* * *

      ИБС, стенокардия… дальше по порядку идет инфаркт.
      Моя жизнь висела, как принято об этом говорить, на волоске.
      Мне было жаль себя. Естественное чувство, знакомое каждому больному, и которое не разделял кардиолог. Стоя у окна ко мне вполоборота, он равнодушно смотрел на улицу. И там ничто не занимало его.
      Я сидел за белым столом, и мой взор туманился от слез. В душе я не упрекал врача за его равнодушие. Страдающий сентиментальной психикой в медики не пойдет, а здоровый больного не разумеет. С этим уж ничего не поделаешь — такова наша, человеческая, природа. И все же, несмотря на здравый смысл, заложенный в нашей человеческой природе, я изо всех сил старался разжалобить врача самыми что ни на есть страшными подробностями своей болезни.
      В конце-концов, кажется, мне это удалось, и он спросил, какие лекарства я пью и глотаю.
      И об этом я подробно ему рассказал.
      Тогда он поинтересовался моим образом жизни…
      Ну, какой у меня мог быть образ жизни? Человек-то я — больной! Естественно, не пью и не курю. На женщин, по-культурному говоря, не заглядываюсь… с тех пор, естественно, как не пью и не курю. В общем, веду теперь самый здоровый образ жизни.
      А кардиологу этого мало. Он как бы между прочим советует:
      — Заведите собаку.
      —?
      — Собака очень дисциплинирует человека.
      Я надеюсь, что он шутит. Пытаюсь улыбнуться. Но рот пополз куда-то в сторону. А вот на его лице ни один мускул не дрогнул. Про такие бесстрастные морды в детстве мы говорили, что они кирпича просят. Ах, как давно я ушел из детства, а память о нем все еще жива… потому и рот — корытом.
      — Доктор, а как же лекарства!? — хватаясь за больное сердце, жалобно простонал я.
      И голос мой, и жест мой преследовали только одну цель: бессердечный кардиолог должен был понять, что мне нужны рецепты, а не собаки, что с моим сердцем уже опасно гонять собак.
      А он не тронулся с места и даже не думал подойти к столу, за которым выписывают спасительные бумажки. Он равнодушно вдалбливал мне:
      — Это и будет ваше лекарство… Но при одном условии: за своим питомцем вы должны так же ухаживать, как ухаживаете за любимой женщиной.
      — Доктор! — мои глаза с мольбой устремляются на чудо медицинской безграмотности, упакованное в белые одежды. — Доктор, я уже забыл, как это делается! Возраст, понимаете?! Мне бы побольше таблеток… Да не каких-нибудь, что в каждой аптеке лежат, а импортных, дефицитных! Моя жена хоть черта с рогами достанет… вы только выпишите… Она у меня — пробивная!
      — М-да… — он задумчиво склонил голову. — В таком случае всегда помните: собаке ваша любовь — дороже куска мяса, и баснями соловья не кормят…
      И уже когда я выхожу из кабинета, он кричит мне в спину:
      — Только не берите шавку!
      — Это почему же? — хмуро роняю я, даже не поворачиваясь к нему.
      — Терпеть не могу шавок.
      Это аргумент. Хорошо, что предупредил. Мне у него лечиться и лечиться.

