Когда наши войска вышли на Одер, то нашлись у нас на фронте такие товарищи, которые считали, что мы можем наступать дальше, чтобы уже в этой операции стремительным броском вперед захватить Берлин.

Да, захватить Берлин можно было, и, как говорил этим командирам маршал Жуков, не только на танках, но и на легковой машине можно было попасть в столицу Германии. Только вот как вернуться назад?

Наступление на Берлин в феврале 1945 года было бы не просто риском, а авантюрой. Наступление от Познани до Одера и то было рискованным, но здесь командование учло все возможные «сюрпризы» со стороны противника. На войне никогда нельзя поддаваться соблазну. Если бы наши войска пошли на Берлин, то немцы получили бы возможность нанести удар из Померании по правому флангу наших войск, отрезать выдвинувшиеся вперед соединения и нарушить коммуникации фронта.

Тем более что в то время стало известно: немцы срочно сформировали 11-ю армию под командованием Гиммлера. Как полководец он, конечно, ничем себя не проявил, но властью обладал огромной. Кроме того, в его руках оказалось много войск Куда двинется эта армада? Может быть, в Померанию?

Мы понимали, что если противнику удастся скрытно сосредоточить такую армию и ударить, например, с рубежа дельты Вислы на юг, на Бреслау, то создавалась бы серьезная угроза нашему фронту. Этот удар на некоторое время мог бы лишить наши войска связи с тылами, и мы остались бы без боеприпасов и горючего. Положение могло усугубиться еще и тем, что в 11-ю армию входили свежие механизированные и танковые части. Этот факт тоже ничего хорошего нам не сулил.

Для воздушной разведки над Померанией мы отобрали лучших летчиков и штурманов. Им предстояло ежедневно детально просматривать громадную территорию и не пропустить ни одной колонны, которая бы двигалась на восток. Тем более что лесистая местность и плохая погода тоже способствовали скрытным передвижениям врага.

Разведчики летали на Пе-2 и фотографировали местность. По снимкам мы могли точно определять, что за войска идут, какова их организация.

Но вскоре ненастная погода не дала возможности взлететь даже опытнейшим экипажам. Пришлось вызвать охотников. Выбрали два экипажа В сложнейших условиях нужно было иметь ювелирную технику пилотирования, смелость и уверенность в себе. Когда оба самолета пошли буквально по верхушкам деревьев в тыл врага, я приказал начальнику отдела кадров прибыть ко мне с орденами Красного Знамени, чтобы по возвращении вручить летчикам за мастерство и храбрость.

До этого полета наши разведчики не отмечали колонн противника, идущих с запада на восток. Как бы они ни маскировались, что-нибудь мы обязательно заметили бы. Все экипажи заявляли, что движения по дорогам не наблюдается. Командующий фронтом требовал обнаружения противника. К нему поступили сведения по каким-то другим каналам о том, что предположительно 11-я армия Гиммлера может сосредоточиться в Померании, двигаясь через Штеттин. .Он хотел проверить эти данные воздушной разведкой. Я тоже допускал мысль, что гитлеровская армия сосредоточивается в Померании, но мы пока не напали на ее след Противника надо обнаружить! — так ставил я задачу. Экипажи прилетают и докладывают такие детали о своих наблюдениях, что не поверить им нельзя. Они говорили, что на дорогах гражданское население, а войск никаких.

Я, конечно, все это фиксировал, докладывал маршалу Жукову свои предположения Но меня мучило сомнение, что нам просто не удается засечь противника, который скрытно готовит удар с севера.

Прилетели и эти два экипажа, летчики доложили, что просмотрели буквально километр за километром, движения противника не заметили. Я их поблагодарил, вручил награды. Но в ответ на мой доклад маршал Жуков сказал: «Не умеете искать. Разве может противник безразлично относиться к тому, что мы вошли в мешок на Одере? Он готовится из Померании нанести удар!» Такая уверенность командующего заражала и меня. И мы продолжали поиск.

Наконец пришло известие о том, что в районе озера Балатон в Венгрии гитлеровцы предприняли контрнаступление. В нем участвовала 6-я танковая армия СС, переброшенная туда с Западного фронта из Арденн. Совместными действиями войск под руководством Ф. И. Толбухина и Р. Я. Малиновского противник был остановлен и в дальнейшем разгромлен.

