Перешли в маленькую гостиную, уселись в глубоких креслах, выпили по чашке черного кофе с бисквитом... Нечего говорить, что все это опять было запечатлено ни на шаг не отстававшими репортерами и кинооператорами. Наконец Джерард поднялся и стал откланиваться. Но президент задержал его руку в своей: - Почему вы торопитесь? - Но, господин президент, у вас дела. Я не смею... - Да, конечно, дела... Но, - президент лукаво улыбнулся, аппараты щелкнули, - разве поговорить по душам с простым человеком из народа - это не дело? Журналисты моментально раскрыли блокноты и запечатлели президентский афоризм. - Впрочем, господин Джерард, - благодушно продолжал президент, - не думайте, что государственные люди только и знают, что работают. Нет, позвольте и нам, грешным смертным, иногда отдохнуть и позабавиться. Вот, к примеру, у меня недурной кегельбан. Как вы насчет этого спорта? Проследовали в кегельбан (конечно, в сопровождении свиты журналистов). Господин президент разошелся, снял пиджак и шар за шаром посылал с таким мастерством, что кегли валились пачками, а он, как малый ребенок, заливался довольным смехом. "Боже мой, да он же совсем простой, милый человек, - думал между тем Джерард. - Вот что значит демократия! Ну разве стал бы играть с простым рабочим король? Черта с два - он и на порог не пустил бы!" Особенно умиляли Джерарда президентские подтяжки: коричневые, с голубой полоской, они были точь-в-точь такие же, как у Джерарда. Джерард тоже снял пиджак, и не только потому, что было жарко, а чтобы всем - и журналистам и всему миру - было видно, что вот простой рабочий и сам президент носят одни и те же недорогие подтяжки фирмы Конрой и Конрой. Душа Джерарда окончательно переполнилась демократическим восторгом, когда господин президент заметил, что теперь, после этой горячей игры, очень приятно бы выкупаться. Кортеж направился в зал с плавательным бассейном. Хозяин и гость облачались в полосатые красно-синие трусы, плавали, ныряли, догоняли и брызгали друг на друга, а кинооператоры бегали вокруг бассейна, разыскивая наиболее удобные для съемки позиции. И Джерард, разглядывая костлявого человека в полосатых трусах, с наивно торчащими волосками на кривых ножках, спрашивал себя: неужели это и есть президент? И когда наконец Джерард покинул гостеприимного хозяина (предварительно получив из рук президентши в подарок детям коробку шоколадных конфет), а журналисты, едва он вышел за ограду, обступили его, чтобы узнать мнение о господине президенте, то у ошеломленного медианца от избытка нахлынувших чувств нашлось всего два слова: - Свой парень! Но, черт возьми, разве можно было сказать лучше? "Свой парень" - записали двенадцать репортеров. "Свой парень" - напечатают через полчаса сотни газет. "Свой парень" - прочитают тысячи, сотни тысяч читателей и возрадуются, что они выбрали президентом "своего парня", и подумают о том, что хорошо бы выбрать "своего парня" и на новый срок. "Свой парень!" Нет, лучше не скажешь! А "свой парень" тем временем готовился к новой встрече. Он вызвал секретаря и осведомился, приготовлен ли самолет. Затем он сел в свою машину и укатил на аэродром. Через два часа, когда уже совсем смеркалось, самолет приземлился, и президент снова пересел в автомобиль. Еще через четверть часа швейцар с глубоким поклоном открыл перед господином президентом огромную дверь. Президент вступил в обширный вестибюль, увешанный картинами и портретами. Здесь его встретил седовласый господин в костюме более фантастическом, чем красивом: в коротких шелковых панталонах, белых чулках и темной бархатной куртке, украшенной многочисленными медалями и лентами. Судя по количеству регалий, это был весьма важный сановник. Но президент обратился к нему запросто: - Здравствуйте, Вильям! Принимает? - Изволят отдыхать, господин президент.. - А профессор?.. - У них сейчас посетитель... Я доложу, как только они освободятся... Извольте обождать... И дворецкий (так как это был только дворецкий) поднялся по широкой лестнице, мелодично позвякивая медалями. Господин Бурман уселся в глубокое кресло и принялся ждать. Этой способностью он, видимо, обладал в полной мере: прошло около часа, блестящий Вильям все не показывался, но господин президент все так же спокойно сидел в кресле, не проявляя никаких признаков нетерпения. Он даже не удостоил внимания картины в золоченых рамах. Трудно сказать, почему это происходило: то ли господин президент, как человек деловой, был равнодушен к вопросам искусства, то ли он уже раньше имел случай ознакомиться с этими шедеврами (несомненно, здесь могли быть только шедевры). Когда ожидание перевалило на второй час, высокопоставленный гость попросту слегка задремал. Из легкого забытья его вывел звук шагов где-то вверху лестницы. Господин Бурман глянул в этом направлении, и приятная дремота моментально слетела с него. По лестнице спускался человек в военной форме. Господин Бурман выпрыгнул из кресла с почти балетной легкостью. Внезапно в нем пробудился интерес к шедеврам искусства: он подбежал к одной из картин, окаменел перед ней, втянул голову в плечи, впился глазами... Какая идиллия! Белые курчавые барашки паслись под зелеными кудрявыми деревьями, вдали миловидный пастушок играл на дудочке еще более миловидной пастушке. Боже мой, что бы он дал, если бы мог сейчас втиснуться в эту золоченую раму, скрыться в кудрявой роще, превратиться пусть даже не в пастушка, а хотя бы в белого барашка!.. Но чудес не бывает: шаги приближались, господин Бурман все глубже втягивал голову в плечи, а спина, его спина, все жарче и жарче горела. Боже мой, его узнают по спине! И вдруг чуть правей картины господин Бурман увидел в стене тонкие, неясные щели. Да, это были щели, они обрисовывали контур двери. Замаскированная дверь! И с тем чувством отчаяния, с каким самоубийца бросается в воду, он кинулся к этому призраку двери. Толкнул - дверь открылась, он очутился в небольшой комнате. Два окна выходили в сад: в сумраке виднелись деревья. В комнате царил полумрак. У стены стояла кушетка и небольшой столик. Куда он попал? Он никак не мог понять. И какой неприятный спертый воздух... - Господин президент, господин президент! - услышал он возглас дворецкого. Господин Бурман открыл дверь и снова появился в вестибюле, теперь залитом электрическим светом. - А, вы здесь... - сказал изумленный Вильям. - Да, заблудился, - сконфуженно улыбнулся господин президент. - Не понимаю, куда попал. - Лакейская... Для дежурного швейцара... Господин Бурман мысленно выругался. Нечего сказать, красивая картина! И все-таки лакейская его спасла. Неприятно, невозможно было столкнуться в вестибюле с генералом Реминдолом. Ах, как досадно, что противник обскакал его. И всегда он вылазит: то с атомной луной, то с "лучами смерти". Это самый страшный соперник на выборах. Неужели Докпуллер поддерживает Реминдола? Как обидно, что он запоздал... Конечно, с этим Джерардом он сделал хороший предвыборный бизнес, но именно из-за Джерарда он опоздал к господину Докпуллеру, дав сопернику опередить