Теперь мне понятно, почему у нее собака. Без мужа хорошо, да одной плохо.

* * *

      Больше на зверя я не ходил. По требованию жены, всю оставшуюся жизнь решил посвятить птичкам. Да и Кир — пес легавый, запрограммирован на птичек, надо было только натаскать его, говоря по-простому, научить охотиться.
      Никто не любит учиться. По себе это знаю. И как приходится маяться с нерадивыми учениками, тоже представляю. С моим слабым здоровьем и расшатанной нервной системой за такое дело просто нельзя браться. Нужен был солидный отдых перед этим делом.
      Когда я поделился своими мыслями с женой, она тут же принялась ворчать:
      — Вечно, как весна приходит, тебе надо куда-нибудь смотаться!
      — Не куда-нибудь, — спокойно растолковываю я ей, а на юг. — Конкретное место. На юг всех и всегда тянет. И с билетами туда — вечная проблема.
      Она пытается оттянуть это мероприятие.
      — Поедешь осенью! — решительно говорит. — Осенью там все фрукты. Они как ничто благотворно действуют на твое здоровье!
      — Фруктов осенью и у нас — завались! Они такие же, как и на юге, а может быть, даже и дешевле. И потом, кто меня на осеннюю охоту настраивает? Разве не ты требуешь, чтобы я оправдывал ружье, и таскал тебе уточек по осени?!
      Но жена осталась глуха к моим доводам.
      А солнце апрельское с каждым днем поднималось выше. В Сочи на футбольных полях уже травка зеленела. По телевизору сам видел.
      Загрустил я… Жена заметила мою грусть и махнула на меня рукой.
      Я сразу воспрянул духом. Но радость свою затаил. И деньги брал из ее рук, не глядя ей в глаза, чтобы она случайно в моих глазах какую-нибудь смешинку не заметила. Хотя веселиться особенно было нечему. С деньгами она расстается очень тяжело. Старался только ради перестраховки. И она тоже, наверное, только ради перестраховки дала мне тощую пачку мелких купюр. Побоялась, что деньги будут оттопыривать карман. По ее мнению, оттопыренный карман привлекает не только карманников. С таким карманом, опять-таки по ее мнению, я запросто мог стать разносчиком иммунодефицита. А к дефициту у нее с детства было болезненное отношение.
      В общем, я и не смеялся, но и спорить не стал. Времени на дискуссии не оставалось. Я погладил Кирюшу и сказал ему:
      — Слушайся хозяйку. До моего возвращения постарайся не очень проявлять свой интеллект, чтобы понапрасну вам тут не скандалить. А как только встанет трава, я вернусь и начну учить тебя охотиться.
      — А когда трава встанет? — живо поинтересовалась супруга.
      — Э… Э… — замялся я. — Точно не скажу. Все будет зависеть от погоды!

