Мы привыкли к тому, что миф — это что-то милое и уж точно безвредное, вроде историй про Винни-Пуха и Пятачка. Действительно, сколько людей читали в детстве «Мифы древней Греции» и ничего плохого с ними от этого не случилось. Ну разумеется! С любителями телебоевиков и компьютерных «стрелялок-бродилок» тоже ничего плохого не случается. Совсем другое дело, если за таким любителем начнет в реальной жизни начнет гоняться какая-нибудь здоровенная сволочь с пулеметом в одной руке и бензопилой — в другой. Точно так же, совсем другое дело, если миф — не сказочка из жизни древних эллинов, а социальная конструкция реальной жизни. Такой миф может быть страшной штукой — страшнее целой толпы «терминаторов», «хищников» и прочей экранной нечисти. Тех, по крайней мере, можно уничтожить, а миф — неуязвим. От тех, в конце концов, можно убежать, а от мифа — нет. Он везде — от случайного разговора до выпуска новостей, от конституции до бульварного романа. Миф страшен тем, что он может останавливать время. Мифологизированное общество — это масса людей, которая изо дня в день занимается повторением. Центральная идея мифа, как мировоззрения: так делали наши предки — так делаем и мы. Социальный миф предписывает «данные предками» модели для всех значимых действий — работы, учебы, отдыха, секса, воспитания детей, ведения домашнего хозяйства, потребления и распоряжения деньгами, человеческого общения, занятий наукой, религиозных отправлений и даже умирания.
      Исходно мифы возникли в первобытной общине — и были бесспорно полезны (мифологическая традиция передавала из поколения в поколения технологические приемы и вообще любые полезные для жизни правила). Жить в такой «первобытной» мифологической среде может быть скучно для современного человека, но уж по крайней мере, не противно. Многие находят даже определенный шарм в размеренном и по-своему логичном распорядке жизни.
      Иное дело — мифология, никогда не имевшая полезнойдля человека предыстории. Мифология, опирающаяся на фальшивуютрадицию. Такая мифология суть бесконечное повторение не действий, которые когда-тобыли полезными и осмысленными в бытовом смысле, но заведомобессмысленных действий, которые никогдане были полезными. Вот такоймиф уже явное и отвратительное извращение, насилующее человеческую природу.
      Имперская мифология не может иметь истинной мифологической традиции — поскольку в первобытную эпоху (когда такие традиции складывались) империй попросту не было. Тем более, имперская мифология не может содержать что-либо полезное в бытовом отношении — поскольку бытовыми вопросами империя не занимается. Особенно если это «мировая империя» (т. е. очень большое, непонятное, и с бытовой точки зрения, на фиг никому не нужное нечто).
      «Мировому типу империи более всего соответствует и религиозно-политический тип ее мифологии, чаще всего наиболее радикальный и тотально-принудительный: мессианская или социал-романтическая утопия» (В. С. Полосин, «Миф, религия, государство»).
      Пришествие Мессии по определениюне может быть регулярно воспроизводимым (это, в конце концов, не выпечка блинов, а уникальное явление) — но, превратившись в основу мифа, оно вынужденостать таковым. Миф долженрегулярно повторять (актуализировать) свою основу — иначе он не будет мифом и не сможет выполнять свойственную мифу функцию социального регулирования. Это — уже чудовищный абсурд, но худшее еще впереди. Миф требует детальноговоспроизведения всейсвоей основы — т. е. всей истории пришествия Мессии (от рождения до гибели). Так в христианских церквях появляются кошмарные в своем реализме изображения казни на кресте. Более того, мифологический сюжет должен повторяться при личном участии верующих. и к кошмарному изображению добавляется коллективное символическое поедание жертвы (евхаристия): «если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Евангелие от Иоанна. 6, 53). Но это еще не все — в церкви появляются части мертвых тел праведников (для мифа желательно зримое присутствие великих предков). В любом другом общественном месте, где бывают дети, наличие подобных изображений, действий и предметов сочли бы недопустимым (что вполне логично), но циклическое пространство-время мифа не признает никакой логики, никаких приличий и никакого здравого смысла. Заметим, в других имперских религиях дело обстоит не лучше. Так на исламском празднике Шахсей-Вахсей верующие наносят себе ритуальные ножевые раны, а ритуальная резекция крайней плоти присутствует сразу в двух имперских религиях — иудаизме и в исламе. Впрочем, в имперской религии инков, говорят, было еще хуже — человеческие жертвоприношения и ритуальный каннибализм исполнялись совершенно натурально…
      Из всего сказанного следует простой вывод: первой жертвой империи становится все разумное и человеческое в том учении, которое угораздило стать имперской религией. Искренне жаль, что имперские элиты стараются выбирать для этой цели наиболее красивые учения и стремительно их портят. Даже самые симпатичные божества, став объектами имперского поклонения, превращаются в капризных, опасных и мстительных чудовищ.
