Я всегда таскал идеи, где только мог. Я не так изобрета­телен, как Лу: чем богат — тем и рад.
      Мысль писать «Воин жив» я позаимствовал у старшего брата, Стива, — было у него что-то похожее в одной из тех считанных вьетнамских историй, которые он мне вообще рассказывал. (Это когда он не пил. Пара пива — и он начинал травить байки и пил дальше без продыху, пока не сваливался под стол.)
      Это было не что-то из его дел: почти весь свой срок во Вьетнаме он провоевал стрелком на вроде как невооруженном вертолете; это называлось «сачок» — но такая была при­вычка у наземных солдат: оставляли туза пик, карту смерти, на мертвых врагах. Он это объяснял так, что, наверное, началось с того, что у кого-то оказалась неполная колода карт и кто-то решил, что это будет остроумно. Кончилось тем, что многие подразделения напечатали собственные карты, со сво­им названием.
      — Погоди, я как-то не понял, — сказал я тогда. — Они думали, что «чарли»...
      — Ты там не был, — спокойно перебил он. — Называй их вьетконговцами, или северовьетнамской армией, или про­сто противником.
      — ...они думали, что противник, обнаружив тела своих людей, испугается, увидев у них на головах игральную карту?
      Он пожал плечами:
      — Я же не говорю, что в этом был смысл. Я только ска­зал, что они так делали. Но смысл был. От этого война ста­новилась более личной. Был способ сделать ее еще более личной, — добавил он. — Но мы это редко делали.
      — Я думал, что ты все время просто летал, — сказал я.
      Если он будет меня упрекать...
      — Просто летал почти все время, — ответил он.
      И больше ничего не сказал.
 
      По мне — так чем дальше от Эвенора Эллегон нас бы высадил, тем лучше. Самым правильным было бы, по-моему вообще отправиться в другую сторону.
      План, однако, был не таков. План был — высадиться на побережье поодаль от Эвенора. Феневар для этого впол­не подходил. Удобнее всего было бы высадиться за какими-нибудь прибрежными скалами, да вот беда: скал близ Феневара нет, а есть лишь плоский, низкий берег, заболоченный почище озерного. Ни тебе леса, ни какого другого укрытия; как на всех пригодных землях вокруг Киррика, пашня доходит чуть не до самой воды, а порой и дальше — на болотистых мелководьях выращивают окультуренный дикий рис.
      Дракону пришлось высадить нас дальше, в холмах пред­горий — в добром полудне ходьбы до города.
      Давно, еще в дни охоты на рабовладельцев, мы поняли, что безопасность Эллегона напрямую зависит от двух вещей: насколько удален и пуст район приземления — раз, и сколь­ко времени пробудет дракон на земле — два. Мы хотели оба риска свести к минимуму.
       Как вид?— поинтересовался я, когда Эллегон, накре­нившись, заходил на крутой вираж.
      Ветер сек мне лицо, выбивая из глаз слезы. В сером пред­утреннем свете холм внизу был едва различим, но у Эллегона глаза получше моих: дракон ясно видел дорогу, что, пробива­ясь сквозь лесные чащобы, огибала его.
      « Вокруг никого — насколько мне видно. Спускаюсь».
      Ветер тугой волной забился вокруг. Земля рванулась на­встречу. Эллегон, взбивая крыльями воздух, опустился на тракт.
      И тут же, мгновенно отстегнув ремни безопасности, Джейсон и Ахира соскользнули по его боку наземь. Мы с Тэннети принялись развязывать веревки и сбрасывать тюки и рюкза­ки. Я спустил Андреа в подставленные руки Ахиры, потом и сам съехал вниз в скользящей петле.
      Эллегон сделал несколько шагов по тракту, взмыл вверх, уходя в небо крутой спиралью, — и вот уже шум его крыльев пропал в вышине.
      « Через пару декад я начну проверять места встреч», — передал он на прощание.
