Я чувствовал, что это мир, Вселенная, огромная, вне которого вообще ничего нет. И она с кем-то совокупляется. С кем - я совершенно не интересовался, мужчины никакого никогда не представлял. Т.е. или - желающая совокупиться (чаще всего) или сейчас после совокупления, и не позже как на завтра. От этого мир мне представлялся в высшей степени динамическим. Вечно "в желании", как эта таинственная женщина - "Caelestis femina" (Небесная женщина (лат.)). И покоя я не знал. Ни в себе, ни в мире. Я был в сущности вечно волнующийся человек, и ленив был ради того, чтобы мне ничто не мешало. Чему "не мешало"? Моим особым волнениям и закону этих волнений. Текут миры, звезды, царства! О, пусть не мешают реальные царства моему этому особенному царству (не любовь политики). Это - прекрасное царство, благое царство, где все благословенно и тихо, и умиротворено. Вот моя "суббота". Но она была у меня, ей-ей, семь дней. 9.III.1916 И я любил эту женщину и, следовательно, любил весь мир. Я весь мир любил, всегда. И горе его, и радость его, и жизнь его. Я ничего не отрицал в мире; Я - наименее отрицающий из всех рожденных человек. Только распрю, злобу и боль я отрицал. Женщина эта не видела меня, не знала, что я есмь. И касаться ее я не смел (конечно). Я только близко подносил лицо к ее животу, и вот от живота ее дышала теплота мне в лицо. Вот и все. В сущности все мое отношение к Caelesta femina. Только оно было нежно пахучее. Но это уже и окончательно все: теплый аромат живого тела - вот моя стихия, мой "нос" и, в сущности, вся моя философия. И звезды пахнут. Господи, и звезды пахнут. И сады. Но оттого все пахнет, что пахнет эта прекрасная женщина. И сущности, пахнет ее запахом. Тогда мне весь мир усвоился как "человеческий пот". Нет, лучше (или хуже7) - как пот или вчерашнего или завтрашнего ее совокупления. В сущности, ведь дело-то было в нем. Мне оттого именно живот и бедра и груди ее нравились, что все это уже начало совокупления. Но его я не видел (страшно, запрещено). Однако только в отношении его все и нравилось и существовало. И вот "невидимое совокупление", ради которого существует все "видимое". Странно. Но - и истинно. Вся природа, конечно, и есть "совокупление вещей", "совокупность вещей". Так что "возлюбив пот" совокупления ее ipso (тем самым (лат.)) я возлюбил весь мир. И полюбил его не отвлеченно, но страстно. Господи, Язычник ли я? Господи, христианин ли я? Но я не хочу вражды, - о, не хочу, - ни к христианству, ни к язычеству. 10.III.1916 При этом противоречия не нужно примирять: а оставлять именно противоречиями, во всем их пламени и кусательности. Если Гегель заметил, что история все сглаживает, что уже не "язычество" и "христианство", а Renaissance, и не "революция" и "абсолютизм", а "конституционный строй", то он не увидел того, что это, собственно, усталая история, усталость в истории, а не "высший примиряющий принцип", отнюдь - не "истина". Какая же истина в беззубом льве, который, правда, не кусается, но и не доит. Нет: истина, конечно, в льве и корове, ягненке и волке, и - до конца от самого начала: в "альфе" вещей - Бог и Сатана. Но в омеге вещей - Христос и Антихрист. И признаем Одного, чтобы не пойти за другим. Но не будем Сатану и Антихриста прикрывать любвеобильными ладошками. Противоречия, пламень и горение. И не надо гасить. Погасишь - мир погаснет. Поэтому, мудрый: никогда не своди к единству и "умозаключению" своих сочинений, оставляй их в хаосе, в брожении, в безобразии. Пусть. Все - пусть. Пусть "да" лезет на "нет" и "нет" вывертывается из-под него и борет "подножку". Пусть борются, страдают и кипят. Как ведь и бедная душа твоя, мудрый человек, кипела и страдала. Душа твоя не меньше мира. И если ты терпел, пусть и мир потерпит. Нечего ему морду мазать сметаной (вотяки). 