— У меня — охотник! Ничего зря не ест! Если бы путевка не лимитировала нас, у меня был бы полный рюкзак дичи, и зайца еще прихватили бы. Теперь улавливаете разницу между нашими собаками?
      — Удавливаю, — вяло произносит она. — Но все равно я не люблю хищников. Мне моя Дара милее.
      Это она уже говорит, уходя от нас по направлению к своему дому.
      — Что ж, по-вашему, мы- хищники? — кричу я гневно.
      Не оборачиваясь, она едва заметно кивает головой.
      Ну, кой черт занес меня на эту поляну! Ну, все настроение пропало. А ведь так было хорошо… даже живыми с охоты вернулись.

* * *

      Жена страшно удивилась нашему раннему возвращению.
      — Привет! — воскликнула она. — Время еще обеденное, а вы уже наохотились.
      — А что делать? — устало вздохнул я, сбрасывая рюкзак в прихожей. — Этого нашего домашнего зверя нельзя в лесу с поводка спустить.
      — Да ну! — изумляется она.
      — Вот и да ну! — передразниваю я и неторопливо раздеваюсь, посматривая на диван, возле которого уже вертится горе-охотник. С кем поведешься, от того и наберешься. Умные охотничьи собаки сами выбирают, с кем им идти на кровавый промысел. У этого нет выбора…
      Устал бедняга и страху натерпелся.
 
      — А что же случилось? — спрашивает жена, расстилая на диване для любимой собаки одеяло.
      — Случилось то, что и должно было случиться с настоящим охотником. За зайцем погнался, сломя голову.
      — Ого! — восхищается она. — А ты что в это время делал?
      Ужасно неприятный вопрос…
      — Я?… Я тоже бежал.
      — С ружьем или без ружья?
      Господи, какие детали!…
      — Ну, разве с ружьем за ним угонишься.
      — За кем это за ним? — подозрительно смотрит на меня супруга.
      Я ужасно не хочу, чтобы она узнала правду. Ее настойчивое стремление к истине угнетает меня, но я пытаюсь держаться и надеюсь все свалить на зайца.
      — Как это, за кем? — гордо поднимаю я голову и тут же под пристальным взглядом жены опускаю, и уже тоном ниже говорю:
      — И дураку ясно, за кем…
      — Так ты, выходит, чуть было не проворонил его?!
      Господи, но почему женщины и учатся в школе лучше нас, мальчишек, и порой даже лучше нас, мужчин, соображают?! Как я не хотел, чтобы она додумалась до того, до чего уже додумалась!
      — Но опыта-то нет никакого, — лепечу я в свое оправдание.
      — Больше я тебе не позволю брать его в лес! — решительно заявляет хозяйка. — Пес у тебя водяной, покупай лодку и на Ильмене ловите с ним уточек. Лесов там нет, одна вода — видно далеко, бог даст и не потеряетесь.
      — Может быть, и мне в лес не ходить? — робко предлагаю я.
      — Не-не! Ты ходи! Ружье купил — теперь оправдывай его!
      Зря я сболтнул про зайца… она себя уже в шубе заячьей видит… А я стою в дверях в одних подштанниках и, в общем-то, имею жалкий вид босяка. Но она этого не замечает. Она всецело занята собакой.
      — Охотничек ты наш! — говорит она псу и, ласково поглаживая его, приглашает улечься на диван.
      Дважды просить себя он не заставляет.
      — Такая умная собака и дураку досталась! — сокрушенно качает супруга головой.
      Ну и напрасно она так думает. Даже дураку ясно: в лесу хорошо, а на диване лучше. Меня так и приглашать не надо, я и без уговоров могу культурно полежать.
      Но не тут-то было. Повздыхав немного над нашим питомцем, она начинает присматриваться ко мне. Под ее, казалось бы невинными взглядами, я чувствую себе как под рентгеном — неуютно чувствую. Есть что-то у нее на уме. Глаза смежил. Затаил дыхание… Жду. И не напрасно жду. Окончательно убедившись в моей никчемности, она после затяжной и изнурительной паузы вяло роняет:
      — Тебе надо постажироваться.