      Ахира достал из поясной сумки заговоренную на свече­ние сталь; она засияла. Свой рюкзак гном уже водрузил на спину.
      — Пошли, ребята. До Феневара нам топать весь день.
      Тэннети, надевавшая рюкзак, кивнула:
      — И было бы к чему рваться, а то там только прокисшее пиво.
 
      Хотя модифицированный прямой подход — отвлечь, схва­тить и удрать — вполне пригоден для добычи конкретного предмета, для поиска информации он не годится никуда.
      Существует куча способов добывать разведданные — а разведданные лишними никогда не бывают.
      Один из лучших — он же один из простейших. Если го­родок стоит на торговом тракте — а мы, по понятным причи­нам, всегда старались работать вокруг трактов, — в нем наверняка будет гостиница. А если городок побольше — так и не одна. Путешественники — каково бы ни было их заня­тие — почти всегда не прочь поболтать. Рассказы их, само собой, правдивы далеко не всегда. Но кто я такой, чтобы воз­ражать против привирания?
 
      На двух первых постоялых дворах нам достались лишь байки. Сплошной пустой звук.
      Беседа в «Голубом ручье» — третьей гостинице — похо­дила на жидкое пиво: так же растекалась по столам и уходила в песок.
      Пиво в этих краях подают в кувшинах — правда, кувши­ны эти вдвое меньше тех, что для воды. Кое-кто прямо из кувшина и пьет; другие пользуются кружками. Я долил круж­ку Тэннети доверху, потом омочил губы в своей.
      Тэннети сделала большой глоток.
      — Ну?
      — Что — ну?
      — Нашел что-нибудь выдающееся?
      Я не хотел сегодня брать с собой Тэннети. Воительниц в Эрене мало, а о ней многие слышали: слава об одноглазой боевой кошке Карла Куллинана разошлась далеко. Кроме того, она не умеет держать себя в руках. А норов у нее таков, что пугает даже меня.
      С другой стороны, она вставила стеклянный глаз, чуть при­крыв его прядью, а меня никто никогда не путал с Карлом — ни в легендах, ни в жизни.
      Она больше всего подходила для этого дела: умела дер­жать рот на замке — в отличие от Джейсона; смотрелась абсо­лютно своей в питейном зале гостиницы — в отличие от Андреа; не привлекала ненужного внимания — в отличие от Ахиры.
      Хотя, возможно, мне все же стоило бы взять с собой Ахиру: здесь он бы не выделялся. В дальнем темном углу, угощаясь почти черным хлебом и похлебкой неизвестного происхождения, уже сидели гном и его приятель-человек. По покрою его кожаной куртки я решил, что гном этот из Бенерелла: бенерелльцы обожают одежду в обтяжку. Человек мог быть откуда угодно, хотя больше всего таких пшеничных блон­динов в Осгарде.
      Все меняется, даже когда не ждешь перемен. А может быть, в особенности когда не ждешь перемен.
      Я не сразу ответил Тэннети. Повернулся к ней и загово­рил чуть-чуть громче.
      — Сам не знаю. Эта... — я выдержал паузу, — ...штука, что мы утром видели, чудней твари на глаза Тибелю в жизни не попадалось, чем хочешь клянусь!
      Широколицый парень, сидевший на той же скамье, что и я, навострил уши.
      Я поднял опустевший кувшин и перевернул его. Сейчас буду заказывать еще, если ни до кого намек не дойдет.
      — Н-да, — заметила Тэннети.
      Не скажу, что мне очень помогло.
      Я глянул на нее; боюсь, что зло.
      — Да уж, — продолжала она, стараясь поправить дело, — и впрямь странная тварь.
      Мне оставалось лишь возвести глаза к потолку и просить о помощи богов или небеса.
      — Очень странная.
      — Прошу прощения, путник... — Парень, чье внимание я привлек, приподнялся, вежливо указывая на свой — пол­ный — кувшин. — Вы говорите, вы видели что-то странное?