себя. Так размышлял господин Бурман, поднимаясь по лестнице к профессору Ферну, первому советнику всемогущего Докпуллера. - Алло, Генри! - приветствовал его профессор Ферн, низкорослый человек, почти карлик, с весьма неприятным лицом и оттопыренными ушами. Он сидел без пиджака за столом перед зеркалом и брился (занятие не очень хлопотливое, так как природа не щедро одарила лицо Ферна растительностью). Его короткие, кривые ноги не доставали до полу. Коричневые, с голубой полоской подтяжки, хотя и укороченные до предела, свободно болтались на спине. - Слушайте, Ферн, - сказал Бурман, подсаживаясь к столу. - Я все-таки хотел бы твердо знать позицию вашего шефа. - Вы о выборах? - простодушно спросил советник. - Именно. Вы понимаете меня. Между своими людьми можно говорить свободно. Не правда ли? - Пожалуй. Но чего же вы хотите? - Вы хотите вилять, Ферн? У вас только что был Реминдол. Что это значит? Вы поддерживаете его? - Ревность, Генри? - усмехнулся Ферн, отнимая электробритву от подбородка и поворачиваясь к Бурману. - Мы рады всем, кто пожелает нас посетить. А насчет поддержки... Что ж... Вы же знаете, мы готовы поддержать всякого, кто может быть полезен и умеет защитить наши законные интересы... - По-вашему, Реминдол надежнее? - в упор спросил Бурман. - Вы же видите, Генри, это человек широкой инициативы... Впрочем, не унывайте: шеф готов поддержать и вас. В конце концов, мы понимаем: тоже человек свой. Разговор шел еще десять минут - ровно столько, сколько потребовалось Ферну, чтобы закончить бритье. Затем советник спрыгнул со стула, надел пиджак, глянул на часы и заторопился. - Простите, Генри, аудиенция у шефа. Старик очень аккуратен. Сохрани бог на минуту опоздать. Ему времени терять нельзя. Девяносто шесть лет! Каждая минута на учете. Впрочем, уверен, Генри, он нас с вами переживет. Да, да, двадцать шесть своих врачей пережил! Гений! В комнату постучали: - Вечерние газеты, профессор. - Очень хорошо. Давайте! Ферн развернул несколько номеров и, усмехаясь, протянул один из них гостю: - Э, да вы сегодня именинник, Генри! Здорово! "Свой парень!" - через всю страницу гласил аншлаг. Ниже господин Бурман пожимал господину Джерарду руку, потом оба господина курили в креслах сигары, пили кофе, обрызгивали друг друга водой в плавательном бассейне, полуобнявшись позировали в полосатых трусиках. Вот госпожа президентша вручала господину Джерарду подарок для его милых деток - шоколадные конфеты. - Ей-богу, здорово, Генри! - в полном восторге воскликнул Ферн. - Нет, вам тоже нельзя отказать в инициативе. А вот-вот, замечательно! - И Ферн вслух прочитал: - "Господин президент в задушевной беседе с рабочим из Медианы господином Джерардом выразил твердое намерение поддержать законные требования рабочих в их борьбе с эгоистичными промышленниками". Так их, так их, Генри! Обязательно покажу шефу. Шанс в вашу пользу. "Свой парень!" А? - И Ферн радостно захихикал. Он даже поднялся на цыпочки и слегка похлопал президента по плечу. Бурман облегченно вздохнул: не все потеряно, господин Докпуллер достаточно умен, чтобы понять, что ему нужен человек, пользующийся такой популярностью. И в самом деле, с этим Джерардом получилась прекрасная реклама. Газеты были переполнены снимками президента и простого рабочего в самых разных видах: и в пиджаках, и без пиджаков, и даже в одних трусиках...
      10. Сверхчеловек найден!
      Возведение в сенаторы лошади Калигулы, этот императорский фарс, разыгрывается и будет разыгрываться несчетно и вечно.
