В предрассветном сумраке Йена разбудил пронзительный крик.
      Ночь он провел ужасно, то и дело просыпаясь, а затем снова погружаясь в дремоту не более чем на несколько секунд - так ему, во всяком случае, казалось. Стоило скрипнуть дереву, и юноша едва не выскакивал из спальника; еще он пробуждался, если ветер менял направление. Но даже когда Йену ничто не мешало, его сон тревожили кошмары: Торри, Мэгги и мать Торри подвешены на крюках, и с них живых сдирают кожу прямо у него на глазах. Йен просыпался в ледяном поту, рывком садился, затем вновь принуждал себя лечь, мокрый, дрожащий от холода в своем спальнике.
      Через мгновение стало ясно: крик ему не приснился.
      Он выскочил из-под одеяла и увидел в предутреннем свете, как Осия, пошатываясь, отступает от чего-то такого, что Йен никак не мог разглядеть в рассветных сумерках. Оно было выше обычного человеческого роста и смутно походило на человека, однако его покрывала то ли сбившаяся в сальные космы густая шерсть, то ли жирные и омерзительно длинные отростки кожистой плоти.
      Тварь потрясла массивной головой, чтобы свисающие пряди не застили глаз, и снова бросилась на Осию, целя толстыми руками тому в лицо или в голову.
      Нет, я не герой, подумал Йен. Единственное, что оставалось делать, это удирать, может, похватав вещи, но лучше нет. Только идиот станет наклоняться за мечом, а потом быстрым движением отшвыривать ножны в сторону и бросаться на этот оживший кошмар, держа клинок впереди себя и испуская дикие вопли.
      Собственные бессвязные крики звенели в ушах у Йена, пока он, спотыкаясь, бежал за оружием, не чувствуя, как в ступни врезаются сквозь носки выступы твердой каменной поверхности. Затем, схватив меч, он быстрым движением откинул ножны в сторону и, направив клинок вперед, бросился на тварь.
      Чудовище, взревев, отшвырнуло Осию как тряпичную куклу и повернулось к Йену.
      У него не было ни одного шанса. Надо удирать и надеяться, что тварь бегает медленнее, что Осия не очень серьезно пострадал и что...
      Йен сделал выпад, осознав в самый последний момент, что фехтовальные рефлексы подвели его: он лишь кольнет тварь в грудную клетку, но не проткнет насквозь, а тогда чудище, остановившись и отбросив массивной лапищей клинок в сторону, накинется на незадачливого фехтовальщика.
      Но нервы заставили мускулы Йена двигаться привычным образом, и когда острие меча вонзилось в грудь твари, оттуда повалил дым, как будто из огромного наполненного дымом метеорологического баллона, который взяли и проткнули.
      Чудовище пронзительно завопило, вскинуло лапу, чтобы отбить меч... но Йен, не отступая, нанес новый укол. Великолепнее удара Йену не случалось наносить в реальном поединке: острие клинка ткнуло чудище в низ живота, и из места укола снова повалил дым.
      Для твари, кем бы она ни была, это оказалось уж слишком: прижав массивные лапы к животу, она побежала вниз по дороге и нырнула в густой кустарник.
      Треск отдалился и смолк.
      Осия сел, прислонившись к рюкзаку: из-под руки, крепко прижатой к боку справа, на уровне пояса, расплывалось темное пятно. Его штаны тоже были в крови и порваны в нескольких местах.
      Йен опустился на колени рядом, неловко пытаясь распутать завязки рюкзака Осии.
      - Тут есть аптечка?
      - Нет времени, - ответил Осия. - Это не раны, просто порезы. Они причиняют лишь боль, пустяки. Дело в яде: у этой твари ядовитая слюна, и она всегда облизывает когти перед тем, как напасть.
      Похоже, Осии известно об этом чудовище больше, чем Йену.
      - Что это было?
      - Вероятно, самое подходящее слово - "нечисть". Или бергениссе. Да, бергениссе. Вандескардские горы когда-то ими кишели, но я был склонен думать, что и последние давно вымерли.
