Глава 7. Склеп и Веселый Роджер

Если быть откровенным, то главная цель любых учений (для нормального командира) – это сохранить личный состав, вооружение и технику, а также прочее имущество. Разумеется, в официальных документах цели учений указываются другие, деловито-патетические: научить, дать практику, тренировать, испытать, прививать и т п. Но на самом деле с командира никогда не спрашивают, если он в ходе учений кого-то там недоучил или недотренировал. А вот за потерянный раздолбаем-курсантиком штык-нож задерут командира, как сидорову козу, и без лишних эмоций вычтут стоимость этого самого ножа (в десятикратном размере, между прочим) из тощенькой командирской зарплаты. И это – самый безобидный вариант. Если же этот пресловутый раздолбай-курсантик посеет автомат или (страшно подумать) секретный пистолет с глушителем, или просто-напросто сам обморозится, провалится под лед, попадет под машину, отравится деревенской самогонкой – и еще черт знает, на что только не способен курсант, – то в лучшем случае командир может ставить крест на карьере и становиться тихим пьяницей. А в худшем – если нет папы-генерала – должен срочно изучать уголовно-процессуальный кодекс и заводить знакомство с хорошим адвокатом, что для обычного командира дело совсем незнакомое.

Но ни о чем этом курсанты, разумеется, не догадывались, и к первым своим учениям готовились с невиданным энтузиазмом. Штопали потрепанные рюкзаки, доставали из загашников припасенные всеми правдами и неправдами холостые патроны и взрывпакеты и на последние копейки закупали фотопленку. Разумеется, о выполнении задания никто толком и не думал – было совершенно ясно, что задание выполнят все – спорили только о том, кто это сделает первым. И в самом деле: чего сложного-то? Десантироваться. Ну и чего такого? Уже по четыре прыжка имеем, и ночной в том числе. Собраться на площадке приземления, выйти к району разведки. Пятнадцать километров – ха, семечки. До 7.00 установить наличие в районе разведки стартовой батареи оперативно-технических ракет «Першинг», определить координаты, передать в Центр. В дальнейшем – быть в готовности к проведению налета на выявленный объект поиска. Подумаешь, бином Ньютона. Да чтоб мы – да такую ерунду не сделали? Да нас только выпусти! Курсанты охвачены нетерпеливым азартом и досадливо косятся на командира группы – старшекурсника, озабоченно скребущего череп над картой-«соткой», и в десятый раз проверяющего их лыжные крепления.

По Инструкции каждая группа доставляется на аэродром отдельным автомобилем. Но это – в боевой обстановке, в условиях строгой секретности. А в обычной жизни – попроще: под брезентовый тент «Газона» нормально впихивается весь курсантский взвод, все четыре группы, с рюкзаками, оружием, рациями и остальной экипировкой. Хорошо еще, лыжи едут отдельно – вместе с парашютами, упакованные в парашютно-десантную тару. Но и без них в кузове «Газона» не то что повернуться – пукнуть тесно. Остается кряхтеть, вполголоса проклинать гада, не желающего убирать свой долбанный гранатомет с твоей башки и утешаться мудрой солдатской поговоркой: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти». Когда на аэродроме курсанты вылезают из кузова, ни одного фокусника, вынимающего кроликов из цилиндра, вы поблизости не найдете – они там не появляются, дабы не позориться и не умереть от зависти.

Надевание парашютов, крепление оружия, проверка – быстрее, паразиты! Темнеет уже!

– Значит, так, – обстоятельно напоминает (в который раз) командир группы второкурсник Леха Пильников по прозвищу Веселый Роджер. – Я прыгаю вслед за лыжами, в воздухе ориентируйтесь на их светомаяк. На земле даю сигналы зеленым фонарем. Как приземлитесь – бегом ко мне, да оружие не профукайте, понятно?

Свое прозвище Роджер получил из-за черепа, обтянутого кожей так, что по нему можно запросто изучать анатомию. Особенно жутковатое сходство с главным анатомическим пособием придают глубоко посаженые глаза, почти не видимые в тени глазниц, и стрижка «под бомбу». Несмотря на устрашающую внешность и звание мастера спорта по боксу, парень он вполне миролюбивый.