      О.Бальзак. "Блеск и нищета куртизанок"
      Визит в резиденцию Докпуллера все-таки мало успокоил господина Бурмана. Дело в том, что генерал Реминдол становился человеком более популярным, чем президент Бурман. Все чаще генерала называли сверхчеловеком - той сильной фигурой, которая теперь как раз нужна на президентском посту. Генерал Реминдол завоевал симпатию у деловых и "великански мыслящих" кругов своими неустанными трудами по обороне Великании. Он сумел выделиться среди всех ее руководителей. В основу всей его деятельности был положен официальный тезис: "Коммунистическая держава готовится напасть на Великанию". Это, конечно, не было ново, новостью явилось то, как относился к этой "истине" Реминдол. Вначале он верил ей не больше, чем его предшественники. Но надо было заставить поверить в нее миллионы тех людей, которых покровительственно-ласково называют средними и простыми. Стараясь убедить других, Реминдол дошел до того, что сам поверил в истинность официального тезиса. Первым в этом с изумлением убедился его постоянный секретарь, помощник и сподвижник Бедлер. - Послушай, ты, кажется, и сам веришь, что коммунисты нападут на нас? спросил он однажды напрямик своего начальника и старшего друга. - Не верю, а убежден, - так же прямо ответил тот. - Но почему? Тут Реминдол выложил свою теорию: - Мы слишком долго пугали их атомной бомбой. Этим мы достигли только одного: показали, что мы надеемся не на армию, а на бомбу. А у них есть и бомба, и настоящая боевая армия. Нет, будь у меня такие силы, я обязательно напал бы. - То ты, - пробовал возразить Бедлер, - а то коммунисты. - Что ты хочешь сказать? Смотри ты! Не сам ли коммунистом стал? - На мгновение Реминдол задумался. - Нет, я напал бы... И они нападут... Нельзя с такими силами не напасть. Эта "идея" окончательно овладела им. Расставаясь вечером с Бедлером, он предупреждал: - Ты следи... возможно, этой ночью... Распорядись, чтобы срочные донесения доставляли немедля. И сейчас же буди меня! Утром, просыпаясь, он прежде всего хватался за телефонную трубку и вызывал Бедлера: - Ну что? Не высаживались? Испуг либо парализует, либо вызывает действия отчаянные и, попросту говоря, безумные. То же делал и Реминдол: он пугал Коммунистическую державу атомной луной, космическими ракетными снарядами, "лучами Ундрича", жаждал "лучей Уайтхэча", настойчиво убеждал президента пустить в ход атомную, не теряя времени, потому что "время работает на мир". Он сам широко оповещал об этом в речах и интервью и шумно негодовал на президента за его нерешительность. За все это он и был объявлен деловыми кругами национальным героем, который только один и в силах спасти Великанию. Своими "идеями" генерал пленил самого господина Докпуллера. Да, президент Бурман не ошибся: выбор старого "короля королей" пал на деятельного генерала. В те самые мгновения, когда президент Бурман безмятежно дремал в вестибюле докпуллеровского дворца, состоялась внешне ничем не примечательная церемония посвящения генерала в вожди. Завернутый в теплый халат, в темной ермолке, согревавшей его постоянно мерзнувший голый череп, с ногами, укутанными полосатым пледом, господин Докпуллер утонул в своем огромном кресле, которое стало неотделимо от него так же, как рамы от портретов его предков. Генерал Реминдол сидел несколько поодаль, чтобы его дыхание случайно не коснулось девяностошестилетнего владыки, не боявшегося ничего, кроме болезней и смерти. Как обычно, господин Докпуллер говорил мало, но каждое его слово, как будто случайно и даже невпопад оброненное, генерал ловил не только слухом, но всем своим существом, напряженно подаваясь вперед, едва лишь раскрывался старчески шамкающий рот. - Поддержу! - этот заключительный возглас господина Докпуллера прозвучал в генеральских ушах райской мелодией, и, чувствуя себя на крыльях, едва касаясь ступенек лестницы, Реминдол сошел в вестибюль. Он не видел фигурки Бурмана, поспешно юркнувшей в замаскированную лакейскую, - не только потому, что президентский маневр был моментален, но и потому, что сам он был переполнен сознанием