* * *

      Идея кардиолога не привела в восторг и мою супругу.
      — А как же я? — воскликнула она точно таким же голосом, каким кричал я, хватаясь за свое больное сердце: «А как же лекарства?!».
      В отличие от бессердечного кардиолога оно у меня было, и я начал успокаивать жену. Неуспокоенная, она могла до того разойтись, что запросто довела бы меня до инфаркта. А тут образовывался какой-то просвет. Можно сказать, врач пытался форточку приоткрыть в наглухо зашторенном окне, если, конечно, рассуждать с житейских позиций, а не исходить только из требований медицины, и, похоже, супруга почувствовала это, и уж кто-кто, а она-то понимала, что свежий воздух запросто может вскружить мне голову… и по-своему болела за мое нормальное умственное состояние.
      — А ты… как-нибудь, — ободряюще улыбнулся я. — Привыкнешь… Привыкла же ты ко мне.
      — В моем возрасте только и менять привычки! — сердится она.
      И я доволен. Значит, никуда не денется.
      — Ну, понимаешь… — я кладу руку на свое больное сердце. — С собакой я, может быть, проживу еще одну собачью жизнь. Так что особо ты не огорчайся. Городские собаки, говорят, долго не живут.
      — А со мной тебе уже и жить не хочется?! — запальчиво кричит жена. — Ну что ты мелешь! — искренне возражаю я. — Наоборот! Теперь ты нужна мне как никогда! Ведь кому-то надо будет ухаживать за бессловесным членом нашей семьи.
      — Ну уж дудки! — гневно сверкнула глазами супруга. — Или я, или собака! Языка у нее нет — это точно, а зубки есть!
      — Жаль, что я вот такой беззубый… вот и приходится глотать всякую бяку вместо того, чтобы жизни радоваться.
      Я устремляю печальный взгляд на лекарства. Они разложены и расставлены на столике возле дивана. Грустное зрелище, хошь-не хошь, а вздохнешь.
      — Ну что ты развздыхался! — волнуется жена. — В твоем ли возрасте собак гонять!? Подумай об этом и остепенись!
      — Не моя идея — кардиолога.
      — Он, что, светило медицинской науки?
      — Светило-не светило, а говорит уверенно.
      — Они, дилетанты, все так рассуждают. Их уверенность — от их невежества.
      — Он убежден, что собака дисциплинирует человека.
      — Не путай собаку с родной женой. Ему нужен подопытный кролик! Сначала пусть он сам заведет кабысдоха…
      — У него здоровое сердце…
      Моя законная оппонентка слегка приоткрыла рот, но слово так и не вылетело, вроде бы ей нечем стало крыть.
      Я воспользовался паузой:
      — Для чистоты эксперимента надо, чтобы кто-то расшатал его сердце.
      Она машинально кивнула. Господи, иногда я прихожу в умиление от ее сговорчивости. Это был как раз тот самый случай.
      — Для этого ему следовало бы жениться на тебе…
      Я подхожу к столу и нервно заглатываю все подряд. Благодаря ее стараниям здесь большой набор лекарств.
      — Может, скорую вызвать? — кричит она, словно у меня не с сердцем плохо, а со слухом.
      — Ишь разошлась, — ворчу я и как подкошенный падаю на диван.
      — А, черт с тобой! — сердито машет она рукой и уходит.
      Я с благодарностью смотрю на вонючие пузырьки и картонные коробки. Вот он триумф нашей медицины, и уж теперь-то я точно буду с собакой. Человек имеет право на глоток свежего воздуха, и это особенно актуально звучит теперь, когда мы впервые заговорили о правах угнетенных меньшинств. Никто не любит так гулять по улицам, как наши городские собаки, я это знаю по злобным газетным публикациям и по тем штрафам, которые до сих пор приводят в бешенство моих знакомых собачников.