      Основные формы поведения этих чудовищ — гневбожий и следующая за ним карабожья, которая настигает людей если не при жизни, то после неизбежной смерти. Человек — не более, чем раббожий, постоянно испытывающий страхбожий и обязанный не только служитьгосподину, но и любитьего больше, чем всех своих родных и близких: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня, Кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня,» (Евангелие от Матфея. 10, 37). Любое другое поведение человека — суть грех, за которым неизбежно следует гневи кара.
      Homo Sapiens — человек разумный превращается в Homo Servus — человека служебного, человека, не просто обращенного в рабство, но предназначенногодля рабства (как лопата предназначена для рытья грунта). Человек не распоряжается своей жизнью и не вправе даже по собственной воле покончить с собой, поскольку он суть чужое (господское) имущество, за самовольное уничтожение которого будет строго наказан после смерти.
      Заметим: в том же христианстве очень детально описан ад (как выставка всего средневекового пыточного арсенала), рай же выглядит крайне убого (там мягкий климат, хорошее питание, не надо работать и никто никого не обижает — вот и все). Иначе говоря, наградой за служение является всего лишь право вечного существования в качестве разновидности декоративного домашнего животного (вроде хомячка или морской свинки).
      Разумеется, с внутренним миром человека, исповедующего такиерелигии, ничего хорошего произойти просто не может. Мировоззрение и этика в таких условиях деградируют до совершенно бессмысленного состояния. Они трансформируются в нелепые умозрительные конструкции и правила, элементарно мешающие людям жить.
      Человек, исповедующий имперскую религию, не живет,а служит(неважно кому — империи, церкви, корпорации, тоталитарной секте, партии и вообще любому подонку, у которого хватит наглости сесть человеку на шею).
      Служение — это официальное церковное название жизненной практики образцового верующего.
      Зачем человек это делает? Правильный вопрос не «зачем», а «почему». Служение — суть воспроизведение мифологического цикла мессианства, а мифологическая традиция (пусть и фальшивая) не признает здравого смысла и не требует разумной цели исполняемого действия.
      «Рассказывают об одном ученике, которого спросили, как он представляет себе Бога. Тот ответил, что, насколько он понимает, Бог — это „такая личность, которая постоянно следит, не живет ли кто в свое удовольствие, и когда Он замечает такое, то вмешивается, чтобы это прекратить“. Боюсь, что именно в таком духе понимают многие люди слово „мораль“: то, что мешает нам получать удовольствие» (К. С. Льюис, «Просто христианство»).
      Разумеется, Льюиса неприятно поразило такое восприятие ребенком основ религии и морали. Еще бы: уж очень это напоминает финал сказки про голого короля, когда ребенок со своей детской непосредственностью (ну не успели его научить врать или хотя бы молчать), одной фразой разрушил весьма дорогостоящий имперский миф. «Мама! А король-то…». В общем, дальше мы знаем.
      Льюис (как многие добрые христиане «нового времени»), со всем рвением начинает объяснять, что нет, не так все это. Что мораль мешает совершать только вредныепоступки. Что люди — такие тупые существа, что не запрети им подбирать с земли «бяку» или кушать «куличики» из песка, и он обязательно начнет это делать, причиняя непоправимый вред своему здоровью. Даже удивительно, как они прожили сто тысяч лет без таких полезныхзапретов (то ли «бяки» тогда еще не появились, то ли песок для «куличиков» не образовался в потенциально опасных количествах).