      Я вздрагиваю. Гневно распахнув глаза, решительно возражаю:
      — Никуда я не поеду!
      — Ты думаешь, я тебя за границу пошлю? Мне еще не чуждо сострадание и милосердие. Там без меня ты пропадешь. Тебе надо научиться охотиться в наших родных лесах. Я не верю, что ты ни на что не годишься. Я не хочу в это верить и найду тебе наставника. Есть у меня один на примете. Благородный человек. Не пьет, не курит, и ружье, судя по его рассказам, уже не один раз оправдал.

* * *

      — Естественный отбор вкупе с неестественным, навязанным людьми, создал удивительную породу собак, — объясняю я жене, запихивая в рюкзак болотные сапоги. — По своему умственному развитие они превосходят волка, но исключительно преданы человеку и без людей не мыслят своего существования. Хотя независимость лайки — одна из главных ее особенностей и основная черта характера.
      — Кто о чем, а шелудивый о бане, — сердится она.
      Мой покладистый характер не дает ей покоя. Но я не обращаю внимания на этот грубый выпад, я пытаюсь умиротворить ее своей собачьей ерундицией.
      — У лайки есть что-то от кошки, которая любит гулять сама по себе. И охотится лайка своеобразно. Пока она не выйдет на зверя, охотник практически не видит и не слышит ее, разве что изредка мелькнет между деревьями.
      — Так ты, что, на охоту собрался?
      Я ждал этот вопрос. Бодро отвечаю:
      — Сама говорила, что стажировка мне необходима. Забыла, что ли, что состыковать меня хотела… А тут случай подвернулся. Один мой знакомый, узнав, что я купил ружье, уговорил меня поехать с ним на охоту. А у него — лайка. Охотничий инстинкт и умение лайки охотиться не идут ни в какое сравнение с возможностями других ее сородичей по профессии.
      — Ты кончай заливать! Я его знаю?
      — Сомневаюсь. Он очень скромный человек. Не дебошир и не пьяница, и нашим дворовым сплетницам к нему не подкопаться.
      — С трудом верится в его приличное воспитание, но раз он у нас не на слуху, то, пожалуй, можно на него и положиться…
      В машине нас было трое, считая и собаку.
      Великолепный пес сидел рядом с хозяином и с деловым видом посматривал на великолепные зимние пейзажи, мимо которых мы ехали.
      — Лайка у вас — чистокровка, или как? — поинтересовался я.
      Мой попутчик глубокомысленно поиграл толстыми губами и окинул меня насмешливым взглядом:
      — Все лайки — чистокровки. Решайте сами: этих собак сама природа создала, они насчитывают не одно тысячелетие и к научной кинологии в силу своего возраста никакого отношения не имеют.
      Древняя Греция — родина науки о собаках — как государственное образование возникла гораздо позже.
      — Кинология в точном переводе означает слово о собаке, — в тон ему сказал я. — В Древней Греции она не имела никакого отношения к науке. Это, если так можно выразиться, был своеобразный литературный жанр, и, пожалуй, такое определение — ближе всего к истине. Греки восхваляли собаку в стихах и прозе и некоторым псам воздавали почести более высокие, чем их собственным хозяевам.
      — А вот это — не справедливо. Каков хозяин — такова и собака. Они — в одной связке, и славу, и бесславие делить между ними надо поровну.
      Он как будто бы немного поскучнел, но я в тот момент этому не придал значения, а только весело заметил:
      — С претензиями обращайтесь к древним грекам.
      Он охотно согласился и явно был удовлетворен тем, что его попутчик оказался таким толковым. А я любовно почесал пса за ушами, и у меня невольно вырвалось:
      — Хорош сукин сын!
      — Хорош-то хорош, — проворчал хозяин, — да убежит он от меня в лесу.
      — Так зачем же вы взяли его, если уверены, что он потеряется? — удивился я.
      — Вы не так поняли меня. Лайка не может потеряться в лесу.