Дюралевое нутро «Аннушки» оказывается удивительно теплым, курсанты умиротворенно шмыгают оттаявшими с мороза носами, и один за другим проваливаются в сладкий сон. Не просыпаются они ни при взлете, ни при застегивании карабинов их парашютов за трос выпускающим. На сирену, впрочем, реагируют исправно: вздрогнули, завозились, встали – приготовились.

– Пошел! – и первый шагнул за борт, в свистящую темноту.

Удивительное это дело – ночной прыжок. Пожалуй, единственное занятие, во время которого человек может ощутить себя космонавтом в открытом космосе. Шаг в черноту, в которой звезды смешиваются с огнями далеких деревень; мгновения невесомости, рывок раскрывшегося купола и – повисаешь совсем рядом с Луной, словно ты только что прыгнул прямо с нее. Однако зевать нельзя – в темноте влететь в стропы соседу легче легкого. Парашютисты вертят головами, как совы, и их предупреждения-матюги ночными ангелами разлетаются над спящей землей.

Ветер у земли внезапно усиливается. Пытаешься подтянуть задние стропы, уменьшить горизонтальную скорость – какое там! Ноги – почти параллельно налетающей земле. Уй, бли-ин! – врубаешься в сыпучий снег, как подбитый «мессер». Скорее – вскочить, забежать за купол, погасить его! Черта лысого ты вскочишь в этих ватных штанах, да с запаской и автоматом на пузе, да с набитым рюкзаком под задницей. И ветер властно волочит твой наполненный купол по снегу, выдернув тебя из сугроба, как редиску из грядки. Подпрыгивая и разбивая башкой в пыль встречные сугробы, летишь, увлекаемый куполом, как чукча на нартах, отчаянно пытаясь подтянуть выскальзывающие из пальцев нижние стропы, и не успевая выплевывать снег, забивающий рот.

Спасение приходит неожиданно – купол налетает на заснеженный стог сена и останавливается, облепив его. На то, чтобы расстегнуть карабины подвесной системы окоченевшими пальцами, уходит вечность. Еще одна вечность уходит на то, чтобы собрать парашют, запихать его в сумку, закинуть ее на плечи поверх рюкзака. И – вперед, проваливаясь по пояс в снег, падая и расшибая губы в кровь о прицельную планку автомата, к мерцающей на другом краю Земли зеленой искре командирского фонарика. К пункту сбора приползаешь мокрый, как мочалка, с вываленным языком.

– Что, здорово? – весело скалится Веселый Роджер, – Легче негру попасть в Ку-Клукс-Клан, чем солдату стать «зеленым беретом», а? Ничего не посеял?

Разумеется, Ауриньш уже давно здесь. Пристроил свой парашют рядом с командирским, собрал грузовой парашют и ловко раздергивает ремни, стягивающие пакет с лыжами.

Времени на передых уже нет. С учетом марша до района разведки, времени на поиск остается всего ничего – шесть часов, аккурат по нормативу.

– Головной дозор – вперед!

Почесали… Опытный Роджер принял решение вести поиск объекта всем составом группы. Оно, конечно, раздели ты группу на три дозора, дай каждому свой район для поиска – по идее, дело пошло бы скорее. Однако, учитывая опыт первокурсников в ночном ориентировании на незнакомой местности, становится ясно – через пару часов искать придется не вражеские ракеты, а самих разведчиков. «Никак, военные с картами идут? Ну, сейчас дорогу спрашивать будут».

Ограниченность количества дозоров приходится компенсировать темпом движения. Сто квадратных километров для осмотра – это много или мало? Смотря, что искать. Будь это настоящая ракетная батарея, было бы легче: там и техники куча, и дорогу им инженеры разгребают, что твое шоссе, и дизель-генератор тарахтит морозной ночью на всю округу – вполне решаемая задача, короче говоря. А если ракетную батарею нахально изображает один-единственный «Газон» с надувным макетом ракеты, именуемый на армейском жаргоне… Ну, вы и сами догадываетесь, как на армейском жаргоне может называться надувное резиновое изделие цилиндрической формы. Так вот этот самый «Газон» может без зазрения совести забуриться в любую глухомань, куда реальной батарее ни в жизнь ни пролезть, ни разместиться – и вот ищи его, гада…

– Головной дозор, азимут тридцать пять, ориентир – опушка леса! Да правее берите, бараны! – не выдерживает уставного тона Роджер. – Вообще уже не видят ни хрена. Подтянись, шланги!

