотрю, летчик отклонился от него и пошел у самой линии фронта. Вот-вот должен показаться Дон, по берегу которого проходит линия обороны. Я невольно схватился за голову. У меня же план операции, что мне с ним делать? Завезет, думаю, на территорию, занятую противником, саданут по нас зенитки и собьют. Или, чего доброго, заблудится — и придется садиться на вынужденную. А при мне — план операции. Хотя я сижу у летчика за спиной, у меня нет никакой связи с ним. Я отделен от него толстой броней. Попробовал было высунуться из отсека и постучать по остеклению, не получилось.

Я вынул пистолет и стал стучать рукояткой по кабине. Но летчик не услышал меня.

Посмотрел вниз. Мы находились над местом слияния реки Медведица с Доном. Наш главный ориентир — станция Михайловка — оказался примерно в сорока километрах севернее. Куда же теперь летчик поведет машину? Над населенным пунктом штурмовик начал выполнять левый вираж. Сделал круг, другой. Мне стало ясно, что летчик заблудился, а я ничем не могу ему помочь. Наконец он сориентировался, развернул машину влево и пошел вверх по Медведице.

Вскоре летчик совсем освоился. Увидев Михайловку, он развернулся вправо и повел штурмовик вдоль железной дороги. Через десять минут показалась станция Фролове, левее которой по курсу находился наш аэродром.

Я, разумеется, крепко отчитал виновника за потерю ориентировки и сделал упрек командиру дивизии:

— Не ожидал, что у вас даже боевые командиры так слабо подготовлены, что могут заблудиться.

Но о своих переживаниях никому не сказал.

На первом этапе контрнаступления главная роль отводилась Юго-Западному фронту, которым командовал генерал Н. Ф. Ватутин. Его войска должны были нанести мощные удары с правобережных плацдармов из Серафимовича и Клетской. Действия наземных частей поддерживали две воздушные армии — 2-я, возглавляемая К. Н. Смирновым, и 17-я под командованием С. А. Красовского.

Сталинградский фронт (командующий А. И. Еременко) наступал из района Сарапинских озер. Его поддерживала 8-я воздушная армия во главе с Т. Т. Хрюкиным.

Ударные группировки обоих фронтов должны были соединиться на Дону в районе Калача.

Нашему фронту предстояло нанести два вспомогательных удара Первый — одновременно с Юго-Западным из района восточнее Клетской на юго-восток силами 65-й армии. Главная задача — прорыв обороны противника на правом берегу Дона. Второй — силами 24-й армии из района Качалинской вдоль левого берега Дона на юг в общем направлении на Вертячий. Цель — отсечение вражеских войск, действовавших в малой излучине реки, от группировки фашистов, расположенной в районе Сталинграда.

А. А. Новиков передал командующим воздушными армиями слова Г. К. Жукова о том, что И. В. Сталин отводит особую роль авиации в предстоящем контрнаступлении. Он зачитал нам письмо Верховного Главнокомандующего.

«Если авиаподготовка операции неудовлетворительна у Еременко и Ватутина, — говорилось в этом письме, — то операция кончится провалом. Опыт войны с немцами показывает, что операцию против немцев можно выиграть лишь в том случае, если имеем превосходство в воздухе. В этом случав наша авиация должна выполнить три задачи:

Первое — сосредоточить действия нашей авиации в районе наступления наших ударных частей, подавить авиацию немцев и прочно прикрыть наши войска.

Второе — пробить дорогу нашим наступающим частям путем систематической бомбежки стоящих против них немецких войск.

Третье — преследовать отступающие войска противника путем систематической бомбежки и штурмовых действий, чтобы окончательно расстроить их и не дать им закрепиться на ближайших рубежах обороны»[6] .

А. А. Новиков сообщил, что Верховный Главнокомандующий предупредил: если наша авиация сейчас не в состоянии выполнить эти задачи, то лучше отложить операцию на некоторое время и накопить побольше сил. Г. К. Жуков советовался с Новиковым и Ворожейкиным и передал И. В. Сталину общее мнение: воздушные армии будут в полной готовности к 15 ноября.

