— Вы разочаровали меня, Александр Васильевич. Я же знаю, что переходят на летнее время со 2 июня, сейчас еще май, значит, не перешли. Разница — два часа.

— Сергей Игнатьевич, — ответил Беляков, — по законам науки так, как вы говорите, а как союзники делают, мне неизвестно.

Я позвонил в Москву главному штурману ВВС генералу Стерлигову и задал тот же вопрос. Он мне ничего не ответил, как и Беляков. И тут получилась осечка.

Было уже три часа ночи. Мы ведь по московскому жили, скоро рассвет, а я еще не знал, когда отправлять эскорт. Что же делать? Рисковать опасно. И я решил позвонить Жукову. В три часа ночи докладываю ему, что нам неизвестно, по какому времени живут союзники, а по «науке» решать опасно, будет неприятность, если мы на час раньше или позже пришлем самолеты. Жуков ответил недовольным голосом:

— Так ты что, меня в справочное бюро превращаешь, что ли?

Я объяснил, что уточнить может только он, нужно связаться с Лондоном, а у меня такой возможности нет.

— Хорошо. Жди, — согласился командующий.

Уже четыре часа, а я не сомкнул глаз, да к тому же еще после приступа малярии ослаб. С аэродрома мне докладывают, что там все на ходу, машины подготовлены, летчики ждут команды для перелета на Темпельгоф. Наконец раздался звонок Жукова. Он сказал:

— Союзники считают среднеевропейское время против московского минус два.

Я поблагодарил Георгия Константиновича. Все стало ясно. Дал команду сосредоточиться на Темпельгофе к 10.00. Прибыл на аэродром. Самолеты готовы. Стоят летчики, командиры полка, дивизии, корпуса. Все ждут.

Порядок полета предусмотрели такой: истребители взлетают и идут парами. При подходе к аэродрому союзников Стендаль подают сигнал «покачивание» и становятся в круг. Увидев наши истребители, экипажи союзников должны начать взлет. Им предстоит построиться в колонну. Впереди и по бокам ее будут идти пары истребителей, замыкает четверка «яков».

Посмотрел на небо — белесая дымка, обычная для Берлина, — с одного конца аэродрома до другого ничего не видно. Но лететь надо. Дал команду. Поднялись «Яковлевы» и сразу пропали в небе, только слышен затихающий гул моторов. Тюлькин доложил — боевой порядок построен. Через некоторое время мы получили сообщение: наши «яки» пришли на аэродром Стендаль, увидели там двенадцать самолетов союзников. Первый из них начал взлет. Значит, советские истребители замечены, все идет нормально. Я доволен. Доложил, что взлетел последний. Эскорт занимает свои места, и колонна самолетов идет к Берлину. Обо всем, что происходило в воздухе, в той же последовательности докладывалось Г. К. Жукову.

В это время замечаю, что в южной стороне, откуда должны заходить на посадку, поднялся аэростат наблюдения. Увидят его летчики или не увидят? Ведь дымка! Как же им сообщить? Что делать? Я подозвал находившегося здесь командира корпуса генерала Крупского:

— Иван Васильевич, выручай, садись в машину и поезжай к месту подъема аэростата, посади его немедленно.

Минуты бегут, а аэростат все еще висит. Осталось 5 минут до прибытия группы. «Ну, наверное, будет неприятность!» — подумал я. Хотя и сообщили нашим истребителям, но они ведь позже садятся. А как предупредить союзников? Офицер штаба принимает меры, чтобы связаться с ними, но на старте неизвестно, получилось у него что или нет. И тут, буквально за 2 — 3 минуты до подхода колонны, вижу: аэростат начал снижаться. Значит, Крупский успел. Истребители стали в круг над аэродромом. Самолеты союзников начали посадку. Потом «яки» ушли к себе. Все в порядке!