      В городе — это другое дело, чуть не доглядел — и нет собаки. А на охоте он убежит к вам. Видите ли, по его мнению, я плохо стреляю…
      А этот сукин сын с гонором, зря лапы набивать не станет. Хотя… чего уж тут греха таить, может быть, когда-то раз-другой и промазал…
      О подобных собаках я уже слышал, а вот встретиться со столь критически настроенным кобелем пришлось впервые.
      — Не расстраивайтесь, — рассмеялся я. — У меня тоже кривое ружье.
      Мы не «взяли» зайца, хотя, будь попроворнее, могли бы убить косого. Но пока мы брали ружья на изготовку, след его простыл. Мы не «взяли» тетерева, хотя могли запросто расстрелять птицу в воздухе даже из наших «кривых* ружей, если бы наш пес не «повис» у пернатого хитреца на хвосте.
      Мы запросто могли «взять» белку, которую он сам облюбовал на елке, но не стали стрелять. Слишком красив зверек, и убить его вот так за ненадобностью, ради охотничьего азарта, у нас руки не поднялись.
      Всякая хорошая охота кончается традиционным столованием.
      Если бы это было не так, многие бы заядлые охотники бросили бесперспективное занятие. Женатые мужчины, настоловавшись, говорят о работе и о политике. Особаченные мужики, стоит им только чуть-чуть раскрепоститься, начинают превозносить своих собак.
      Наш помощник терпеливо ждал своей очереди и дождался.
      — Лайка — не гончая собака, — сказал его хозяин, опуская в мусорное ведро одну за другой две пустых поллитровки. — Кругами бегать вместе с зайцем мой не будет. Свою задачу он выполнил, косого поднял, а мы с тобой слишком долго целились… вот и закусывай теперь вареной колбасой.
      — Дичь тоже хорошая закуска, если приготовить ее с умом, и домой мы пришли бы не с пустыми руками, — беззлобно заметил я.
      — Лайка — не легавая собака, и мой пес все сделал правильно!
      Ну, посмотри его глазами на нас с тобой! Он поставил косача на крыло? Поставил! А мы с тобой, что делали?… То-то и оно! А мой пес, еще раз скажу тебе, не легавая собака, и он не мог, раскрыв рот, равнодушно смотреть, как улетает дичь. Я же предупреждал тебя, что он не верит в меня, а на зайце и ты оплошал. Вот он и вынужден был взять инициативу, если можно так выразиться, в свои лапы.
      — Да, лапы у него быстрые, как у борзой…
      — Борзой в лесу делать нечего! На первой же встречной березе она оставит свои мозги. И потом, вся эта мелюзга — для лайки не добыча. Лайка работает по крупному зверю. Вот если бы он встал на след кабана или лося, вот тогда бы… — мечтательно произнес хозяин гаража, срывая пробку с третьей поллитровки.
      Я поспешил укротить его фантазии:
      — У нас нет лицензии на отстрел крупной дичи… то бишь, кажется, зверей, — тактично напомнил я ему, подставляя свой стакан под струю благодатной жидкости.
      — Нет и не надо! — не отрываясь от розлива, решительно возразил он. — Обойдемся вареной колбасой. Ее тоже не поймешь из чего сделали… может быть, даже из кабана. А вот если бы нам попался медведь, мой бы запросто сцепился с ним, и без всякой на то лицензии у нас была бы медвежья шкура.
      Наш четвероногий охотник сидит около машины, и всем своим видом утверждает, что мы правильно говорим о нем, и, сохраняя неподражаемое достоинство, терпеливо ждет, когда люди расщедрятся на очередной кусок вареной колбасы.
      Всякая хорошая попойка для члена городского охотничьего общества кончается вытрезвителем или домашней головомойкой. Деревенский охотник может и за околицей протрезветь, и таким образом избавить себя от многих неприятностей.
      Домой я ввалился поздно вечером, раскрепощенный и с зачехленным ружьем за спиной.
      — Вот какой ты с охоты пришел… — угрюмо констатировала жена факт моего возвращения.
      Я не слышу злой иронии в ее голосе. У меня прекрасное настроение, и сейчас даже родная супруга запросто испортить его не может.