11. III.1916 Некрасив да нежен, - так "два угодья в нем". От некрасивости все подходят ко мне без страха: и вдруг находят нежность чего так страшно недостает в мире сем жутком и склочном. Я всех люблю. Действительно всех люблю. Без притворства. С Николаи, долгое время с Афанасьевым39 и еще не менее 10-ти сотрудников в нашей газете я был на "ты", не зная даже их по имени и отчеству. И действительно, их уважал и любил: "А как зовут - мне все равно". Хорошая морда. Этих "хороших морд" на свете я всегда любил. Что-то милое во взгляде. Милое лицо. Смешное лицо. Голос. Такого всегда полюбишь. Стукачева мне написала: "голос Ваш (из Москвы спрашивала) нежный, приятный; обаятельный". Мы не видались еще, а лишь года 2 переписывались. Отвратительно, что я не умею читать лекций. Я бы "взял свое". Образовал бы "свою партию". Я знаю этот интимный свой голос, которому невольно покоряются; точнее быстро ко мне привязываются и совершенно доверяют. Что общего между Шараповым40 и Мережковским: а оба любили. Между Столпнером41 и Страховым: любили же. И я немножко их "проводил". Мережковского я не любил, ничего не понимая в его идеях, и не интересуясь лицом. Столпнера - как не русского. Они мне все говорили. Я им ничего не говорил. Не интересовался говорить. Но и не говорил (никогда): "Люблю". Просто, чай пил с ними. И я со всем светом пил чай. Оставаясь в стороне от света. В себе я: угрюмый, печальный. Не знающий, что делать. "Близко к отчаянному положение". На людях, при лампе - "чай пью"". Обман ли это? Не очень. Решительно, я не лгал им и при них. Никогда. Всегда "полная реальность". А не говорил всего. Таким образом, в моей "полной реальности" ничего не было не так, ничего не лежало фальшиво. Но ведь во всех вещах есть освещенные части и неосвещенные "освещенное было истинно так", а об неосвещенной я не рассказывал. "По ту сторону занавески" перешла только мамочка. О, она и сама не знала, что "перешла"; и никто не знал, дети, никто. Это моя таинственная боль, слившаяся с ее болью воединое. И притом, она была потаенная. Прочие люди проходили мимо меня. Эта пошла на меня. И мы соединились, слились. Но она и сама не знает этого. За всю жизнь я, в сущности, ее одну любил. Как? - не могу объяснить. "Я ничего не понимаю". Только боль, боль, боль... Болезни детей не только не производят такого же впечатления, но и ничего подобного. Поэзия других людей не только не производит такого же впечатления, но и ничего приблизительного. "Что? Как? Почему?" - не понимаю. 11.III.1916 Метафизика живет не потому, что людям "хочется", а потому что самая душа метафизична. Метафизика - жажда. И поистине она не иссохнет. Это - голод души. Если бы человек все "до кончика" узнал, он подошел бы к стене (ведения) и сказал: "Там что-то есть" (за стеной). Если бы перед ним все осветили, он сел бы и сказал: "Я буду ждать". Человек беспределен. Самая суть его - беспредельность. И выражением этого и служит метафизика. "Все ясно". Тогда он скажет: "Ну, так я хочу неясного". Напротив, все темно. Тогда он орет: "Я жажду света". У человека есть жажда "другого". Бессознательно. И из нее родилась метафизика. "Хочу заглянуть за край". "Хочу дойти до конца". "Умру. Но я хочу знать, что будет после смерти". "Нельзя знать? Тогда я постараюсь увидеть во сне, сочинить, отгадать, сказать об этом стихотворение". Да. Вот стихи еще. Они тоже метафизичны. Стихи и дар сложить их - оттуда же, откуда метафизика. Человек говорит. Казалось бы, довольно. "Скажи все, что нужно". Вдруг он запел. Это - метафизика, метафизичность. 