* * *

      К собакам я относился индифферентно, они никак не занимали мой ум, и уж тем более на улице я не обращал на них никакого внимания. А тут задумался, и меня вдруг осенило. Собаки, оказывается, круто изменили мою судьбу, можно сказать, искалечили мне жизнь, даже ни разу не укусив меня, а я до сих пор не подозревал этого. И случилось это в лучшие дни моей молодости, кода я был полон сил и прекрасные мечты о счастливом будущем уже были не просто мечтами, а казались свершившимся фактом.
      И вот та моя юношеская эйфория лишила меня бдительности. Счастье не только радует, но и оглупляет, и человек, пребывающий в счастливом состоянии, меньше всего похож на нормального человека, а что уж соображать не может, как нормальные люди, так это очевидный и всем знакомый факт, и он зафиксирован во многих поучительных поговорках. Например, «любовь слепа», или еще страшнее: «любовь зла — полюбишь и козла». Впрочем, к собакам это никакого отношения не имеет, а в жизни каждого из нас бывают моменты, когда хочется крикнуть: «Мгновение, остановись, ты прекрасно!».
      Увы, время не может стоять на месте, и оно делает свое дело, залечивая не только раны, а счастливый человек не сомневается: счастье в его жизни — не какой-то случайный эпизод, а сама судьба у него — счастливая.
      Все думают, что я про себя так распространяюсь. Да нет. Я всегда был умнее любого счастья, хотя, случалось, и оно меня ослепляло и досаждало мне. Это я пишу о своей жене. Еще до того, как она стала ею, она без лукавого прошла по конкурсу в институт и находилась, мягко говоря, в приподнятом настроении. Ей ужасно нетерпелось предстать перед своей родней в новом, так сказать, ученом свете. А тут приближался Новый год, лучшего повода для визита и придумать нельзя было.
      Студентка сложила в небольшой портфель сладкую и несладкую, вареную и копченую снедь, аккуратно втиснула между пакетами поллитровку сибирской пятидесятиградусной и с сожалением заметила, что ее стипендия не так велика, как хотелось бы, а портфель оказался намного вместительнее, нежели это ей представлялось. Вздохнув, она сунула в его прожорливую пустоту конспект по высшей математике и с нетяжелой ношей отправилась в дорогу.
      Междугородный автобус доставил ее в шахтерский поселок ближе к концу ночи, как раз в то самое время, когда мороз крепчает, туман сгущается, тьма становится зловещей, а сибиряки спят без задних ног. Бревенчатые дома, заваленные по самые крыши, внесли окончательные коррективы в ее мироощущения. Она поняла, что трусит. Подстегнутая страхом, она рванулась было в сторону автобуса, но тот уже набрал скорость, и его свет красным пятном расплылся в тумане, поблек и совсем исчез. А мороз, как омерзительный бабник, уже ощупывал холодными руками ее колени.
      Ситуация не оставляла выбора, и незадачливая путешественница, надеясь на то, что в такой холод ни один хозяин даже собаку из дома не выпустит, знакомым переулком пустилась вскачь к дому брата.
      Она сделал несколько грациозных прыжков по скрипучему снегу… и остолбенела. Прямо перед ней возникла огромная фигура. Сначала сибирячка решила, что это — пьяный шахтер. Больно уж, как ей показалось, он неуклюже двигался на четвереньках. Но тут еще несколько таких же фигур возникли из того же самого снега, и она сообразила, что перед нею и сзади нее — собаки.
      — Кыш! — отчаянно завопила студентка. — Ишь вы, зверюги несчастные, не спится вам по ночам!
      Собаки не шелохнулись. Единственный в поселке фонарь остался на автобусной остановке, и его неяркий свет холодными огнями застыл в их глазах.
      Боясь спровоцировать хищников на нападение, она стояла неподвижно, а мороз уже совсем распоясался и все сильнее сжимал ее в ледяных объятия. Она шмыгнула носом и выставила вперед портфель.
      — Жрите уж, пока я тепленькая!
      Прикрываясь портфелем, как щитом, она решительно двинулась на клыкастиков. И те расступились.
      Затаив дыхание, она медленно прошла мимо псов, и, казалось, уже было чему порадоваться, но они двинулись за нею, и вскоре до нее дошло, к чему принюхиваются сукины дети.
      — Ну уж нет! — с апломбом, свойственным жадным людям, воскликнула юная студентка. — Гостинцы я не отдам вам!
      Самый нахальный пес, который, очевидно, здесь был за главного, не обращая внимания на протест, вцепился обнаженными клыками в портфель…

