— Да-а-а, – протянула я с удовольствием. – Семе-е-ейка! Прямо всадник без головы!
      И немедленно все забыла по причине оголтелой юности.
      Помню сцену, одну из последних. Мы с мамой пришли в гости «к бабкам» (две обязательно одинаковые коробки конфет, или два кулька, или две пары одинаковых рейтуз, но разного цвета, чтоб не передрались)…
      Дверь в комнату к Берте была прикрыта, и оттуда несся громкий мужской голос:
      — Так вы советуете, Берта Павловна, все вложить в материал…
      И что-то тихо на это отвечала Берта.
      — Но он готов проценту дать только три, максимум четыре! А оборот весь…
      И снова тихий голос старухи.
      Потом дверь отворилась, гость от Берты вышел, она проводила его и направилась в кухню.
      — Одного угробила, второго угробила… А сейчас морковку будет себе тереть! – ядовито сообщила бабка.
      Я, всегда алчная к деталям, немедленно бросилась в кухню, якобы напиться. Берта стояла и терла морковку. Я поздоровалась, чмокнула ее в румяную пергаментную щечку. Она кивнула на влажную оранжевую горку в миске и четко проговорила:
      — Мне за собой смотреть надо! Я в одночасье должна умереть. За мной ходить некому…
      И что вы думаете? Как сказала, так и сделала!
      Ей исполнилось девяносто лет, и умерла она так же, как ее трепетный муж: прилегла отдохнуть, а уж вставать посчитала излишним. Накануне в очередной раз по Бертиной просьбе мама убаюкала адвокатскую каракулевую шубу в нафталин. И обратила внимание на то, что Берта не сказала, как обычно: «Пусть полежит до зимы». Только проводила молчаливым взглядом за маминой рукою путь металлической молнии на брезентовом мешке.
      На похороны явилась вся Бертина партячейка — девять старичков, как один; очень горевали, качали головами, поверить не могли: «Как же так! Неделю назад она была на партсобрании. И выступала!»
      На сберкнижке у Берты от всех накопленных с Мишенькой срэдствоставалось 32 рубля 40 копеек. Видимо, ее светлейшая голова точно просчитала нерентабельность дальнейшего существования.
      — Слушай, – сказала я маме на днях, вернее, проорала: мама стала стремительно глохнуть, а слуховой аппарат носить не желает. У нее на это какие-то свои резоны, но после нескольких часов общения мои голосовые связки приходят в жалкое состояние, и я даю себе слово, что в старости, когда оглохну, воткну себе слуховые динамики в оба уха. Пожалею детей.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.