20.III.1916 Что вы ищете все вчерашнего дня. Вчерашний день прошел, и вы его не найдете никогда. "Он умер! Он умер!" - восклицали в Египте и в Финикии. "Возлюбленный умер!!" И плакали. И тоже посыпали пеплом голову и раздирали одежды на себе. "Да, - я скажу, - он умер, ваш Возлюбленный". Будет ли он называться "вчерашний день" или - Озирис, или Христос. И - католичество. И - Москва. ~ Ах, и я жалею Возлюбленного. О, и для меня он - Возлюбленный. Не менее, чем для вас. Но я знаю, что Он воистину умер. ~ И обратим взоры в другую сторону. И будем ждать "Завтра" 20.III.1916 Есть люди, которые всю жизнь учатся, "лекции" и все, - и у них самое элементарное отношение к книге. Элементарное отношение к самомалейшему рассуждению, к стихотворению, к книге - которую и начали читать. А 12 лет школы за спиною. И есть "ученье работы", и уже почти начинают сами читать лекции. Какое-то врожденное непредрасположение к книге, неприуготовленность к книге. Отсюда я заключаю, что "книга родилась в мир" совсем особо, что это "новое чего-то рождение в мире" и далеко не все "способны к книге". Что есть люди, "врожденно к ней неспособные", - и такие сколько бы ни учились, ни читали, ни старались, к ним "книга" так же не идет, как к корове "горб верблюда". Я присутствовал раз при разговоре о стихотворениях одной не кончившей курс гимназии, и еще одной лет 20-ти, с молодым ученым, который не только "любит стихи", но и сам пишет стихи, при этом недурные, формально недурные, - "с рифмами" и "остроумные". И то, что недоучившейся гимназистке было с полуслова понятно, - именно понятны "тени" и "полуоттенки" слов, выражений, синонимов, омонимов, "украшений" - ученому осталось целый вечер непонятным. И он высокомерно спорил. Гимназистка же "взяла глаза в руки от удивления", - почти не веря и видя, что он ничего не понимает. В спорах, в критике, в журналах - это сплошь и рядом. Редакторам журналов и издателям книг на ум не может прийти, что "ученый молодой человек" или "начинающий критик", приносящий им рукопись или "к изданию - книгу", на самом деле не имел никакого отношения к книге, родился до Элазевиров, до Альдов и Гуттенберга, и есть собственно современник Франциска Ассизского, хотя занимается "естествознанием" и "по убеждениям - позитивист". И вот он написал свою новую статью "по грамматике Грота" и с методами Бэкона и Милля: не догадываясь, что он родился вообще до книгопечатания. То, что я говорю - очень важно, очень практично. Не было бы и не возникло бы половины споров, если бы люди были все одинаково "после книгопечатания". Но тайна великая "литературы и науки" заключается в том, что %% 75-80 "пишущей и ученой братии" родились до Гуттенберга и в "породу книжности", в "геологическую породу книжности" - никак не вошли и самого ее "обоняния" не имеют; что они суть еще троглодиты, питающиеся "мясом и костями убитых ими животных", - хотя уже писатели, критики, иногда - философы (тогда - всегда позитивисты), читают лекции и составляют книги. Я ненавижу книгу. Но я книжен. И передаю это мое таинственное наблюдение. 21.III.1916 "Было, было, было". - Ну, что же. Было и прошло. "Плачь, бренный человек" - Поплакать и мне хочется. Но утешилось: "будет". "Но ведь 6удет уже не то и не такое?" - Да. Новенькое всегда жмет и шершаво около шеи. Но обносится. "Господи! - неужели и ты за новое?" - По правде-то сказать, я "новое" ненавижу. Но - fatum. 21.III.1916 Музыка тишины? Лучшее на свете. Слушайте, слушайте лес! Слушайте, слушайте поле... Слушайте землю. Слушайте Небо. Больше всего: слушайте свою душу. (сижу в банке у Нелькена) 21.III.1916 Если бы не писал, то сошел с ума. Какое же сомнение? И писательство - для меня по крайней мере - есть разрешение безумия в вереницы слов. Слова, слова, слова. Как устал. Где же конец мой. 21.III.1916 Идеалы социалистического строительства разбиваются не о критику подпольного человека ("Записки из подполья" Дост.), а о следующее: Все органическое - асимметрично. Между тем все постройки непременно будут симметричны. "Планировать нельзя иначе, чем по линейке". А из живого - ничего по линейке. Как-то лет 20 назад я читал о поляризации света: и прочел, что кристаллы сахара (?), взятые из сахарного тростника - "отклоняют поляризационный свет вправо (положим), тогда как кристаллы, добытые