Ага, «подтянись». Половине лыж уже кирдык пришел. Что за народные умельцы их клепают – крепления уже на втором километре летят. Артель имени дядюшки Поджера, блин. Бедняга Цунь, до поступления в училище знакомый со снегом только по книгам да кино, не упустил случая, и сломал свои лыжи на первом же подходящем косогоре. Теперь тащит их в беремя, не решаясь выкинуть к черту вверенное имущество. Несмотря на строгий запрет, снег жрут все – от пота уже промокли даже толстые ватные куртки. За кружку чая и пять минут привала любой, не задумываясь, отдал бы свой автомат вместе с Родиной в придачу. Одурелыми глазами разведчики таращатся в темень, то и дело принимая за ракету то столб, то водонапорную башню. Им сочувственно подвывают собаки из окрестных деревень.

«Ракету» обнаружили, когда до окончания времени поиска оставалось пятнадцать минут. Вспыхнувшая радость и желание расцеловать заиндевевшее резиновое изделие было смешано с жаждой разорвать его зубами в мелкие клочки, а сторожившему ракету поддатенькому прапорщику – набить морду. Сил, однако, уже не оставалось ни на то, ни на другое. Роджер связался с Центром, передал координаты объекта. Получил указание: устраиваться на дневку.

– Головной дозор, в направлении опоры ЛЭП – вперед! Ходу, ходу, мужики! Собрались, быстро! Пока не рассвело, устроиться должны.

Вообще-то разведчик умеет устраиваться на отдых где угодно. В идеале – если имеется лес: там разведчик – как в своей квартире. Есть из чего соорудить шалаш, из чего развести костер, чего найти на обед. А главное – есть где спрятаться. Неплохо в горах: там есть пещеры, а нет пещер – можно нормально устроиться среди камней, натянув плащ-палатку. Даже в тундре можно устроиться с относительным комфортом, соорудив из фирна эскимосское жилище – «иглу». Но что прикажете делать посреди рязанских полей, на которых нет ни черта, кроме дорог, да линий электропередачи? Таракан на обеденном столе чувствует себя более укрытым.

Рассвет наступал медленно, но неотвратимо. Еще полчаса – и все, облажался сержант Пильников: проедет препод на машине по дороге, наведет бинокль на кучку недобитков посреди поля – привет, ребята, выходи строиться! Черт с ней, с двойкой – насмешками со свету сживет! «Эх, Пильников, ё! Товарищ дорогой! Куда тебе группой командовать – иди вон, в садик, у ребятишек в прятки играть поучись!». Роджер клацнул челюстью, повел биноклем.

– Головной дозор, азимут сорок пять! Ну-ка, резче метнулись – что там темнеет?

Дозор довернул вправо, прибавил шагу.

– Кладбище! – доложили они вскоре, – Осмотреть?

– Осмотреть в темпе! – рыкнул Роджер в микрофон рации и буркнул себе под нос: – А фигли еще остается-то…

Осмотр кладбища принес неожиданную удачу: был обнаружен настоящий склеп! Одному Богу известно, откуда взялся он на обычном сельском погосте – видно, стояло неподалеку имение какого-то уездного барина, нашедшего последний приют среди родных рябин…

Осмотрев склеп, Роджер даже вздохнул от тихого счастья: вместительный, сухой – что еще надо разведчику? Правда, валялись в нем пустые бутылки и консервные банки (надо полагать, местные пейзане выбирались сюда на пикники), так это мелочи, уберем в шесть секунд. А тут вот, недалеко от входа, соорудим аккуратный очажок с дымоходом – через полчаса здесь будет маленький Ташкент…

– Товарищ сержант, – окликнул вдруг его Ауриньш, – вижу машину. Газ-66, номер – 02-60 ВТ, движется по дороге в нашу сторону.