Прибывших к нам гостей встречали заместитель командующего фронтом генерал армии В. Д. Соколовский, комендант Берлина генерал-полковник Н. Э. Берзарин. На аэродроме возвышалась трибуна, возле нее стоял сводный оркестр.

Как только представители командования союзников вышли из самолетов, их пригласили на трибуну.

Возглавлял представительство главный маршал авиации Артур В. Теддер — заместитель верховного главнокомандующего вооруженными силами союзников В делегацию входил командующий стратегической авиацией генерал Карл А. Спаатс; представитель от Франции генерал Делатр де Тассиньи прибыл позже. Из остальных самолетов высыпали на летное поле корреспонденты. Они стали брать интервью, фотографировать. Оркестр грянул марш. Шум, оживление, смех и улыбки. И вся эта бурлящая толпа двигалась к трибуне.

А в это время из последнего самолета выходят представители вермахта Кейтель, Штумпф и Фридебург. Они были в каком-то темном обмундировании, сами тоже какие-то темные, мрачные. У нас светлое, радостное настроение. А их вид был зловещим контрастом. Вижу, они тоже направляются к трибуне. Но их вернули к самолету:

— Ждите там, вам почести не положены!..

Соколовский тепло приветствовал представителей союзников. Теддер сказал в ответ:

— Я очень рад приветствовать советских маршалов и генералов, а также войска Красной Армии. Особенно рад тому, что приветствую их в Берлине. Союзники на Западе и Востоке в результате сотрудничества выполнили колоссальную работу.

Прозвучали гимны. Четко чеканя шаг, прошел почетный караул. Он не был отобран из специальных команд и не был переброшен сюда из Москвы на самолетах, а составлен из числа солдат, отличившихся в сражении за Берлин, и на груди каждого красовались боевые ордена. Наши представители сказали об этом союзникам.

Теддер и другие гости всматривались в лица солдат, тотчас же переводили взгляд на сверкавшие на солнце награды. Могучей, дисциплинированной, высоко организованной должна быть армия, если в считанные дни можно отобрать среди фронтовиков, едва вышедших из боев, целый батальон для такого почетного караула.

Гостей пригласили в автомобили, и кавалькада машин отправилась к восточной окраине Берлина. Было предусмотрено, чтобы первым ехал комендант Берзарин, затем наши гости (с ними — Соколовский), моя машина должна была идти замыкающей. Буквально перед самым отправлением колонны в путь, когда уже прошел почетный караул, Берзарин сказал, что не хочет ехать в своей машине, и предложил мне:

— Давай я поеду в твоей машине. Сяду на первое сиденье, а ты садись на второе.

Я согласился и волею случая оказался в голове колонны. Мы ехали по пустым улицам Берлина По обеим сторонам стояли солдаты охраны. Из подвалов и из-за заборов выглядывали женщины, старики. Они во все глаза смотрели на союзников и представителей вермахта.

Приехали в Карлхорст. Представителю каждой страны был предоставлен коттедж. Здесь же неподалеку, в двухэтажном доме, расположились Г. К. Жуков и заместитель наркома иностранных дел А. Я. Вышинский.

Нам сказали, что через час союзники нанесут визит Жукову и мы тоже должны быть на этой церемонии. В комнату внесли меч — подарок Жукову. Георгий Константинович встретил делегацию стоя. Здесь же присутствовали А. Я. Вышинский, генерал К. Ф. Телегин. Подошли и мы — Берзарин, Казаков, Малинин и я. Теддер, Спаатс и Тассиньи поздравили советских представителей с победой и преподнесли меч и ключ. Во время короткой беседы было условлено: все делегации соберутся в шесть часов, чтобы принять капитуляцию Германии.

В 18 часов нам сообщили, что церемония отложена на час. Начало ее переносилось еще несколько раз. Нам объяснили, что согласовывается текст декларации о безоговорочной капитуляции.