* * *

      В приморском городе меня поселили в одной комнате с двумя мужиками. Комната оказалась тесной и душной. Мужики подошли к окну и распахнули его.
      За окном был вечер. И еще было море. И между морем и окном стояла цистерна с вином.
      — Не то, что у нас, — задумчиво сказал один из квартирантов, — Совсем другой коленкор!
      — Да, — охотно согласился с ним второй. — Пьянящий воздух свободы!
      Они посмотрели друг на друга и одновременно воскликнули:
      — Благодать! Не пора ли нам поддать? — и грубо уставились на меня.
      — Я пас, — запротестовал я. — У меня стенокардия!
      Они выпили вдвоем, и вдвоем тут же исчезли.
      Через пару дней один из них появился. Вид у него был жалкий и из глаз капали слезы. Он сел на свою койку и уронил голову на грудь.
      — Как это гадко! — в отчаянии прошептал он. — У меня такая жена!
      Чистенькая, светленькая, ну прямо — ангелочек!
      Я поспешил утешить его:
      — Стоит ли из-за этого переживать! У меня, скажу я вам по секрету, тоже есть жена — и не совсем ангел. Но я же ведь так не отчаиваюсь! Мужайтесь!
      — Мне не на что мужаться, — простонал он. — Эта чувырла размалеванная оставила меня совсем без денег.
      — Моя тоже не очень щедрая. Но это не повод, чтобы так отчаиваться. Я готов помочь вам в беде…
      — Мне нужно пять рублей на телеграмму домой.
      Я дал ему пятерку, и он благодарно зашептал мне в ухо:
      — Как хорошо, что у вас стенокардия! Вы даже не представляете, какое это счастье.
      Он ушел растроганный, а через мгновение появился второй квартирант. Вид у него был такой же растрепанный и помятый, как у первого. Он тоже сел на свою койку и уронил голову на грудь, Я, не мешкая, полез в карман. А он произнес упавшим голосом;
      — Кажется, меня наградили…
      Этому, похоже, финансовая помощь была не нужна. Я вынул руку из кармана и холодно заметил:
      — Нынче награды не в цене.
      — У этой награды слишком большая цена, — прошептал он.
      — Ах, вот как! — обрадовался я за него. — Так, выходит, вы все эти два дня обмывали ее?
      Он хмуро посмотрел на меня:
      — Вы, случайно, не идиот?
      — Ну, что вы! У меня все дома! Это я вот от рук отбился, один оказался на этом благодатном курорте.
      — Ах, да! Я забыл. У вас — стенокардия!… — простонал он и заплакал.
      Я не стал мешать ему и на цыпочках вышел на улицу.
      Я по-новому посмотрел на южный город и увидел, что в нем все мужики пялят глаза на чужих баб. И это было оправдано. Все-таки весна. Море… тихих страстей. Тихий океан скрытых от любопытного взгляда страстей. И главное — свобода!
      А чего только не способен натворить расконвоированный человек.
      Но у меня у самого настроение было какое-то ненаучное. Я не находил себе места и слонялся но чужому городу совершенно бесцельно. И на женщин смотрел только на тех, которые шли вместе с собаками. Меня привлекали не сами женщины, а их четвероногие друзья.
      Вскоре я понял, что тоскую по своему Киру, и на четвертый день не выдержал — пошел звонить домой.
      — Как там Кирюша? — без обиняков спросил я у жены.
      — А чего это ты вдруг о нем вспомнил?
      — Заскучал, — откровенно признаюсь.
      — По одной собаке или и по мне тоже?
      — По двум, и по тебе тоже.
      — Врешь ты все! Деньги потребовались, вот и звонишь!
      Меня всегда злит, что она очень хорошо знает, когда я вру и что мне нужно. Но ведь по собаке-то я в самом деле скучаю.
      — Не вру! — кричу что есть мочи в трубку.
      Но она уже оседлала своего конька.
      — А где твои деньги? — пропустив мое заверение мимо ушей, кричит она.
      — Что за вопрос! — возмущаюсь я. — Раз я на юге, то и деньги мои на юге! Но было бы неплохо, если бы ты прислала еще чуток… на обратную дорогу.
      — Пришлю, когда трава встанет!
      — Здесь она уже встала! — ору я в отчаянии.
      Последовало долгое молчание. Я думал, она прикидывает в уме, какую сумму выслать, и, зная, как трудно дается ей такая арифметика, терпеливо ждал. Но у нее, оказывается, на уме было совсем другое.
      — Ты давай возвращайся домой! — неожиданно требует она. — Хватит придуриваться! Пес твой уже третьи сутки ничего не ест.
      — Скучает, значит… — озадаченно проговорил я. — Вот если бы и ты так скучала… ужас сколько денег мы наэкономили бы!
      — Хватит болтать, здесь каждое слово больших денег стоит. Вот на чем экономь, и, чтобы первым же рейсом, домой. Так, и деньги целее будут, и пес живой останется.
      Вот когда до меня дошло, что человек — раб своей собаки. Тут уж о своем собственном здоровье думать не приходится, когда вот так на психику давят.
      — Ладно. — пробормотал я. — Раз такое дело — лечу и…
      Падать не хотелось. Мой пес действительно мог умереть с тоски. Они, эти сукины дети, несмотря на всю их агрессивность, чрезвычайно преданы и, кроме хозяина, никого не любят.