Роджер метнулся по ступенькам вверх, толкнул скрипучую чугунную дверь склепа. Машина была еле видна в морозном тумане, расстояние до нее было не менее километра. Ну и зрение у этого чувака!

– Быстро внутрь! – скомандовал Роджер. – Митрофан катит!

Руководитель учений, старший преподаватель тактико-специальной подготовки полковник Митрофанов объезжал район учений.

Группа горохом ссыпалась в склеп по обледенелым кирпичным ступеням, Роджер закрыл за последним дверь.

– Молоток, Ауриньш, – хлопнул он Маргуса по плечу, – вовремя засек. Не должен был он нас заметить – далеко был. Ничего, сейчас проедет – костерок разведем, пожрем, как люди…

Гул двигателя приблизился и вдруг сбавил тон, звуча на одной ноте – ни приближаясь, ни отдаляясь. Парни замерли. Неужели засек, паразит? Двигатель смолк. Выждав еще немного, Роджер осторожно глянул в щель между дверью и стеной склепа.

– От зараза! – шепотом выдохнул он. – Кажется, он тут тоже решил дневку устроить!

Ну что – логично. Обзор местности отличный, ориентир (кладбище) имеется, дорога – вот она, чего еще искать? Роджер с тихой ненавистью глядел, как полковник со вкусом журчит на обочину мощной струей, как разминается, как наливает водиле чай из термоса, а себе – стопку из фляжки, как закусывает с водилой бутербродами… Нет, ну что за гадство, а? Ну проехал бы хоть пару километров дальше – чего стоило? Нет, встал в полусотне метров и якорь бросил. Все, ребята, теперь черта нам лысого, а не костер и горячий чай – остается сидеть, как мыши у кота под носом, и болтать только шепотом, а лучше – вообще заткнуться.

– Так, парни, – сдавленным шепотом скомандовал Роджер, – ведем себя тихо! Оружие тихо-онько сняли и к стеночке поставили, и не дай бог, кто звякнет. Банки, бутылки с пола – по одной, тихонько – в угол. Садимся на эрдэ (рюкзак десантника), по двое – спинами друг к другу. Жрать – неслышно: банки открывать под куртками, ложками не звякать. Справа по одному, по часу – в наблюдение. Вопросы?

– А покурить можно? – моляще шепнул Колдин.

– Нет! – отрезал Роджер. – День солнечный будет, запросто дым увидит. Потерпишь.

Парни горько вздохнули. Хорошо ему – он некурящий, спортсмен чертов… Чуть позже выяснилось, что неприятности только начинаются. Лежавшие в рюкзаках банки с кашей и тушенкой замерзли так, что вскрыть их удалось с величайшим трудом, а уж отколупнуть ложкой хоть кусочек – вообще не удалось: ложки лишь скользили по твердой и гладкой, словно пластмасса, поверхности. Пришлось совать ледяные банки за пазуху и, обмирая от холода, отогревать их своим теплом, посасывая обломки сухарей и куски сахара – хрустеть Рождер запретил. Через полчаса всех начала колотить мелкая и крупная дрожь – взмокшие тела остывали мгновенно.

– Хорош зубами стучать! – шепотом возмутился Роджер. – На улице слышно!

Легко ему говорить! И рады бы перестать, да не получается – кажется, даже внутренности трясутся. Кирпичные стены быстро покрывались пушистым игольчатым инеем от пара, источаемого трясущимися легкими.

«Да что же это за гадство! – в отчаянии закусил губу Роджер, – Еще час так потрясутся – и все, звездец: воспаление легких пацанам обеспечено. Э-э, да хрен с ним, пусть издевается – не сдохну!» – разозлился он и встал – выбраться наружу, «сдаться» полковнику и попросить разрешения обогреться личному составу.

– Товарищ сержант, – окликнул вдруг его ровный голос Маргуса. – Личный состав может переохладиться.

– Вот спасибо – разъяснил, родимый, – хмыкнул Пильников. – А то я без тебя не знал. Не бойся, не переохладятся…

Он встал, сплюнул.