фабричным путем - отклоняют влево". Забыл. Давно очень. Но это что-то элементарно и учебно, так что можно справиться. Помню хорошо только, что дело идет о поляризации света, и надо искать в этом отделе. Я б. поражен.,'"Лучи света" точно чувствуют органичность и отклоняют вправо или влево, смотря по тому, лежит ли перед ними одна и та же масса взятая из растения или приготовленная на фабрике. И как-то, - помню в изложении, - это сливалось с асимметричностью. Что-то вроде: "природа любит асимметричное". Каково же было мое изумление. когда лет через 10 после этого чтения, начав знакомиться с Египтом и читая Бругша 42-43, я наткнулся у него на замечание: "египтяне вообще избегали в постройках симметричного", их "художественный вкус избирал - acuммemричное". Обратим внимание, что в фигуре человека ничто из "левого" и "правого", "верхнего" и "нижнего", "переднего" и "заднего" - не симметрично, не бывает - тожеством. И вот: социалист - строит. Естественно - симметрично, в "гармонии". Но мировые силы, космогонические силы всегда и непременно это перекосят, растянут и испортят. 21.III.1916 - Если перед 12 дюйм. пушкой поставить Суворова и выстрелить... - Какое же сомнение: Суворов не упадет. (к "истории вооруженных сил в России") Все победы Суворова не принесли столько пользы России, сколько ей принесли вреда ссылки "на пример Суворова". Мы перестали вооружаться, учиться, - но самое главное: вооружаться - все твердя и тараторя, что "пуля дура, штык молодец" и веря в "быстроту, глазомер и натиск". В пору огнестрельного оружия мы ("штык - молодец") в сущности вернулись к эпохе холодного оружия: колоть и рубить. Мы потеряли военное искусство. И вот: едва могли победить Турцию, побеждены Японией и очутились без снарядов перед Германией. Что около этого в сущности "падения Державы" такие мелочи, как земская реформа, судебная реформа и хвастливая Госуд. Дума. Я думаю - цари это знают. И думают: "Не то! не то!" - когда галочье стадо лезет, кричит, взывает и умоляет: "Еще реформу - хотя ма - лю - сень кую..." Цари наши видят дальше и лучше, чем общество. Но бессильны поправить дело, слишком запущенное 21.III.1916 Кто же придет на мои похороны? Одни проститутки (м.б., даже "свои" не придут). Но ведь они даже не знают, что "есть Розанов"? Да. Но я о них заботился. Ну и пусть. Я был недобродетельный, и пусть добродетельные обойдут мои похороны. "Розанов не заслужил нашего участия". Ну и пусть "не заслужил". 22.III.1916 Зерно выпадает... Самое зерно выпадает и уже выпало из литературы. Правда, искренность, "нужно". Нужно иметь немножко уха, чтобы слышать все это в глухих их строках, каких-то мятых, без звука, без музыки. Вот как мятая солома лежит на поле, пустая. Пустая, пустая, пустая. Как ужасно. О, как ужасно это опустение литературы. Бедные Карамзин и Дмитриев, и Жуковский: с такой надеждой начинавшие. Теперь жива только библиография. "О прошлом" Верещагин ("Библиофил") - вот он жив и исполнен еще мечты. "В каком переплете издавали в XVIII в. Кожа. Maroquin (Сафьян (фр.)). А, это - дело. И вот я люблю, когда копаются эти книжные червячки. В них я нахожу еще какую-то микроскопическую жизнь. "Как был издан И.И.Дмитриев". Его "И мои безделки"44. Это - я люблю. Неважно, что он написал в своих "безделках". Но как они были изданы. Фу, смерть. "Удовольствуйся этим". Я умираю. "Друг мой, не ты умираешь, а мир умирает". (после кофе, утром) 25.III.1916 Нет команды (суть России) Команда какая-то рыхлая, дряхлая. Во времена Николая она была неумная, но твердая. Однако "неумная" отразилось слабостью. Кто не умен, в конце концов делается слаб. С 1855-56 - кризис. Анархия и Гоголь. Вместо осторожности - безумие. В холодной и голодной России "мы зато будем строить фаланстеры". "Община и ypa" - "утрем нос миру". Турецкая война 77-го года впервые показала уже воочию для Европы слабость России. Дотоле