      — Как ты догадалась, милая? — бурчу я себе под нос, выражая искреннее удивление. — Или ружье порохом пахнет?
      Она воротит нос от ружья и от меня.
      — Не люблю, когда подтрунивают надо мной, — сердится она и презрительно щурит глаза. — Рюкзак пустой… С пустыми руками явился… Никак не могу ваять в толк, с какой собакой ты ходил на охоту?
      Улыбка на моем лице становится еще шире. Я готовился к худшему и на более строгое дознание. А это разве вопрос? Я с радостью отвечаю:
      — С лайкой, дорогуша, с лайкой!
      Супруга опять ощупывает меня все тем же презрительным взглядом.
      — Вот у одного моего знакомого, — наконец говорит она, — гончая собака, так она на охоте притащила ему целую палку вареной колбасы. Туристы где-то расслабились, ну она и воспользовалась их ротозейством.
      — Лайка, с которой мы охотились, тоже любит вареную колбасу, с широкой улыбкой на лице объясняю я. — Но, к сожалению, она не умеет воровать. Мы имели дело с благородным животным, и для него дурной пример — не заразителен.
      — Если бы ты знал, каким перегаром от тебя несет, ты бы вообще заткнулся! А вот другой мой знакомый не пьет… с кем попало, и у него легавая собака. Так он с помощью своего сеттера в прошлый охотничий сезон двух бекасов добыл.
      — Бекас — птичка соизмеримая с воробьем. А лайка мелочиться не станет. Лайка по крупному зверю работает, но ничего приличного мы не встретили в лесу. Вот если бы нам попался медведь… из его шкуры могла бы получиться великолепная шуба для тебя.
      — Да куда же мне, такой хрупкой женщине, медвежья шуба! — решительно запротестовала жена. — И машины у нас нет, чтобы я могла ходить в медвежьей шубе.
      — Милая! — с нежностью восклицаю я. — Женщине от престола легче отречься, чем от шубы. Но я принимаю твое самоотречение! Ты, как никакая другая женщина, самокритично оцениваешь свои возможности, и оставайся без шубы! У нас, действительно, нет автомобиля, где бы ты могла чувствовать себя в полной безопасности, а в такой шубе бродячие лайки мигом задерут тебя. Вот соболья шуба — совсем другое дело, она не такая тяжелая, и в ней ты могла бы не только ездить в машине, но и при случае милиционера крикнуть.
      Жена подходит к зеркалу и теперь уже пристально всматривается в него.
      — Да, — после короткого раздумья произносит она, — соболья шуба — совсем другое дело, и она была бы как раз к моему лицу.
      — Эх, женщина! — хихикнул я. — Размечталась! А самой и невдомек, что в наших краях соболь не водится!
      — В Индии его тоже нет, а шейх индийский подарил такую шубу гастролирующей актрисе, и никакой-нибудь проститутке, а замужней женщине. А я, если бы ты не потратился на ружье, могла бы в новом пальто щеголять, мое-то, старое, совсем уже вид потеряло.
      Она нервным движением выдернула ружье из чехла и, направив стволы на свет, заглянула в них.
      Я не обращаю на это внимание. Мой ум занят другим. Я пытаюсь вспомнить, есть ли в Индии шейхи, и если есть, то за кем они там стреляют?… И вдруг с ужасом вспоминаю, что на охоте ни разу не пальнул.
      — Дорогая! — кричу я срывающимся от волнения голосом, — Не беспокойся понапрасну? Ружье я уже почистил, и порохом оно не пахнет!
      — Видишь ли, дорогой, — медленно произносит жена и направляет стволы прямо в мою переносицу, — каждое дуло я заткнула тряпкой, в этом ты можешь убедиться сам… Ну, так скажи мне теперь, до-ро-гой, с какой собакой ты охотился и у какой стервы нажрался?

* * *

      Благородные люди зря чужой коньяк не пьют. Тот товарищ, который без волынки принял меня в охотники, оказался благородным человеком.
      — На лося не хотите сходить? — как-то позвонил он мне.