– Пойду сдаваться. Чего уж там…

И никто из героев-разведчиков не попытался остановить предателя-командира. Никто, кроме морозоустойчивого киборга.

– Зачем? Не надо сдаваться, нам двойку поставят, – рассудительно возразил он.

– А ты что предлагаешь? Чтоб они тут все в сосульки превратились? И рядом с этим дяденькой улеглись? – кивнул он на каменное надгробие.

– Нет, не превратятся. Пожалуйста, сядьте и сидите смирно. И вы тоже, ребята, – оглядел он курсантов. – Сейчас тепло будет.

Ничего еще не понимая, но смутно о чем-то догадываясь, Роджер присел на рюкзак, недоверчиво глядя на Маргуса. Тот прикрыл глаза, сел ровнее.

– Металл может немного искрить – не бойтесь, – проговорил он и замер.

И почти сразу же Пильников почувствовал, как откуда-то изнутри, словно от самого сердца, мягкими волнами поплыло пьянящее тепло. Закололо иголками в согревающихся пальцах. Склеп наполнился терпким запахом сохнущей потной одежды.

– Ой, у меня банка за пазухой горячая стала! – испуганно удивился Витька Семенов.

– И у меня!

– И у меня тоже! – парни оживленно хлюпали носами, потирали руки.

– И шмотки высохли!

– Марик, ты чего сделал?!

Ауриньш открыл глаза.

– Так, пока хватит, – извиняющимся тоном проговорил он, – расход энергии большой.

– Так чего это было, а? – приободрившийся Роджер с волчьим аппетитом наворачивал горячую тушенку.

– Сверхвысокие частоты. Или ультравысокие, их по-разному называют. Во мне есть их генератор. Я подобрал частоту, не вредную для организмов. Ну, вот…

– Это как в физиотерапии, что ли?

– Да, вроде того.

– А батарейки свои ты точно не посадишь? – забеспокоился Колдин. – А то тащи тебя потом на себе…

– Нет, ничего, – прислушался к себе Ауриньш. – По расчетам, должно еще на пять суток хватить.

Так и просидели весь день, временами проваливаясь в тревожный рваный сон. Когда озноб начинал особенно сильно сотрясать парней, Маргус вновь включал на несколько минут свою чудо-печку. Наконец, уже под вечер, он вежливо извинился и сообщил, что запаса энергии ему осталось только на движение и активные действия.

– Ну и ладно! – шепотом зашумели все. – И так ништяк!

И тут, наконец, завелся и укатил «Газон» Митрофанова. Ну, как чувствовал, зараза.

– Так, парни, – голос Роджера вновь обрел командную твердость. – Еще час отдыхаем, и – вперед. За ночь должны допилить до Сельцев, там – стрельбы, и все. Кому надо погадить – за оградой, нефиг на кладбище свинячить.

Но двигаться никому не хотелось. Согревшиеся, сытые парни не чувствовали холода и торопились ухватить последний, самый сладкий часик сна. Вырубились все – включая и самого Роджера, и дежурного наблюдателя. Кроме Маргуса, естественно.

Роджер проснулся через полтора часа – мороз взял свое. Но это уже было не страшно – скоро в движении все согреются. Сержант глянул вверх, на выход из склепа. Яркий лунный свет голубым мечом прорубался сквозь дверную щель и косо падал на чумазое лицо дрыхнувшего наблюдателя. Взбодрить его, что ли? А, фиг с ним, успеется – сержант был настроен весьма благодушно после того, как все сложилось так удачно. Дальше – ерунда: ночной переход, да стрельба, подумаешь. Пойти вот только морду снежком протереть – и полный порядок будет…

Роджер снял шапку (вонявшая засохшим потом бритая голова отчаянно чесалась и тоже просила освежающего чистого снега), набросил на череп капюшон грязновато-белого маскхалата и, вполголоса сетуя на чертову холодрыгу, полез по ступенькам наверх к выходу. С противным скрипом отворил дверь склепа.

– А-а-а!!! – вспорол вдруг ночь хриплый от смертельного ужаса вопль.