Может, думалось, это та армия, которую мы искали? Жуков сказал мне: «А почему бы противнику не создать в Померании другую? По-прежнему ваша задача номер один: следить за противником, чтобы не допустить внезапного удара нам во фланг».

«Откуда же гитлеровцы могли взять силы для создания здесь крупной группировки?» — прикидывали мы. Могло быть несколько вариантов. Немцы, например, могли перебросить части из рижского котла. Там действовала прибалтийская группа. Или высвободить силы из-под Кенигсберга. Наконец, снять с Западного фронта.

Но, как потом оказалось, фашистское командование не было способно пойти на большой риск и на крупный маневр. Гитлер решил иначе: сковывать наши войска в Прибалтике и Кенигсберге, а в Померании постепенно накапливать силы, используя последние ресурсы рейха для контрудара. И мы продолжали интенсивно вести разведку с воздуха, своевременно докладывали в штаб фронта обо всем, что делал противник в так называемом шатре, нависавшем над нами с севера В конце концов всеми видами разведки удалось установить, что к началу февраля между Одером и Вислой сосредоточились две фашистские армии: 2-я и 11-я, имевшие около двух десятков дивизий. Наши воздушные следопыты обнаружили, что приток войск в Восточную Померанию продолжается. Действительно, количество вражеских дивизий там, как потом выяснилось, возросло до сорока.

Одновременно в центре нашего внимания оставалось и берлинское направление. Мы понимали, что здесь сосредоточены большие силы немецкой авиации — фронтовой, противовоздушной, дальней, и что нам предстоит очень серьезная борьба в воздухе. У нас же пока не хватало аэродромов. Железная дорога была доведена лишь до Познани, и по ней перевозились грузы самой первой необходимости.

Мы снабжали свою авиацию из-за Вислы, а это же расстояние в 700 километров!

При столь растянутых коммуникациях вести единоборство с мощной авиацией, владеющей прекрасными аэродромами, снабжающейся на месте, было очень трудно. Тем более что соседи — 4-я и 2-я воздушные армии — пока нам помочь не могли. 2-й Белорусский фронт находился в районе Данцига, а 1-й Украинский только подходил к Бреслау. Частью сил нашей 16-й воздушной армии господства в воздухе мы удержать не могли. Поэтому наша главная задача: приблизить всю армию к Одеру и обеспечить ее материальное снабжение, а на это нужно время. Пока же необходимо имеющимися силами прикрывать с воздуха наши плацдармы, бдительно следить за противником в Померании.

Вскоре, к нашему удовлетворению, Г. К. Жуков объявил, что директивой Ставки поставлена задача покончить с «померанским шатром». Еще 10 февраля перешли в наступление части 2-го Белорусского фронта и за десять дней смогли продвинуться всего на 50 — 70 километров. К тому же враг нанес там сильный контрудар и потеснил наши войска.

Тогда Ставка Верховного Главнокомандования решила ликвидировать группировку противника в Восточной Померании силами 1 — го Белорусского фронта. На это направление были повернуты четыре наши общевойсковые и две танковые армии. Мы со своей стороны перенацелили на правый фланг несколько дивизий бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей.

С плацдармов за Одером были выведены 1-я и 2-я танковые армии и брошены на север. Совместно с ними должны наступать 3-я ударная, 61-я и 1-я армия Войска Польского.

Вначале 1-я танковая армия была придана 2-му Белорусскому фронту Рокоссовского, с тем чтобы уничтожить группировку войск противника, расположенную за Данцигом. Это было сделано, и части соседа вошли в соприкосновение с нашими. На втором этапе операции 2-я танковая, 3-я ударная, 1-я Польская армии нанесли удар в направлении на Колобжег — порт на Балтийском море.

Что примечательного было в применении авиации при ликвидации «померанского шатра»? Начали мы действия с удара по аэродромам Финовфурт, Альтдамм и Штеттин. Причем налет на них запланировали на 28 февраля, за час до наступления темноты. Мы точно знали, что к этому времени самолеты противника будут на стоянках. Так оно и вышло. Первая группа штурмовиков в 18 часов 50 минут подошла к Финовфурту и нанесла неотразимый удар. Противник, застигнутый врасплох, попытался поднять дежурную пару истребителей, ведущий нашей группы прикрытия А. В. Нику ленков сбил один за другим два «фокке-вульфа». За первой группой «илов» последовали другие, было уничтожено на стоянках 15 вражеских машин, взорвано три склада боеприпасов и два склада горючего, разрушено три ангара. У нас потерь не было. Правда, на двух других аэродромах из-за непогоды результаты оказались скромнее, но цели своей мы достигли. Противник, потеряв на земле 43 самолета и опасаясь новых ударов, перегнал уцелевшие самолеты в тыл.