Стемнело. Мы уже разошлись по своим комнатам. Наконец в двенадцатом часу ночи нас пригласили в зал на заседание. Все собрались в фойе. Прибыли Жуков, Вышинский, Теддер, Спаатс и Тассиньи. Они вошли в зал, за ними последовали остальные. Жуков, Вышинский, Теддер, Спаатс и Тассиньи сели за стол президиума на возвышении. Вдоль зала стояли еще два длинных стола, за которыми находились другие члены делегаций и представители прессы. Мы сидели с правой стороны от президиума Корреспондентов в зале набралось полным-полно.

Поднялся Жуков, в зале мгновенно воцарилась тишина. Торжественным властным голосом, отчеканивая каждое слово, он произнес:

— Мы, представители Верховного Главнокомандования Советских Вооруженных Сил и верховного командования союзных войск, уполномочены правительствами антигитлеровской коалиции принять безоговорочную капитуляцию Германии от немецкого военного командования.

Все, как завороженные, смотрели в сторону президиума Сделав некоторую паузу, Георгий Константинович, обратившись к коменданту, советскому полковнику с красной повязкой на рукаве, рослому и статному офицеру, стоявшему у входа в зал, произнес:

— Ввести немецкую делегацию.

Полковник козырнул, четко повернулся и печатающим; строевым шагом вышел. Было слышно, как он удалялся по пустому коридору. Звуки его шагов затихли, потом вдалеке послышались вновь. Звук их становился громче, наконец в дверях снова показался комендант. За ним неуверенно вошел Кейтель, в парадном костюме, с Железным крестом на шее, с болтающимся моноклем, в коричневых перчатках и с кургузым жезлом в руке. Войдя в зал, он театрально поднял правую руку до уровня плеча, как это делали фашисты. Этот фальшивый жест совершенно не соответствовал ни обстановке, ни тем более положению немецкой делегации. Вслед за Кейтелем в зал вошли невысокого роста, полный, с опущенным взглядом, сумрачный генерал-полковник авиации Штумпф, поникший и растерянный адмирал фон Фридебург, видимо, какой-то секретарь в гражданской одежде с большим портфелем и три офицера в форме пехотинца, авиатора и моряка.

На входную дверь были направлены объективы киноаппаратов и «леек». Операторы и корреспонденты не шевелились, буквально замерли, боясь пропустить исторический момент.

Журналисты и все присутствующие внимательно разглядывали одного из главарей вермахта — Кейтеля. Это он, уловив дух времени, робко сгибая спину, угодливо глядя в глаза Гитлеру, проник в высшие сферы государства и стал, как говорили даже его коллеги, «лакейтелем» сумасбродного фюрера. Выходец из юнкерской помещичьей семьи, он сделал военную карьеру, пройдя путь от командира роты до начальника штаба верховного командования вооруженных сил Германии.

Немало усилий приложил фельдмаршал Кейтель к разработке пресловутого плана «Барбаросса». Это ему было высочайше поручено Гитлером начать вероломный поход против Советского Союза. Вот тогда-то и проявил себя в полную меру этот оголтелый и спесивый нацист. Он подписывал один зверский приказ за другим:

«…Первоочередной задачей основной массы пехотных дивизий является овладение Украиной, Крымом и территорией Российской Федерации до Дона. Кейтель».

«Разгромить противника в районе между Смоленском и Москвой, захватить Москву. Кейтель».

«Силы противника, все еще действующие в Эстонии, должны быть уничтожены. Кейтель».

«Захватить Донецкий бассейн и промышленный район Харькова. Кейтель».

«При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью. В качестве искупления за жизнь одного немецкого солдата, как правило, должна считаться смертная казнь для 50 — 100 коммунистов. Способ приведения приговора в исполнение должен еще больше усилить устрашающее воздействие. Кейтель».

