Глава 1

Прованс, июль 1783 года

За шесть лет до Французской революции

В замке придерживались правила не нанимать на работу хорошеньких служанок. Однако рыжеволосая девушка, подававшая в этот день чай в библиотеку, была очень симпатичной… И неловкой: если чашка и блюдце севрского фарфора будут и дальше так дрожать в ее руках, то она прольет горячий чай на безупречно белые чулки виконта.

Испытывавшее неприязнь друг к другу семейство герцога де Каренси Овер-Раймон бросало беспокойные взгляды в сторону девушки. Севрский фарфор был страшно дорогим; служанку, разбившую его, ожидало наказание, даже если она была такой хорошенькой, как эта. Чашка задрожала еще сильнее. Семейство в мертвой тишине ожидало звона фарфора, разбивающегося о паркетный пол.

Но они его не услышали; всего лишь несколько светло-коричневых капель упали на лодыжки виконта, ибо в самый последний момент он проворно протянул руку и спас чашку от неминуемой гибели.

— Спасибо, Марианна, — тихо сказал он.

Опустив глаза, девушка присела, и ее щеки с рассыпанными по ним веснушками покраснели.

Наконец чаепитие окончилось, и она направилась обратно в кухню. Она была спасена, но катастрофу едва удалось предотвратить. Теперь не придется убирать осколки фарфора и, самое главное, не надо бояться наказания. Графиня Амели всего лишь сердито посмотрела на нее. Взгляд — это не так уж страшно. Чего следовало опасаться, так это нахмуренных бровей графини, делавших ее похожей на Горгону и означавших, что провинившегося отхлещут по щекам.

Ее не станут бить и не уволят. Сегодня не уволят ни одного из слуг, сегодня слишком много работы. «Вот и хорошо, — сказала она себе, — в таком случае надо радоваться любой работе. Потому что это главное, разве не так?» Ее работа, ее жалованье, конечно, более важны, чем-то, что виконт явно забыл их первую встречу.

Да, так и должно было быть. Он для нее совершенно ничего не значит.

Хотя ей было больно сознавать, что она-то узнала его сразу, как только вошла в комнату. Разворот широких плеч, блеск темных глаз. Она узнала его в первую же минуту. Ничего удивительного, что у нее перехватило дыхание и чашка задрожала в ее руках.

Если она и дальше будет воспринимать его так… так, всем своим телом, то остается опасность, что все будет падать из ее рук, например, этот проклятый поднос со всем содержимым. Девушка торопливо вошла в кухню, поставила на стол тонкие фарфоровые чашки и спрятала густые локоны под чепчик, чтобы не запачкать их сажей и жиром.

«Будь честной, — подумала она. — Признай всю правду и покончи с этим». Она поморщилась: самое страшное и унизительное заключалось в том, что после декабря не проходило ни одного дня, когда бы она не думала о нем.

«Спасибо, Марианна». — «И вам спасибо, месье виконт. Даже если вы не помните, что мое имя Мари-Лор, а не Марианна».

Она приколола грязный передник поверх платья. Аристократ никогда не помнит настоящего имени служанки.

В судомойне Мари-Лор ждала работа. Предстояло вымыть горы посуды и горшков, очистить и порезать целый бушель лука. Есть на что отвлечься от беспокойных мыслей. Девушка взяла большой нож и срезала верхушку луковицы. Как и следовало ожидать, ее глаза наполнились слезами. «Ну вот, конечно, — упрекнула она себя, — взяла такую крепкую луковицу!»

Готовились к банкету. В столовой с множеством зеркал на стенах установили канделябр из богемского хрусталя. Завтра вечером при его свете тридцать гостей будут праздновать приезд виконта.

Он вместе со своей матерью герцогиней приехал только сегодня утром. Никто из целой армии слуг замка не знал, чем вызвано это неожиданное воссоединение семьи.

— Болезнь герцога могла принять плохой оборот, — рассуждал утром за завтраком камердинер герцога Жак. — У докторов, когда они были здесь последний раз, был очень мрачный вид.