* * *

      Наконец-то я сижу не за общепитовским столом, а за своим, кухонным. А какие котлеты! Божественный аромат. Ничего общего не имеющий со столовым. А размеры… Какие размеры! А чем берут котлеты, если не своей величиной! Я обжираюсь! И вспоминаю картину…
      Она запомнилась мне еще с детства. Голодный оборванец уписывает что-то большое, вроде калача, а мать смотрит на него с умилением, и по картине видать, думы у нее невеселые. Сама есть хочет, да калач-то всего один.
      Вот так же в точности смотрела моя жена на Кирюшу. В порядке исключения он сидел на кухне рядом со мной. Истосковался по мне, и уж я разрешил ему такую вольность. Хозяйка, не сводя с него глаз, скармливала ему из рук котлетину, а он не сводил с меня глаз и торопливо заглатывал куски, не пережевывая. Он явно спешил съесть не только то, что ему давали, но еще и то, что лежало на моей тарелке. Его рыжие глаза завистливо поблескивали, и до супруги наконец дошел смысл этого жадного собачьего взгляда.
      — Надо же, — зарокотала она добродушно. — Ведь жизнь отдаст за хозяина, не колеблясь! А как дело доходит до еды, так все его благородство улетучивается. Собака — и нрав собачий!
      — Это ты зря на него наговариваешь, — возражаю я мягко, продолжая уписывать котлетину. — Благородство в нем есть. Да еще какое?
      Некоторым людям, особенно женщинам, не мешало бы у него поучиться.
      — Это ты к чему? — насторожилась жена.
      — К его благородству, — невинно говорю я и уже без всякого вдохновения ковыряю вилкой оставшийся кусок. — Вот, к примеру, гуляем мы с ним по улице, он находит кость… сахарную. Ну, ты же знаешь, что это самая любимая его кость.
      Хозяйка согласно кивает головой.
      — Ну, так вот, — продолжаю я, — без скандала он такую кость никогда не отдает. Сколько шуму обычно из-за нее устраивает. И рычит по-страшному, и лает по-зверски…
      — Это он может, — поддакивает жена.
      — И вот, несмотря на все это, он может быть и благородным…
      — Каким же образом?
      — А вот каким! Уж если он отдаст кость мне, то больше никогда не вспомнит о том, что отдал.
      — К чему это ты клонишь? — опять насторожилась она.
      Я молчу и все свое внимание сосредотачиваю на еде. Я и так уже сказал достаточно много.
      — Это ты к тому говоришь, — взволнованно восклицает супруга, — чтобы я не требовала от тебя отчет!
      Я еще ниже наклоняюсь над тарелкой. А она, жена, конечно, а не тарелка, начинает набирать обороты.
      — Если пес не понимает цены котлетам и деньгам, то ты должен знать их цену. У тебя же, наверное, более высокий интеллект, чем у твоего друга.
      И она омрачает всю радость нашей встречи одним-единственным вопросом:
      — Где деньги, которые я тебе давала?
      Ах, как это гадко! Зачем люди придумали деньги и в дополнение к ним еще и супружескую жизнь, которая, естественно, невозможна без денег?!
      — На юге остались, — виновато бормочу я. — Не таскать же их взад-вперед с собой.
      — Не черт и носил тебя туда! — кричит она гневно, и ее глаза сверкают, как у Кирши, когда я отнимаю у него кость.
      — Откуда я мог знать, что там все так дорого… Там теперь одни девки только дешевые.
      — С этим дураком невозможно нормально разговаривать! При чем тут девки, когда мы речь ведем о деньгах!
      — Совершенно ни при чем, — охотно соглашаюсь я. — Потому ни с чем и приехал.
      — А другие мужья без подарка не возвращаются!
      И ушла со слезами на глазах.
      Мы остались вдвоем на кухне. Милый пес Кирша с превеликим удовольствием доедает свое лакомство, и плевать ему на грубую выходку хозяйки. А у меня пропал аппетит. А как спешил! Как спешил долететь. И деньги-то у нее я на подарок для нее же просил, а не для того, чтобы чем-нибудь одарить по прибытии. А приехал ни с чем и, оказывается, только собаке и нужен, да и то потому, что пес мой не знает цены деньгам, но умеет, как и всякая собака, бескорыстно любить вкусные домашние котлеты.