И вот этот, с позволения сказать, человек сидел здесь, и его глаза вопрошающе смотрели на Жукова, прославленного советского маршала. Георгий Константинович встал и спросил фашистского фельдмаршала:

— Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной капитуляции, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт? — В голосе Жукова, во всем его облике угадывалась беспощадная суровость к врагам и торжество победителя.

Когда перевели вопрос на немецкий язык, Кейтель повел себя как-то нервно: он то вставлял монокль в глаз, то опускал его. Штумпф сидел сумрачный, уставившись взглядом в одну точку и не шевелясь. Худощавый Фридебург выглядел самым спокойным.

— Да, изучили и готовы подписать его, — бесцветно, безжизненно сказал Кейтель, поправляя монокль.

Маршал Жуков спросил:

— Готова ли делегация подписать акт?

— Готова, — ответил фельдмаршал и вынул из бокового кармана ручку.

Сразу вокруг стола немецких представителей образовалась стена фотокорреспондентов, и первым оказался наш Роман Кармен. Чем отличался он от других? Все другие советские и западные корреспонденты были с ручными киноаппаратами, а у Кармена киноаппарат на треноге. Этот аппарат был не очень удобен, но Кармен, как хозяин, занял первое место и никого не пропускал вперед. Но тут произошло неожиданное.

Когда Жуков спросил: «Готова ли немецкая делегация подписать акт о безоговорочной капитуляции?» — и это перевели Кейтелю (переводчик стоял с другой стороны стола недалеко от секретаря), то он выразил свою готовность. Секретарь подошел и положил на стол перед Кейтелем один, экземпляр для подписи. Тут поднялся председательствующий Жуков и, показывая рукой на столик, приставленный к середине стола президиума ниже возвышения (для стенографисток), чеканя каждое слово, медленно и властно сказал:

— Акт о безоговорочной капитуляции Германии подписать здесь!

Секретарь сразу взял со стола текст, Кейтель остался с повисшей рукой. Ему перевели сказанное Жуковым, хотя и без перевода жест Жукова был ясен. Кейтель как бы заколебался. Ему опять перевели. А секретарь уже подошел к тому столику, на который указал Жуков. Кейтель встал, чтобы идти к маленькому столику, и только тут дошло до фотокорреспондентов, что позиции надо менять. Поднялась кутерьма, толкучка. Все старались запечатлеть момент первой подписи немецкими фашистами акта о безоговорочной капитуляции. Фотообъективы были нацелены на большой стол, пришлось поворачивать «фронт», и наш Кармен остался со своей треногой позади всех. Выручил его помощник — добрый молодец, чуть ли не до потолка ростом, своим мощным плечом раздвинул толпу, прошел вперед, и Кармен с аппаратом опять стал первым. Видимо, этот помощник носил кассеты и тут как раз пригодился. Это было так комично, что мы все засмеялись, несмотря на царившую торжественность в зале.

Кейтель, стушевавшись, подошел к столику, сел, жезл ему явно мешал, но расставаться с ним он, видимо, не хотел. Наконец он положил его на — стол и, вставив монокль, стал читать документ. В зале назойливо стрекотали киноаппараты. Наконец Кейтель картинно, словно играя хорошо отрепетированную роль, подписал акт. Секретарь отложил его в сторону и не спеша подал следующий экземпляр.

На лице у Кейтеля трудно разобрать что-нибудь кроме самодовольства. Казалось, что он с такой же легкостью подписывал и эти документы, и жестокие директивы об уничтожении советских людей. Наконец готовы все экземпляры. Кейтель сбросил монокль, торжественно взял жезл и медленно возвратился к своему месту за столом немецкой делегации.

Зал с ненавистью смотрел на этого холеного спесивого фашиста в генеральской форме Я не мог себе объяснить безотчетной брезгливости к этому человеку с прилизанной прической на голове Кейтель сед Поднялся Штумпф. Злое, непроницаемое лицо, потупленный взгляд, тяжелый шаг. Подписал не читая. Встал, повернулся к столу, поклонился. Так и остался непонятным смысл этого поклона.