      Комочки слюны в уголках его рта были красными.
      Пальцы Осии судорожно сжались поверх раны.
      - Ох, как жжет...
      - Что же мне делать? - безнадежно спросил Йен.
      - Харбардова Переправа - жена Харбарда целительница, да и сам он умеет немало. - Осия попытался подняться на ноги, но колени дрожали, отказываясь его держать. Перекинув руку Осии себе через плечо, Йен помог старику подняться.
      - Я буду идти, пока смогу, - проговорил Осия. - Наверняка смогу пройти еще немало.
      С этими словами его глаза закатились, веки опустились, и Осия безжизненно осел на твердую каменную поверхность. Только редкие удары пульса в ямке между ключицами да кровь, медленно сочившаяся из царапины на бедре, свидетельствовали о том, что старик еще жив.
      Йен опустился рядом с ним на колени. Сначала надо перевязать раны.
      Йену приходилось относиться ко всему просто.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Передышка на три вдоха-выдоха.
      Йен на мгновение остановился, не опуская рукоятей волокуши, которую он тащил за собой. Все просто: надо стараться не думать ни о чем, кроме следующих восьми шагов и трех вдохов, которые он сделает, когда остановится.
      Первый вдох. Усталость сузила его поле зрения с красивой широкой панорамы - склон горы и долина внизу - до шести или около того футов тропы вперед по направлению движения. Но даже узкое поле зрения позволяет видеть, а все, что ему надо делать, - это тянуть волокушу.
      Выдохнули и снова вдохнули... Сколько он уже идет? Йен даже понятия не имел. Он знал только, что стертые о палки ладони кровоточили, а в спину, казалось, несколько раз ткнули чем-то острым. И что впереди у него шесть футов приличной дороги.
      Выдох и третий вдох: не своди взгляда с дороги.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Отдых на три вдоха-выдоха.
      Йен не знал, дышал ли еще Осия, лежа на одеялах, которые юноша постелил на волокушу, и оставалось только надеяться, что оба рюкзака не отвязались. Его меч - Йен просто не мог расстаться с ним, после того, что клинок сделал с бергениссе, кем бы эта тварь ни была, - висел на боку.
      Третий вдох; выдохнули и потянули.
      Нет смысла считать. И нет смысла не считать. Хотя нет, считать есть смысл, напомнил он себе. Без счета шагов у Йена ушел бы весь день, чтобы выровнять дыхание. Фокус в том, чтобы завысить планку ожиданий. Ему следовало бы ждать рези в ладонях, боли в спине. Он не удивился бы, если бы начали гореть легкие - сперва слабо, а потом все сильнее и сильнее. Он мог бы замерзнуть или попасть под дождь, лицо могло обгореть на полуденном солнце и покрыться волдырями, и мучениям не было бы конца: запылают как в огне плечевые сухожилия, облупится кожа на лице, а руки будут болеть не утихая.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Остановка на три вдоха-выдоха.
      Шесты, за которые он тянул волокушу, стали липкими - наверняка не только из-за древесного сока.
      Так не годится, подумал он. Совсем не годится. Надо опустить шесты хоть на секунду, чтобы осмотреть кровоточащие ладони, прилечь или присесть хоть на мгновение, чтобы отдохнули усталые ноги.
      Но Йен знал, что если он, пусть даже на секунду, хотя бы раз выпустит из рук шесты, то уже не сможет снова взяться за них. Проклятие, он, Йен Сильверстейн, - человек из плоти и крови, а в этот раз от плоти и крови требовалось слишком много. Как всегда.
      Надо положить волокушу и посмотреть, как там Осия. В самом деле, если старик умер, можно будет хоть сколько-нибудь передохнуть.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Остановка на три вдоха-выдоха. Нет, он сделал восемь или всего семь шагов?
      Шаг.
      Шаг.
      Один, чтобы точно было восемь, и еще один, чтобы отучиться от жульничества.
      И снова:
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Шаг.
      Остановка на три вдоха-выдоха.