* * *

      Эта история ко мне, и уж тем более к счастью, казалось бы, никакого отношения не имеет. Так я думал до сегодняшнего дня, а уж если быть до конца честным, то я никак не думал о том злосчастном предновогоднем приключении моей будущей супруги. В суете житейских будней я начисто забыл его.
      И вот теперь вдруг вспомнил, и вот только теперь вдруг сообразил, как и почему женился. Все тогда произошло быстрее, чем я успел очухаться, а когда пришел в себя, то был уже окольцован…
      Мы встретились в пустующем общепите, в его безлюдном зале. Во время экзаменационной сессии студенты меньше всего думают о своем желудке, и студенческая столовая, когда они всерьез заняты науками, как бы отдыхает от их набегов.
      Мы и до этого встречались, но те наши встречи носили случайный характер, были заранее запланированы расписанием занятий, проходили прилюдно, и в большом студенческом коллективе мы просто не обращали друг на друга внимания.
      Среди пустующих голубых столов, одиноко обедающий клиент общепита вызывает трудно объяснимое чувство жалости.
      Гуманизм заложен во мне изначально, и я не мог спокойно пройти мимо хорошенькой первокурсницы. В гордом одиночестве, изредка шмыгая носом, она хлебала по-студенчески жидкие щи. Я заглянул в тарелку и не без ехидства заметил:
      — В меню щи обозначены с мясом, а мяса в них нет.
      Она скучно посмотрела на меня и нехотя пробормотала:
      — Теперь и таким щам я рада.
      Ее слова не вязались с ее настроением, и я продолжал настаивать:
      — Но ешь ты без видимого удовольствия.
      Она усердно шмыгнула носом и, потупив глаза, тихо призналась:
      — Щи здесь ни при чем. Я завалила математику. Проклятые кобели оставили меня без стипендии.
      — Ты хорошенькая, спору нет, — пробормотал я, ошарашенный таким откровением, — Но не забывай, куда ты попала. Это не монастырь. Здесь что ни студент, то бабник. Держи нос по ветру, а хвост трубой, и в случае чего найди в себе мужество дать достойный отпор очередному половому разбойнику.
      — Эти разговорчики ты прибереги для своей бабушки! — она сердито отодвинула пустую тарелку на середину пустого стола. — Я девушка осторожная, от шалопаев держусь подальше.
      — Тогда как же так получилось, что из-за этих прохвостов ты завалила математику? — искренне удивился я.
      Ее глаза гневно сверкнули:
      — Это были настоящие собаки, и они сожрали мой конспект.
      И вот тут она поведала мне историю, которую я уже пересказал читателям. В моем сознании все стало на свои места. Кроме одного. Из клиента общепита моя знакомая первокурсница превратилась в девушку, обиженную поселковыми кобелями, а я в благородного принца, жаждущего осчастливить несчастную, и мое чувство жалости к ней стало более глубоким и практичным.
      — Я помогу тебе сдать математику! — торжественно объявил я.
      — Напрашиваешься на индивидуальную работу со мной?
      Она скосила на меня недоверчивые глаза.
      Разуверить ее в том, что она сейчас держала в уме, можно было только с помощью высокой философии.
      — Человек человеку — друг…
      Она мгновенно перебила меня:
      — Собака тоже друг человеку, а меня они чуть было не сожрали.
      — Пуганая ворона куста боится! — рассердился я. — А со мной ты палец о палец не ударишь и будешь со стипендией.
      — А ты, как?
      — Я тоже не перетружусь.
      — И ты полагаешь, два лентяя смогут осилить такую сложную науку, как высшая математика?
      — Мы ничего не будем осиливать, мы сделаем ход конем.
      — Я никогда не увлекалась шахматистами, и имею самое смутное представление о том, как ходят кони.
      — Ходить буду я, а ты будешь получать стипендию.
      — Ну… если на таких условиях, то, пожалуй, я еще подумаю…
      — Милая! — кричу я вдохновенно.
      Супруга влетает в комнату:
      — Вызвать «скорую»?
      — Нет-нет! Вспомни, милая, свое предновогоднее путешествие, когда собаки сожрали твой конспект по математике… Вспомнила?
      Она напрягает память. Я это вижу по ее лицу. Морщит лоб, слегка хмурится…
      — Вспомнила-вспомнила! — радуюсь я. — У тебя к собакам должно быть особое отношение — благодарное! Если бы не они, еще не известно, как бы сложилась твоя судьба и с кем бы я теперь мыкался.
      — Да из-за этих собак, — сердится она, — я — ни бум-бум в высшей математике. А ведь у меня как-никак высшее техническое образование, и получается, вроде бы оно у меня не полноценное.
      Обычная женская неблагодарность. Жена даже забыла: благодаря кому она ни бум-бум в высшей математике и благодаря кому, несмотря на свое математическое невежество, стипендию в свое время получала исправно.
      — Женщине, — сухо роняю я, — для полного счастья вполне достаточно одной арифметики. Для женщины главное, чтоб на базаре какая-нибудь бабка не обсчитала ее. Не по злому умыслу, конечно, а по недостатку образования. А теперь у нас появится еще один иждивенец, тебе придется иметь дело с более серьезными цифрами… так что тренируй свой устный счет.