— Может, они продают что-нибудь из своего имущества? — предположил кто-то. — Это обычно заставляет семейство вылезти из своих нор, чтобы не остаться без доли. Или, может быть, пора подыскать жену виконту месье Жозефу?

Все согласились, что только очень важная причина могла заставить герцогиню покинуть монастырь, за последние несколько лет ставший ее домом.

— Конечно, герцог всегда был скверным мужем, даже когда еще был в своем уме. — Николя, главный управляющий замка, блеснул знанием семейной истории. — На людях смеялся над герцогиней, называя ее поленом в постели. Список его любовниц длиннее моей руки, а от горничных и деревенских девушек его вообще нельзя было оттащить. Именно поэтому теперь, когда старик слишком одряхлел и лишился права голоса, его невестка старалась не нанимать хорошеньких служанок.

Но даже Николя не было известно, где находился месье Жозеф последние несколько лет. Ходили слухи о дуэлях, тюрьме, ссылке, даже пребывании в Америке.

Америка? Мари-Лор всем сердцем была на стороне недавней революции, произошедшей в английских колониях. «Как чудесно, — думала она, — если месье Жозеф присоединился к маркизу Лафайету в борьбе за независимость Америки. Как достойно! И совершенно невероятно, как только член этой гнусной избалованной семьи мог совершить такой поступок».

Собравшиеся на кухне были бы рады просплетничать все утро, но Николя отправил всех работать. И Мари-Лор узнала о младшем сыне герцога только то, что он был любимцем отца и не появлялся в замке уже более десяти лет.

«Но я знаю то, что неизвестно Николя, — думала девушка, откладывая в сторону последнюю луковицу и подходя к плите, чтобы снять пену с телячьего бульона. — Я знаю, что он делал прошлой зимой. Он тайно доставлял во Францию запрещенные книги. И обманывал книготорговцев. По крайней мере он обманул меня и папа».

Конечно, прошлой зимой она не знала, кто он на самом деле. Но подозревала, что он был не тем, кем хотел казаться. И это в нем ей нравилось.

Поднимавшийся от кипящего бульона пар заслонил от нее кухонную суету. Мари-Лор очутилась в бедной любимой комнате, где повсюду были книги.

Дома…

Ее дом находился в приморском городке Монпелье к западу от Роны. Она слышала завывание ветра за окном и выкрики мальчишек — продавцов газет, кричавших на улице о последнем скандале. Их крики походили на крик чаек.

«Читайте и содрогайтесь! Читайте об этом и рыдайте!»

«Ужасно! Невероятно!»

«Барон Рок убит за завтраком, кровь в крем-брюле, убийца все еще на свободе!»

Она помнила, что в тот день в Монпелье она подумала, что не будет оплакивать этого барона, грубого, чванливого человека, которого лакеи всегда носили в разукрашенном паланкине. Она ненавидела его плотоядные взгляды, которые он бросал на вырез ее платья, когда посещал книжную лавку. Барон протискивался между ней и книжными полками, и приходилось касаться его, чтобы пройти. Но вместе с тем она расстроилась, что потеряла покупателя. Последнее время их было довольно мало, и в тот день этот злобный ветер — мистраль, как его называли, — казалось, разогнал всех покупателей книжной лавки Берне.

Она заставила отца остаться наверху в постели, у него были слабое сердце и больные легкие, и он кашлял. Даже при отсутствии покупателей ей хватало работы: она влезала и слезала с переносной лесенки, переставляя книги на переполненных полках. Она сортировала их, складывала в стопки даже на свободной кровати, стоявшей в кухне.

«Будет буря», — думала она. Ибо, когда стемнело, она зажгла еще одну свечу, но резкий ветер задул ее, и лавка погрузилась в темноту.

Но это была не буря — высокая фигура, распахнув дверь, встала на пороге, закрывая своими широкими плечами сумрачное небо.