      «Уже несколько раз говорю, — подумал я. — И чертов­ски неуклюже».
      — Вроде бы видел, — сказал я, жестом приглашая его к нам. Если рыбка голодна — она и пластикового червячка схватит.
      Он плеснул понемногу эля в каждую из трех кружек и вежливо отпил из своей.
      — Много странных тварей появляется в последнее вре-мя — заметил он. — И с каждым годом все больше. Путе­шественники рассказывают, но знаете, с каждым пересказом твари все растут и растут.
      Я кивнул:
      — Бывает. Но эта не растет. Это был волк, который не был волком.
      Вокруг нас начал собираться народ: питейный зал тавер­ны не для тех, кто ищет уединения.
      Парочка приятелей — те самые гном и человек — про­шли мимо, как раз когда я начал весьма основательно отре­дактированный рассказ о том, как мы столкнулись с Бойоардо и волчьей стаей. У меня они съели не корову, а оленя, мы с ними не дрались, а просто подсматривали, да и происходило дело не в Биме, а неподалеку от Альфани. Я всегда придерживаюсь деталей, просто не всегда точных.
      Самый простой способ что-либо выяснить — это посло­няться вокруг и поспрашивать, но в этом случае неминуемо нарвешься на вопрос, кто ты сам и что тебе надо. А учитывая, что за мою голову назначена награда — Пандатавэйская работорговая гильдия любит меня не больше, чем я ее, — я пред­почитаю не задавать прямых вопросов.
      Так что от самого простого способа пришлось отказаться. Оставалось только завести где-нибудь в людном месте разго­вор о чем-то, что касалось бы интересующей тебя темы — и вызвало бы общий интерес. И слушать, как окружающие де­лятся с тобой тем, что им известно.
      Невысокий сухощавый торговец драгоценностями — на­звался он Энриком — заказал выпивку на всех. (Он навер­няка был крепче, чем выглядел, если учесть его занятие и отсутствие с ним телохранителя.)
      — Оно могло прийти из Краев Других — есть, говорят, такие, — сказал он. — Или оттуда. — Он весьма красно­речиво потыкал большим пальцем себе за спину.
      — Края Других? — Я постарался выглядеть как можно более озадаченным. — Это кто ж такие — Другие?
      — Другие — значит Другие. Издавна известно: не хо­чешь накликать — не называй. Мой дед — он давно умер — называл их просто они. И дожил аж до шестидесяти.
      Другой человек сплюнул.
      — Суеверия это. Ничего больше.
      — Может, так, а может, и нет. Может, те узнают, когда произносят их имена... Что до всяких там странных тварей, до того, что уничтожило деревеньку близ Эревэйла, — я бы не стал в это лезть. — Он повернулся ко мне. — А ты, Ти­бель?
      Я помотал головой.
      — Никогда ни во что не лезу.
      Без причины, конечно. Уничтоженная деревня? Что-то новенькое.
      — Мудро, — одобрил купец. — А тут еще Воин этот    и возникает ведь, только чтобы убить... Была у меня служан­ка, десять лет у меня работала, Венда ее звали. Здоровая, как лошадь, и преданная, что собака. Но как Воин этот объ­явился — а говорят, это сам Карл Куллинан и есть, — я ее продал. Задешево. И, верите, не жалею.
      Тэннети нахмурилась:
      — Погоди-ка! Насколько я слышала, Карл Куллинан и его люди не трогали никого, кроме работорговцев. Особенно — рабо­торговцев из Гильдии.
      Энрик покачал головой.
      — Так оно и было. Долгие годы. Я встречал и воинов Приюта, и их торговцев — даже стоял как-то раз вместе с одним их отрядом, в Куаролине это было, у границ Катарда... Суровый народ, но мне с ними было спокойно, и их с радостью принимали в большинстве городов — все знали, что они не охотятся ни за кем, кроме работорговцев, а рабо­торговцев сейчас нигде особо не любят.