      «А почему бы и нет? — подумал я. — На тетеревов уже ходил.
      Зайца чуть было не убил. Теперь можно попробовать силы и на более крупном звере».
      — Я-то хочу, — сказал я. — Лосятинка нам не помешала бы, и ружье надо оправдывать… Но вот как быть с моим здоровьем? Ведь на такой, охоте, как я понимаю, ноги нужны. А у меня уже сердечко не то.
      — Ну, что вы! — засмеялся он. — Ваши понятия об охоте страшно устарели. Техника приблизила нас к природе! Когда есть колеса ноги ни к чему. Мы вас прямо к номеру подвезем. И лося выгоним прямо на вас.
      Последние слова смутили меня. По сравнению с лосем я был маленькой букашкой, если уж выражаться аллегорическим языком, и лось, без всякого преувеличения, мог спокойно раздавить меня одним копытом, забодать одним рогом.
      — А что я тогда буду делать? — не в силах скрыть тревоги спросил я, и мой голос прозвучал немного растерянно.
      — Пальнете но нему да и только.
      — А если он не выскочит?
      — Тогда и беспокоиться не о чем.
      Его голос, в отличие от моего, стал звучать немного раздраженно. Это обычная реакция нормальных людей на дураков. Но я уже сориентировался и таковым себя не чувствовал. Более того, я был убежден, что и лось не дурак, выскакивать на меня не станет, и палить мне не придется. К пальбе у меня после поездки в лес с Кирюшей закрепилось отрицательное отношение.
      В общем, в душе я надеялся только прогуляться в компании приятных мужчин по зимнему лесу, а заодно и поднять свой престиж, как охотника, в глазах жены. И стараясь больше не раздражать собеседника, дал согласие.
      Только я повесил трубку, жена тут как тут.
      — Ну, как, уговорил он тебя?
      Так вот откуда его благородство! Это, значит, на стажировку я должен идти.
      — Подумаю еще, — вяло произношу я.
      — И думать тут нечего! — забеспокоилась она. — Это настоящие охотники! Не пьют, не курят, чтобы вредными своими запахами, как он мне рассказывал, зверей не распугать. И ты не вздумай на глазах благородного коллектива нажраться! Все из тебя вытряхну, все карманы повыверну и только после этого из дома выпущу!

* * *

      Ранним воскресным утром, когда было еще темно, нас любителей лосятины собралось человек пятнадцать-двадцать. Подкатила грузовая машина, и мы забрались в железный ящик, установленный на ее кузове.
      Сначала езда была сносной, но вскоре началась страшная болтанка. Охота — пуще неволи, и приходилось терпеть. Не все могли делать это всухую. Наиболее ранимые и нетерпеливые передавали друг другу огромную фляжку с какой-то вонючей жидкостью. И длилось это пиршество бесконечно долго.
      Наконец машина замерла. Мы вывалились из насквозь промороженного ящика на заснеженную поляну.
      Светало, и тишина в лесу стояла гробовая. За штамп и самому неудобно, но где в наше время может быть тише.
      — Ну, кто, мужики, еще лыко вязать может? — спросил тот, который выпил мой коньяк осенью.
      Здесь он, по всей видимости, был старшим, но на ногах стоял нетвердо. То ли с осени еще не протрезвел, то ли с утра пораньше успел набраться. Большинство мало чем отличалось от него и тупо смотрело на своего предводителя, не понимая, зачем они в наше-то время всеобщего благосостояния должны мочь лыко вязать. Сообразительных оказалось всего четверо вместе со мной. Наверняка трезвая троица, как и я, когда-то страдала какими-нибудь сердечными недугами.
      — Вот вы и будете стоять на номерах! — обвел нас помутневшим взглядом тот, который принял меня в охотники. — И чтоб глаз не моргнул и рука не дрогнула!
      — Не моргнем, не дрогнем, — вразнобой ответили мы.
      — Ну-ну! — одобрительно потряс он пьяной башкой. — Веди их, Фомич, на номера!