— Берне? — требовательно спросил незнакомец, пока девушка пыталась зажечь погасшую свечу. Голос звучал резко и хрипло. — У меня дело к Берне!

Странно, что она не испугалась. В колеблющемся свете свечи он выглядел грязным и страшным, в рваном плаще, с засаленной банданой, придерживавшей повязку на одном глазу. Над провалившимися небритыми щеками и высокими скулами лихорадочно блестел второй глаз. Но возможно, она была слишком довольна этой картиной, чтобы испугаться: он вынул из-под плаща тяжелый тюк, и она увидела, что в нем были книги.

Новые книги! Должно быть, так чувствуют себя виноделы, когда пробуют первое божоле нового урожая.

Судя по виду пришельца, он принес книги, контрабандой доставленные из Швейцарии. Французские цензоры запретили почти все произведения, в которых содержался хотя бы намек на непочтительное отношение к существующему порядку — от философии до непристойных анекдотов о придворной жизни Версаля. Любой книготорговец, желавший идти в ногу со временем и его новыми идеями, вынужден был зависеть от незаконных поставок иностранных издателей.

Как жаль, что здесь нет папа: распаковывая книги, он бы насладился запахом свежей краски и кожаных переплетов.

— Но ему нужно поспать, — сказала она контрабандисту, — и я распишусь за них сама, месье.

— А я должен довериться умению девицы считать. — Он презрительно усмехнулся, и все пять футов и почти полдюйма ее существа напряглись для достойного ответа.

— Должны. — Мари-Лор коротко кивнула, задернула занавески и заперла дверь. Торговля контрабандными книгами была незаконна, даже если этим занимались все. Ей следовало быть осторожной. «Если б только он не был таким высоким, — думала она. — Если бы этот единственный глаз не был таким черным и сверкающим. Он действительно насмехается, или это такая у него улыбка?

— И девице, — добавил он (может быть, это все-таки была улыбка), — с испачканными чернилами пальцами.

Она не знала, смеяться ли ей, или сердиться, или краснеть, когда этот полуголодный оборванец брезгливо наморщил нос (неплохой нос, надо признаться), глядя на несмываемые пятна чернил от частых записей, которые она делала в расчетных книгах и дневнике. Не найдя подходящего ответа, девушка пожала плечами:

— Но, месье, конечно, вам известно, что «самое увлекательное открытие — это обнаружить в женщине соблазнительные несовершенства».

От изумления он открыл рот, а она удивилась, что заставило ее это сказать. Изящная фраза была из ее любимого романа «Воспитание вольнодумца», псевдоним автора — месье X. Но этот человек, самое большее, читал лишь названия книг, которые перевозил.

Она всегда считала неприличным, когда люди хвастались своей начитанностью, но сейчас сделала то же самое. Он вывел ее из равновесия неожиданностью своего появления и своим присутствием. Казалось, в маленькой, тесно заставленной комнате для двоих людей не хватало кислорода.

Она перевела дыхание.

— Пожалуйста, садитесь сюда, месье.

Мари-Лор подтащила отцовское кресло к столу. Может быть, он будет меньше подавлять ее, если ей не придется смотреть на него снизу вверх.

Девушка села на табурет, освободила место для новых книг и обмакнула перо в чернильницу, а он вытащил из мешка несколько томов. Кресло закачалось — папа обычно подпирал сломанную ножку томом английских пьес. Но Мари-Лор сгорала от нетерпения, ей было не до таких мелочей.

Она начала быстро проверять названия вынутых им книг, новых и заказанных повторно, среди которых был и роман месье X. Она обрадовалась, увидев мраморные листы под обложкой одного нового издания, и, не удержавшись, погладила кремовые страницы другого. «Какие у него ловкие, изящные руки», — рассеянно подумала она.

В его мешке должно было быть больше экземпляров «Историй мадам Дюбарри».

— Всего два? — нахмурилась она. — Но мы хотели получить шесть. О книге узнали, и мы приняли уже четыре заказа.

Он пожал плечами.