      Но сейчас, говорят, все изменилось. Вон в Венесте убили хозяина конюшни — и всего-то за то, что у него был раб.
      — И не только в Венесте! — Плотный мужик так грох­нул кулаком по столу, что кувшины и кружки подскочили. — В нашем родном Феневаре — за его околицей, можно сказать — Арнет с братом были убиты в постелях, и сорока дней с тех пор не прошло. Да — и записку оставили. На этом... аглицком. Опасный язык — говорят, чтобы писать на нем заклинания, не нужно быть магом.
      — Полная чушь!
      Еще один плевок. Феневарцев можно узнавать по плев­кам: они ими пользуются, как знаками препинания.
      — И чтобы писать по-ихнему, и чтобы делать ихний по­рох, надо быть ихним магом.
      Следующий час я слушал в оба уха. И ставил всем вы­пивку чуть чаще, чем с меня следовало. Лучший способ не вызывать подозрений. Вовсе не обязательно быть как все — нужно просто казаться таким.
      Кажется, я все-таки перепил. Но мне в память врезались слова Рэйла — пекаря, из тех, с кем мне не хотелось бы сво­дить близкое знакомство.
      — ...и Алезин так говорил. Помните, новый коваль бро­дячий, что проходил здесь дней десять назад?
      Оп-ля! Алезином звался отец Микина. Возможно, ко­нечно, что здесь побывал настоящий странствующий кузнец с таким именем, но лично я в подобные совпадения не верю.
      В этом был смысл. Многие кузнецы — и почти все вла­дельцы конюшен — подрабатывают ковкой лошадей, но, как и в каждом ремесле, мастерства достигает лишь тот, кто за­нимается этим постоянно. С другой стороны, вне больших городов оседлому ковалю просто не хватит работы, а профес­сия странствующего коваля — вполне уважаемое занятие для кузнеца или лошадника, если у него найдутся деньги на инст­румент и желание побродить.
      Тем более что особых инструментов это не требует. Ма­ленькая наковальня и, может быть, переносной горн, если не жалко выбросить на него денежки, потому что костра в яме вполне хватит для такой работы. Молотки, клещи, несколько тримминговальных ножей и щипцов плюс небольшой запас подков — и вы в деле. Все это можно нагрузить на вьючную лошадь, хотя лучше, конечно, завести фургон.
      Приютские летучие отряды обычно возили за собой по крайней мере одну дорожную кузню. Разведка — вещь не­обходимая, а одно из лучших прикрытий разведчика — ли­чина странствующего кузнеца.
      Микин оставил свою группу и взял с собой инструменты коваля.
      Кажется, мы напали на горячий след. Возможно, мы су­меем разобраться с Микином быстро, прежде чем сунемся в Фэйри. Если подумать, не такая уж плохая мысль. В конце концов мы ведь с самого начала собирались убивать двух зай­цев: порыскать вокруг Эвенора, выяснить, что тут творится с Фэйри, и найти Микина. Если выйдет.
      Что важнее? Ну ладно, Эвенор. Отлично.
      Что срочнее? А вот это другой вопрос.
      А может, лучше всего спросить: с чем нам проще упра­виться?
      И вообще зачем задавать вопросы, когда кругом столько пива?
      Энрик налил мне еще.
      — Правильный ты мужик, Тибель, — сказал он. — Хо­рошо с тобой сидеть.
      — Эт-то потому, ч-что я с-слуш-шать умею. Не знаю уж как, но назад в номер я все же попал. Как-то Тэннети меня смогла дотащить.
 
      Снилось ли мне что в эту ночь, я не помню, но помню, что вставал — поздороваться с ночной вазой в углу. Если б мне это приснилось, я бы проснулся куда раньше. От запаха.
      Утром на меня навалилось всем похмельям похмелье.
      Ради дела готов на любые жертвы.