* * *

      В кинологии мои знакомые разбирались не лучше меня. Оказывается, мы больше знаем о львах и мангустах, чем о тех, кто живет рядом с нами. Какой только ахинеи я не наслушался! Чего только мне не предлагали, узнав, что я хочу купить собаку. И сомнительные услуги, и еще более сомнительные советы, и даже выписку из устава простого советского милиционера, где четко, по пунктам, было расписано, как надо бороться с владельцами собак.
      И все это в конце-концов сводилось к одному: я должен был купить шавку и никак не больше. Такое требование аргументировалось и тем, что шавка мало ест, и тем, что она может бегать, где ей вздумается, и ни один милиционер не потребует взять ее на поводок. А мнение кардиолога в расчет не принималось. Но у меня было больное сердце, и я еще помнил свою молодость.
      Именно в молодости, то есть, когда я был несведущ во многих житейских делах, весь факультет с необычайным энтузиазмом принялся сватать за меня мою нынешнюю жену. Им, видите ли, захотелось поразвлечься на нашей свадьбе. И меня прямо-таки засыпали россказнями о достоинствах милой моему сердцу сокурсницы. Какой только бред не несли по этому поводу! А я, развесив уши, все выслушивал с благодарностью и великим удовольствием. Только одни люди знают, как приятно слушать приятную ложь. Потом, через годы, придя в себя, я вспомнил: ни один из тех доброжелателей, воспевавших мою любимую, даже и не помышлял ухаживать за ней. А жаль. Теперь, когда мы стали взрослыми и переболели многими болезнями, мне стало ясно, что здоровая конкуренция нужна во всяком деле.
      В общем, на этот раз я решил быть осмотрительнее. Не советчикам с собакой мучиться, и собаку нужно было подобрать такую, чтобы маять с ней пришлось как можно меньше.
      Нужен был специалист — профессионал в собачьем деле, и я поехал в Ленинград на выставку собак.