Перед началом операции нам пришлось разрушать мощные опорные пункты долговременной обороны, применяя пятисоткилограммовые фугасные бомбы. В ночь на 27 февраля По-2 сделали 247 вылетов. Днем пошли группы Пе-2 и «илы». Всего на врага было обрушено 200 тонн бомб. Наземные войска, перейдя в наступление, почти не встретили сопротивления в районе опорных пунктов. «Значит, кончилось их время», — шутили по этому поводу авиаторы.

Но дальше враг оборонялся яростно. Бои за Альтдамм шли до 20 марта. Много налетов на этот город произвели бомбардировщики 241-й дивизии. Во время одного из них мужество и геройство проявил командир звена лейтенант Виталий Сорокин. Перед подходом к цели он был тяжело ранен. Осколок зенитного снаряда перебил ему правую руку. Превозмогая боль, истекая кровью, мужественный летчик с помощью штурмана продолжал полет и выполнил боевое задание. Сброшенные экипажем бомбы точно легли в цель. Раненый летчик привел пикировщик на свой аэродром, спас жизнь экипажу и сохранил самолет.

О проявленной стойкости, отваге и мастерстве летчика политотдел дивизии выпустил листовку. Сорокину впоследствии было присвоено звание Героя Советского Союза. В берлинском небе отважный летчик продолжал громить врага.

На Альтдамм мы направляли группы штурмовиков во главе с такими асами, как Герой Советского Союза капитан М. И. Румянцев, Н. М. Балакирев и М. И. Кучинский. Они помогали наземным войскам уничтожать артиллерийские батареи прямо-таки по их заказу. Только за один вылет группа Румянцева, например, уничтожила пять батарей. Со взятием 20 марта Альтдамма уничтожение «померанского шатра» было завершено.

Теперь у нас появилась уверенность, что мы спокойно подготовим и проведем Берлинскую операцию. Мы сможем сосредоточить, во-первых, всю 16-ю воздушную армию против вражеской центральной авиационной группы, да еще с нами рядом две армии соседних фронтов.

Пару слов о действиях авиации союзников. Она продолжала бомбить Берлин и другие города Германии. Г. К. Жуков однажды спросил: какие бы цели дать ей, чтобы она помогла действиям наших войск, вышедших на Одер? Это было в начале марта. Решили предложить авиации союзников разрушить все переправы от Штеттина и севернее. Это для того, чтобы противник не мог отходить и подбрасывать резервы в померанский коридор. Нам сообщили, что удары нанесены. Но у меня сложилось такое впечатление после полетов наших разведчиков, что с этими ударами у них получилось то же, что и при сбрасывании грузов в Варшаву, когда те попадали больше в расположение немцев, чем полякам. И в данном случае переправа у Свинемюнде после вылетов союзников действовала до тех пор, пока мы ее сами не разбили. А мы сделали это, как только начали операцию по ликвидации «померанского шатра».

Во время налетов на опорные пункты врага на севере произошел случай с нашими летчиками-штурмовиками. Я уже не раз отмечал, что самое страшное для авиаторов на войне — это ударить по своим. Такие факты были единичными, особенно в конце войны, когда организация боя, управление и оповещение стояли на высоком уровне. Но иногда случалось непоправимое.

Как-то поздно вечером мне позвонил Г. К. Жуков и строго сказал:

— Твои штурмовики ударили по нашей батарее, и у нас с той частью до сих пор нет связи. Выявите, кто это сделал, арестуйте, привезите ко мне командиров. Будем предавать виновных суду военного трибунала, такие действия — это предательство, они заслуживают высшей меры наказания — расстрела.

Конечно, такая тяжелая весть меня взволновала. Я не стал связываться со штурмовым полком по телефону, а поручил начальнику штаба П. И. Брайко сообщить командиру корпуса, что я вылетел к ним. Добрался до места ночью. На командный пункт были вызваны летчики участвовавшей в налете шестерки. Пришли крепкие, рослые ребята, у каждого по пять — семь орденов. По виду и по прошлым делам — герои, и вдруг такой нелепый факт. Спросил их: как было дело? Они рассказали следующее: летели над линией фронта, неожиданно их обстреляла зенитка. Командир группы скомандовал: разворачиваемся в атаку. Провели штурмовку. Зенитка замолчала. Шестерка последовала дальше и нанесла удар по заданной цели.