разбивавшая Турцию, как "драла за уши мальчишку", Россия едва может справиться с Турцией. Турки при трех Плевнах наносят русским поражения, какие во время всей войны русские не могли ни разу и нигде нанести туркам. По существу дела Россия оказалась, конечно, громаднее Турции, но турки - более "мастерами битв", чем русские. Турецкая война была страшным обнаружением государственного ничтожества России. Именно, "ничтожества" - меньше термина нельзя взять. Государи начали бояться всякого столкновения с Европой, они чувствовали, что при всяком крупном столкновении Россия проиграет. Боялись даже Австрии. Германии трепетали. Японская война "облупила яичко" Оно оказалось протухлым. "Но зато мы будем помогать европейскому социализму". 28.III.1916 Вспотел - и афоризм ~ Я вовсе не всякую мысль, которая мелькнула, записываю. Вышла бы каша, "плеть" и в целом бестолковица. Таково и есть большинство собраний афоризмов, "подобранных авторами", с которыми "Уед." и "Оп.л." не имеют ничего общего по происхождению. Уже потому, что и в "Уед." и в "Оп.л." есть "мелочи, недостойные печати" и которых ни один автор не занес бы в книгу. Спрятал, бросил. Нет. Особым почти кожным ощущением я чувствую, что "вышел пот из меня", и я устал, - сияю и устал, - что "родилось", "родил", что "вышло семя из меня" и я буду спать после этого до нового накопления семени. Это только одно, одно-единственное и записано в "Уед." и "Оп.л." Но зато из этого уже ничего не выпущено. ни хорошее, ни преступное, ни глупое. Ни важное, ни мелочное. Так. обр., тут нет ничего "на тему", а есть сумма выпотов души. "Жизнь души как она была". "Пока не умрет" (надеюсь). Пот мой - семя мое. А семя - глагол к будущему и в вечность. И по существу "пота" ничто не исчезнет из этих особенных книг. Прежде я писал "на тему", из нужды и "так себе". В написанном не было абсолютной необходимости. Именно необходимости не было, и это самое главное. Напротив, раз "потелось" - это не от меня зависело, и "Уед." и "Оп.л." в тексте своем абсолютно от меня независимы можно сказать и "никогда не думал своего "Уед." и "своих Оп.л." а это поймалось независимо от меня, как бы "боком прошло возле меня", а я только взглянул, заметил и записал. Что же такое эти "выпоты" мои, в которых я сам так неволен? Так "сходит семя" и "выплевывается слюна" Ну, Бог со слюной это вода. Но семя - жизнь. И я передал часть жизни моей... не читателю даже, а "в воздух", "в пространство ". Но с помощью техники книгопечатания эта "часть моей души" вошла в читателя. Многие поморщились, оттолкнули, не услышали. Вообще для многих "не надо", Такие просто и не знают, что я написал, как "не знающие греческого языка" естественно не знают, что "написал Гомер" и даже "был ли Гомер". Но некоторые поняли, услышали. И их души стали "маткою" для "семени моего". Я родил, и в них родится. И "хочет" или "не хочет" - а принял "новую жизнь от Розанова". Какова же эта жизнь? Что она? Нежность. Есть еще другое. Дурное. Но оно все видно, я его не скрыл. Это "дурное" я сам в себе "отрицаю", и отрицаемое мною - его, очевидно, не принял и читатель. "Это грех Розанова. Зачем я возьму его себе". Основательно. А нежность вся хороша. Ее одну и возьмет читатель. Я унежил душу его. А он будет нежить мир. Так, читатель - будем нежить мир. Основной недостаток мира - грубость и неделикатность. Все спорят. Все ссорятся. Это не хорошо. Не нужно. Мы не будем вовсе ни о чем спорить. Мы оставим мысли другим. Мы будем "поводить по волосам (всегда "по шерстке") мира" гладить ему щеки... И заглядывая в глаза его - говорить: "Ну, ничего". (в казначействе, за пенсией к Пасхе, все мешают, толкают) Разврат мой, что "я люблю всех" и через это обидел и измучил мамочку - может быть, имеет ту провиденциальную сторону в себе, - ту необходимость и универсальность, что без него я не пришел бы к идее вечной и всеобщей неги. Ибо надо