* * *

      На выставке моя голова пошла кругом от разногорластого собачьего гама. Но я не потерял ее, как это было в молодости. Стреляного воробья на мякине не проведешь. Я даже глазеть на собак не стал, а начал присматриваться к людям.
      Вскоре мое внимание привлек длинный и тощий мужик примерно моих лет. Он ходил от ринга к рингу, выставив вперед всклокоченную бороду с дымящейся трубкой, и высокомерно поглядывал на разнокалиберных и разномастных собачьих владельцев.
      Такой не мог быть дилетантом.
      Я стал крутиться возле него, и когда он останавливался перед каким-нибудь рингом, делал то же самое, но стремился встать так, чтобы оказаться впереди него. Я надеялся таким образом попасть в поле его зрения. Но он все время смотрел поверх меня. Тогда я позволил ему несколько раз споткнуться о себя. И только после этого он скосил глаза на меня и, пыхнув трубкой, спросил:
      — Любите собак?
      — Ужасно! — выдохнул я свое лживое признание разом. — Мечта детства… Только вот все недосуг было. Жизнь, понимаете, крутила и бросала… А тут думаю, да сколько ж можно маяться без верного друга!? Разозлился — и хлоп по жене кулаком!
      Он окинул меня внимательным взглядом и опять пыхнул трубкой. На этот раз презрительно. Конечно, эта жердь принимала меня за слабовольного и тщедушного человечка и, наверное думала, что я вру и вру от собственного бессилия. А меня просто чуть-чуть занесло. И я сразу же показал ему, что умею исправлять собственные промахи.
      Сначала я прочистил горло, кашлянув раз-другой. И только после этого смущенно пробормотал:
      — Жена у меня в голове застряла… а тут кулак как назло подвернулся… Конечно, стукнул по столу.
      Он опять пыхнул трубкой, как бы давая мне понять, что до него все доходит, несмотря на то, что он такой длинный. Значит, я не ошибся. Толковый мужик оказался. Такому можно и довериться.
      — Кутенка мне надо, понимаете? А тут глаза разбегаются… Того и гляди: или надуют, или сам оплошаешь.
      — Да, иногда мы ошибаемся, и за некоторые свои ошибки приходится расплачиваться всю жизнь, — глубокомысленно изрек незнакомец, не вынимая трубку изо рта.
      — О, это мне знакомо! — охотно согласился я с ним. — Но собаки долго не живут.
      Он пыхнул трубкой раз-другой, что-то обдумывая. Я с надеждой смотрел ему в глаза. Наконец, все еще находясь в глубокой задумчивости, он сказал:
      — Ведь вам нужен пес для души?
      — Вот именно! — обрадованно воскликнул я, чувствуя, что нахожу у него полное понимание. — Для души и еще для здоровья!
      — Ну, а какая порода вам больше по душе?
      — Только не овчарки! Они чуть чего — сразу за горло. Зачем такого зверя в квартире держать!? Ведь я живу не где-нибудь в лесу, а в приличном городе, среди порядочных людей. Слышали, небось, про Новгород?
      — Это где-то на Северо-западе.
      — Вот именно — там! И шавок я терпеть не могу! От них — все собачьи беды.
      Он удовлетворенно пыхнул трубкой.
      — И еще, знаете, коллей не люблю. Нет ничего в них такого собачьего, по большей части на овец смахивают, и интеллект у них — на уровне дворняжек. Только и умеют, что палку таскать. Мне нужен пес умный, человеколюбивый, красавец, и чтоб не брехун был.
      Он внимательно оглядел меня. Наверное, определял: шаромыжник я или нет. Убедившись, что я выгляжу как порядочный человек, сказал:
      — Пожалуй, лучше всего вам подойдет ирландский сеттер.
      — А он кто будет?
      — Вообще-то он — охотник. Но американцы давно держат его так, для интерьера.
      — Американцы, говорите, держат? Там народ деловой, зря никого держать не будет. — я с надеждой заглянул в глаза специалиста. — А не подскажете ли, где у нас можно достать его?

* * *

      Домой я вернулся с маленьким сеттеренком. Он был еще совсем голеньким и длинным крысиным хвостом наводил на всех ужас.
      — Ты не мог ничего уродливее привезти оттуда? — сердито спросила хозяйка, подозрительно глядя на щенка.
      — Это он такой урод пока маленький, — поспешил я проинформировать супругу. — А вырастет — будет красавец.
      Но мой ответ не произвел на нее должного впечатления.
      — А что это хоть за порода?
      Я приосанился и, зная, как она любит все импортное, гордо сказал:
      — Ирландский сеттер!
      Ее лицо перекосило:
      — Ты брось заливать! Ирландский сеттер — красивейший пес! В молодости один за мной ухаживал, так я еще помню, как его ирландец выглядел.
      — Я же сказал тебе: когда он вырастет, тогда и будет совсем другим… красавцем. А пока вот — гадкий утенок.
      — Он же — голый! — нервно взвизгнула жена. — Как это до тебя не доходит!? Ирландцы — длинношерстные!
      Вообще-то это аргумент. Но, Боже! Нельзя же так больному человеку отравлять остаток его дней.
      — Когда он вырастет, тогда и она удлинится, — не очень уверенно настаиваю я на своем.
      Жена почувствовала это и продолжает наседать:
      — Видишь ли, если у колли, которых ты терпеть не можешь, с детства длинная шерсть, то и с возрастом в них ничего не меняется — они остаются длинношерстными красавцами как и в молодые годы.
      Аргументы убедительные, и меня уже колотит от них.
      Я перехожу на крик:
      — Ничего ты не понимаешь в собаках!
      — Видишь ли, — упорствует она, — если бы я никогда не видела ирландца, я и не спорила бы с тобой. Пусть остается уродом. Но я еще раз говорю тебе, что в молодости один ухаживал за мной…
      — Да никто не ухаживал за тобой в молодости, кроме меня дурака!
      Вся моя беда в том, что я тоже видел ирландца на выставке, и мне нечего возразить по существу.
      Я подбегаю к столу, на котором для такого случая стоят и лежат мои лекарства…
      — А! — безнадежно машет жена рукой. — Пусть будет на одного урода больше. И можешь не сомневаться: этот тип, точно, обманул тебя.
      — Это какой еще такой тип? — простонал я, как подкошенный падая на диван.
      — Ну… тот небритый, который посоветовал тебе этого щенка купить.
      — Да никто мне ничего не советовал! — гордо возражаю я, уткнувшись носом в подушку. — Я сам себе — советчик!
      Я представляю, как она недоверчиво качает головой.
      — Смотри… а то ведь там много всякого жулья. Порядочные люди собак держать не станут и уж тем более не будут торговать щенками.