 
      Пытаться что-то решать, когда у тебя похмелье, — та еще радость. Пытаться что-то с похмелья делать — радость еще большая.
      Глаза у меня были закрыты, так что видеть ее я не мог — но у самого моего локтя стояла маленькая, с палец, бронзовая ребристая бутылочка целительного бальзама. Поставила ее туда Тэннети, когда они с Ахирой выволокли меня из спаль­ни и устроили на канапе в общей комнате. На глазах у меня лежала влажная тряпица, превращая сжирающий их сухой огонь в обычную боль.
      Садистка чертова. И ведь отлично знает, что я не возьму бальзам. Не в такой ситуации им пользоваться. Целитель­ные напитки — они для особых случаев. Самых крайних.
      — Как ты, Уолтер? — спросил гном.
      — Лучше всех.
      Болело все. Маленькие человечки ковырялись большими ножами у меня в висках, а по жилам прохаживались взад-вперед демоны в подбитых огненными шипами бутсах. А уж что творится в моем желудке — я вообще предпочитал не думать.
      По крайней мере канапе мягкое и могло бы быть даже уютным, если бы самая его мягкость не причиняла боль. Удоб­ство меня не удивляло — мы заняли все лучшие апартаменты в гостинице. Когда платишь настоящим пандатавэйским зо­лотом, то и получаешь настоящую роскошь. В местном по­нимании, конечно.
      По крайней мере на малость комфорта рассчитывать можно.
      Ахира грыз круглобокое красное яблоко, и хруст его бо­лью отдавался у меня в голове.
      У меня во рту стоял привкус рвоты. Всякий раз, когда я поворачивал голову взглянуть на что-нибудь, шейные позвон­ки хрустели, а глаза резало, будто песком.
      Лекарство близко, но я не могу им воспользоваться. И не стану.
      Я с усилием приподнялся на локте и потянулся за кружкой горячего, как огонь, холтского травяного чая — его сварила для меня Энди. По идее он должен помогать при головной боли. Чтобы взять кружку, пришлось сбросить с глаз влажную тряп­ку. Я мог бы поклясться, что один из них видит что-то не то.
      Я взглянул на бутылочку с бальзамом. Просто недопус­тимо пользоваться им, чтобы избавиться от похмелья. И не потому, что целительные бальзамы дороги. Они редки, вот в чем штука. Их очень трудно достать. Именно поэтому мы держали их про запас, на самый крайний случай.
      Да, однажды я выпил полбутылки, когда делал ноги из одного города, не помню уже точно из какого. Но я тогда растянул ногу, и хоть повреждение это и пустячное, в тот раз оно могло стоить мне жизни — а согласно моему определе­нию, рана не может считаться пустячной, если из-за нее можно погибнуть.
      Но в любом случае как бы меня ни припирало к стенке, я никогда не пользовался бальзамами попусту. Распущенность хороша лишь в одном случае — и не в этом.
      В окно врывался западный ветер; на сквознячке мне ста­новилось чуть легче. Джейсона отправили за едой — и он вернулся с корзиной, набитой фруктами, шампурами с жаре­ной свининой, булочками и луком, то есть всем, что нашлось на рынке в конце улицы. А еще — из обеденной залы — он приволок кучу пивных кувшинчиков.
      От запаха мяса меня замутило. Жареная свинина и по­хмелье — вещи несовместные.
      Попытка снять боль чаем провалилась. Быть может, эль пойдет лучше. Я принял предложенную Джейсоном боль­шую кружку и отхлебнул выдохшегося пойла в надежде, что хоть оно разгонит клубящийся перед моими горящими гла­зами туман.
      Не разогнало. С лекарствами от похмелья мне никогда не везло.
      Целительные бальзамы дороги, и доставать их трудно. Похмелье мучительно. Бросьте на весы то и другое — доро­говизна уравновесит страдание. Или страдание — дорого­визну.