Курсанты вскочили, хватаясь, как попало, за оружие. Спросонья кто-то басовито пукнул, никто не обратил на это внимания.

– А-а-а-а! – перепуганный вопль удалялся, заглушаемый быстрым снежным скрипом. Хлопнула неподалеку автомобильная дверца, взревел дизель и скоро стих, удалившись.

– Ну, мудак – испугал! – плюнул Роджер и обернулся к курсантам. – Открываю это я дверь, а он сидит прямо напротив! Штаны снял, устроился, деятель – за оградой места ему мало! Меня увидел – как заорет! Как к своему КАМАЗу брызнет – даже штаны не надел. Фу, аж руки трясутся…

– Вообще, в этом капюшоне вы кого-то напоминаете, товарищ сержант, – деликатно намекнул Маргус. – Да еще когда поднимались, говорили, что замерзли… Наверное, он вас с кем-то спутал.

– Я же говорю – дурак, – согласился Роджер. – Чего бояться? Покойники – не полковники, самый безобидный народ…

Глава 8. Рука Бога

Командир первого взвода лейтенант Невмержицкий был очень похож на белогвардейского подпоручика – уж как ни старались их в советском кино изображать негодяями, а все равно получались они душками и обаяшками. Был он высок, строен, имел щегольские черные усики и кучу спортивных разрядов. А еще был очень порядочен – ну просто неприлично порядочен для нормального советского офицера. Получив очередной беспощадный пистон за разгильдяя-подчиненного, лейтенант принимался с ледяной вежливостью взывать к совести прохвоста. Почему-то в нашей армии вежливость командира воспринимается как слабость и безволие. Прохвост начинал вульгарно наглеть (вполне возможно – не без задней мысли). Ибо наглость не всегда в силах стерпеть даже ангелы (привет из Содома и Гоморры!), а что уж там говорить про простого советского лейтенанта, пусть даже и очень воспитанного? Терпение лейтенанта с громким треском лопалось, и наглец получал по загривку убедительного леща жесткой дланью гимнаста и боксера. После этого прохвост признавал свою неправоту, а лейтенант начинал мучиться раскаянием, искренне чувствуя жгучий стыд и сострадание к оболтусу. А оболтус удовлетворенно почесывал не слишком пострадавший дубленый загривок и доподлинно знал, что теперь ну, пусть не веревки можно вить из командира, но на многие грешки командир сквозь пальцы смотреть будет, на многие. Во всяком случае, из очередного списка увольняемых точно не вычеркнет.

Несмотря на то, что окончил лейтенант в свое время десантный факультет, был он предан спецназу всей душой – как эмигранты порой становятся гораздо большими патриотами новой родины, нежели коренные жители. И вот как хотите, а курсанты его любили – даже самые отпетые разгильдяи. «Почему тебя любят люди и звери, метельщик?» – спросил инквизитор. «Потому, что я люблю их» – ответил Караколь.

А еще Невмержицкий был покладист, как чумацкий воз, и безотказен – даже не как автомат Калашникова, а как штык-нож от этого автомата. А посему ротное начальство беззастенчиво взваливало на него одного все общественные нагрузки – начиная с комсомольской, спортивно-массовой и рационализаторской работами, и кончая стенной печатью. И Невмержицкий безропотно тащил на широкой казацкой спине этот свой крест (а заодно и все чужие), не претендуя на славу Атлантов, и лишь изредка озабоченно потирая щеку ладонью: такая у него была привычка.

Именно так, потирая щеку, он пришел в казарму и уставился затуманенным взором на дневального Рустама Садыкова, скучавшего у тумбочки с телефоном. Рустамджон козырнул и украдкой оглядел себя – чего это он так уставился? На всякий случай поправил ремень.

– Садыков, – Невмержицкий цепко ощупывал дневального взглядом, словно справный хозяин, выбирающий коня на ярмарке, – ты сколько весишь?

Рустамджон вздохнул. Ну что поделать, если не вышел человек ростом? И отличником в школе был, и спортом занимался, и за полсотни километров на велике в аэроклуб мотался – а вот вырасти не получается.