Я отпустил летчиков. Потом мне позвонил Брайко и сообщил: наши зенитчики действительно стреляли, они хотели обратить внимание штурмовиков, что выше их идут «мессершмитты». Жертв от удара штурмовиков у зенитчиков нет.

Итак, произошел недопустимый случай необдуманного и скоропалительного решения командира Смягчающим обстоятельством было то, что жертв все же не было. Предстояло всех летчиков везти к маршалу Жукову. Приказал к рассвету подготовить автобус, легковую машину и выехать в штаб фронта Дивизия штурмовиков находилась на крайнем правом фланге, а штаб фронта был в центре, до него часа четыре езды.

Перед отправлением я еще раз посмотрел на летчиков. Они явились все при орденах, в боевой форме, с пистолетами. Командир полка так распорядился. У меня мелькнула мысль: ведь мне приказано их арестовать, доставить в штаб, чтобы судить, а я их везу к командующему при всем параде, с оружием. Но туг же подумал, что не собираюсь отдавать их под суд. Я буду докладывать командующему фронтом, что они виновны, их наказать следует, но не судить. И решил привезти летчиков в полной боевой форме. А они в таком снаряжении еще внушительнее выглядели, один другому под стать.

Подъехали мы к дому, где находился маршал Жуков, уже часам к одиннадцати. Я пошел доложить ему и глянул из окна во двор: стоят там шестеро штурмовиков, четверо — сопровождавшие их истребители, командиры полка и дивизии — всего двенадцать человек. Как-то тяжело на душе стало. Но надо идти в приемную. Спросил у адъютанта:

— У себя ли маршал?

— Да, — ответил адъютант, — ждет вашего приезда. Значит, ему донесли, что я выехал с летчиками. Тут подошел ко мне начальник охраны и поинтересовался:

— Почему привезли офицеров с оружием?

— А как же летчикам на фронте без пистолетов? Ведь война еще не закончилась, — ответил я.

— Но ведь вы знаете, по какому поводу командующий фронтом вызвал их? — не успокаивался тот.

— Конечно, знаю.

— Значит, надо отобрать пистолеты.

— Я разоружать летчиков не буду. Если вы считаете нужным, отбирайте.

— Нет, вы дайте команду, — настаивал комендант.

Я повторил, что разоружать не буду. Они же не кисейные барышни, а боевые летчики. И идут к своему командующему.

Мне кажется, Жуков слышал этот разговор. Захожу к нему. Поздоровались.

— Садись. Докладывай, — сказал он. Я ему все подробно рассказал. Он выслушал, не мешая, изредка задавал вопросы для уточнения. Потом спросил:

— Что ты думаешь с ними делать?

— Товарищ маршал, я думаю, что их нужно строго наказать, а под суд не отдавать, пусть воюют.

— Как строго наказать?

— Пусть воюют. Пусть искупят свою вину в бою. Но не представлять их к наградам… Боевые ребята.

Он ответил, что это слабое наказание. Слабо наказать — значит поощрить безответственность.

— Это очень серьезное наказание для них, тем более что вы издадите приказ, чтобы не награждать, — не согласился я.

— А командира? — спросил Г. К. Жуков.

— И командира, который вел, так же наказать. Всех одинаково. Их ведь и сбивают всех одинаково.

— Нет, мы командиров награждаем выше, чем рядовых, с командиров и спрос больше, — сказал Жуков. — А ты как думал?

— Товарищ командующий! Такие прекрасные летчики, ведь у штурмовиков редко найдете людей, которые имеют пять — семь орденов. Они обычно погибают, а тут — у каждого по пять и более орденов, все орденом Ленина награждены. Мы им должны Героя уже присвоить, потому что у них такое количество боевых вылетов.

— Ладно, зови, — распорядился Георгий Константинович.

Я вышел и распорядился:

— Заходите!

Все зашли, стали в шеренгу: командир дивизии, командир полка, летчики-штурмовики, а дальше — истребители. Жуков посмотрел на них, как будто бы оценил сразу каждого. Я представил ему командира дивизии, командира полка, штурмана полка. Жуков спросил:

— Это тот, который вел?

— Так точно.