* * *

      Я смотрю на Гелию с восхищением. Она видит, что я смотрю на нее, но еще пока что не видит моего восхищения. Между нами пока что еще большое расстояние. Но мы с Киршей идем на сближение. Мы только что вышли на улицу, которая ведет к поляне для выгула собак, и вышагиваем степенно и важно. И как знать, может быть, Гелия ждет меня и ждет не первый день. А я, мерзавец, пока готовил себя к занятиям с Кирюшей, ни разу о ней не вспомнил. А вот теперь думаю: зачем это наши дурни так далеко ездят в поисках приключений на свою задницу? Приключений хватит и дома, надо только завести собаку.
      Я уже ничуть не жалею, что вместе с перелетными птицами вернулся домой. Да, конечно, если действовать с умом, то и дома можно не скучать. Вон она какая новгородская красавица! И стоит одна-одинешенька. И ничего не стоит. Все у нее бесплатно. А как глаза щурит! И за это тоже платить не надо… деньгами.
      Я не спеша, стараясь не уронить своего достоинства, подхожу к одинокой женщине, которой ужасно одиноко уже и со своей собакой.
      Ах, весна благотворно действует не только на мужчин!
      — Что-то долго не было видно вас? — говорит она мне.
      Я вижу в ее глазах грусть. Ах, если бы знать, по ком грустит это одинокое чудо природы!? Я слышу в ее голосе обиду… и не сомневаюсь: она обижается на меня, на мое невнимание к ней.
      — На юг ездил, — небрежно говорю я, с нежностью глядя в чистенькое, беленькое, совсем еще девчоночье личико.
      Она вскидывает вверх черно-рыжие брови. Она их не красит и правильно делает. Они у нее и без того красивые. А на юге все девки — размалеванные.
      — Не люблю юг! — произносит она задумчиво, видно, что-то вспоминая из своих южных приключений. — Там все какое-то дешевое.
      — Наоборот! — весело возражаю я. — Там все страшно дорогое, особенно — награды дорого даются.
      Она не спорит. Она только загадочно улыбается. Какая все-таки очаровательная женщина, эта Гелия. И кажется, мы начинаем понимать друг друга.
      Мне почему-то стало неловко смотреть ей глаза. Беспричинное и странное смущение. В моем-то возрасте. Я перевожу взгляд на собак… Они всецело поглощены собой. Им никто не мешает. Они чувствуют себя совершенно свободно везде и даже при своих хозяевах. Такая вот у них собачья натура. И только на поводке они теряют свое собачье чувство свободы.
      А у нас, кажется, намечаются, как сейчас говорят, точки соприкосновения… Ах, побольше бы этих точек! Соприкоснуться бы всем телом. Тьфу, какая мерзость приходит на ум.