возложенной на него величественной миссии. Профессор Ферн, покончив с электробритьем и выпроводив развлекавшего его во время этой несложной операции полуобиженного президента, минута в минуту поспел к своему патрону. Господин Докпуллер, увидев входящего советника, лишь молча прикрыл глаза и слегка кивнул головой. Профессор Ферн понял: выбор сделан. - Конечно, - сказал профессор Ферн, - ему можно довериться... Не "железный болван"... (Это мало лестное прозвище так и осталось за генералом Ванденкенроа, не сумевшим оправдать доверия господина Докпуллера.) Профессор Ферн, видимо, хотел еще что-то сказать. Господин Докпуллер, даже не открывая глаз, сразу же это почувствовал: они умели отлично понимать друг друга без слов! - Ну? - спросил Докпуллер и посмотрел на советника. - Как бы сказать... - несколько замялся Ферн. - Не слишком ли наивна его вера в то, что на нас нападут? - Наивна? - переспросил Докпуллер и пожевал губами. Его маленькие глазки вдруг заблестели. Случалось это с ним редко, и Ферн понял, что вопрос очень занимает хозяина. - Наивна! - повторил он с усмешкой. - Что ж, нам нужна наивность! Хватит с нас умников! Только болтают!.. Господин Докпуллер замолчал, точно отдыхая после такого, столь необычного для него потока слов. Но Ферн видел, что возбуждение старика еще не улеглось. - Да, Ферн, наивность - это то, чего нам не хватает. Мы знаем: на нас не нападут. И вот ждем, медлим, откладываем: не сегодня, а завтра... не завтра, а через год... - Докпуллер посмотрел на советника: понял ли? Ну конечно же Ферн понял, что речь идет об атомной бомбе. Но повелитель не любил ни произносить, ни слышать это слово. Ферн не подозревал хозяина в мягкосердечии: просто старик избегал всего, что могло напоминать о смерти. Если уже приходилось планировать ликвидацию нескольких миллионов людей, следовало это делать осторожно, щадя нервы господина Докпуллера. И все же неприятное слово, даже и не произнесенное, как бы неслышно повисло в воздухе и расстроило господина Докпуллера. Внезапно он закричал тоненьким старческим голосом, шамкая, брызгая слюной: - Они не нападут? Напали! Больше тридцати лет как напали! Вторглись! Вторгаются! В мою жизнь! в мои дела! - Он сжал свои маленькие сухие кулачки и потряс ими. - Вам вредно волноваться! - озабоченно подскочил к нему Ферн. Господин Докпуллер, вспомнив предписание врачей, вдруг сник так же мгновенно, как и загорелся. Глаза его погасли, обмякшее тело провалилось в кресло, пальцы разжались... Он передохнул минуту-другую и мрачно сказал: - Их пятилетки хуже бомб... - Пожевал, прикрыл глаза и совсем торжественно закончил: - Нам нужен вождь наивный... Я поддержу...
      11. Посрамление Цицерона
      Они осуществили полное слияние бога, демократии и дивидендов. С.Гейм. "Крестоносцы"
      Господин Бурман, конечно, не мог знать все об успехах своего соперника, но "политический" нюх подсказывал Бурману, что ведется подкоп. Вот почему он не выходил из полосы дурного настроения. Кроме того, у господина Бурмана была больная печень. Он только сам никак не мог понять: портится ли у него настроение от больной печени или печень болит от плохого настроения? И вдруг фортуна поднесла ему неожиданный подарок. День, оказавшийся для господина Бурмана впоследствии столь примечательным, вначале ничем не выделялся. Так же тускловато светило осеннее солнце, невозмутимо-бессмысленно смотрели со стен надоевшие великие предшественники и капризничала надоевшая печень. И вдруг - это письмо! - Прочтите, прочтите, господин президент! - восторженно сказал секретарь Фреди Джофаредж, вручая Бурману письмо. Запрокинув голову, что выражало у него высшую степень восхищения, секретарь добавил: - Изумительно, изумительно!.. Президент прочитал, но понял мало. Доктор Крафф приглашал президента ознакомиться с совершенно оригинальным изобретением. Доктор Крафф уверял, что это изобретение не знает себе подобных в истории цивилизации. Доктор Крафф категорически утверждал, что президент останется в восторге от того, что увидит. Президент недоумевающе посмотрел на секретаря. - Блистательно, грандиозно! - снова