      К нам подскочил мужичок в валенках с румяной от мороза к сивухи мордой. Очевидно, это был местный егерь.
      — Айда, ребята! — приказал он.
      И мы пошли в безлюдный и беззвучный лес.
      А старший крикнул нам в спину:
      — Технику безопасности соблюдайте! Выше головы не стрелять!
      — Не стрельнем… Будем блюсти… — опять не очень дружно ответили мы, и без особого энтузиазма стали месить глубокий снег.
 
      Идти пришлось недолго. Вскоре красномордый мужичок поставил меня между тремя невысокими елочками.
      — Это будет твой номер! — сказал он.
      Со смешенным чувством тревоги и страха огляделся я на новом месте. Притаившийся огромный заснеженный лес ничего хорошего не сулил, а елочки не могли спрятать меня от озверевшего зверья.
      — Почему это старшой предупредил нас выше головы не стрелять? — спросил я у егеря, чувствуя заранее, что в случае чего палить буду куда попало.
      Тот наморщил лоб, похлопал заиндевелыми ресницами и вдруг расхохотался!
      — Да потому что лось не летает, а по земле бегает! — и с сочувствием глядя на меня, в свою очередь поинтересовался: — Ты, что, совсем тупой?
      Я презрительно отвернулся от деревенского пьяницы.
      Стоять пришлось долго. Мороз начал докучать, и я стал подумывать о мягком и теплом диване и завидовать своей охотничьей собаке. Пес мой сейчас наверняка нежился в тепле и уюте, и плевать ему было на мытарства хозяина… А ведь я страдаю из-за этого урода.
      Вдруг словно что-то тяжелое упало в лес и с грохотом, и воплями покатилось в мою сторону. Я невольно поднял ружье и направил его в ту сторону, откуда накатывалась на меня волна диких звуков, словно пытаясь защитить себя от нее. И тут же опустил его, понимая всю нелепость своего порыва.
      Я знал, что это такое. Я ожидал этого. Но не представлял, как это выглядит жутко и нелепо на самом деле. Беспорядочная стрельба, свист, улюлюканье, дикий хохот и пьяные вопли радости — все это слилось в один страшный звук. Я представил, как звери и птицы разбегаются и разлетаются в разные стороны от ошалевшей толпы, и самому захотелось рвануть во все лопатки из леса. Что если выпущенная на волю городская пьянь выше головы не стреляет?!
      На всякий случай я присел… и увидел лося.
      Обезумевшие от страха звери, как я и предполагал, бежали кто куда, и на пути одного из них оказался я. Встреча со мной была столь неожиданной, что лось встал как вкопанный. Дальше все произошло само собой. Со страха я поднял ружье и выстрелил.
      Я увидел, как огромный зверь, подогнув передние ноги, грузно рухнул на землю. Земля содрогнулась, и снег с елочек холодными звездами посыпался на мое лицо.
      Пьяная компания, восторженно и победно ревя, подбежала к мертвому зверю.
      — Ну и выстрел!
      — А я думал, этот интеллигент ничего не может!
      — Да и мне он сначала пентюхой показался!
      — На вид — настоящий подкаблучник!
      — Я тоже подумал, что он — подъюбочник!
      Последние два голоса принадлежали тем моим попутчикам, которые, как и я, были трезвы. Возможно, они завидовали мне. Возможно, для них это была всего лишь психологическая разрядка.
      Их голоса слились с другими в один торжествующий вопль. Меня славили и восхищались мной.
      Но вот кто-то из них крикнул:
      — Рога ему!
      — Да-да! Они его! — поддержали предложение другие.
      Достав огромные ножи, они с особым охотничьим остервенением стали разделывать тушу.
      Это зрелище окончательно доконало меня. На душе стало страшно муторно, а самого начало тошнить.
      — Не надо мне ничего, — устало сказал я.
      — Как это, и рога не нужны? — удивился старшой.
      — Этого у меня и так полно, — соврал я только для того, чтобы они отвязались.
      И пошел к машине. А все пятнадцать или двадцать человек со страшной завистью смотрели мне вслед.