— Это все, мадемуазель, — заявил он, откинулся назад, закашлялся, потянулся и почесал шею. Мари-Лор только теперь вспомнила о вшах, поселившихся в рваной обивке кресла.

— Как, это все? Этого не может быть. А «Исповедь» месье Руссо?

Клиенты требовали ее уже не один месяц.

Контрабандист сгорбился в кресле, кутаясь в плащ, из-под которого торчали его острые колени в грубых штанах. Носок левого башмака был привязан к подошве куском тряпки.

— Печатники не успевают, — проворчал он. — Сожалею. Мари-Лор не поверила. Она ощутила тошнотворную, как исходящий из желудка горький привкус, уверенность.

— Мы, конечно, последние, к кому вы заходили? — тихо спросила она.

— Конечно, нет! — отрезал он. — В Ним ездит другой человек.

— Не притворяйтесь глупым, — ответила она на этот раз более громко и с преувеличенно снисходительным терпением. — Я хочу сказать, что вы пришли в лавку моего отца после того, как обошли всех книготорговцев Монпелье. И ставлю десять ливров, — продолжала она, — что месье Риго получил все, что заказывал. Возможно, даже немного больше.

По виноватому выражению его лица она поняла, что уличила его.

Риго. Мари-Лор словно слышала его вкрадчивый, льстивый голос: «Поверьте мне, мой мальчик, Берне не интересует Руссо. Он, знаете ли, оригинал, немного разборчив». Вероятно, Риго к тому же сунул ему несколько лишних су.

Контрабандист неуверенно поднялся с кресла. Он поморщился; и она обрадовалась. Мари-Лор надеялась, что как смогла смутила и пристыдила его.

— Вы всегда можете пожаловаться, — пробормотал он, — управляющим в Швейцарии.

— Мы так и сделаем, — мрачно ответила девушка. Типографское общество Невшателя следило за поставками нелегальной литературы так же тщательно, как и легальной.

И все должно было на этом закончиться. Она должна расписаться в получении и отпустить его.

Вместо этого Мари-Лор услышала собственный голос:

— Мы будем им жаловаться, но сейчас я предъявляю жалобу вам.

Хуже и хуже. Как будто его присутствие каким-то образом высветило ее тревоги и раздражение, которые она обычно подавляла.

— Вы видите, не можете не видеть того, что видно любому идиоту! Что мы бедны, что у моего отца больное сердце, что мы живем в постоянном страхе потерять клиентов, что их переманит этот хищник Риго! — Она, казалось, не могла остановиться, — И что мне ужасно хочется почитать Руссо, и теперь кто знает, когда я сумею это сделать!

Она посмотрела ему прямо в лицо, по крайней мере, на ту часть, которую не скрывали повязка на глазу, бандана и воротник плаща, поднятый выше подбородка. Он тоже смотрел на нее здоровым глазом. И выражение его менялось с невообразимой быстротой — вина, гнев, насмешка. На какое-то мгновение оно стало явно похотливым, затем изменился в лице, как будто участник карнавала снял веселую маску, под которой оказывалось лицо страдальца.

Она застыла в недоумении, а его глаз закатился, и он свалился в глубоком обмороке, опрокинувшись через кресло и с грохотом рассыпав по полу книги…

— Горох, Мари-Лор!

Девушка заморгала. Как долго простояла она, углубившись в свои мысли?

— Тебе надо побыстрее вылущить его. — Робер, ее товарищ по судомойне, тронул ее за плечо.

Конечно! Семейство герцога должно есть и сегодня, а не только на завтрашнем банкете. Робер поворачивал в очаге ряды шампуров с утками.

Как только ее пальцы принялись лущить горох, она без труда вернулась к воспоминаниям о том зимнем дне в Монпелье…

«Не умер ли он?» — подумала она. Нельзя сказать, что она испугалась за него. Но вдруг явится полиция, расследующая убийство барона? Она вздрогнула, представив, как полицейский находит в их лавке мертвого контрабандиста.