Адмирал Фридебург не то разбитый, подавленный, не то больной. Он еле дошел до столика. Ему дали ручку, он, не глядя, подписал документ, встал и так же беспомощно возвратился на свое место.

Секретарь положил документ перед Жуковым. Маршал по очереди подписал все экземпляры, затем поставили свои подписи главный маршал авиации Теддер, генерал Спаатс. и генерал Делатр де Тассиньи. Процедура подписания окончена.

Жуков поднялся и приветливо что-то сказал Теддеру, затем обменялся несколькими фразами с генералами Спаатсом и Тассиньи и, повернувшись в зал, сказал:

— Немецкая делегация может удалиться.

Я заметил, что, когда он говорил, в зале мгновенно устанавливалась тишина, замолкали даже назойливо-развязные западные корреспонденты.

Комендант четко подошел к немецкой делегации: поднялся Кейтель, за ним остальные, и уполномоченные фашистского рейха направились к выходу. Штумпф показался мне нелюдимым, Фридебург — безразличным, тщедушным человеком, Кейтель, как актер, пытался что-то изображать, но у него ничего не выходило. Зато когда я посмотрел на их адъютантов, то у одного из них на глазах были слезы.

Когда увели из зала немецкую делегацию, Жуков поднялся, поздравил всех с победой.

— Дорогие друзья, — сказал он, обращаясь к генералам и офицерам, — нам с вами выпала великая честь. В заключительном сражении нам было оказано доверие народа, партии, правительства вести доблестные советские войска на штурм Берлина. Это доверие советские воины, в том числе и вы, возглавлявшие части и соединения в сражениях за Берлин, с честью оправдали. Жаль, что многих нет среди нас. Как бы они порадовались долгожданной победе, за которую, не дрогнув, отдали жизнь!..

Это был торжественный момент. Все поднялись, кричали «ура», бурно аплодировали.

А время приближалось к рассвету. В зале накрыли столы, и примерно через полчаса после заседания начался прием в честь победы и подписания безоговорочной капитуляции. Здесь уже наша сторона была очень многолюдной — на приеме присутствовали все командармы и члены военных советов армий.

Жуков провозгласил первый тост за победу, за глав союзных правительств, за народы наших стран. Он говорил взволнованно, с подъемом. Затем прозвучали тосты за армии и командование союзников. Теддер провозгласил тост за правительство Советского Союза и за советский народ.

Затем Жуков стал провозглашать тосты за рода войск и за присутствующих. Первый — за авиацию. Мне кажется, он это сделал потому, что справа и слева от него сидели авиаторы — Теддер и Спаатс, но тост он говорил главным образом за нашу авиацию.

— В Берлинской операции участвовало около восьми тысяч самолетов, авиация бомбила перед сухопутными войсками каждый метр, она как бы ковром покрывала весь путь, но ковер этот был очень жестким для врага, а командовал авиацией на нашем фронте вот этот молодой человек, — и показал рукой на меня. Я поднялся. Он тепло сказал о летчиках и их огромном вкладе в победу.

Слово взял Теддер и провозгласил тост тоже за авиацию. Потом выпили по очереди за все рода войск, за их командующих. Одним словом, речей было много и они продолжались бы, если бы гости не собрались вылетать к себе.

В перерыве между заседанием и приемом мы отправили много самолетов в Москву. Полетели корреспонденты с пленками, чтобы в утренних газетах опубликовать снимки, запечатлевшие капитуляцию фашистской Германии. Все успели вовремя. Утром газеты оповестили мир о величайшем событии, венчавшем трудную и кровопролитную войну.

Кончились вторые бессонные сутки. И я, как только сел в машину, тут же заснул и спал, пока не приехали.