воскликнул тот. - Я уже был у Краффа. Нет, нет, пока я ничего не скажу. Вы должны видеть сами! В лаборатории их встретил небольшой юркий старичок с хитроватой усмешкой. Президент насторожился. Усмешек он не любил: а вдруг на его счет? Старичок и оказался доктором Краффом. Джофаредж представил его президенту. Крафф ввел гостей в небольшой кабинет. И вот предстало оно: не то комод, не то шкафчик с проводами, никелированными рычажками, многочисленными белыми кнопками и черными цифрами на них. Изобретатель нажал рычажок, и шкаф заговорил. Недоумение господина Бурмана быстро сменилось суеверным страхом: шкаф говорил его голосом, из шкафа звучала его речь. И самое поразительное: это вовсе не было записью какой-нибудь из бесчисленных президентских речей. Нет, он отлично помнил, что такой речи не произносил. Тем не менее это говорил он. В комнате звучали его мысли, его выражения, его стиль. - Что это? - растерянно спросил президент, когда его двойник замолк. - Автоматический оратор! - усмехнулся старичок и, как показалось президенту, лукаво и весело подмигнул секретарю. Президент насупился. - Прошу яснее, - сказал он очень серьезно, почти сурово, пресекая неуместные усмешки. - Оратор-автомат, - повторил старичок, ничуть не смущаясь холодностью высокого гостя и даже как-то слегка подпрыгнув от удовольствия. - Первый из серии ораторов недалекого будущего. Да вы пожалуйте сюда, сюда, к столу! Это долгий разговор. И только когда все расселись вокруг стола, доктор Крафф приступил к объяснениям. - Если хотите, это вам я обязан, господин президент, идеей своего изобретения, - сказал он многозначительно. - Да, да, не удивляйтесь именно вам! Поэтому первый автооратор скопирован с вас. Видите ли, слушая ваши речи, ну и речи других государственных деятелей нашей достославной демократии, я понял, что в них, собственно, не так уж много мыслей, но все эти мысли повторяются в различных вариантах. Знаете, вроде музыкального произведения: фуга с вариациями. Президент не был силен в музыке и поэтому только неопределенно хмыкнул, не зная, как понять такое сравнение. Крафф истолковал этот звук по-своему. - Рад, что вы согласны со мною, господин президент, - поспешно сказал он. - Ведь что такое повторение? Повторение - мать учения, говорят педагоги. А я скажу решительней: повторение - мать истины. К примеру, возгласите вы сегодня публично самую нелепую нелепость (простите, я чисто гипотетично) не поверят, удивятся, в лучшем случае скажут: оригинально! А вы повторяйте каждый день, каждый день! И вот это уже истина, более того - банальность! Крафф захихикал каким-то булькающим смехом, точно горло полоскал. Президент сидел молча. Выступление не совсем понравилось ему. О таких вещах не принято говорить среди джентльменов. Крафф бестактен. - Но повторение также мать и механизации, не правда ли? Ясно. Анализ речей дал мне основные тезисы. К ним я добавил из прописей. - Откуда? - изумился президент. - Из прописей. Знаете, наши дети учатся. Почему это вас удивляет, господин президент? Говорю вполне серьезно. Очень мудрые, патриотические прописи. "В нашей свободной стране свободой равно пользуются все: и богачи и бедняки". Ну, и тому подобное. В сущности, те же идеи, что и в бессмертном философском творении доктора Сэмсама, но проще и доступнее для масс. Президент успокоился. Крафф и впрямь говорил серьезно. Да и действительно, если по существу разобраться, чем плохи прописи? Разве не рассеяны там золотые крупицы мудрости, одинаково ясные и понятные и ребенку и простому человеку? - Итак, я выбираю двадцать тем и для каждой темы - двадцать вариаций, так же серьезно продолжал Крафф. - Итого четыреста тезисов. Каждый тезис управляется кнопкой. Как видите, на циферблате автомата как раз двадцать рядов, каждый ряд это тема, и в каждом ряде двадцать кнопок. - Неужели этого достаточно для большой политической речи? - с недоверием спросил президент. - Достаточно?! - удивленно воскликнул Крафф. - Боже мой, да этих четырехсот кнопок более чем достаточно для всей нашей философии, всех наших доктрин, нашей