Можно себе представить, с какой ответственностью мы вели последние приготовления к контрнаступлению. Части пополнились личным составом и техникой. На правый фланг для поддержки 65-й армии мы перебросили три дивизии: штурмовиков, ночных бомбардировщиков и истребителей. Их придвинули ближе к линии фронта. Корпус Пе-2 наметили разместить так, чтобы он мог наносить удары на всех основных направлениях. Но это соединение еще не прибыло…

Стремясь завоевать господство в воздухе, мы должны были учитывать, что противник имеет примерно 1000 — 1400 самолетов. Наши воздушные армии насчитывали около 1200 боевых машин. Впервые на фронте было достигнуто такое соотношение сил. Наши летчики накопили боевой опыт. Самолеты, на которых они воевали, не только не уступали немецким, но и превосходили их. Командиры и штабы научились планировать и управлять боем.

Мы знали, что основные силы авиации гитлеровцы используют обычно на решающем направлении. На других участках они ведут разведку или патрулирование. Учитывая это, мы предполагали, что почти все имеющиеся боевые машины враг бросит на бомбежку и штурмовку подвижных войск Юго-Западного и Сталинградского фронтов. Против этой вражеской армады должны будут сражаться истребители всех наших воздушных армий. Мы предусматривали даже возможность отложить на некоторое время выполнение задач в интересах своей 65-й армии. Если противник ударит по флангам нашей группировки — справа или слева от Донского фронта, — к отражению его воздушных налетов намечалось привлечь истребители двух армий. Использовать в этих условиях авиацию трех фронтов нельзя было из-за больших расстояний между аэродромами.

Предусматривался и такой вариант: если гитлеровцы изберут для главного контрудара Донской фронт, то наши воздушные армии перенацеливаются с флангов на центр.

В самом сложном положении находилась, конечно, 17-я воздушная армия. Красовскому пришлось за месяц-полтора сформировать объединение, принять материальные средства, построить аэродромы, обучить части, определить задачи, организовать взаимодействие. Была проделана титаническая работа. Не случайно Новиков так часто навещал Красовского. Были свои трудности и у Хрюкина. На Сталинградский фронт и в 8-ю воздушную армию горючее и боеприпасы поступали только через Волгу. В тот год холода наступили раньше обычного. Тыловые части еще не успели переправить нужное количество грузов, как река стала замерзать. Зима пришла суровая. По едва окрепшему льду удалось сделать настилы. Горючее и боеприпасы стали доставлять на автомобилях. Но такая возможность появилась позже. А перед началом операции армия Хрюкина оказалась в очень сложных условиях.

Значительно планомернее проходила подготовка к контрнаступлению в нашей 16-й армии. К нам подходили железные дороги с двух сторон, и грузы поступали бесперебойно. Представитель Ставки, командующий ВВС Красной Армии А. А. Новиков внимательно следил за приготовлениями.

Удручала сложная метеорологическая обстановка. Стояла глубокая осень, и синоптики не обещали никаких улучшений. Некоторые общевойсковые командиры были даже довольны тем, что хорошей погоды не предвидится. Мол, будет выключена из работы и вражеская авиация. Сказывалась привычка. Ведь до этого противник всегда имел численное превосходство в воздухе и держал инициативу в своих руках.

Нашлись и такие «теоретики», которые утверждали, что немецкая авиация опаснее для нас в наступлении, чем наша для обороняющегося противника. Почему? Да потому, мол, что атакующие войска выйдут из укрытий и станут более уязвимыми с воздуха Критикуя такую близорукость, К. К. Рокоссовский объяснил ее непониманием роли авиации в наступлении.

Самое пристальное внимание мы уделяли воздушной разведке. Вели ее непрерывно, чтобы всегда знать о намерениях противника и иметь точные представления о расположении и перемещениях его резервов.