Потом лег в кровать и снова уснул. Проспал весь день, и, наконец, уже с наступлением темноты адъютанты А. Петрушин и Н. Серов решили растолкать меня, убеждая что я никогда больше не увижу того, что творится на улицах. Они ведь прошли со мной до Берлина от Курской дуги через Украину, Белоруссию, Польшу, были моими хранителями, помощниками, спутниками и в мороз, и в жару, и в ненастье, и днем и ночью, порой без сна и отдыха. Поэтому они и могли спокойно растолкать меня, чтобы посмотреть, как в поверженном Берлине ликовали советские солдаты, пели, плясали. Вокруг светили ракеты, прорезали темное небо трассы светящихся пулеметных очередей, казалось, все войско высыпало на воздух, на улицу. Но был строгий порядок, как будто это веселье, этот праздник был специально организован, а не возник стихийно. Каждый солдат понимал, что здесь он представляет свой советский народ, народ-победитель. Но вместе с тем кроме радости и гордости победителя он проявлял и чувство великодушия победителя даже к своим врагам.

Вечером меня разбудили. И опять была на улицах иллюминация. Все пели, гуляли, плясали. В поверженном Берлине ликовали советские солдаты.

В мае, перед подписанием Декларации народов о победе, к нам вновь прибыли представители союзных войск. Их было человек 20. Да еще всевозможные делегации, представители всяких организаций, и Жуков устроил для них прием. На приеме были все члены Военного совета и начальники родов войск. Произносились тосты, выступали артисты.

Когда проводили союзников, Жуков предложил:

— Давайте зайдем и посидим по-русски.

Зашли в комнату, сели за стол. Были здесь Жуков, члены Военного совета — Телегин, начальник штаба Малинин, Соколовский, Казаков, Орел, Прошляков, начальник политуправления Галаджев. Мы сидели и вспоминали. Разговор шел непринужденный и задушевный.

Жуков сказал:

— Сейчас мы переживаем поистине исторические дни. Всем светит наша победа. А вспомните бои под Москвой… Ведь если бы было у нас тогда несколько свежих дивизий, таких, как сейчас, мы погнали бы немца черт знает куда… Да, чрезвычайно тяжелая была пора… А под Сталинградом что было? Помните клич: «Для нас за Волгой земли нет»? Противник рвался вперед, а у нас силы на пределе. Взять хотя бы авиацию: у нас было 40 истребителей против 1000 вражеских. Мы делали все тогда на сверхнапряжении, на героизме, начиная с солдата и кончая командующим. И выдержали, одолели… Потому что мы коммунисты. Потому что мы советские люди… А сейчас к нам, в поверженный нами Берлин, приезжают союзники, и мы решаем дела будущего мира… Вот я и хочу предложить тост за такую нашу советскую стойкость, за советского человека.

В июне 1945 года в Берлин прилетел Д. Эйзенхауэр с представителями союзных стран, чтобы подписать Декларацию народов о победе. Подписывался этот документ в штабе нашей группы. После официальной части был дан торжественный обед. За столом сидели представители верховного командования и наш Военный совет. Соколовский и я встречали гостей на аэродроме Темпельгоф, нам было поручено и провожать их.

После первого тоста меня вызвали к телефону. Звонил командир батальона с аэродрома Темпельгоф, куда сели самолеты союзников. Командир батальона сообщил мне, что всех гостей, в том числе и их летчиков, они пригласили в столовую, но по «сто грамм» им не поставили: ведь летчикам перед полетом пить нельзя. И вот они требуют водку.

— Я не знаю, что с ними делать, — закончил комбат. — Ведь напьются же. А им сегодня улетать.

— Подождите, давайте разберемся, — успокоил я его. — Кто требует выпивки?

— Все экипажи. Мы им организовали хороший, торжественный обед, а они…

Я разрешил дать гостям по 100 граммов, рассудив, что, кому нельзя, тот не будет пить. Прошло некоторое время, и командир опять позвонил:

— Выпили по сто грамм и еще требуют. Разрешите?