внешней и внутренней политики! В них вся наша мудрость, но сжатая, концентрированная, как субстанция яйца концентрирована в яичном порошке. Кроме того, у меня в машине имеются еще и риторические прокладки, так сказать, чистые цветы красноречия. Знаете, эти: "Всему цивилизованному свободному миру известно..." или "Все свободные люди мира убеждены..." и так далее. Любая прокладка усиливает убедительность любого тезиса. Поэтому прокладки кнопками не управляются, а предоставлены свободной игре случая. - Но как же моим голосом? - спросил президент. - Техника! - сказал доктор Крафф и, внушительно понизив голос, повторил: Тех-ни-ка! Чем различаются голоса? Тембром. А что такое тембр, спрашиваю я вас? В каждом голосе, помимо основного тона, есть дополнительные, более высокие обертоны. От их количества и сочетания и зависит тембр. Крафф взял со стола небольшой полированный ящичек с двумя трубками с противоположных сторон. - Звукофильтр, - объяснил он, приложил одну из трубок к губам и заговорил. Голос выходил из другой трубки. Но это был голос не Краффа. Более того, это был ничей голос: какой-то неестественно сухой, бесцветный, механический. Крафф протянул ящичек Джофареджу: - Попробуйте! Секретарь приложился губами к трубке, и слух поразил тот же самый неприятный, бесплотный голос. - Понимаете, в чем дело? - продолжал Крафф, любуясь изумлением гостей. Фильтр поглощает обертоны, оставляя голос без тембра. Не правда ли, как будто даже не человек говорит? Президент и секретарь согласно кивнули. - А это звукообогатитель. - Крафф взял со стола другой ящичек. - Заставим теперь звук пройти через оба аппарата. Доктор соединил их трубки и снова приложился к первому ящичку. Президент и секретарь одновременно вздрогнули: из второго ящичка выходил голос Бурмана. - Но как? Как? - воскликнул президент, начиная чувствовать что-то вроде богобоязненного трепета. - Техника! - повторил изобретатель свое любимое словечко. Он быстро вынул из аппарата рамку с рядом скрепленных параллельных тонких пластинок и разобрал ее. - Я записал по радио ваш голос на пленку, анализировал его, то есть выделил обертоны и изготовил их. Вот они. Одну за другой изобретатель показывал президенту пластинки. Господин Бурман в замешательстве смотрел и щупал свое горло, как будто желая убедиться, что оно еще на месте, а не разобрано на эти тончайшие полоски. Крафф подошел к аппарату и, явно любуясь им, сказал: - Если поставить автомат перед микрофоном, кому из слушателей придет в голову, что говорит не сам президент? Но господин Бурман с сомнением покачал головой. Конечно, голоса неразличимы, но, черт его знает, откуда становятся известны все секреты! - А как же управлять машиной? - спросил все-таки он. - Не так уж сложно. Видите, тема первого ряда - свобода, второй ряд демократия, третий - собственность, четвертый - прогресс, пятый - мир, шестой - атомная бомба, седьмой - гуманность, ну, и так далее. Эти кнопки "мир", "атомная бомба" и "гуманность" я нарочно поставил рядом, - с любезной улыбкой объяснил изобретатель. - В ваших речах эти понятия обычно переплетаются, и так вам удобней будет набирать речь. А некоторые кнопки, обратите внимание, занимают среднее положение между рядами, значит, объединяют две темы. Да, вот номер шестьдесят пять - между шестым и седьмым рядами, то есть между "атомной бомбой" и "гуманностью". Пожалуйста! Изобретатель надавил кнопку, и автомат отчеканил президентским голосом: - Атомная бомба является величайшим актом гуманности. Пропорционально числу людей, участвующих в войнах, атомная бомба убивает меньше людей, чем мечи во времена Александра Македонского. Господин Бурман в такт речи согласно покачивал головой, с удовлетворением отмечая точность эффектной тирады из его недавней речи. - А эта что означает? - спросил господин Бурман, упирая пальцем в одну из кнопок. - Номер двадцать три, третий ряд? Собственность! Не бойтесь, нажимайте сильнее! Президент нажал, и автомат изрек: - Мы чтим собственность, но мы не материалисты и веруем, что истинное благо собственности не в ней самой, а в ее