Веко на здоровом глазу дрогнуло: нет, не умер, слава Богу. Мари-Лор наклонилась. Кровь сочилась сквозь его грязный плащ и пачкала ее передник. Она откинула материю. Штанина на ноге намокла. «Он истекал кровью, — подумала она, чувствуя себя виноватой, — а я в это время кричала на него».

У входной двери послышались какие-то звуки, неужели она забыла запереть ее? Нет, это всего лишь Жиль. Она обрадовалась, услышав, как брат поворачивает ключ в замке.

До окончания медицинской школы Жилю оставался еще год, но он всегда был доктором по натуре — уверенным, наблюдательным, готовым распоряжаться и умеющим заставить любого мгновенно исполнять его поручения.

— Ради Бога, Мари-Лор, зажги лампу. — Властный братец отогнал ее от лежавшего и занял ее место. — У нас есть чистые тряпки? Вода греется? Принеси свою корзинку для рукоделия. И оставшийся бренди.

Свет лампы освещал рыжие волосы Жиля и бросал глубокие тени на худые щеки контрабандиста. Мари-Лор услышала, как рвется ткань, сначала тряпки, а затем окровавленные штаны. Она следила за точными и четкими движениями Жиля и слушала сопровождавшие их рассуждения.

— Рана на бедре, близко от артерии. Мне может понадобиться жгут. — Ни одна из тряпок не была достаточно длинной. Он огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно перетянуть ногу выше раны, чтобы остановить кровотечение. — Твоя косынка, — сказал он.

Длинная полотняная косынка перекрещивалась над вырезом платья Мари-Лор и завязывалась сзади на талии. Она развязала ее, а Жиль продолжал обследовать, прощупывать и промокать кровь на ране.

— Лучше, лучше, не так плохо, как сначала казалось, — тихо говорил он. — Нет, не артерия, но есть инфекция, я сначала прочищу рану, а потом зашью ее. — Он достал маленький острый ножик. — Странно, — заметил он, обращаясь, скорее всего к себе самому. — Она выглядит словно дуэльная рана.

На самом деле ран было две, объяснил брат. Более свежую он, вероятно, получил, упав в лесу на каменистую тропу, и от этого открылась старая болячка, похожая на рану, полученную на дуэли, чего, конечно, не могло быть. Жиль полагал, что она — результат удара ножом в какой-нибудь драке, возможно, в кабаке. Но, уж конечно, не на дуэли: одни только аристократы устраивают церемонии из своих драк.

Горох вместе с куском бекона благополучно варился в печи, и Мари-Лор вернулась к тазу с грязной водой.

Ее больше не беспокоили чернильные пятна, бесконечное мытье посуды решило эту проблему. Руки стали красными, и кожа растрескалась, покрылась следами ожогов от печи и каминов. Она больше не торговала книгами, а он не занимался контрабандой.

Она думала, что ей сразу же следовало бы понять, что такие, как он, не перевозят запрещенные книги. Особенно после того, как обнаружилась дуэльная рана… И из-за повязки на глазу.

…Она продела в большую иглу крепкую нитку и протянула ее Жилю.

— Теперь дай ему немного бренди, — сказал брат, — чтобы ты смогла держать его, пока я буду зашивать.

Он осторожно перевернул контрабандиста на спину. Им требовалось большое свободное пространство для своей работы. Мешала стопка книг. Мари-Лор протянула через раненого руку, чтобы оттолкнуть ее. Пуговка на ее рукаве зацепилась за его бандану и сдвинула повязку с глаза.

Она отшатнулась, ожидая увидеть пустую глазницу. Но он открыл глаза, и они оба были прекрасны. На минуту она забыла указания Жиля и лишь смотрела на пару бездонных черных глаз, от взгляда которых сегодня в библиотеке у нее чуть не остановилось сердце.

— Быстрее, Мари-Лор! — В голосе Жиля звучало нетерпение.

— О… да. — Все еще потрясенная, она положила голову мужчины себе на колени. — Выпейте, месье, — сказала она, открывая бутылку и поднося ее к его губам. — Мой брат займется вашей ногой, но будет немного больно.