7 ноября командующий К. К. Рокоссовский донес в Ставку, что фронт к наступлению готов. Задачи определены, войска сосредоточены, боеприпасы и продовольствие подвезены. Но только что сформированному Юго-Западному фронту времени на сосредоточение и подготовку частей не хватило, и срок начала операции был отодвинут на десять дней, с 9 на 19 ноября.

К. К. Рокоссовский пригласил членов Военного совета фронта отметить праздник Октябрьской революции. На вечере кроме командующего присутствовали член Военного совета генерал К. Ф. Телегин, начальник штаба М. С. Малинин, «главный артиллерист» В. И. Казаков, начальник инженерных войск А. И. Прошляков, начальник бронетанковых войск Г. Н. Орел и я. Пришли также находившиеся у нас писатели А. Е. Корнейчук и Ванда Василевская.

После праздничных тостов спели песню о Днепре, созданную поэтом Е. Долматовским и композитором М. Фрадкиным на нашем фронте. Хотя мы стояли еще на Волге, но твердо верили, что дойдем и до Днепра. До сих пор мне живо вспоминается тот вечер, еще больше сблизивший нас.

…Десять дней, предшествовавшие контрнаступлению, оказались драматическими для 16-й воздушной армии. В первой половине ноября нас предупредили о нашествии мышей. К тому же грызуны оказались больны туляремией — мышиной холерой.

Больше всего не повезло штабу нашей армии. Проникая в дома, мыши заражали продукты и воду, заболевали люди. И перенести штаб было невозможно, поскольку линии связи пришлось бы прокладывать заново.

Вскоре заболели мои заместители: Виноградов, Косых, Ребров, Кириллов. Потом слегли связисты и медики. Болезнь у всех протекала тяжело, с высокой температурой. Были даже два смертельных случая. В строю оставались только двое: я и подполковник Носков из оперативного отдела. Пришлось вызвать одного офицера из дивизии. Связался с Москвой и попросил прислать начальника штаба. Ведь срок операции уже приближался.

18 ноября К. К. Рокоссовский приказал мне с наступлением темноты прибыть в штаб фронта.

— Поедем, — сказал он, — на правый фланг, к Дону.

Наш КП располагался неподалеку от стыка с Юго-Западным фронтом, поблизости от КП командующего 65-й армией генерала П. И. Батова А этой армии завтра предстояло наступать.

На место прибыли около полуночи. Связываемся с КП Юго-Западного фронта Нам говорят, что командование еще не прибыло и что время наступления может измениться. Мы восприняли эту весть с огорчением. Когда войска подготовились к выполнению задачи, хуже нет отменять отданные распоряжения. Рокоссовский позвонил в Генеральный штаб. Из Москвы ответили, что срок все еще уточняется. Наконец во втором часу ночи оттуда пришло подтверждение: операция начинается в назначенный час.

У всех присутствовавших на КП настроение поднялось. Ведь полтора месяца готовили контрнаступление. Предусмотрели, кажется, все. Теперь разговор пошел о том, что будет завтра.

Заметив наше возбуждение, Рокоссовский решительно сказал:

— Довольно разговоров, всем ложиться спать!

Он позвонил Батову. Тот тоже еще бодрствовал. Константин Константинович пожурил и его:

— Отдыхать надо. Завтра будет трудный день. — И добавил, что сам он сейчас же ляжет спать.

Постелью для нас, семи генералов, послужила расстеленная на полу солома, накрытая полотном. Легли не раздеваясь и тут же уснули.

Встали примерно за час до начала артиллерийской подготовки, выпили чаю и отправились на наблюдательный пункт. Я посмотрел в небо. Высота облачности не превышала ста метров. Маловато! Мы ожидали лучшей погоды.