— Ставь еще, пусть пьют, сколько хотят. Тот, кому не положено, не напьется. Зачем нам быть у них няньками?

А то ведь если не дадим, обидятся. Что просят, то и давай, угощай как следует.

Через некоторое время командир батальона доложил, что члены экипажей союзников крепко выпили и разошлись кто куда.

К концу обеда Эйзенхауэр поднялся, поблагодарил и сказал:

— Мне нужно вылетать.

Жуков пригласил его остаться на концерт. Он ответил, что не может. За ним поднялся англичанин со своей делегацией. Им говорили, что сейчас будет концерт. Артисты из Москвы специально прибыли для выступления перед союзниками. Ничего не помогло. Только генерал Делатр де Тассиньи сказал:

— Нет, я не полечу, я буду гулять, и вся французская делегация останется.

Я отозвал Вышинского и сказал ему, что вряд ли они все улетят.

— Почему? — удивился он

Я ему и рассказал то, что мне доложил командир батальона. Вышинский расхохотался, потом сказал об этом Жукову Георгий Константинович позвал меня, и я обо всем доложил Он удивился:

— Вот это номер! Вот так дисциплина!..

Представители союзников распрощались. Соколовский и я выехали с ними на аэродром. Там был выстроен почетный караул. Эйзенхауэр принял рапорт. Оркестр исполнил гимны союзных стран. Кончились торжественные проводы, и все направились к «дугласам». Но летчиков на месте не оказалось. Ну, думаю, сейчас будет гроза!

Подходим к самолету Эйзенхауэра. Экипаж готов, командир доложил: «Самолет в порядке». Соколовский посмотрел на меня: а ты, мол, говорил!

Но у других самолетов — никого. Эйзенхауэр пригласил в свой самолет английского представителя, и гости отбыли.

Мы сразу же сели с Соколовским в машину и уехали. Концерт был в разгаре. Доложили Жукову, что проводили Эйзенхауэра и с ним представителя Англии, остальные на аэродроме: у самолетов нет экипажей.

— Нам уже звонили оттуда, — ответил Жуков. — Просят привезти их сюда, но мы до вашего приезда не стали давать никаких распоряжений.

Я сказал, что машины их на аэродроме и стоит дать команду, как их сюда доставят. Жуков тут же распорядился, и все гости вернулись на концерт. Мы проводили их на следующий день.

Итак, война кончилась. Лучшие бойцы и командиры фронта выехали в Москву для участия в незабываемом Параде Победы. Выпала эта честь и мне. От нашей воздушной армии в почетных шеренгах шагали И. Н. Кожедуб, А. Е. Боровых и другие прославленные асы.

Возвратились мы из столицы, переполненные самыми яркими впечатлениями. Особенно нам запомнилась речь И. В. Сталина на приеме участников парада, в которой он поднял тост за здоровье советского народа и прежде всего русского народа. «Я поднимаю тост, — сказал Верховный Главнокомандующий, — за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны».

…Отгремели залпы боев, и участники войны оказались в кругу обычных забот. Некоторым дали о себе знать фронтовые недомогания. Сказались болезни, которые в годы войны подавлялись за счет нервного перенапряжения. Ревматизм уложил в постель нашего неутомимого начальника штаба П. И. Брайко, казавшегося нам человеком железного здоровья. Его пришлось отправить на родину для лечения. Не на шутку разыгралась и моя малярия. Я принимал большие дозы хины и. акрихина, но лекарства не помогали. Доктор запретил мне париться в бане, быть на солнце, купаться. Он посоветовал:

— Перестаньте умываться водой. Протирайтесь спиртом.

Приступы стали сопровождаться температурой выше 40 градусов. В эти минуты у моей постели дежурили медики.

Подумал я, подумал и решил перестать принимать лекарства, бросить все предосторожности, заниматься гимнастикой на воздухе, плавать в озере, мыться и париться, как всегда. И постепенно почувствовал себя лучше. Может быть, лекарства сделали свое дело или физическая закалка помогла, трудно сказать, только мой фронтовой недуг постепенно оставил меня.