было "насосаться" молока всех матерей. Нужно было сладострастие к миру, чтобы любить вымя всех коров и мысленно целовать телят от всех коров. Как "уродиться в отца всех", не родив действительно "всех" и, след., не совокупившись "со всеми коровами"... по крайней <мере> мысленно, духовно. И вот так вышло: Господь меня устроил "во всех коров". Я полюбил их титьки. Я полюбил их ложесна. Я полюбил их влажность и самый запах пота. Ну, "совокупиться"-то со всеми не мог, но ведь это не далеко от совокупления. "Что-то сделалось в мире", и я был близок к "всеобщему совокуплению". В душе моей произошел "свальный грех" и через него и единственно через него я "уроднился" с миром: и вот читатель чувствует, что я ему - тоже "родной". И ты, читатель, - мне родной. Так и будем родниться. Спорить не будем - а будем родниться. 3.IV.1916 Россия баба. И нельзя ее полюбить, не пощупав за груди. Тогда мы становимся "патриотами". И уже все и непременно. А это "за груди" - быт, мелочи, вонь, шум, сор. Нужно принюхаться. И тогда полюбишь. 4.IV.191б Иногда кажется, что из голоса твоего ничего не выходит, и никто тебе не внимает, и никто на усилия твои не обращает внимания. Но утешься, мой друг. Я замечаю другое "успел ли Петр Великий?" Ведь кажется из современников его, да и то немного спустя, - его мысль и энергию и порыв воспринял один Ломоносов. Кажется, что он "преобразовал только кафтаны" и глубже дело не пошло. Какая темь кругом, и грубость, и элементарность. Но прошел век: наступила эпоха Грановского и Белинского. Наступил век Кавелина, Соловьева (С.М.), Забелина, Беляева ("Крестьяне на Руси")45. Пришел Максимов и принес "Куль хлеба"46. Стали ходить по Руси, изучать Русь. И вот когда Петр мог сказать: "Довольно. Я счастлив". 7.IV.1916 ...потенциал бесконечности... (о себе) (бреду по улице) 7.IV.1916 ...дремлешь, дремлешь... Усталость в ногах... Совсем спишь. Проснулся. И как стрела в ухе: "Егда приидеши в Царствии Твоем". И прослезишься. ~ Так не все ли мы живем мигами? Сто лет лжи и минута правды. И ею спасаемся. (как стою я в церкви) 7.IV.1916 Я весь вылился в литературу. И "кроме" ничего не осталось. Ни отец, ни муж, ни гражданин. Да хоть человек ли? Так что-то такое, мыслящая коза. "Случайное" Аристотелево... что - "набежало". Это - я, лицо (скорее безликое). А литература - это необходимость. 13.IV.1916 И декабристы "ниспровергали" Россию. И Грибоедов. И Гоголь. А "господин полицейский" все стоит на углу двух улиц. Да почему? Да потому что он необходим. Он всем - нужен. Те были аристократы. И полицейский им не нужен. Но есть беднота. Убогие. Жалкие. И без защиты полицейского им как обойтись? (происхождение демократического строя) Полицейский - самая маленькая величина. Чего: на него даже пролетарий плюет. И в строе, где все - маленькие, он вырос в самую огромную величину. (тоже) Каждый из нас есть "полицейский самого себя" в собственной душе. Он вечно хватает себя за полу, за ворот и кричит: "Держи вора" (таинство покаяния). Как же вы хотите, чтобы в стране не было полиции? (происхождение христианско-полицейского государства) 14.IV.1916 Каждый час имеет свою ось, около которой он вращается. И всякое "я" вращается по оси своего "я". Это мы называем "эгоизмами" и плачем. Несимпатично. Некрасиво. Но что же делать? Иначе бы мир рассыпался. Мир уплотняется. Камешками, а не песком. Звездочки, а не "туман материи". Мог бы ведь и "туман". Так Бог сказал всему: "смотри в себя". И вот мир эгоистичен. ~ Но я этого не люблю. Ох, не люблю. По мне бы лучше туман. И я бы все облизывал. Розанов не эгоистичен. Он обнюхивает и грязь у себя под ногтем, и любит далекую звездочку. Я люблю чужие эгоизмы (своеобразия всех вещей) - своего эгоизма я не люблю. Да его и нет во мне. Я люблю валяться на дороге, по которой проходят все. 14.IV.1916 Проституция - ужас. Совокупление - всегда светло. Вокруг него образуется семья, растут дети. Песни. Быт. И больше всего этого - религия. "Мать ведет в церковь детей своих". Здесь - ничего. Тело Солнца есть. А свет солнца погас. ...