* * *

      Диван и телевизор — разве человечество могло придумать что-нибудь лучше!
      Мы с Киром лежим на диване, как разумные существа особенно хорошо понимающие прелесть такого отдыха. Я уже не завидую своей охотничьей собаке. Наоборот, я думаю, как все-таки далеко ушел человек в своем развитии от животного. Вот оно, это животное! Лучший мой друг и, может, моя единственная радость на этом свете! Спит себе, счастливо посапывая. А я, несмотря на то, что черти чего натерпелся на чертовой лосиной охоте, не сплю — чаек дудолю и телевизор посматриваю.
      У меня — более высокий интеллект, мой интеллект требует пищи для ума. Собаке такая пища совершенно ни к чему.
      Моя жена хорошо понимает это, старается тянуться за мной.
      Тоже бодрствует и телевизор посматривает, да на меня изредка уважительно поглядывает.
      Но она — не на диване, а на стульчике притулилась. Диван хоть и большой, но рассчитан на двоих. Третьему на нем места нет.
      — Ну, ты хоть расскажи, как там что было? — не выдерживает она и начинает приставать ко мне с расспросами.
      Я форс держу. С рассказом не спешу. Чайком наслаждаюсь.
      Она терпеливо ждет. Она понимает, что не каждый день я хожу на лося.
      — Как, спрашиваешь, что было? — медленно и с большим достоинством произношу, полагая, что пора и голос подать, а то можно и переиграть. — А было элементарно… Пока пьяные охотники стреляли куда попало, я вмазал лосю как раз промеж глаз!
      — Врешь!
      Она смотрит на меня пренебрежительно, словно я какой-нибудь мелкий лгунишка.
      — Не лгу! — сохраняя достоинство, твердо говорю я.
      — Откуда там пьянь возьмется!? Там одни благородные люди!
      — А я вот трахнул его без всякого благородства.
      — А где тогда мясо?
      Ишь ты бестия! Мясо ей подавай!
      — Мясо в коопторг сдали. Так полагается!
      — Вот и заврался! — радостно кричит она. — Охотникам все равно мясо дают! — и с великим удовольствием передразнивает меня. — Так полагается!
      — Ну, не стал брать, — тихо и почти виновато роняю я.
      — Это как так не стал?! — вскинулась она и посмотрела на меня теперь уже так, как смотрят на не совсем нормальных людей.
      — Видишь ли… — я отвожу взгляд от телевизора. Я опускаю глаза. — Видишь ли, убивать надо учиться с детства… Все это оказалось выше моих сил.
      — Так ты убил лося или болтаешь? — гневно сверкнула глазами супруга.
      — А ну тебя к черту! — теперь уже злюсь я. — Звони ты этому… ну тому самому, к которому ты меня с коньяком посылала. Он подтвердит мои слова.
      — И позвоню!
      — И звони!
      Она хватает трубку и торопливо набирает нужный номер.
      «Этот» дома, и наконец до него доходит, о чем его спрашивают.
      Естественно, он говорит: «Твой завалил зверя». Конечно, он так говорит, потому что жена, открыв рот, несколько секунд стоит как парализованная. Она не может сообразить, как это я, такой маленький и невзрачный, завалил лося. Но вот она вспоминает, что у меня есть ружье, и улавливает смысл сказанного. И тогда в ней во весь голос начинает говорить ее практичность.
      — А почему же вы оставили его без мяса?
      «Этот» ответил, что я отказался не только от мяса, но и от рогов. Бесспорно, он так ответил, потому что жена сразу же воскликнула:
      — От каких еще рогов?
      «Этот» наверняка пояснил, что лось был с рогами, а за хороший выстрел охотнику полагаются рога, и наверняка объяснил, почему я отказался от премии.
      — Чего, чего у него много? — упавшим голосом переспросила супруга.
      «Рогов у него много!» — бесспорно весело и с садистским удовольствием повторил «этот».
      Жена потускнела и почти сразу же положила трубку.
      Несколько секунд она стояла в глубокой задумчивости, а потом как грохнет кулаком по столу!
      Кира словно ветром сдуло с дивана, а я захлебнулся чаем.