      Йену пришло на ум, что дорога уже некоторое время не петляет и что под ногами - гладкие булыжники, поросшие густым мхом.
      - Хавад ер дерейн исти вейен? - "В чем дело?" - вот что спросил грубый голос.
      Йен поднял глаза от дороги, слишком измотанный, чтобы радоваться или даже удивляться, что фраза на среднеберсмальском прозвучала для него с болезненной яркостью, словно это был староберсмальский или еще более древний язык.
      А ты как полагаешь, в чем дело, задница эдакая? - подумал Йен. Но вслух ничего не сказал.
      Представший перед ним дедок щеголял лишь башмаками и бриджами. Морщинистое лицо обрамляли белая борода и белые волосы, и шевелюра, и борода с серыми и черными прядями были местами в грязи. Йен сказал бы, что незнакомцу под семьдесят, но осанка у него была как у молодого, под снежно-белыми волосами мускулы торса бугрились словно у бодибилдера, только у бодибилдеров грудь не разукрашена крест-накрест старыми шрамами.
      - Хавад дефейлер энгроден?
      - Не я, - ответил Йен на том же самом языке. - Я всего лишь выбился из сил. Ранен мой спутник. На него набросилась жуткая тварь, он назвал ее бергениссе. - Йен не помнил, чтобы он выпускал из рук шесты, но его окровавленные ладони были свободны: он держал их перед собой, жестикулируя.
      - В самом деле? - Старик уже встал на колени рядом с волокушей. Клянусь волосатыми яйцами. Орфиндель! - С этим восклицанием он положил руку на плечо Осии и мягко потряс безжизненное тело. - Орфиндель, ты слышишь меня?
      Незнакомец без всякого усилия поднял Осию на руки и встал.
      - Пойдем. Я перевозчик по имени Харбард, иногда меня называют Харбард Старый. Моя жена, Фрида, целительница, а Орфинделю нужна ее помощь.
      Поле зрения у Йена сузилось еще сильнее, но он прошел за Харбардом еще пять шагов, прежде чем лишился чувств.
      Глава 11
      Срединный Доминион
      - Эй, вы, быстрее! - скомандовал Херольф, обернувшись на мгновение бросить свирепый взгляд на четверку людей - Нам идти еще четыре или пять дней до границы Доминиона, где я сдам вас Дому Пламени, и я бы предпочел, чтобы это были четыре дня, а не пять, а еще лучше - так три, вот что я вам скажу.
      Торри удивляло, что пленников не заковали в кандалы, но почему-то его не тянуло заглядывать в зубы этому дареному коню. Может, они просто забыли про кандалы? Чепуха. Людям даже позволили держаться на некотором расстоянии от идущих впереди полудюжины и идущих сзади по меньшей мере дюжины Сынов.
      Нет, это не следствие небрежности. Любой из Сынов догонит любого из пленников. Но это верно только для малых расстояний, и у Торри появилась идея. Дядя Осия однажды сказал, что люди - самые лучшие и самые упорные бегуны и что здоровый мужчина или здоровая женщина в состоянии обогнать любое другое живое существо на планете. Это умение присуще охотнику; может, оно сгодится и жертве?
      "Ладно, - думал Торри, - предположим, что я могу вырваться, но как забрать с собой остальных? Хотя бы не всех - если у Херольфа останется один Ториан дель Ториан, что вожак ему сделает?"
      Ничего скорее всего. А на свободе легче придумать способ спасения... Припомнились истории, которые дядя Осия рассказывал про вестри и в особенности про Народ Двалина, про то, насколько высок в их глазах статус гостя. Если бы добраться до их нор... Осия говорил что-нибудь, где водятся вестри? Черт, не вспомнить. Торри не очень-то много расспрашивал о географии мифических стран, где разворачивались дядюшкины истории; путешествовать по этим странам Торри тоже не планировал...
      Дорога вела вперед по грядам холмов к горам, вздымающимся на горизонте, а на западе, в глубокой долине, извивалась серебристая Гильфи.