* * *

      Мы с Кирюшей стали все позже и позже возвращаться с вечерних прогулок. А жена стала все чаще и чаще посматривать на меня с подозрением.
      — Что-то ты уж больно счастливым выглядишь? — сказала она однажды.
      — А с чего это мне печалиться? — безмятежно улыбнулся я. На улице весна! Смотришь, как к жизни все тянется, и самому жить хочется.
      — А мне, думаешь, жить не хочется?
      — С чего это такие разговоры? — удивляюсь я. — И дурак знает, что женщины живут дольше мужчин на одну собачью жизнь. Такая вот у нас неутешительная статистика.
      — Что это за жизнь?! Все дома и дома. Даже на собачью такая жизнь не похожа. Вот ты с ним по три раза в сутки гуляешь, а вечера вообще неизвестно, где проводишь. — На ее глаза наворачиваются слезы. — Меня тоже стадо тянуть на улицу. Ты мог бы и меня пригласить, когда вечером вы идете на прогулку.
      — Так вот к чему она затеяла весь этот разговор!
      — Да ты хоть соображаешь, что говоришь-то? — вознегодовал я. Ты хоть знаешь, что мы с ним ходим где попало? А с тобой так не погуляешь — у тебя туфли!
      — Я могу и без туфель.
      Я громко расхохотался. Нарочно — очень громко, чтобы она поняла, какую глупость сморозила.
      — Ну ты даешь! — На моих глазах выступили слезы. Она думает, во всяком случае, она должна думать, что слезы на моих глазах — от веселого смеха. — Ты, что же, собираешься, как Кирюша, босиком гулять?
      А ведь мы и по траве мокрой ходим, и по лужам грязным топаем. И в дождь, и в снег. В любую, как видишь, погоду. 0, женское недомыслие! я в отчаянье схватился за голову.
      — Да ты не переживай! — ласково улыбнулась супруга. — Я сапоги обую, те самые, в которых на картошку езжу.
      У меня все поплыло перед глазами. До чего же она смышленая! Я сник. И если не уронил голову на грудь, то только потому, что лежал на диване вместе с любимой собакой.
      — Ну, если так… — беспомощно пробормотал я.
      — Конечно, так! — радостно воскликнула жена и, скинув тапочки, полезла на антресоли за своими сапогами.
      — Не спеши, — остановил я ее. — Погода стоит ясная и теплая.
      Снега и дождя не предвидится… Можно и так.
      — Босиком? — обернулась она со счастливым видом.
      Я закатываю глаза к потолку. Господи, за что мне такое наказание?! И дома, и теперь вот еще и на улице… А там весна, и все такое, что обычно творят люди на глазах остального мира, просыпаясь от зимней спячки. Спросонья, так сказать. И уж теперь-то, на коротком поводке, ничего не сотворишь. Увы, такова супружеская жизнь. Если бы я знал, что она — такая, да я в жизнь не женился бы.