Летчики сами представлялись. Жуков заговорил с ними взволнованно и горячо:

— Ведь вы знаете, что мы воюем на немецкой земле, добиваем врага. Находимся на подступах к фашистскому логову, скоро разобьем его и кончим войну. И в это время вы бьете по своим… Как же вам не стыдно? Наш народ столько выстрадал, столько вынес и в тылу и на фронте… И вы все прошли огонь и воду, я же вижу!.. И тем более обидно, что вы такой позорный факт допустили!..

— Товарищ Руденко, — обратился он ко мне, — допустите всех воевать, чтобы они могли свой позор смыть кровью противника, потерями, которые будет нести враг от их ударов. — И опять повернулся к летчикам. — Я разрешаю, несмотря на этот безобразный проступок, чтобы вы дальше воевали, но приказываю никого из вас не награждать, об особо отличившихся докладывать мне, только я буду решать вопрос о награде. А вот командира группы все-таки судить, потому что он допустил такой просчет, который никто простить не может. Пусть суд и решит, учтя отягчающие и смягчающие вину обстоятельства. Я от имени Родины не могу это простить. Все. Можете идти.

Все, как по команде, повернулись и вышли. Кстати говоря штурману суд дал условное наказание, принял во внимание обстрел с земли. Очевидно, не без влияния командующего Все это было объявлено у нас, проработано с личным составом. Летчики-штурмовики смыли с себя позорное пятно славными ратными делами. Только один из них погиб, остальные доблестно воевали в Берлинской операции.

В тот день я приехал в штаб под большим впечатлением от встречи с командующим фронтом. Петр Игнатьевич встретил меня вопросом: «Ну, как?» Я ему кратко расска?ал о всем происшедшем. Он помолчал и со вздохом облегчения произнес:

— Вы спасли летчиков…

— Откуда вы это взяли?

— Все было решено еще вчера. Вы только улетели, звонит на КП Жуков и строго спрашивает: «Где Руденко?» Я докладываю, что улетел на аэродром, в дивизию, расследовать ошибочный удар. «Так ведь уже темнота наступает, а аэродромы не оборудованы для посадки ночью!» Отвечаю: «Должен долететь». А он мне: «Примите все меры, чтобы не заблудился и не попал куда не надо». После этого совершенно другой голос у Жукова стал. И тут он начал расспрашивать, какие задачи решаем, как дела идут. Поговорили, можно сказать, по душам, и тут я понял, как правы вы были, что сразу же полетели в часть и сами стали расследовать, придав этому случаю должное значение. Его подкупило то, что, несмотря на сложную обстановку, командующий армией немедленно отправился на место. — Он помолчал. — Да, — продолжал П. И. Брайко, — после того как я узнал, что в результате ошибочной штурмовки не было людских потерь, кроме одного легко раненного солдата — батарейца, то подумал, что летчиков судить не будут. Вот так и закончился этот печальный эпизод Для всех нас он был уроком.

С выходом войск фронта на побережье Балтийского моря летчикам вменили в обязанность следить с воздуха за появлением вражеских кораблей и попытками их высадить десант. Но главные усилия и все наши мысли были направлены на подготовку Берлинской операции, на перебазирование полков как можно ближе к переднему краю.

Мы интенсивно готовили аэродромы, приходилось летать на все строительнье площадки. Прилетел я как-то в район у города Нойдамм: полоса здесь делалась на песке, среди рабочих были и местные жители — немцы. Посмотрел, как идут дела Подошел к группе работающих немцев. Они сразу же все стали навытяжку, даже старики и женщины.

Подойдя, поздоровался с ними. Они подобострастно стали кланяться, что меня очень удивило, стали приветствовать на немецком языке. Я спросил:

— Как работается, как устроились?

На аэродроме был офицер, знавший немецкий язык,

он перевел им мои слова. Вышел вперед старичок и ответил:

— Господин начальник, какая наша жизнь!.. Вы победили и по праву победителей все можете у нас взять. И наше, имущество, и нашу землю, и наших женщид Все ваше. |

— Разве у вас все это отобрали? — спросил я.

— Господин начальник, не отобрали, но мы знаем, что отберут.

— У вас ничего не тронули и не тронут, — ответил я. — Наша армия совершенно другая, армия трудового народа. Женщины ваши нам не нужны, у нас свои есть. Имущество и землю тоже забирать не собираемся. Гитлер посягнул на нашу страну и на нашу свободу, так вот мы и пришли к вам, чтобы защитить свою страну и свою свободу, а не за тем, чтобы отбирать вашу землю, ваше имущество и тем более ваших женщин.