      В десяти милях отсюда? Или, может, в пятнадцати? Или в пятидесяти? Трудно сказать. Ближе она, кажется, не становилась.
      Но самое скверное было то, как вел себя отец. Выглядело все так, будто Сыны выбили из него все мужество. Он вздрагивал всякий раз, когда кто-то из Сынов проходил мимо, выбрасывая руку в жесте защиты, словно оборонялся - ни следа угрозы в его движении!
      Сыны презирали такое поведение, и кобели, и суки. Торри тоже, хотя вслух ничего не говорил. Да и что бы он сказал? Маловато храбрости, пап? Веди себя как мужчина, а не как трус?
      Но в это Торри не верил ни мгновения.
      Впереди виднелся Т-образный перекресток: дорога, ответвлявшаяся от основного тракта, уводила по насыпи к деревне не более чем в миле отсюда.
      - Херольф? - Торри прибавил шаг, устремляясь вперед, к вожаку. Херольф? Можно спросить у тебя кое-что?
      Массивная морда, покрытая золотисто-черным мехом, повернулась к нему. Херольф склонил голову набок.
      Мохнатая сука в человеческом обличье - лицо ее поросло светло-коричневым пухом, - которая стояла, почесывая рубец, находившийся точно на месте ее левого соска, что-то рявкнула Херольфу, а потом в ответ на его явно саркастическое, по ощущению Торри, высказывание снова зарычала и развела руками.
      Потом повернулась к Торри:
      - Смотря что. Если "сколько еще нам идти", то я откушу тебе два пальца. - И она улыбнулась, показав зубы, которыми нетрудно было выполнить обещанное. - Так что будь добр, солги ему.
      Торри покачал головой:
      - Я насчет обуви. У матери и Мэгги на ногах шлепанцы. Я вижу деревню не получится ли там добыть им подходящую обувь? У людей не такие толстые подошвы, как у Сынов, и...
      Херольф прервал его, зарычав, затем что-то рявкнул суке.
      - Он спрашивает, чем ты собираешься платить сапожнику? - перевела та. Торри сглотнул.
      - Как насчет того золота, которое вы забрали из наших с отцом мешков?
      Он никогда раньше не слышал, чтобы волк смеялся, и Торри не сомневался, что ответ будет не просто отрицательный, но и оскорбительно-отрицательный, однако сука, повернувшись к нему, прорычала:
      - Будь по-твоему.
      Она опустила два пальца с длинными когтями в поясную сумочку и бросила на ладонь Торри крюггерранд. Как всегда, золотая монета оказалась на вес тяжелее, чем на вид.
      - Четверо - в конвой! - скомандовала она на берсмале; затем зарычала, переводя.
      Отец вздрогнул, отпрянув, когда один из Сынов прошел совсем недалеко от него. Мать похлопала его по плечу, а Мэгги вообще ни на что не обратила внимания.
      - Херольф позволил нам отправиться в деревню, чтобы найти сапожника и добыть для вас какую-нибудь обувь.
      - Спасибо, - произнесла Мэгги одними губами.
      - Спасибо большое, Торри, - сказала мать. Отец отвел глаза в сторону.
      Стражами оказались два Сына в волчьем облике и две суки - в человеческом.
      - Торри, будь осторожен, - проговорил отец. - Я... слегка беспокоюсь. - И он еле заметно подмигнул.
      Лицо Торри сохранило спокойное, невозмутимое выражение. Слово "легкий" или его берсмальский эквивалент, посфе, служило сигналом для побега. Сейчас отец употребил не совсем то слово, однако пауза перед "слегка" и подмигивание означали, что это сделано не случайно.
      Озноб волной прошел по спине Торри; он с трудом сдержал дрожь. Отец не был трусом, он всего лишь притворялся. Пусть Сыны думают, что запугали его, - тогда они утратят бдительность. Так что когда отец, положив руку на плечо сыну, привлек его к себе и обнял со словами "Будь осторожен", Торри ничуть не удивился, что свободная рука отца расстегнула ему пуговицу на животе и быстро просунула под рубашку нечто напоминающее пару небольших ножен.