плачьте народы, люди... (идем с мамочкой в гости к Тиграновым. Мытнинская улица. И вокруг, по-видимому, проститутки) 16.IV.1916 ...да для ослиного общества и нужна только ослиная литература. Вот побежали за фигуристами, п.ч. ноги их только и умеют бегать туда, где слышится и пальба, и пахнет овсом. "Чего ты дивишься, Розанов?" "Иги, иги, иги. Ого-ого-ого... Тпру, тпру, тпру": - это самое существо теперь литературы, п.ч. давно самое существо общества есть поле с овсом и лошади. "Плодитесь. Размножайтесь. И наполните землю". Чем началось - тем кончилось. 18.IV.1916 Все вещи "вертятся около своей оси". Это не космография, а ноумен мира. Этот день вертится около своей оси. Год вертится около "годовой оси". Юность - около своих 7 лет (14-21). Прошло. И эта ось выкидывается из человека, "как отработавшая", и вал-человек надевается на "ось старости" и опять начинает вращаться около этой совсем другой оси. Теперь он удивляется, что было в юности и что он делал в юности. "Все непонятно или отвратительно", п.ч. ось другая. И здесь есть также циклы и эпициклы. Планета оттягивает планету. Брак. Дружба. Роковая встреча. Даже "комета сталкивается с кометой" и сливается в одну. Новая "комета из двух прежних с одним ядром". Таков всякий брак. И центробежная сила во всем, и центростремительная. Монархия центростремительна. Общественность - центробежна. Декабристы - центробежны. Николай - центростремителен. "Которое кого переборет". Вражда. Ненависти. Споры. Ссоры. 19. IV.1916 Счастье Германии было выковано в несчастии ее (Наполеон) ("дробя стекло, кует булат")47, а несчастье России (17 губерний занято немцами) было выковано в беспримерном и незаслуженном счастьи. "Крах" и давно поджидает Россию. И патриотизм Струве не спасет ее. Не Россия побеждала при Минихе, а именно и только побеждал Миних: грубый, здравомысленный, жесткий немец. И не "русские" перешли через Альпы; а их перешел - перелетел ангел Суворова. Он - гений и случай. Россия же всегда была темна, несчастна, ничему решительно не научена и внутренно всячески слаба. Она два - века шла и преуспевала "на фу-фу". Как Лазарь. И только то и было хорошо, что поэты "пели". А "пели" они, действительно, хорошо. 19.17.1916 Не нужно "примирения". О, не нужно. Никогда. Пусть все кипит в противоречиях. Безумно люблю кипение. Мировой котел. Славный. "Берегись, прохожий". Берегись. Ошпарит. "Погубишь душу свою". Но где гибель - и рожденье. Из котла вырастают цветы. Детишки. Идеи. И опять попадают в котел, чтобы "жратвы было больше". Жрет. Какое славное жранье. И кипит. И родит. Это - лоно мира. Куда же тут Гегель со своим "синтезом". Привел в Берлинскую полицию. Розанов говорит ему: НЕ-ХА-ЧУ. 23.IV.1916 Добро как вода - просто и пресно. И как вода - всеобще и необходимо Им "не интересуется" никто. Это правда. Да оно об этом и не просит. Но есть другое, важное: кричать, когда его недостает. Добра в действительности гораздо больше, и зла совсем немного. Да без этого и нельзя было бы жить. И хотя в газетах каждый день печатается - или в два дня об одном случае - ужасного преступления в одном Петербурге: но на самом деле много ли это? На два миллиона жителей один ярко себя проявивший преступник. "Лежим на розах". Ибо на самом-то деле не только не каждый день, но не более одного раза в неделю. Это так "мало", что почти "нет совсем". "Зло" кажется "повсюду и везде", именно оттого, что о нем кричат, как о какой-то катастрофе. Да оно и есть катастрофа. Вы живете в дому с 1000 жителей (в Петрограде сплошь и рядом такие дома). Между тем вспомните за всю жизнь: много ли было случаев, что- бы "в нашем дому случилось что-нибудь особенное"? "Ничего особенного не случается". Я не помню, чтобы когда-нибудь