Приближалось 18 августа 1945 года — первый праздник военно-воздушного флота после войны. Решили отметить его достойно. У нас было много славных полков, целая когорта летчиков-героев. И мы спланировали провести в этот праздник традиционный воздушный парад. На аэродроме Вольтерсдорф построили трибуны, собрались гости. Приехали Г. К. Жуков, представители всех родов войск. Пилотировали самолеты командиры корпусов, дивизий, полков, эскадрилий, рядовые летчики. Показал свое искусство командир 1-го гвардейского истребительного корпуса генерал Захаров, до этого он возглавлял 303-ю дивизию, в которую входил полк «Нормандия — Неман», еще раньше воевал в Испании. Вслед за ним виртуозное мастерство продемонстрировал генерал Савицкий. Над аэродромом прошла группа бомбардировщиков. Они сбрасывали вымпелы, пикировали и стреляли. Парад продолжался часа три и всем очень понравился.

Этот праздник был ознаменован приказом Верховного Главнокомандующего. В нем высоко оценивались заслуги советской авиации в Великой Отечественной войне: «Славные соколы нашей Отчизны в ожесточенных воздушных сражениях разгромили хваленую немецкую авиацию, чем обеспечили свободу действий для Красной Армии и избавили население нашей страны от вражеских бомбардировок…»

Было чем гордиться и авиаторам 16-й воздушной армии. На боевом пути от Волги до Эльбы летчики совершили 268 491 боевой вылет, сбили 5691 самолет противника, вывели из строя 3564 танка, 7752 орудия, истребили 173 тысячи гитлеровцев.

Не всем воздушным бойцам довелось увидеть великую победу. В скорбном молчании мы склоняли головы перед светлой памятью тех, кто отдал свою жизнь во имя торжества справедливости на земле. Их славные подвиги навеки сохранятся в сердцах миллионов людей.

За мужество и героизм, проявленные в борьбе с врагом, 221 летчик 16-й воздушной армии удостоен звания Героя Советского Союза, четырем — Е. Я. Савицкому, А. Е. Боровых, В. М. Голубеву, Амет-хан Султану — это звание присвоено дважды, а И. Н. Кожедуб стал трижды Героем Советского Союза. 27 тысяч авиаторов 16-й воздушной армии награждены орденами и медалями СССР. Родина достойно оценила славные подвиги своих крылатых сыновей.

Это о нем, о нашем воине-освободителе сказал поэт:

Радостно сознавать, что новое поколение советских воздушных бойцов свято хранит и приумножает славные традиции своих отцов и старших братьев. Свет великой победы озаряет все последующее развитие нашей авиации. Разгромив в суровой борьбе грозного врага — гитлеровский люфтваффе, — наши ВВС пошли вперед семимильными шагами.

Переход нашей авиации на реактивную технику изменил привычные представления о полете и открыл качественно новый этап покорения высот и скоростей. Создание и освоение новых машин — это эпопея, в которой особенно ярко проявилось огромное внимание и прозорливость нашей партии в определении перспектив развития авиации.

Еще в тридцатые годы в нашей стране начались исследования реактивного полета. Когда мы учились в военно-воздушной академии, то часто встречались с людьми, которые называли себя гирдовцами — членами Группы изучения реактивного движения. Среди них особенно выделялся упорством, пытливостью ума Сергей Павлович Королев, ставший впоследствии Главным конструктором первых ракетно-космических систем. В ГИРДе он совместно с выдающимися специалистами ракетной техники Ф. А. Цандером и М. К. Тихонравовым спроектировал ракетоплан для полета человека в стратосферу. В этом невысоком худощавом человеке с тонкими чертами выразительного лица мы, слушатели командного факультета, видели убежденного сторонника развития ракетной техники.