* * *

      Как я предполагал, так оно и получилось. Не успели мы втроем выйти из дома, как за нами увязался какой-то шкет.
      — Это ваша собака? — спросил он у меня, показывая рукой на Кира.
      Вопрос показался мне невинным, и я с готовностью ответил:
      — Моя?
      — А почему вы ведете ее на поводке, если она ваша?
      И этот вопрос показался мне вполне резонным, и на него я ответил охотно:
      — Чтобы под машину не попала.
      — А вы знаете мое маму, тетю Лену!
      Только дети могут так легко менять направление разговора и при этом совершенно не задумываться над тем, что они утверждают и при ком.
      Я искоса глянул на супругу. Всем своим видом она показывала полное безразличие к моему диалогу с недозревшим балбесом. Но годы супружеской жизни для меня не прошли даром. Я не сомневался, мозг моей половины сейчас работал, не боясь перегрева, и с огромной нагрузкой. Она лихорадочно вспоминала, каких Лен, черт бы их всех побрал, я знаю и не знаю. И если не остановить ее вовремя, она наверняка вычислит какую-нибудь бабенку и замкнет эту тетю на мне. А мы только вышли из дома, нам бы гулять еще и гулять… с хорошим настроением и в такую-то вот хорошую погоду. Хотел бы я знать, откуда появляются на свет божий такие засранцы?
      Я хмуро смотрю на бойкого малолетнего нахала.
      — Никакой тети Лены я не знаю!
      — Нет знаете! — настаивает он. — Вы все время здоровкаетесь с ней.
      — Ни с кем я не здороваюсь! — в отчаянье кричу я и нервно улыбаюсь жене.
      — Вы человек вежливый и не отпирайтесь. Она мне сама об этом говорила и даже говорила, как вашу собаку зовут, только я вот запамятовал.
      — Кирюша это! — быстро сообщаю я малолетнему придурку кличку своего друга, надеясь, что хоть после этого он от меня отвяжется.
      Так и получилось, — Ах, да-да! Теперь буду знать! — обрадованно воскликнул он и страшно довольный побежал по своим делам. Я шел ни жив, ни мертв, боясь глянуть на жену.
      — Это что еще за тетя Лена, с которой ты все время здоровкаешься? холодно спросила она.
      Ума не приложу! — недоуменно пожал я плечами. — Похоже, ему только и нужно было узнать кличку собаки.
      — Он мог бы спросить об этом без всяких хитростей.
      — Так бы я ему и ответил тогда.
      — Почему?
      С души как камень свалился. Она переключилась на предрассудки собаководов, и тетя Лена отошла в ее сознании на второй план. На задний, так сказать, и отложилась где-то там, в подсознании.
      Дышать стало легче. Я сразу почувствовал свежесть и прохладу весеннего вечернего воздуха. Вдохнув с облегчением всей грудью, я начал бодро объяснять:
      — Потому что владельцы собак клички своих питомцев всем подряд не говорят…
      И в это время увидел Гелию…
      Бог, решив сделать человека несчастным создал женщину. И это мое наказание вместе со своей Эльдорадой шло навстречу нам и улыбалось мне. Так улыбаются при встрече только одни идиоты или только самые что ни на есть закадычные друзья. Но я не относил ее ни к тем, ни к другим. И когда мы до этого встречались, то флиртовали не столько сами, сколько наши собаки, и наш флирт скорее был продолжением их флирта. И она была просто моей знакомой, и наше знакомство было крайне поверхностным, и оно уж никак не давало ей права так улыбаться мне при моей жене.
      Я надулся и принял крайне серьезный и жуткий вид, надеясь, что по моему виду она догадается пройти мимо, как будто бы мы и не знаем друг друга.
      Но тут опять уместно будет вспомнить творца, который выгнал женщину из рая, за ее нерайские наклонности, и повторю знакомую всем истину: наделив женщину красотой, он, как правило, обделяет ее умом.
      Она сияла, как и Эльда. Но Эльда — собака и ничего не смыслит в человеческих отношениях. И Эльда махала хвостом не мне, а Киру. А хозяйка так изысканно раскланялась со мной и таким одарила взглядом, что нам обоим с женой сразу стало ясно: теперь вдвоем с Кирюшей я долго не смогу гулять.
      Прощай свобода! И ты, Гелия, тоже прощай! Конец нашему диалогу! А ведь он только было стал налаживаться!
      — Может, ты еще скажешь, что и эту Дуняшу не знаешь? — насмешливо кося глаза на меня, спросила супруга, когда Гелия продефилировала мимо нас.
      Ни овчарку, ни ее хозяйку Дуняшей не звали. Я удивленно воскликнул:
      — О чем ты? И что еще за Дуняша?
      Мое удивление получилось на редкость искренним, и это смутило немного жену.
      — Ну, вот та самая, которая только что прошла.
      И потому, как она это сказала, я понял, она не совсем уверена в том, что говорит, и воспрянул духом. Может быть, еще не все было потеряно, и, может быть, еще оставался шанс на личную свободу.
      — Бог ты мой! — воскликнул я безмятежно. — Да тут всякие ходят. И с собаками, и без собак. Это же улица!
      Но сомнение в глазах жены не исчезает.
      — А что же тогда Кирюша так рвался к ее собаке?
      — Кобель он и есть кобель! — охотно стал объяснять я, полагая, что жена задала мне самый простой и самый бесхитростный вопрос из множества тех, что сейчас смущали ее ум, и меньше всего относящийся ко мне. — Он за каждой сучкой готов бежать! Поэтому я и держу его на поводке.
      — Видишь, какой развратник. — Супруга задумчиво качает головой. — Выходит, без присмотра его никак нельзя пускать гулять.
      — Никак! — я решительно подтверждаю ее мысль. — За кобелем особый присмотр нужен. У него темперамент о-го-го! И нюх на дам хороший. Убежать может и по следу! А потом ищи ветра в поле.
      — Как бабник, который от каждой юбки балдеет, — говорит наша хозяйка, с нежностью глядя на Кира. — Теперь и я систематически гулять стану с вами… Так надежнее будет.
      Вот когда она окончательно поставила на моей свободе крест.
      У попов он — символ веры, а мне уже и надеяться не на что. Я слишком испереживался за время нашей прогулки, утратил бдительность и забыл, что когда ты говоришь о своей собаке, то, в общем-то, говоришь сам о себе.

Часть третья