идее, внушенной людям богом. Священной идеей собственности вдохновляются даже те, кто строит свои жилища из консервных ящиков, - вот почему эти скромные люди так же богаты, как хозяева небоскребов. - Да, это философская мысль! - согласился президент. Он стоял перед автоматом, чуть расставив ноги и склонив голову набок, точно слушая приятную музыку. Изобретатель и секретарь благоговейно молчали, боясь спугнуть то выражение молитвенного экстаза, которое появилось на совином лице президента. - Очень хорошо! - повторил господин Бурман и очнулся. Он с удивлением осмотрелся. Вероятно, ему и в самом деле чудилось, что он слушает в храме величественные мелодии хорала. - Однако как же управлять? - спросил он, окончательно спускаясь на землю. - Четыреста кнопок! Запутаешься! - Трудно сначала, потом привыкаешь, - успокоил Крафф. Он вынул из стола небольшую тетрадь и подал ее президенту. - Ключ! Под номером каждой кнопки - прикрепленная к ней цитата. Подойдя к аппарату, Крафф торжественно провозгласил: - Нажимаю кнопку номер один. Свобода! Следите по тетради: "Наша свобода дает равные шансы богатым и бедным. Даже последний бедняк богат у нас великими возможностями и надеждами!" Не правда ли, ободряющий тезис? спросил Крафф. Президент кивнул. - Переходим к демократии, - продолжал Крафф. - Очень хороша по своей лаконичности кнопка номер семнадцать: "Наша демократия открывает каждому путь к высшему. Если не все становятся у нас президентами, то только потому, что нам не нужно так много президентов". - Что ж, это верно, - осторожно заметил Джофаредж. Господин Бурман подозрительно посмотрел на своего подчиненного: не хочет ли он этим сказать, что и он так же хорошо выполнял бы обязанности президента, как господин Бурман? - Кнопка номер девяносто пять, - возгласил между тем доктор Крафф. Великанский образ жизни: "Мы все - равноправные компаньоны в нашем великом национальном бизнесе. Мальчик для посылок - фактически совладелец предприятия, ибо содействует его процветанию и горд его прибылями". - Разумная точка зрения, - согласился господин Бурман. - Нажмем на прогресс. Номер тридцать два: "Мудрое провидение, в неусыпных заботах о прогрессе свободного человечества, возложило на нас бремя руководства миром. Мы далеки от желания вмешиваться в чужие дела, но пусть народы Старого и Нового Света поймут, что руководство миром - наше дело. Лишь народы, зараженные ядом коммунизма, не понимают этого, и мы экстренно окажем им помощь!" - Да, да, мы готовы! - воинственно сказал президент. - А вот, пожалуйста, справедливость... В наши дни эта извечная проблема решается радикально. Кнопка номер семьдесят пять: "Справедливости можно добиться лишь с позиции силы, ибо чего мы добьемся силой, то и справедливо". - Несомненно, - охотно согласился господин Бурман. - Своевременно напомнить о цивилизации, - заботливо продолжал Крафф. Очень недурна кнопка номер восемьдесят три: "Мы будем защищать цивилизацию до конца, хотя бы для этого потребовалось уничтожить все живое на земле". - Сильно и смело! - льстиво заметил секретарь. - Так говорят великие люди! Господин Бурман скромно сделал вид, будто не слышал комплимента. - Коснемся внутренних тем, - предложил доктор Крафф. - Увы, это необходимо. Рабочий вопрос удачно разрешает кнопка номер девяносто девять: "Свободный рабочий! Если тебе подчас нелегко прокормить одну свою семью, подумай, насколько труднее твоему хозяину, вынужденному кормить тысячи рабочих семей. Пойми это - и тебя не собьют с толку коммунистические агитаторы!" - Логично! - воскликнул секретарь. - Рабочие плохо понимают логику, - скептически заметил президент. - Внимание, господа! - возгласил Крафф. - Нажимаю номер восемьдесят пять. Процветание. "Наша цель - сделать всех миллионерами, дайте нам только побольше миллионов! Итак, работай: кто знает, не кладешь ли ты последние кирпичи в тот миллион, который завтра станет твоим". На этот раз секретарь воздержался от реплики, настолько заворожила его перспектива миллиона. А президент с наслаждением внимал старческому голосу: точно пророк вещал божественные истины!