* * *

      — Мало приобрести породистого щенка, еще надо умудриться подобрать ему звучную кличку, — сказала жена с утра пораньше. — А справки я уже навела: этот урод вполне может оказаться какой-нибудь дворнягой.
      — Справки ты наводила у моих знакомых.
      — Мои знакомые не хуже твоих разбираются в кинологии.
      Она выскользнула из-под одеяла и ушла на кухню. Уже оттуда крикнула:
      — Займись лучше делом! На собачьи клички, как и на одежду, существует мода. Разберись, что сейчас в ходу!
      Я уже знал, что собаки встают рано, и, не дожидаясь завтрака, пошел на поляну, отведенную горисполкомом для их выгула, благо она была рядом с нашим домом. Мне хотелось из первых, так сказать, уст узнать, как далеко ушли мы от шариков и тобиков.
      На поляне выгуливалась всего одна восточно-европейская овчарка под присмотром молодой хозяйки. Простоволосая, в яркой импортной куртке, в коричневых сапогах выше колен и в закамуфлированных брюках, она бегала за своей четвероногой подругой и отчаянно вопила:
      — Эльдорадо! Эльдорадо!
      Я не сразу сообразил, что этот вопль относится к собаке, а сука, похоже, вообще не понимала, что богатейшее в прошлом месторождение золота хоть какое-то отношение имеет к ней. Она, как говорят в таких случаях, даже ухом не вела.
      Когда женщина решила перевести дух и остановилась, я подошел к ней.
      — Здравствуйте! — вежливо сказал я.
      — Пожалуйста, не приставайте ко мне с вопросами!
      Она нервно тряхнула головой, и ее рыжие волосы в лучах утреннего солнца полыхнули огнем.
      — С какими? — ошарашенно посмотрел я на незнакомку.
      — У вас, что, нет никаких вопросов?
      Она посмотрела на меня, и на ее прекрасном личике, покрытым легкими веснушками, четко обозначилось удивление.
      — Абсолютно — никаких., — невинно пожал я плечами.
      Маленький веснушчатый носик сморщился и от этого в ее карих глазах стало еще больше наивного удивления.
      — Тогда зачем же вы подошли?
      Я коротко, но с достоинством сказал:
      — Дать совет.
      Она опять нервно тряхнула головой, и рыжие волосы снова полыхнули огнем.
      — В советчиках не нуждаюсь? — гордо воскликнула она.
      — Но мой совет касается не вас, а вашей собаки, — продолжал настаивать я.
      — Тем более! Я никому не позволяю вмешиваться в воспитание моей собаки!
      — Но мой совет к воспитанию никакого отношения не имеет. Я хотел поговорить с вами о кличке, — ласково улыбнулся я незнакомке. — Мне кажется, что только последний идиот может дать собаке такую длинную и несуразную кличку. Пока вы докричитесь до конца этого слова, начало его уже вылетит из головы вашей подруги. Кличка должна быть короткой и звучать резко, как звук хлыста или выстрела.
      — А вы соображаете, что она у меня еще молодая и потому бестолковая.
      Ее желтые кошачьи глаза прищурились в гневе.
      — Ум — это от Бога, а не от возраста, — спокойно заметил я. — И потом, кличка-то ваша — среднего рода.
      Маленькие симпатичные ушки незнакомки покраснели от злости.
      — Почему это вы считаете, что Эльдорадо — среднего рода? Кофе-то мужского рода… Шампунь — тоже!
      Я вежливо склоняю голову:
      — Потому что у вас — сука.
      Мгновенную растерянность в ее глазах сменяет хищный блеск. Но я уже иду домой. Я представляю, как гневно она смотрит мне вслед. Но собачьи клички уже не занимают мой ум. Я пытаюсь догадаться, как зовут хозяйку. И первое, что приходит мне на ум, — магнитная аномалия. Нет! Это слишком грубо для такого милого создания. И в ней очень много солнца. Самое подходящее для нее имя — Гелия.