      Обидно смотреть, как неплохой в общем-то человек мучается, пытаясь доказать абсурдное. Мальчик был прав: король действительно был голый, а современная мораль действительно существует для того, чтобы мешать людям получать удовольствие. И это вполне закономерно, если вспомнить, что мораль — это отнюдь не элемент мировоззрения индивида, а наоборот, форма насилия над его мировоззрением.
      Мораль представляет собой не более, чем особый способ нормативного регулированиядеятельности человека в интересах существующей социальной системы (это — общепринятое определение). Поскольку имперская социальная система устанавливает служение абстракциям как норму жизни, а собственное удовольствие индивида — как фактор, мешающий этому служению. Соответственно, удовольствие — это грех, а добровольный отказ от удовольствия (самопожертвование) — добродетель. В отличие от права (которое тоже особый способ нормативного регулирования), мораль не имеет ограничений собственного вмешательства в частную жизнь индивида. Проще говоря, право может залезть человеку в кошелек, но не в постель. Мораль же, претендуя на абсолютностьсвоих норм (это — тоже из общепринятого определения) может лезть и в постель, и в мысли, и в душу. Для этого она, видимо, и придумана.

      Как выразился знаменитый писатель С. Лем: «если бы теологи властью религиозного запрета могли покончить с оргазмом, — они непременно сделали бы это» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).
      Морально-этический запрет на различные проявления эротики сохранился до сих пор даже в цивилизованных странах. Сохранился, заметим, несмотря на ограничение прав церкви и декларацию свободы совести. Издатель «клубнички» Л. Флинт недоумевает: «почему показывать войну прилично, а любовь — нет?». С. Лем констатирует: «Видимо, для общественного сознания описание убийства не выглядит столь безнравственным, как описание соития: так распорядились моральные кодексы, на которых мы воспитуемся целое тысячелетие» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).
      Ну разумеется. Все имперские социальные институты (в первую очередь — религия, идеология и мораль) ведут себя исходя из простого правила: Война — это жизнь империи (поскольку позволяет потребовать от человека служения «по максимуму»). Любовь — наоборот, гибель империи (поскольку инициирует проявление индивидуальности человека также «по максимуму»). Смысл последнего утверждения мы поясним ниже.
      История, как мы уже говорили, вообще имеет привычку «искусственно исключать» определенные события. Школьная история занимается этим в экстремальной форме.
      «В школьных курсах сведения о древних культурах малоазиатского и средиземноморского круга, к которым восходит и наша собственная, наиболее смазаны и невнятны в той их части, где отличия этих культур от нашей проистекают из специфической эротической аксиологии, греховной с точки зрения христианства» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).
      Такое «смазывание и невнятность» имеет четкую и порочную социальную цель, выявляемую исходя из основного постулата ретроники: «если историки упорно не замечают очевидное событие из прошлого, значит раскрытие этого события приведет к серьезным последствиям для настоящего». Здесь последствия определяются особенностями человеческого восприятия.
      С восприятия красоты человеческого тела вообще начинается восприятие красоты. С нормального сексуального влечения вообще начинается восприятие любви. С восприятие любви и красоты начинается вообще восприятие чудесного. С восприятие чудесного начинается любое настоящее искусство. А с любого настоящего искусства начинается настоящая свобода любого разумного существа и человека — в частности. Потому что настоящее искусство — это в конечном итоге создание новогомира, в котором по определениюнет чуждого принуждения в какой бы то ни было форме.
      Там, где начинается настоящая свобода — кончается империя, поскольку любая империя — это всего-навсего мифологизированная традиция несвободы. Уточним: фальшиваятрадиция.
      Там же кончается и смерть, которая принадлежит к мифологическим феноменам старогомира, а не тех новыхмиров, которые человек не то создает сам, не то находит в неограниченном количестве (что с философской точки зрения почти то же самое).
      Это не оговорка: смерть (в ее современном культурологическом понимании) — такой же имперский миф, как грех. Смерть необходималюбой имперской идеологии, чтобы представить любые индивидуальные цели, как бессмысленные в силу крайней ограниченности времени жизни человека, как биологического организма. Соответственно, служениепредстает как единственно-осмысленная форма деятельности человека — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
      При этом нет никаких объективных подтверждений того, что для человеческой личности все, кроме результатов ее общественной деятельности, кончается со смертью (как это утверждает коммунистическая мифология). Нет также никаких объективных подтверждений того, что после смерти человеческая личность в виде некой «души» подвергается взысканию или поощрению за прижизненную деятельность (ад и рай христианской либо исламской мифологии).