      Торри оттолкнул отца и выпрямился, якобы с презрительным видом, но в основном для того, чтобы не было видно, что рубашка расстегнута:
      - Как-нибудь обойдусь без советов того, кто трясется перед Сынами!
      Конвоиры Торри зафыркали. Одна из сук повернулась к другой и что-то негромко ей сказала.
      - Ничего, мы быстро, - добавил Торри, словно обращаясь к Сынам.
      Отец еле заметно кивнул: если бы Торри не следил за ним, он бы ничего не увидел.
      Селение называлось Деревня у Мерова Леса. Не очень-то оригинальное название, с учетом того, что поселок стоял на росчисти у границы охотничьих владений маркграфа Мера, но с какой стати ожидать от жителей Вандескарда особенной оригинальности?
      Мать, Торри и Мэгги первыми вошли в темную сырую каморку, за ними последовали двое стражей.
      Здесь не было видно других дверей, если только дверной проем не скрывался за гобеленом, висевшим на задней стене. Гобелен, однако, был великолепен: высокий узкий водопад в лесу, низвергавшийся на зеленый луг, причем его подножие и вершина скрывались в облаке водяной пыли. Очень, очень мило.
      Остальные стены были изрыты ячейками, где хранились обрезки кожи, куски дерева и крохотные металлические кружки, предположительно - ушки, в которые продевают шнурки. Над обшарпанным рабочим столом, стоявшим под окошком с раскрашенным стеклом, находилась полка, где лежали разнообразного вида инструменты. Некоторые из них - ножи по большей части - Торри идентифицировал без проблем, о назначении других он и понятия не имел.
      - Эхр... - заворчала главная из сук. Многозначительно посмотрела на полку с инструментами, затем протянула длинную волосатую руку и сцапала нечто, напоминающее скальпель на черенке длиной в фут. - Ну давай, если хочешь. Почикай меня как следует, а потом устрой побег, поглядим, что тогда будет с тобой и с твоими.
      - Нет, - ответил Торри, сглатывая.
      Мать на мгновение поджала губы, затем покачала головой. Мэгги продолжала смотреть в пространство.
      Раздалось позвякивание, больше похожее на стук стеклянных бусин, нежели на звон колокольчиков, и цверг - нет, вестри, напомнил Торри сам себе - прошел сквозь водопад, который состоял, как теперь было видно, из тысяч отдельных раскрашенных нитей, свисавших с дверной рамы.
      - Биндур, к вашим ушлугам, - невнятно произнес цверг на берсмале; шепелявость делала его речь еще менее разборчивой. Он перевел взгляд с Торри сначала на женщин, затем - на Сынов и слегка пожал плечами, как будто говоря "Не мое это дело". - Благородные гошпода и дамы нуждаются в моих ушлугах?
      Отличное начало: сука повернулась к Биндуру, а Сын в волчьем обличье опустил здоровущую морду и стал обнюхивать ножки столов, словно собирался их пометить.
      Но момент пришел и ушел. Торри объяснил сапожнику, что им нужны хорошие туфли или башмаки для женщин. При этом он крутил в пальцах крюггерранд, словно демонстрируя свою платежеспособность.
      Вскоре Мэгги уже сидела на скамье, скинув тапочку. Цверг, сняв со стены размеченную деревянную дощечку, встал рядом с Мэгги на колени и, поставив ее ножку на дощечку, сделал несколько пометок мелом. Потом он снял мерку с матери Торри.
      Затем кивнул.
      - Я могу приготовить обувь жавтра, ешли угодно. - Цверг потер руки. Теперь нам шледует договориться о цене.
      Торри снова извлек на свет божий золотую монету.
      - Обувь нужна нам сейчас, а это - плата за работу. Без сдачи.
      Цверг слегка склонил набок массивную голову.
      - Что ж, я могу быштренько переделать две пары, которые шил, жнаете ли, на продажу, но их цену... Торри поднял крюггерранд повыше.
      - ...но их цену ваше жолото покроет беш труда, юный гошподин. Пришядьте же, шадитешь, дело минутное.