– Нормально вешу, товарищ лейтенант, – с чуть заметной обидчивой ноткой ответил он. – Меня обком комсомола в училище рекомендовал, я к Маргелову в Москву ездил, он разрешил поступать…

– Ну, сколько, Рустам, сколько? – нетерпеливо перебил его лейтенант.

– Э, хороший вес, товарищ лейтенант! Пятьдесят два килограмма. Почти…

– А-атлично! – просиял Невмержицкий. – Еще маленько сбросишь – будешь выступать до сорока восьми!

– Где выступать? – осторожно уточнил Рустамджон.

– По боксу. Соревнования на первенство училища через три недели, – деловито пояснил лейтенант.

– Э-э, нет, я не буду! – замахал руками Садыков. – Я бокс не умею! Кураш – давайте, самбо – туда-сюда, шахматы… А бокс – нет!

– Вот только этого не надо: умею-не умею! – насел Невмержицкий. – От тебя никто умения и не требует. Главное, чтобы команде очки принес, понятно? В твоей весовой категории и не будет никого, не бойся! Появишься на ринге, руку поднимешь, и все – чемпион училища! Звучит? Почетную грамоту дадут – с парашютами, с бээмдэшками – боевыми машинами десанта!

Рустамджон живо представил, как было бы здорово подарить своему школьному учителю физкультуры такую замечательную почетную грамоту: «Чемпион Рязанского воздушно-десантного училища Рустам Садыков» – Эркин Каримович повесил бы ее на почетное место, среди прочих школьных призов, вместе с его фотографией – вся школа смотрела бы! Эх, падок восточный человек на такие вещи, чего уж там…

– Хоп майли, – тряхнул он ушастой круглой головой. – Ладно! Только у меня форма нет, перчатка нет…

– Все найдем, не волнуйся!

– А в увольнение пустите? – смекалистый узбек ухватил птицу удачи Семург и дерзко спешил выдрать побольше перьев из ее хвоста, пока она не улетела.

– Каждый день будете ходить – в баню, париться, – лейтенант расточал щедроты, как Гарун Аль-Рашид.

– А доппаек?

– Решим, решим… – лейтенант сообразил, что от этого хлопкового мафиози пора делать ноги, и поспешил скрыться в канцелярии. Так начало кристаллизоваться ядро сборной команды девятой роты по боксу.

Соревнования на первенство училища по боксу проходили раз в год и по популярности среди курсантов не имели себе равных. В основном, команды рот составлялись из курсантов, заработавших свои спортивные разряды еще на гражданке – встречались среди них и мастера спорта, и даже чемпионы Союзных республик. Однако особенным почетом пользовались так называемые уличные бойцы – обычные парни, совершенно не секущие в технике, но большие любители подраться, побеждающие свирепой волей к победе, вдохновенным яростным напором. Короче, гладиаторы.

Капитаном команды и тренером был назначен Веселый Роджер Пильников, прошлогодний чемпион училища.

– Не боись, Рустик, – ободрил он Садыкова, – я узнавал, таких чипиндосов, как ты, больше ни у кого нет. Считай, одно первое место у нас уже в кармане. Но смотри, чтоб четыре килограмма у меня железно согнал! Можешь вместо столовой и булдыря в сортир лишний раз сбегать.

И трудяга Садыков с крестьянским усердием приступил к борьбе со своим и без того дохленьким весом. Парилка должного эффекта почти не оказывала: Рустамджон в ней практически не потел.

– Ты это что – специально? – сердился Роджер.

– Да это что, жара, что ли? – пренебрежительно отзывался Садыков. – Ты весь день хлопок почапай, когда сорок пять градусов – тогда вспотеешь. А что такое – полчаса? Баловство, понимаешь…

Пильников поскреб череп и изобрел для хитрого узбека специальный тренировочный костюм, вернее, скафандр, состоящий из зимних ватных штанов с курткой в комплекте с прорезиненным костюмом химзащиты. Экипированный таким образом бедный Рустам кое-как ухитрялся прыгать через скакалку, громко хлопая резиновыми бахилами.

– Вай дод! – взмолился он через полчаса. – Хватит! У меня уже калсоны мокрый!