* * *

      Я смотрю на своего немощного кутенка и теперь ломаю голову над его именем. Оно не должно быть смешным — это прежде всего. Кличка должна еще соответствовать и внутреннему содержанию моей супруги. Вот если бы у меня было другое имя, если бы мои родители в свое время хорошо подумали… Впрочем, чего уж об этом говорить, теперь надо принимать жизнь такой, какой она получилась без учета расположения звезд и магического влияния имен на судьбы всего живого.
      А кутенок вполне может оказаться сеттером, и имя ему я должен подобрать достойное…
      Щенок заметил мой пристальный взгляд. Собаки с сильным характером не любят, когда на них так смотрят. Склонив голову, он направляется ко мне, забавно переставляя толстые лапы. Но мой ум занят поисками благородной клички, и я не обращаю на его эмоции внимания — продолжаю всматриваться в него. Тогда он решительно поднимает заднюю лапу и еще решительнее пурит на мой тапок. Его нельзя перебивать за этим делом. Чтобы не вспугнуть его, я говорю не очень сердито:
      — Ах ты мерзавец!
      Он поднял голову и, отступая назад, попытался облаять меня. Старательно гавкнул и сел на жопенку передохнуть. Слишком много сил уже было затрачено на свой первый подвиг. Кто думает, что щенки лапу не «поднимаю», тот глубоко ошибается. Настоящие кобели это делают в любом возрасте и не ради сук, а только для того, чтобы утвердиться среди себе подобных.
      — Ну как же тебя назвать? — говорю я, теперь уже ласково заглядывая ему в глаза.
      И по его глазам вижу, что его совсем не волнует это. Как и каждого ребенка. Жаль, что имена дают нам в детстве, а не тогда, когда мы поумнеем и сможем сами выбрать для себя самое подходящее.
      — Породистых собак нарекают царскими кличкам!
      Жена влетела в комнату с тряпкой и, глядя с иронией на щенка, стала вытирать свежую лужу. Она все еще думает, что меня облапошили в Питере. Боже мой, как медленно растут собаки!
      — Этих четвероногих «царей» жуть сколько поразвелось. Что ни пес, то и Цезарь.
      — В истории был не только беспутный Цезарь, который спутался с иностранкой.
      — Ну, еще и Брут! — сержусь я.
      — Еще и Кир, — замечает она с издевкой.
      А я уже по-настоящему злюсь:
      — Царя с таким дурацким именем даже в сказке не могло быть.
      — Они в натуре были, кажись, в Персии, и было их несколько штук, один так даже своими завоеваниями прославился, а теперь опять стало модно кого-нибудь завоевывать. Вот когда я была молодой, так за мной один ухаживал, так его сеттера звали Кирюшей. Это по-нашему, по-простому. А по-ихнему, по-царскому, и в своей родословной он был Кир.