      Заметим, что оба этих, на первый взгляд диаметрально противоположных взгляда на смерть, сходятся в главном: смерть прекращает всякую осмысленную человеческую деятельность (есть «душа» или нет, попадает она в рай, в ад, или в никуда, но в любом случае, индивидуальная история человека на этом заканчивается). И в том и в другом случае мы имеем концепцию биологической смерти, как точки некого «окончательного расчета» между мыслящим индивидом и вселенной. При этом нет ни единогоподтверждения (прямого, косвенного, научного, эмоционального — любого) правдоподобности этой концепции.
      С другой стороны, есть масса указаний на то, что дело обстоит прямо противоположным образом. Условно эти указания можно разделить на четыре группы:
      1) Частные случаи. Многочисленные свидетельства отождествления живущими людьми своей личности с личностями тех или иных умерших. При этом воспроизводятся не только привычки «личности — предшественника», но также привязанности и воспоминания частного характера. В ряде культур (ламаизм, бон и т. п.) такие ситуации считаются вполне ординарными.
      2) Обобщенные наблюдения. «Общая черта так называемых переживаний на грани смерти — это ощущение перехода от страха, связанного с опасным для жизни кризисом, к состоянию покоя, движения к свету и ощущения, что тебе рады. Люди, перенесшие такие состояния, как правило, говорят о том, что у них произошла переоценка ценностей, что они перестали тревожиться из-за житейских мелочей и бояться смерти» (М. Томпсон, «Философия религии»)
      3) Психотехнические системы. Существует целый набор методов, позволяющих индивиду действовать отдельно от своего биологического тела, вспоминать «предыдущие жизни», посещать «другие миры» и т. д. Не обсуждая объективность таких методов, укажем лишь, что в некоторых культурах (например, связанных с шаманизмом) они используются для достижения вполне практических целей, причем зачастую используются успешно.
      4) Построения науки. В теории систем человеческая личность представляется как структура данных, не связанная жестко с биологическим телом. Возможность перенесения подобной структуры, без потери существенных свойств, на другой носитель является чем-то само собой разумеющимся. «Представьте себе одну из подобных систем, столь совершенно отразившую его [конкретного человека] знания и умения, что коллеги и друзья без труда узнают в ней особенности склада его ума… Таким образом, система как бы олицетворяет бессмертие этого человека…» (D. Michie, R. Jonston, «Creative computer»). Эти слова написаны в 1984 г. и за последующие два десятилетия никем не оспорены.
       Внимание!Подобные указания, разумеется, нельзя рассматривать как строгое доказательство (в научном смысле этого термина), но их более чем достаточно для выдвижения вполне правдоподобной (опять-таки в научном смысле) гипотезы. Гипотезы о природе человека, сформулированной очень давно и немного наивно, но заслуживающей того, чтобы быть приведенной в исходном виде: «Наделенный качествами, делатель работ и творец их последствий, он пожинает плоды своих действий; он правитель жизни и путешествует в соответствии с собственными деяниями; у него есть идея и эго, и он познается качествами интеллекта и качествами я. Меньше, чем сотая часть толщины волоса, душа живущего существа способна на бесконечность. Он не мужчина и не женщина и не бесполый, а присоединяется к любому телу, которое он принимает за свое собственное» (Шветашватара Упанишада, V. 7–10).
      Если же говорить о мировоззрении, то мне как-то более симпатично то, в соответствии с которым человеку свойственно в любом мире быть свободным искателем и источником чудесного — любви, красоты и радости. Ради этого стоит, наверное, пересекать океаны на маленьких парусниках и открывать новые земли. Если бы в этом или в других мирах не было чудесного — кому они были бы нужны? И, если уж на то пошло, кому бы было интересно их создавать?