Он улыбнулся, колдовски блеснули его белые зубы, и в уголках прекрасно очерченного рта появились маленькие насмешливые морщинки. Губы слегка скривились, 1 но улыбка стала еще выразительней. «Жизнь — забавная штука, не правда ли, мадемуазель?» — казалось, говорил он, его насмешливая галантность проникала в сердце Мари-Лор.

— Самое увлекательное открытие… — хрипло прошептал он, прежде чем поднести ко рту горлышко бутылки.

Глотая бренди, он крепко держал ладонь Мари-Лор. Он потерял сознание, и она держала его руку все время, пока Жиль резал и зашивал, посвистывая через сломанный зуб и тихо поругиваясь. Губы мужчины дрожали, морщинки то появлялись, то исчезали в уголках его рта. Но он выпил достаточно бренди, и сознание не возвращалось к нему.

— У него шишка на голове от падения. Он замерз и промок. У него лихорадка от заражения. Но больше всего он страдает от потери крови и недостатка пищи, — сделал заключение Жиль.

Они уже убирали комнату, оттирали пятна крови и прятали запрещенные книги за фальшивую перегородку в кухонной стене.

— Странно, зачем ему повязка на глазу? — задался вопросом Жиль. — Но возможно, у него было воспаление, которое недавно прошло.

Мари-Лор рассеянно согласилась с братом.

— А взгляни на это. — Жиль расстегнул рубашку на груди мужчины. На шее на грязном шнурке висело небольшое серебряное кольцо-печатка с ониксом. — Украл, полагаю, может, в то время его и ранили в ногу. Судя по всему, снял с какого-то аристократа. Ну да так ему и надо. Думаю, он проспит всю ночь. Ему будет трудно двигаться, поэтому я не думаю, что он опасен для нас. Я останусь здесь в лавке на ночь, на всякий случай. Мне все равно надо просмотреть кое-какие анатомические рисунки. И успокойся, — улыбнулся Жиль. — Ты была превосходной помощницей, и он будет здоров.

Брат предложил перенести контрабандиста в кухню на кровать, на которой никто не спал. Но на ней были разложены книги в определенном порядке, и Мари-Лор не хотела разрушать его.

— А если на мою кровать? — спросила она.

Но когда Жиль, подняв брови с подозрением, как будто намекая на непристойность ее предложения, посмотрел на сестру, она хлопнула его по плечу.

— Я буду спать наверху, идиот.

Спальня Мари-Лор была всего лишь нишей рядом с кухней, из окна которой был виден кусочек сада позади дома. В ней пахло розмарином и лавандой. Мари-Лор нравилось спать под пучками трав, развешанными для сушки под потолком. Она помогла Жилю снять с мужчины одежду и немного смыть с него грязь, а затем они натянули на него латаную-перелатаную ночную рубашку их отца. Они проделали это по-деловому и быстро. Жиль нуждался в ее помощи, но едва ли он собирался позволить ей разглядывать их пациента. Хотя Мари-Лор и не требовалось рассматривать его. Она делала свое дело спокойно и уверенно, а все линии и впадины, углы и изгибы тела спящего сами собой отпечатывались в потаенных, самых уязвимых уголках ее памяти.

Его тело, вызывавшее жалость своей худобой, было в царапинах. Потемневшая от синяков кожа плотно обтягивала выступавшие твердые мускулы, несмотря ни на что не утратившие своей мощи. Ее внутреннее зрение скользило по их выразительному рисунку от широких плеч к тонкой талии, к…

Она опустила большую, покрытую коркой пригоревшего жира сковороду в воду и с ожесточением начала скрести ее. Потом сняла с очага кипящую воду, вылила ее в таз и погрузила в нее руки. Слишком горячо. Слишком больно. Хорошо!

Вода успокаивала. Боль воспоминаний утихала.