      Подойдем по-другому. Решим пропорцию: я могу прова­ляться здесь целый день. Через день я буду в порядке, а если мы собираемся уходить из Феневара, нам так и так этот день понадобится: купить припасы, раздобыть лошадей, решить, куда едем.
      Беда в том, что мы не знаем, в какую сторону двинулся Микин. С другой стороны, хотя в Эвеноре определенно что-то происходило и тамошним тварям явно не сиделось на мес­те, сам город, пока, во всяком случае, с места не двигался, и это отчасти решало наши проблемы.
      Как ехать — решить было просто. Разумеется, по земле. Порта в Феневаре нет: берег тут болотистый, а море мелкое.
      — Хоть плыть не придется, — заметил Ахира, подавляя дрожь.
      Энди потрепала его по колену:
      — И ты уже рад?
      Гномы не любят воды глубже, чем нужно для мытья; тра­диционная гномья баня — это комната, сходящаяся к стоку в середине и уставленная раковинами, которые им, гномам, по грудь. Из всех гномов, которых я знаю и знал, Ахира — един­ственный, кто купался в ванне.
      Если вдуматься, поймешь почему. Люди легче воды. Для нас плавание — просто использование сил природы, нам толь­ко иногда надо поднимать голову и ритмически очищать от воды нос и рот, чтобы вдохнуть. Иное дело гномы. Они плотнее людей. Кости не просто шире, с более крупными и крепкими суставами, способными выдержать куда боль­шие нагрузки, — у них более плотная кальциевая структу­ра. Мышечные волокна у них мельче, но их куда больше, и отношение жир/мышцы меньше, чем у людей, — вот почему они так любят эль: крахмал и алкоголь — источник быстрых калорий.
      Бросьте гнома в воду — и он камнем пойдет ко дну.
      — Видали когда-нибудь плавающего гнома? — спросил я через силу.
      — А как же, — подхватила Андреа. — Два шарика мо­роженого заливаешь кока-колой и бросаешь игрушечного гно­ма поплавать.
      Шутка, понятная лишь уроженцам Той стороны.
      — Хочется нам или нет, но мы должны его отыскать, — вернулся к теме Джейсон.
      Тэннети усмехнулась.
      — Желать — не значит получить. Он опередил нас на десять дней. Он может быть где угодно.
      Энди покачала головой:
      — Не где угодно, если он по-прежнему выдает себя за странствующего кузнеца.
      — Нам необходимо его найти.
      Джейсон прав. Одно дело — убивать работорговцев. По ним никто не заплачет. Их боятся, конечно; с ними имеют дело — а как еще обходиться с покоренным соседом?
      Но сочувствовать им? Становиться на их сторону? Считать воинов Приюта угрозой для всех?
      Никогда.
      Бойся сотворять легенды, ибо люди поверят в них. Мы с Ахирой, а позже Джейсон немало потрудились, давая жизнь рассказам о Воине, а Карл стал олицетворением воина Приюта. Убивая местных и оставляя записки, Микин разбивал легенду. Даже не знаю, что во мне было сильнее — недоумение или злость. Микин вырос в Приюте и должен был бы понимать.
      Я глотнул еще горячего чаю и снова лег. Просто протянуть руку, взять бронзовую бутылочку, сорвать восковую печать, запрокинуть голову...
      Нет.
      Ахира размышлял.
      — Сможешь ты найти его с помощью заклятия? — спросил он Андреа.
      Она пожала плечами.
      — Вероятно. — Еще одно движение плеч. — Нет, точно смогу. Я хорошо натренировалась в поисковых заклятиях.
      Я собирался спросить как, но передумал. Когда-то, считая, что Карл жив, она положила великое множество трудов и сил, чтобы найти его. Если чем-то занимаешься долго и всерьез — становишься в своем деле большим докой.
      — Мне нужно что-нибудь от него, — сказала она. — Желательно волосы или ногти, или что-то, с чем он имел дело. Достаточно близко.