      — В общем, так! — довольная произведенным эффектом, почти спокойно сказала она. — Ноги твоей больше в лесу не будет!
      — Я и не рвусь в лес, но ведь ружье-то надо оправдывать.
      — Ружье будешь оправдывать осенью, на озере, как я сказала!
      Там кругом вода, людей нет, и не перед кем тебе будет позорить меня!
      — Да о чем ты? — изумился я.
      — О рогах, — сердито бросает она.
      — О каких таких еще рогах?
      — Ну, какие у тебя могут быть рога? — пренебрежительно фыркает она. — Только те, которые я тебе наставляю… якобы.
      — Ну, что ты, милая! — пытаюсь я успокоить ее. — Как это такое могло придти тебе в голову?! Я ведь не эти рога имел в виду.
      — А какие?
      Я опять отвожу глаза от телевизора. Я скромно потупил взгляд и тихо, без пафоса сказал:
      — Ну, те самые… на которых, помнишь, я до стенокардии иногда домой приходил.
      Лицо супруги светлеет. Конечно, она это прекрасно помнит, и уж она тут совершенно ни при чем!

* * *

      Когда мы все четверо, наши собаки и их хозяева, в очередной раз сошлись на поляне, Гелия первым делом спросила:
      — Ну, как охота?
      И улыбнулась. Ехидно так. Она все еще сомневалась в моих способностях. Ну да бог с ней. Главное, что не злопамятная. Улыбается. И у меня рот — до ушей.
      — Охота что надо! — охотно отвечаю. — Лося вот прошлый раз завалил.
      И грудь- вперед! А краешком глаз на пса своего смотрю.
      Его хвост так и ходит ходуном. Бесспорно, и собаке скучно одной на поляне. Даже Эльде мы рады. А может, Раде?… А может, Даре? А черт их знает! Кобель есть кобель. Какая ему разница. Одним словом, сукин сын — и ничего другого тут не добавишь! Ну и она тоже хороша! Так и стелется перед ним. О, мир животных инстинктов!
      — Вы его убили? — доходит до моего сознания вопрос Гелии.
      Загляделся на собачью эротику, размечтался…
      Я опять- грудь вперед, и не без хвастовства воскликнул:
      — А то как же!
      — Какой вы все-таки жестокий.
      — Опять двадцать пять! — я насмешливо качаю головой. — Не более жестокий, чем все остальные.
      Она не спорит. Значит, соглашается. И смирившись с убийством лесного гиганта, спрашивает:
      — А как же вы тащили его из леса?
      — До чего ж вы темная! — развлекаюсь я. — У вас нет никакого представления о современной охоте на лосей.
      Она не обижается. Она делает такую забавную мордочку и так жеманно пожимает плечиками, словно говорит: ну, где уж мне до вас.
      А я думаю, что ей и до моей супруги далеко. Плечики у нее совсем худенькие, как у девочки. И, может быть, еще рано требовать от нее, чтобы она разбиралась во всем на уровне повидавшей жизнь и умудренной житейским опытом взрослой женщины.
      — Лосиная охота… — начинаю разъяснять я, — это такая охота,…
      В общем, это такая охота, которая не любит дураков. На лосиной охоте нельзя терять голову и нужен верный глаз и твердая рука.
      — А я думала, на охоту только пьянствовать ездят, — тихо замечает она.
      — Откуда у вас такие мысли?
      — Муж у меня был охотником.
      Информация интересная и неожиданная. Я удавлен.
      — А вы уже замужем успели побывать?
      — А то как же? — почему-то надменно смотрит она на меня и, сощурив рыжие глаза, добавляет. — Только недолго.
      — Год, два? — пытаюсь уточнить я.
      — Еще чего не хватало! Всего месяц.
      Любопытство подсказывает очередной вопрос:
      — Еще раз счастье не пытали?
      Она брезгливо морщится. Реакция ее на очередное замужество куда уж как ясна, но она еще поясняет:
      — Одним разом сыта по горло. Не дай бог, опять попадется охотник до чужих баб.