Жиль поднялся наверх проверить папа, оставив сестру возиться с одеялами и подушками. Мари-Лор смотрела на свою постель долго, казалось, до бесконечности долго, наконец, отвернувшись, стала выбирать одежду, которую намеревалась надеть на следующий день. Она рассматривала сложенные в сундуке вещи и еще дольше искала голубую ленту для волос. Поиски пары чулок, не нуждавшихся в штопке, представляли трудную задачу. Ее дырявые передники и косынки имели жалкий вид.

Но наконец ей не оставалось ничего другого, кроме как повернуться — очень, очень медленно — и снова посмотреть на него.

Всходившая луна бросала неровный свет на его руки и скулы. Ей хотелось дотронуться до него, но она боялась, боялась разбудить его и боялась того, что он пробудил в ней. Поэтому девушка просто пристально смотрела на его лицо, как будто школьный учитель дал ей задание запомнить все до мельчайших подробностей. Она размышляла, насколько ей нравится его орлиный нос, узкий и изящный, с раздувающимися ноздрями. Удивлялась, что не заметила маленький шрам на его верхней губе. Разглядывала так называемый вдовий треугольник на его высоком лбу и бесстрастно, словно сводами какого-то собора, восхищалась изящным изгибом его бровей.

Его черные волосы веером рассыпались по подушке. То есть рассыпались бы, если были бы чистыми. Если бы их вымыли и расчесали, они бы блестели и переливались отраженным счетом радуги, как черный шелковый веер. Она представила, как моет его волосы, осторожно сушит их льняным полотенцем и расчесывает, пока они не начинают потрескивать от электрических искр. Она бы накрутила прядь его волос на руку, как моток черных шелковых ниток для вышивания.

У Мари-Лор перехватило дыхание. У нее вырвался стон, и ее тело содрогнулось, а лицо запылало, ноги ослабели и задрожали. Она бросилась вон из комнаты к Жилю и папа…

Вода в тазу была холодной и сальной. Пора вылить ее и заменить горячей из очага. Пора забыть о нем и о той наивной, впечатлительной девушке… Неужели это было всего лишь несколько месяцев назад? Всего лишь одна поездка в ночном дилижансе отделяет ее от того времени?

Не важно! Она похожа на ту девушку не больше, чем на героиню романа, который ей тогда нравилось читать. В другой жизни. Когда у нее были книги для чтения… До того как он задул свечу и все изменилось.

Глава 2

Камердинер бросил забрызганные чаем шелковые чулки на спинку стула, поверх одежды, которую надевал виконт в этот день. Взглянув в зеркало, отражавшее все, что происходило за его спиной, виконт заметил мечтательную улыбку на собственном лице.

Конечно, он улыбался. «Кто бы не улыбнулся, — подумал он, — после сегодняшней встречи в библиотеке?» Перед его глазами возник ее образ: раскрасневшаяся и трепещущая, одни веснушки, яркие волосы и круглые маленькие груди, напоминающие айву.

Удивительно! Как случилось, что она подает чай в замке его отца?

Машинально виконт сунул ноги в панталоны, которые, стоя на коленях, держал перед ним камердинер. Как человек, которого всю жизнь мыли и одевали другие, он послушно и рассеянно поднял руки и наклонил голову, позволяя надеть на себя тонкую батистовую рубашку с замысловатыми складками на плечах.

Но вдруг покачал головой. Нет, не этот розовый жилет, расшитый золотом. Лучше темно-красный бархатный — немного солиднее.

— Зачеши мне волосы назад и заплети их, Батист. Не надо кудрей.

Последние несколько месяцев его содержала (он ненавидел это слово, но вынужден был признать его точность) женщина, которой нравилось видеть его одетым, как обезьяна шарманщика. У него не было никакого выбора: она платила за его одежду. Когда он появился в ее загородном доме, на нем были только те самые окровавленные лохмотья контрабандиста.