      Вот мы и вернулись к культуре тетис. Следует ли понимать это как претензию «кодекса тетис» на роль того самого «единственно-истинного учения», которое человечество утратило в незапамятные времена и столько времени безуспешно искало? Да нет конечно. Оно, разумеется, не единственно-истинное (вселенная слишком велика для одной-единственной истины). И оно, собственно говоря, не учение. «Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше, и ни к чему людей этому учить» (Дао Дэ Цзин, стих 36). Это просто естественныйи достойныйразумного существа взгляд на себя и на окружающее. Не больше… но и не меньше.

      «Религии всему учат, но ни за что не отвечают. Отвечать предстоит рядовым верующим, на эти религии положившимся… три наиболее представительные религии, религии откровения, противопоставляющие себя всем прочим религиям, опираются на человека, который замыслил совершить человеческое жертвоприношение, задумал детоубийство. Более того, все эти религии признают этот его замысел не преступлением, а образцом для подражания. Почему? Потому что Авраам выполнил приказ Всевышнего не задумываясь, не рассуждая! И иудеи, и христиане, и мусульмане почитают именно такого нерассуждающего, покорного Богу Авраама. Не принимай меня вообще, — скажет каждая из этих трех религий, — но приняв, покорно служи мне, как служил Авраам. Иначе ты просто разрушаешь весь смысл» (А. Барац, «Там и всегда»).
      Ну вот, отдельные кляксы в основном стерты. Те, для кого это имеет значение, могут проверить изложенные выше факты — хоть все, хоть выборочно — и составить свое собственное мнение. Те, для кого это значения не имеет, скорее всего, досюда не дочитали. Зачем им это? Поклонники имперских культов могут продолжать жить со своей смешной претензией на причастность к «абсолютным» понятиям добра и зла. Они могут продолжать носить символы, украденные их предшественниками там, где эти символы действительно обозначали что-то чудесное, человечное и непреходящее. Их не чистые на руку духовные пастыри могут продолжать радоваться предприимчивости нечистых на руку «отцов основателей» — поскольку то безначальное, безымянное и вечное, из которого произошли все миры, все сущности и все предметы, в отличие от бесноватых имперских богов, не занимается преследованием мелких воров, жуликов и извращенцев. Историки могут продолжать трудолюбиво сажать кляксы на хроники — у них такая работа и им за нее платят.
      На этом можно было и закончить, если бы не одно обстоятельство. История — это не математика. Она происходит не с абстрактными функциями, а с живыми людьми и с нами — в частности. И нам волей-неволей надо с этим что-то делать.
      Это — наш мир, потому что мы пока что в нем живем, а с миром, в котором общепринятой основой любой деятельности является бездумное служение, ничего хорошего в обозримом будущем произойти не может.
      Давайте оглядимся вокруг себя. Даже люди, занимающиеся крайне прагматичной формой деятельности — бизнесом — и те служат. Надрываясь, они обращают в свою собственность огромное количество объектов, которыми никогда и ни при каких условиях не смогут воспользоваться для того, чтобы стать хоть чуть-чуть счастливее. Все накапливаемое ими материальное богатство — такая же виртуальная штука, как уровни какой-нибудь компьютерной игрушке. Занимаясь этим, они жертвуют здоровьем, отдыхом, счастьем близких людей и собственным внутренним миром. Люди, занимающиеся политикой, выглядят совершенно также — медленно, изо дня в день, жертвуя своей жизнью, они накапливают власть, с помощью которой никогда и ни при каких обстоятельствах не смогут добыть хоть чуточку счастья.
      А что же с обычными «среднестатичтическими» людьми? Они тоже служат — навязанным им рекламой дебильным стандартам потребления и престижа, дешевым эстетическим образцам и совершенно бессмысленным моделям успеха, сконструированным профессиональными PR-мейкерами. Для того, чтобы реализовать это служение, они работают — т. е. служат каким-то корпорациям, столь же абстрактным, как имперские боги (просто одно — юридическая абстракция, а другое — мифологическая). Так проходит жизнь. Так формируется их внутренний мир, а в порядке преемственности — и внутренний мир их детей. Бессмысленное нагромождение чуждых целей, стандартов и оценок, где уже не остается места для своих желаний, мыслей и радостей, для своей любви и своей мечты.