      Даже в таких малоприятных обстоятельствах Торри с удовольствием наблюдал за работой умельца. Всего за несколько минут цверг, притащив две пары ботинок, небольшим остроконечным ножом распорол шов, соединявший подошву с верхом; затем обрезал каждую подошву, в одном случае просто сузив ее, а во втором - сузив и укоротив.
      Это заняло всего лишь несколько мгновений, но Сыны начали проявлять нетерпение.
      - Нас еще ждет долгий путь сегодня, - сказала сука, - Херольф щедро распоряжается нашим временем, но и его щедрость имеет предел.
      Торри встал на колени перед Мэгги и проверил шнуровку на ботинках, которые были высотой по середину икры.
      - Тебе придется затягивать их потуже, - произнес он, сжав ее запястья и слегка потянув Мэгги к себе. - Теперь по моему слову, - спокойно проговорил он, незаметно вложив нож ей в руку, - ты берешь и изо всех сил тянешь, поняла?
      Отец, наверное, предназначил второй нож матери, но в отличие от нее Мэгги была фехтовальщицей, и хотя шпаг отец не мог им передать, в этой ситуации ножи заменяли их в той же мере, в какой Мэгги годилась на роль фехтовальщика, дерущегося на ножах.
      Странно: Торри казалось, будто именно ради этого он появился на свет и учился все эти годы.
      Юноша вынул оставшийся нож из ножен и большим пальцем прижал рукоять к ладони - так, чтобы лезвие лежало вдоль руки.
      - Смотри-ка. - Он махнул кистью, в которой зажал нож, а когда сука повернулась вслед за его рукой, перевернул нож и, ударив снизу, располосовал ей брюхо.
      Из ее рта сначала вырвался лай, а затем завывание, перешедшее в булькающий стон.
      Торри не медлил. Он уже бросился на стоявшего рядом с ней Сына в волчьем обличье и, нырнув, чтобы избежать удара когтистыми лапами, воткнул тому нож между ребер. Плоть подалась легко, слишком легко, как будто это было желе, а не крепкие мышцы под жесткой шкурой.
      Двое Сынов, ждавших снаружи, ворвались внутрь. Торри едва задел того, кто был в обличье человека, но подставил ему подножку, пока тот летел мимо, а затем повернулся ко второму. Оставалось надеяться, что Мэгги справится с раненым, потому как Сын в облике волка прижался к полу, а потом прыгнул.
      Самое главное, говорил отец, это правильно рассчитать время: Торри нырнул вправо - единственное свободное направление, - перекинул нож в левую руку, изо всех сил воткнул его в глотку Сыну и, повернув в ране, выдернул.
      Торри обернулся. Мать прижалась к стене, волчья кровь покрывала Мэгги от груди до пят; хотя лицо девушки было бледным, она решительно выдвинула челюсть вперед.
      - Быстро. Нам надо выбираться отсюда. - Торри повернулся к цвергу: Тут есть другой выход?
      - Поторопитешь, - ответил цверг, жестами подгоняя всех троих к двери в задней стене, по узкому проходу в кладовую, где была крепкая дверь, закрытая на засов. Цверг открыл засов и рывком распахнул дверь. - Идите влево по аллее, в конце аллеи направо и бегите ижо вшех шил!
      Открыв дверь, Торри услышал позади себя щелчок. Они остались в кладовке втроем; цверг исчез.
      Юноша ступил в аллею и застыл на месте - в другом конце аллеи их ожидала дюжина воинов с обнаженными мечами. На каждом черная форма, отороченная по краю малиново-оранжевым и украшенная на груди изображением пламени. За спинами воинов, держа поводья лошадей в сбруе тех же цветов, четверка вестри терпеливо ожидала развития событий.
      - Неплохо, - произнес самый важный, кланяясь и взмахивая своим черным, с малиновой каймой, плащом. - И не зря мы попросили Сынов... не сообщать вам, что передача состоится здесь и сейчас - а то бы вы попробовали сбежать раньше и скорее всего погибли бы при этой попытке.