— Скажите мне, забрали у вас хоть одну женщину? — обратился я к немцу с вопросом.

— Господин начальник, я не знаю такого случая, — ответил он.

— Вот вам и вся истина. Вас попросили сюда на аэродром, чтобы вы, работая здесь, помогли нам быстрее уничтожить фашизм.

С марта 1945 года мы не допускали авиацию противника к реке Одер, встречали фашистские самолеты над его территорией и навязывали воздушные бои. В этом месяце было проведено полтысячи поединков, в которых уничтожено 465 машин противника, в том числе 429 истребителей.

Соединения 16-й воздушной армии активно участвовали в боях за улучшение наших позиций перед решающим наступлением. В «теле» 1-го Белорусского фронта, как у нас тогда говорили, было две «занозы». Это плацдармы, удерживаемые противником на восточном берегу Одера. Один — у Франкфурта, другой — у крепости Китц возле Кюстрина. Вражеские войска на этих направлениях закрывали нам подходы к мостам. Командующий фронтом приказал вытащить «занозы», сбить фашистов с правого берега.

Крепость Китц была невелика, но неприятности причиняла нам большие. Она разъединяла армии, готовящиеся к наступлению. По одну сторону моста была 5-я ударная, по другую — 8-я гвардейская.

Генерал В. И. Чуйков как-то рассказывал мне, что бойцы взяли в плен немецкого офицера из крепости. На допросе Чуйков спросил его:

— Ведь вы же обречены, чего же вы там сидите, почему не сдаетесь?

Пленный ответил:

— Господин генерал, у нас там обороняется дивизия, а вы перед ней поставили полк и хотите, чтобы мы подняли руки, ведь это же неприлично для военных. Пошлите хотя бы две дивизии, тогда и сдаться не стыдно.

Да, у гитлеровцев был строжайший приказ оборонять крепость до последней возможности. По опыту Познани мы предложили ударить по ней тысячекилограммовыми бомбами. Нам возразили: она маленькая, ее площадь в пределах рассеивания бомб, и мы можем попасть в свои войска. Пришлось успокоить: бомбить будут снайперы, и ни один осколок на свои войска не упадет. Отобрали лучшие экипажи, на полигоне нанесли план крепости, экипажи натренировались точно попадать в нее. Через день командир 3-го бомбардировочного корпуса генерал А. З. Каравацкий доложил:

— Экипажи готовы разрушить последние бастионы фашистов на правом берегу Одера.

К стенам Китца послали командиров с радиостанцией для управления пикировщиками. Установили ориентиры и доложили о готовности командующему 8-й армией генералу Чуйкову. Я выехал к нему на КП, рассказал, как будут нанесены удары. Он согласился: «Хорошо, пусть бомбят».

Над районом крепости патрулировали наши истребители, чтобы противник не помешал «Петляковым». Мы с Чуйковым следили с командного пункта за действиями летчиков. На цель пришла пятерка пикировщиков и заняла соответствующий боевой порядок для нанесения поочередных ударов. Первый экипаж стал пикировать с большой высоты, и бомба оторвалась как раз над нашим КП. Василий Иванович с тревогой произнес:

— Рано сбросил, по своим ведь угодит!

— Посмотрим, — уверенно ответил я.

Чуйков неожиданно вскипел:

— Что значит посмотрим?! Почему так безразлично говоришь?

Я не успел ответить. Бомба взметнула огромный столб огня в крепости. Василий Иванович улыбнулся:

— Ты смотри! Точно! Молодец какой!

Одна за другой над нами со свистом проносились бомбы. Я был уверен, что все рассчитано верно: учтена поправка на ветер, обозначена ограничительная черта на земле, и штурманы никак не могли ошибиться.

Все экипажи точно «спустили» на крепостной «островок» пять тысячекилограммовых бомб. Стены, другие сооружения крепости получили серьезные повреждения. Проведенная вслед за ударом с воздуха атака наземных войск принесла успех. Гарнизон Китпа капитулировал.

Вскоре и франкфуртская «заноза» была ликвидирована. В результате нам удалось восстановить мосты.

Значительно приблизилась к «рабочим местам» и наша авиация. Здесь мы построили 162 полевых аэродрома и взлетных площадок Правда, большинство из них имели узкие полосы, пригодные лишь для полетов одного-двух полков.