Изготовившаяся к атаке пехота 65-й армии находилась в траншеях на правом, крутом берегу Дона. Там у нас сохранялся плацдарм. Большинство же артиллерийских позиций располагалось на левом, низком берегу реки, как бы у подножия холма.

Забрезжил рассвет. Прозвучала команда: «Огонь!» Раздался такой грохот, какого я никогда до этого не слышал. Но для нас громовая канонада звучала лучше всякой музыки.

Через час после начала артподготовки нужно было выпускать авиацию. А погода не позволяла действовать большими группами. Один выход — послать на задания лучшие экипажи. Свои соображения доложил Рокоссовскому. Он согласился, и мы подняли в воздух 30 штурмовиков под прикрытием 24 истребителей. Они оказали главным образом моральную поддержку нашим войскам. Ведь ни один вражеский самолет тогда не вылетел.

В середине дня К. К. Рокоссовский отправил меня в штаб воздушной армии.

— У тебя там, — сказал он, — из-за болезни почти никого не осталось.

У нас, конечно, все было спланировано, задачи всем поставлены, но частями нужно управлять. Мы перебрались на узел связи, поближе к аппаратам. Вызывали командиров, слушали доклады, уточняли задачи. Мне помогали два офицера. Так втроем мы и работали до исхода первого дня операции. Лишь вечером к нам из Москвы прибыли самолетом еще три офицера.

Командующий фронтом даже в ходе операции интересовался, как обстоит дело с «мышиной холерой». К тому времени она из штаба воздушной армии переметнулась и в штурмовую дивизию. Там обстановка сложилась еще хуже. Мало того, что заболели люди, мыши стали грызть оплетку проводов на самолетах. Пришлось срочно проверять и ремонтировать все электрооборудование на боевых машинах.

Здесь хочу сказать доброе слово о работе врачей. Они не допустили широкого распространения туляремии среди летчиков, быстро восстанавливали здоровье больных и возвращали их в строй.

Офицеры нашего штаба пристальное внимание уделяли воздушной разведке. Она велась всеми видами авиации. Особенно отличались опытные штурмовики С. И. Винник и В. Ф. Хохлачев. Несмотря на сложные метеоусловия, они снабжали нас ценной информацией о противнике.

Летчики рвались в бой. Участвовать в контрнаступлении хотел каждый. Но погода не улучшалась. 21 ноября мы разрешили выпустить шестерку Ил-2 под командованием Героя Советского Союза капитана В. М. Голубева. При облачности 10 баллов и высоте 100 метров отважный командир провел свою группу на 80 километров в глубь территории противника и нанес шесть сокрушительных ударов по его аэродрому. Штурмовики уничтожили тогда восемь вражеских самолетов. Больше всех летали наши ночные бомбардировщики. Они не пропустили ни одной ночи, делали иногда по шесть-семь вылетов. Эта безобидная на вид машина По-2 поднимала до 200 килограммов бомб, то есть половину бомбовой нагрузки «ила».

Из-за плохой погоды самолеты противника вообще не появлялись в небе. Наши наступающие части нередко заставали на захваченных аэродромах исправные «юнкерсы» и «мессершмитты». В районе Осиновки, например, фашисты оставили 42 самолета, из которых 18 оказались исправными.

На второй день наступления я, возвращаясь из штаба фронта, решил заехать на командный пункт 21-й армии генерала И. М. Чистякова. Путь проходил через станицу Арчединская, расположенную в верхнем течении Дона. Дороги этой местности я знал без карты: десятки раз проезжал по ним за четыре месяца боев. С плацдарма, расположенного на правом берегу реки, наступала 21-я армия соседнего фронта и вводились подвижные соединения. Преодолев довольно крутой подъем, мы вдруг оказались рядом с колонной вооруженных вражеских солдат. На какое-то мгновение я растерялся, не понимая, в чем дело. Здесь же находился тыл 21-й армии, а ее передовые части ушли далеко вперед. Что-то надо делать. Решение, как молния, мелькнуло в голове. Мой водитель Михаил Ефимов и я схватились за автоматы. Я кричу ему:

— Разворот на сто восемьдесят!