      Солдаты разошлись по сторонам, в образовавшемся проходе обнаружился отец: руки связаны впереди, острие меча у щеки заставило его наклонить голову, но этого мало - со щеки стекала тонкая струйка крови, капая с подбородка на грязную рубаху.
      - Его Пылкость желает видеть всех вас в целости и сохранности, продолжал главный. - Я полагаю, это можно устроить?
      Где-то за его спиной завыли Сыны.
      - Настоятельно рекомендую вам сдаться, - сказал командир. - Но выбор за вами...
      И он кивнул другому солдату, стоявшему возле отца: солдат отвел в сторону свой меч, готовый...
      - Погодите. - Торри поднял руки.
      - Очень хорошо. - И командир улыбнулся.
      Глава 12
      Харбард и Фрида
      Проснувшись, Йен обнаружил, что лежит на боку, лоб его согревает влажная тряпица, а рот наполняется слюной от щекочущего ноздри аромата жарящегося мяса. На языке еще не успел растаять некий сладкий привкус, сильный, но непресыщающий.
      Йен подождал возвращения боли. После того, как он довел себя до полного изнеможения, все мышцы должны были ныть; шесты волокуши, которую он стащил вниз до середины высоты горы, превратили его ладони в открытые раны, а волдыри на ногах, без сомнения, вскрылись все до единого. Это просто он очнулся от сна-передышки ровно в тот момент, когда боль унялась, а сейчас она вернется и из-за этого временного отступления покажется в два раза горше.
      Но боль не приходила, и через несколько мгновений Йен открыл глаза, чувствуя себя чуть ли не одураченным.
      Укрытый тонким одеялом из коричневой шерсти, он покоился на низком ложе, всего в нескольких дюймах над полом, выложенным деревянными плашками; кровать представляла собой натянутую на деревянной раме шкуру, достаточно, впрочем, эластичную, чтобы лежать было удобно. В нескольких футах перед Йеном в огромном каменном очаге неярко горел огонь. Над огнем медленно вращалось на вертеле жаркое, хотя трудно было понять, кто его крутил: один конец вертела поддерживала развилка вертикальной V-образной подпорки, а другой конец уходил в стену.
      На улице то ли вечерело, то ли, наоборот, светало; в окно падали желтоватые лучи низкого солнца, и висящие на противоположной стене мечи и копья горели золотом.
      Йен находился в изрядных размеров комнате, футов, наверное, двадцать на тридцать Стены сложены из груботесаных бревен, словно это и в самом деле простая деревянная избушка, хотя щели между брусьями были замазаны известкой. В одном углу стояла большая кровать-рама, над которой лежали, аккуратно убранные на полку, блестящие меха, дальняя сторона комнаты была, без сомнения, отведена под кухню: там высилась здоровенная дровяная печь из чугуна, увенчанная четырьмя тусклыми железными горелками.
      Но самым поразительным Йену показалось то, сколько всего было в этой комнате. Возле кровати большой поставец для посуды, два комода - все покрыты затейливой резьбой и замысловато отделаны. Над одним из комодов висело овальное зеркало в деревянной раме. По всей комнате стояли разных размеров деревянные сундуки на ножках, причем зачастую один на другом, числом около дюжины. Большую часть стен занимали полки, загроможденные всем, чем угодно: резными деревянными поделками, кристаллами - внушительных размеров и мелкими, кубками и высокими пивными кружками из дерева, серебра и кожи, осколками стекла - по всей видимости - и раскрашенными яйцами.
      Йену сразу вспомнились визиты к Заиде Солу. Старик в жизни не выкинул ни единого сувенира, так что полки в его доме ломились от колокольчиков и крохотных безделушек, вырезанных из хрусталя. Здесь вещей было еще больше.
      Отдельные предметы выделялись из числа никчемных поделок. Над крепкой дверью, там, где протянулись бы поперечные балки, если бы дверь была закрыта, на трех бронзовых крюках в форме рук покоилось копье, под копьем висели роговой лук и колчан, полный длинных стрел, а сбоку - меч, очень похожий на меч Йена. При этой мысли руки юноши словно сами по себе стали шарить в поисках рукояти меча, который обнаружился на неровном полу возле кровати.