К тому же характер местности заставил нас выбрать площадки, близко расположенные друг к другу, что приводило, в свою очередь, к скученности частей. Это впоследствии мешало наморганизовывать массированные удары, затрудняло одновременный вылет большого количества самолетов, так как взлетно-посадочные «круги» соседних аэродромов накладывались друг на друга.

Постройка аэродромов — не единственная задача наших тыловиков в те дни. За время войны самолетный парк далеко обогнал в своем развитии средства наземного обеспечения полетов. Число самолетов в армии к 1945 году по сравнению со Сталинградской битвой возросло в 10 раз. Резко увеличились радиус действия самолетов, их бомбовая нагрузка, объем заправок, а наземные средства остались прежними. Офицеры тыла проявляли немало изобретательности, чтобы справиться с возросшим объемом перевозок и заправок. Как я уже отмечал, с большой энергией и находчивостью действовал мой заместитель по тылу генерал-лейтенант авиации А. С. Кириллов. Несмотря на тяжелую болезнь сердца, он ни в чем не делал себе скидки — с утра до ночи разъезжал по тыловым частям, базам, железнодорожным станциям. Его огромный опыт, деятельный характер, организаторская хватка, инициатива были незаменимы при решении самых неожиданных задач по обеспечению вылетов, число которых исчислялось многими тысячами.

Все ценное, что накопила служба авиационного тыла на длительном боевом пути, он стремился использовать в предстоящем сражении. Тут и мобильные батальоны аэродромного обслуживания, посаженные на автотранспорт, и колонны внешнего подвоза горючего, насчитывавшие по пятьсот автоцистерн, и передовые команды авиаторов, выезжавшие чуть ли не к самой передовой для «освоения» только что отбитых у противника аэродромов.

В ходе боев возникла и получила признание несколько необычная, но полезная для обеспечения воздушной армии трофейная служба О ней стоит сказать несколько подробнее. Еще в августе 1941 года приказом Наркома обороны в штат авиадивизий были введены технические команды, задача которых состояла в том, чтобы спасать и доставлять ремонтникам подбитые и совершившие вынужденную посадку самолеты. В мае 1942 года задачи технических команд расширились — они спасали все обнаруженные машины, учитывали боеприпасы и другое имущество, захваченное у противника. Так родилась трофейная служба. С каждым годом размах ее деятельности возрастал. За сентябрь — декабрь 1942 года из районов боев ею было эвакуировано 446 самолетов, за июль — август 1943 года — 685, а за весь 1944 год — 2371 самолет. Поврежденные машины восстанавливались или разбирались на запасные части. Воины службы собирали металлолом для промышленности и отправляли с фронта на заводы. За тот же 1944 год только из 16 ВА было вывезено 1123 вагона ценнейшего сырья — металлолома.

Внимание трофейной службы привлекали и боеприпасы. Под руководством генерала Кириллова армейские умельцы наловчились использовать фашистские бомбы на наших самолетах, приспосабливать снаряды к нашему оружию. Для этого они меняли у бомб взрыватели, ставили на них отечественные стабилизаторы, подгоняли бомбодержатели.

Первое время наши летчики проявляли известное недоверие к трофейным боеприпасам. Пришлось провести показательное бомбометание в присутствии летчиков. Оно дало очень хорошие результаты и ликвидировало всякие сомнения.

В итоге уже на Курской дуге пятая часть сброшенных на фашистов бомб была их собственного производства. В 1944 году трофейная служба передала нашим авиационным частям свыше полумиллиона немецких бомб.

Теперь были созданы усиленные передовые отряды, которые прошли специальную подготовку. Перед ними ставилась задача: продвигаясь вместе с передовыми частями, брать под охрану, учитывать и эвакуировать вражеские самолеты и другое аэродромное имущество и оборудование, собирать инструмент, расходные и строительные материалы для нужд армии. Особый интерес А. С. Кириллов проявлял к новой немецкой технике. О ней следовало немедленно оповещать командование и летный состав. Это позволяло нам лучше готовить личный состав к встрече со всякими «сюрпризами».

В марте и начале апреля мы ни на день не прекращали разведку с воздуха. Полоса наступления войск фронта — около 120 километров в ширину и до 90 километров в глубину, включая Берлин, — была сфотографирована шесть раз. На снимках была запечатлена система обороны и расположение вражеских частей, в том числе авиационных. Наблюдение за ними проводилось ежедневно.