И тут я увидел на обочине шоссе нашего солдата с винтовкой. За ним примерно на стометровой дистанции шагал еще один. Только тут я сообразил, что перед нами колонна военнопленных. Но кто разрешил им идти с оружием? Подзываю солдата и спрашиваю у него об этом. Тот рапортует: все боеприпасы мы отобрали у них, а оружие пусть сами несут. Не загружать же транспорт.

Этот случай очень характерен для первых дней нашего контрнаступления. Застигнутый врасплох, противник нес большие потери в людях и технике.

23 ноября войска Юго-Западного фронта заняли Калач и в районе Советский соединились с войсками Сталинградского фронта. Группировка гитлеровцев была окружена. После этого шесть советских армий получили возможность наступать в общем направлении на Сталинград, все туже сжимая внутреннее кольцо окружения. Наши подвижные части продолжали отбрасывать войска противника на запад, отодвигая внешний фронт. Им активно помогали авиаторы 8-й и 17-й воздушных армий. Мы с Т. Т. Хрюкиным, координируя наши действия, наносили совместные удары по фашистам, оказавшимся в котле. Кроме того, мы получили указание блокировать вражеские аэродромы в районе Сталинграда. Надо было и в небе замкнуть кольцо над противником.

Немецко-фашистское командование начало лихорадочно принимать меры по организации снабжения своих окруженных войск воздушным путем. Гитлеровский министр авиации Геринг хвастливо заявил, что воздушные силы рейха вполне справятся с доставкой в район Сталинграда продовольствия, боеприпасов, горючего и медикаментов. Для этой цели использовались лучшие транспортные и бомбардировочные эскадры, самолеты гражданского воздушного флота, опытные образцы машин авиационных заводов и даже отряд связи Гитлера.

Осуществляя блокаду вражеских аэродромов, летчики 8-й и 16-й воздушных армий вели напряженные воздушные бои. Свои авиационные части мы максимально приблизили к границам котла, откуда организовали засады — истребители и штурмовики внезапно нападали на врага. Господство в воздухе перешло к нам. Однако мы еще не полностью закрыли немецким самолетам доступ к аэродромам и площадкам, расположенным в самом кольце.

В директиве от 4 декабря командующий ВВС указывал нам: «Несмотря на то что в районе окруженного врага наша авиация имеет полное господство в воздухе, все же транспортные самолеты противника прорываются и производят посадку на аэродромы, находящиеся в кольце окружения. Этот факт показывает, что борьба с транспортными самолетами противника организована недостаточно четко.

Мое требование — не допустить посадки транспортных самолетов противника на аэродромы — не выполнено.

Уничтожение транспортных самолетов противника считать основной задачей»[7] .

Этой директивой предусматривался ряд мер по усилению блокирования аэродромов врага в районе окружения В частности, вводилось дежурство истребителей в воздухе, четко распределялись обязанности между авиаторами 8-й и 16-й армий.

Выполняя свои основные задачи, мы зорко следили, не создает ли противник группировки для прорыва кольца извне. Вскоре нашим воздушным разведчикам удалось обнаружить сосредоточение вражеских войск в районе Котельниково. Как выяснилось позже, здесь по указанию Гитлера создавалась специальная группа под командованием фельдмаршала Манштейна. В нее входили три танковые и четыре пехотные дивизии, а также другие части. 12 декабря гитлеровцы перешли в наступление вдоль железной дороги Котельниково — Сталинград. За три дня они продвинулись на 45 километров и форсировали реку Аксай-Есауловский.

Одновременно гитлеровцы наносили по нашим наземным войскам удары с воздуха. Погода уже позволяла им активизировать свою авиацию. Оборонявшие Котельниково 51-я армия и конный корпус генерала Т. Т. Шапкина вынуждены были отойти за реку Мышкова.