      Йен спустил ноги на пол и встал - мир на мгновение закружился вокруг него. Пол холодил босые подошвы, которые, как ни странно, не болели. Йен запрыгал на одной ноге, задрав другую для осмотра.
      Никаких столь памятных ему волдырей. На стопах и на ладонях ни следа рубцов: все выглядело так, как будто спуск с горы ему приснился.
      В этом был бы хоть какой-то смысл, если бы сном оказалось все случившееся, но Йен не имел обыкновения просыпаться в чужой избе с мечом не с рапирой, а окровавленным в схватке мечом - под боком.
      Сколько же он проспал? Недели, месяцы? Годы?
      Йен попытался понять, что делать дальше - опоясаться мечом и пройтись осмотреться? Или позвать кого-нибудь? Но к кому обращаться и на каком языке?
      Крикнуть на английском или на берсмале, который я, похоже, усвоил, совершенно не учась, и на который могу теперь перейти "офривилиг", с легкостью?
      Все это было очень странно.
      Только Йен решил хотя бы выглянуть на улицу, как открылась дверь, пропустив в комнату женщину с огромной охапкой дров. Юноша вздрогнул: дверь сначала отворилась сама по себе, а потом захлопнулась, оставив за порогом приближающуюся ночь.
      - Давайте я вам помогу, - сказал Йен по-английски, а затем, не получив немедленного ответа, повторил свою фразу на берсмале.
      - Нет-нет, - спокойно откликнулась женщина на берсмале. Голос у нее оказался низкий и живой. - Тебе полагается отдыхать, я справлюсь сама.
      Волосы у незнакомки были длинные и белые, притом прямые и блестящие; они ниспадали ей на плечи, аккуратно разделенные пробором, челка коротко подрезана. Обнаженные длинные ноги обуты в сандалии; из верхней одежды на ней было только синее хлопковое платье-рубаха, тонкая талия довольно туго стянута поясом с чрезвычайно красивой серебряной пряжкой. Под платьем обрисовывалась высокая грудь, которая казалась бы слишком полной, будь плечи хоть малость поуже.
      Хозяйка напомнила Йену женщину-бодибилдера не из тех, с чрезмерно развитыми мускулами, которые выглядят как мужчины с бюстом, а нечто в стиле Рэйчел Маклиш: округлые, хорошо развитые мышцы, весьма при этом женственные.
      Мускулы, которые двигались под платьем, наверняка в отличной форме: женщина несла по меньшей мере пятьдесят фунтов дров без всякого видимого усилия. Когда она наклонилась и свалила их в корзину у плиты, она сделала это легко, играючи, только туго натянулась синяя ткань платья, и Йен поймал себя на том, что ему хочется увидеть, как материя снова прильнет к телу.
      Хозяйка выпрямилась и повернулась к Йену - каждое ее движение было исполнено грации, как в танце, - и похлопала рукой об руку, стряхивая грязь и пыль.
      - Доброго тебе утра, - произнесла она на берсмале. - Как видно, ты проспал две ночи напролет, да?
      - Ну, я... вроде да.
      - Кажется, ты вполне исцелился. Я очень рада. - От ее улыбки у молодого человека перехватило дыхание.
      Йен обнаружил, что ему трудно определить возраст хозяйки. Побелевшие волосы наводили на мысль о старости, но, конечно, есть люди, которые седеют преждевременно. Кожа была гладкой - когда она улыбалась, у глаз появлялись лишь еле заметные смеховые морщинки, однако ее лицо не напоминало мордашку восемнадцатилетней девушки, еще не расставшейся с розовым младенческим румянцем. Она держалась со спокойной уверенностью, а скупые движения были полны изящества. Хозяйка напомнила молодому человеку Сельму Догерти, пенсионерку, бывшую преподавательницу балета, которую Йен учил начаткам фехтования рапирой.