случилось (за 60 лет), и только раз в Казачьем переулке48 дворники избили и тяжело ранили дворника (ножом в живот), которому за старательность жильцы дали больше к Пасхе "чаевых". Но это был ужас (в д. ?4), прислуга, жильцы - все кричали и волновались. Швейцары волновались. И еще помню - когда был гимназист - проходил мимо дома, "в котором повесился человек". Я дрожал, испытывал мистический страх. Но это - два случая. Затем я не помню даже кражи, кроме 2-3 у себя, из них только одна рублей на 80 (белье с чердака). А о добре никто не говорит. "Так серо". И хорошо, что не говорят. Это "скучно" говорить о добре, и от этого оно несмотря на свою решительно повсюдность, не "перетирает зубы", не надоедает, не черствеет. И всегда светло, не утомительно. Как эти "утомляющие" преступления, которых на самом деле так немного. Тут (в малом говоре о добре) скрыта самозащита человечества. Это - "корень жизни", на который "не надо глядеть". (приехав в редакцию) 25. IV.1916 ...да я и не отрицаю, что эти патриоты или "потреоты" все сплошь св...., взяточники и проч. Среди которой, впрочем, поднимались три фигуры: Гиляров-Платонов, Аксаков и Катков. Но вот мой вопрос: из вас, порядочных господ, почему же никто не пошел в патриоты? Ведь тогда патриотизм-то бы скрасился. Было бы: сволочь, но среди нее Катков, Гиляров-Платонов, Аксаков и Михайловский. С его талантом, деятельным и живым, с его читаемостью. Было бы немного получше. Понадежнее было бы. А если бы Короленко? О, беллетрист и идейный человек, которого "читают". Совсем было бы недурно. Я думаю, если бы Короленко был патриотом, - осмелился бы и Чехов назвать себя "русским человеком". С Чеховым и Короленко наша партия решительно подняла бы голову. "Мы, русские, тоже не сопляки". Но теперь решительно сопляки. Помилуйте: правительство и вокруг него сволочь. В отчаяние придешь. Да и сволочь-то потому единственно с правительством, что получает от него денежку. Вот и "Земщина" и "Голос Руси", и "Моск. Ведомости" Кто же назовет их "литературой" или назовет вообще "чем-нибудь"? Удивительное положение. Святые иконы (которым из порядочных людей никто не поклоняется). Святые в могилах (которых никто не чтит, т.е. из поряд.). Правительство и Сволочь (в живых): состав правой партии. В левой партии: Гоголь, Грибоедов, Фон-Визин, Чаадаев, Радищев. Декабристы. Шестидесятые годы. Все звезды. Положительно все звезды. Весь ум, талант Руси. "Душа Руси" - левая. Святые Руси - в могилах. Образа... да, но они из золота и металла. Правда, есть чудотворные. И - правительство. Правительство с образами и с могилами. Без народа. Без "действительности вокруг". Господи. Господи. Неужели это не "зарезанная Русь"??!!! 6.V.1916 Со всеми нами под старость делается склероз мозга. И хоть печально признать "зависимость духа от материи", но что делать - приходится. Можно и следует забыть Толстому все его "Дневники", кои он для чего-то и почему-то таил от мира, хотя там ничего особенного не содержится, кроме доказывания в сотый раз того, чего он не умел доказать 99 раз, - забыть богословие, "В чем моя вера"49 и "как я пришел к истине" и остановиться просто на его aeternum (вечное (лат.)) - "Войне и мире" и "Анне Карениной". Тигранов, оказывается, читает и перечитывает оба произведения, и особенно "Войну и мир", и заметил такие его детали, каких никто не заметил. Он мне между прочим указал на то, что когда впервые в доме Ростовых появляется кн.Андрей, т.е. "жених" Наташи, с кем будет у нее "судьба", - и эта судьба ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БУДЕТ, - так все в дому, отец, мать, Соня, Николай "точно разбежались", почувствовав трепет и страх... Страх о дорогом, страх о любимом (дочь). Я этого совершенно не заметил. Тигранов передал это удивительно, в интонациях голоса. "В дом вошла судьба". И еще никто не знает, черная она или светлая. Не знает и трепещет.