Однако иногда она позволяла ему одеваться так, как нравилось ему самому: в более простую одежду темных тонов — по американской моде. В Америке мужчины носили удобные простые вещи, там он научился ценить их стиль и манеры, которые почти стирали различия между государственным деятелем и торговцем. Конечно, одно дело восхищаться стилем и другое — следовать ему. Он мог, когда его оскорбляли или угрожали, по-прежнему поднять брови и скривить губы, как это делали наилучшие (или наихудшие) представители его класса. Олицетворяя, как он знал, развращенного, паразитирующего французского аристократа. Такого как барон Рок.

Поэтому виконт едва ли мог, хотя и упрекал себя за это, позволить себе чувствовать превосходство над своей благодетельницей мадам де Рамбуто. Она служила связующим звеном между ним и его семьей во время его пребывания за границей. Это она написала ему, что он должен вернуться во Францию, если хочет еще раз увидеть своего отца. Обмениваясь письмами, они составили план его возвращения. Он должен был найти способ пробраться через границу, а она прислать за ним карету в Монпелье.

Пока заживала его нога, а его семья улаживала вопрос о законности его приезда, она с удовольствием заботилась о нем. Состояние его здоровья и рваная одежда возбуждали ее, давая повод для теперь уже безопасного бунта против ее покойного обжоры мужа. Жозефу не составляло большого труда развлекать ее сказками об опасных приключениях, в которых только чудо спасало его. К тому же она прекрасно выглядела, и с ней было легко заниматься любовью.

Нет, полагал он, ее внешность не имела значения. Он целовал ее маленькие пухлые ручки и воображал чернильные пятна на ее пальцах, перебирал руками длинные светлые волосы и воображал, что они сияют как медь. А когда касался языком ее груди, он почти чувствовал вкус веснушек, рассыпанных по ней, словно молотая корица.

Отличаясь терпимостью, широкими взглядами, чуждая заблуждений, она должна была понимать, что не ее он так покорно услаждает каждые ночь и день. Но мадам де Рамбуто была мудрой женщиной; она брала то, что предлагала ей жизнь, и не тратила время в погоне за недостижимым.

«Странным оказалось это недостижимое», — думал он. Девушки из книжной лавки нет, уже нет, — сейчас она всего лишь служанка. Его служанка, или его семьи. Недосягаемая для него, если соблюдать необычное правило, которое он установил для себя почти пятнадцать лет назад. Сильный не должен злоупотреблять слабостью беззащитного. Иначе может произойти нечто ужасное. Однажды это уже произошло.

Но что случится, если он дотронется до ее румяной щеки или, проходя мимо, похлопает ее пониже спины?

Да, черт побери! Может случиться и, вероятно, случится.

Он не дотронется до нее, так он решил.

Каким бы трудным это ни оказалось. Намного труднее, чем в декабре прошлого года.

Еще не забрезжил зимний рассвет, когда он проснулся от ужаса, не понимая, где находится. Год изгнания и скитаний довел его до этого состояния. Он принюхался: розмарин и лаванда. И что-то еще, пряное как корица, терпкое как лимон. Женщина! Простыни на постели пахли женщиной.

Он вспомнил: бесконечно долго тянувшийся день, боль, головокружение, все возрастающий страх, что он никогда не доберется до гостиницы, где должен был ожидать карету мадам де Рамбуто. Накануне на улице кто-то толкнул его, человек, страшно спешивший куда-то, натолкнулся на него, и с тех пор нога дьявольски болела.

«Какая ужасная работа разносить книги», — думал он. Если когда-нибудь ему снова придется переходить границу, он обязательно найдет другой способ. Контрабанда трудна и опасна, хотя всего лишь месяц назад она казалась прекрасным случаем привезти во Францию хорошие и интересные книги.

Пробираться по каменистым тропам и прятаться от стражников на границе оказалось отнюдь не романтично. Падение чуть не погубило его. Но хуже всего было иметь дело с этими несговорчивыми требовательными букинистами, как звали того нахрапистого типа? Ах да, Риго. Риго, который выманил у него последние экземпляры «Исповеди» Руссо, ибо он сам был слишком слаб и болен, чтобы придавать этому значение.