Главой ничевоков был Рюрик Рок. В первом сборнике ничевоков "Вам" он, как, впрочем, и его соратники, подобострастно обращался к имажинистам:
      "О, великий поэт, гигант и титан, последний борец из бывшей армии славных Вадим Шершеневич, радуйся и передал твою радость своему другу, автору высокочтимой "Магдалины" Мариенгофу, шепни на ухо Есенину" и т. п.
      Казалось, Рок преклонялся перед Шершеневичем, но в выпущенной книжонке стихов он перепевает Есенина:
      Не напрасны, не напрасны стихов этих клочья,
      из безруких, безногих выжатая кровь:
      истинно говорю Вам: узрите воочию
      он придет. Он придет Ласковый Сердцевед.
      Так говорят пророки,
      так говорит Рок...
      Идея ничевоков выражена в другом сборнике ничевоков: "Собачий ящик":
      ..."Кризис в нас, в духе нашем. В поэтопроизведениях кризис этот разрешается истончением образа, метра, ритма, инструментовки, концовки... Ничевочество - это путь. Это путь, который в дальнейшем приведет к желанной цели: в ничего"...
      Группа ничевоков просуществовала около трех лет, а исчезла буквально за тридцать минут. В начале 1923 года заседало правление Союза поэтов, вопросов было много. Около одиннадцати часов ночи представитель ничевоков Рюрик Рок спохватился, что запаздывает в гости, извинился и выбежал из комнаты.
      Когда после заседания мы собрались расходиться, кто-то обратил внимание на туго набитый портфель, лежащий на подоконнике. Чей он? Никто на этот вопрос ответить не мог. Тогда председатель ревизионной комиссии открыл портфель и извлек оттуда хлебные, продуктовые, промтоварные карточки, ордера на готовую обувь, головные уборы, мужскую и женскую одежду. Все дело объяснили вторые штамп и печать союза (первые хранились под замком в ящике письменного стола в комнате президиума). Стало ясно: Рок заказал штамп и печать, подделал, подпись председателя союза (в. тот год им был, И. А. Аксенов) {85} и написал требования на всевозможные карточки и ордера. Он мог сбыть их на Сухаревке.
      Председатель ревизионной комиссии позвонил по телефону в уголовный розыск, оттуда приехали оперативные работники, составили акт, захватили с собой портфель. Той же ночью Рюрик Рок был арестован, и группа ничевоков распалась.
      Были еще экспрессионисты И. Соколов, Б. Земенков, Гурий Сидоров (Окский). Из них обращал на себя внимание И. Соколов: он боялся заразиться через рукопожатие сыпным тифом и ходил, даже в июле, в черных перчатках. Эти поэты выпустили брошюрку: "Воззвание экспрессионистов о созыве первого Всероссийского конгресса поэтов", после которого, по их мнению, должен быть собран интернациональный. Ни тот, ни другой не состоялись.
      Вторая брошюрка принадлежала "метру" экспрессионистов И. Соколову: "Ренессанс XX века. Манифест. Великие революции в философии, науке, искусстве". Соколов возвещал:
      "Десять лет футуристы опустошали плодородные нивы человеческой души и превращали ее в Сахару, в пустыню, ибо только в пустыне можно услыхать Бога... Теперь я, русский Маринетти, с синайских высот мысли возвещаю. Сегодня, сегодня наступил Европейский Ренессанс XX века!"
      В своей следующей брошюрке "Бунт экспрессиониста" этот "русский Маринетти" на первых шести страничках "похоронил в братской могиле" буквально все поэтические течения, в том числе имажинизм.
      И вдруг через несколько месяцев выпустил брошюру об имажинизме (И. Соколов. Имажинистика. М., "Орднас", 1921). В ней он не скрывает своего подобострастия перед имажинистами и, в особенности, перед Шершеневичем:
      "Тот путь, какой прошла русская поэзия за 192 года от первой сатиры Кантемира (А. Кантемир написал первые сатиры в 1729-1731 гг.; они опубликованы после его смерти, в 1762 г.) до наших дней, исчислен, взвешен и измерен: у Кантемира в первой его сатире "К уму своему" 1,1% троп, а у В. Шершеневича в отдельных местах: "Быстри" достигает процент троп до 60, а в некоторых стихах из "Автомобильей поступи"-75. Процент {86}
      троп увеличивается с каждым новым большим поэтом (И. Соколов. Имажинистика, стр. "в".).
      Я не понимал, почему произошла такая перемена во взглядах "русского Маринетти". И вдруг узнал, что Шершеневич собирается провести его в члены ордена, хотя Соколов заявления не подавал. Вот тогда Есенин и решил взять быка за рога.
      В конце очередного заседания ордена Сергей вынул из кармана три брошюрки Соколова и сказал, что ему их дали сегодня в книжной лавке.
      - До конца я эти стихотворения не прочитал, да это и не нужно. Меня, повидавшего всякие виды, удивило. Вот "Полное собрание сочинений Соколова",продолжал Есенин, взяв тощую брошюрку в руки. - Напечатано:
      "Том первый". Значит, жди второго, а то, гляди, третьего. На титульном листе напечатано: "Не стихи". Это вранье: белые стихи! Но какие? Посмотрим. Открываю страницу, на которой стоит не цифра, а буква "Ж". Стихотворение "Ночь",- и Есенин прочитал вслух:
      И плугом месяца вспахали небесный чернозем.
      Борозды облаков засеяны пшеничными зернами звезд.
      Все небо от оспы изрыто ямками.
      Земля укутана медвежьей шкурой трав.
      - Все натаскал из стихов Вадима, - продолжал Сергей.- Даже его любимый прием налицо: читай строчки сверху вниз, а можно снизу вверх...
      - Ты, Сережа, кроешь Соколова, - сказал Шершеневич, - будто собираешься выкроить из него минимум "Бахчисарайский фонтан", максимум "Ниагарский водопад". Соколов - начинающий поэт!
      - Начинающий? - переспросил Есенин.- У него две книжонки стихов и одна теоретическая!
      - У него их шесть! - вставил фразу Грузинов.
      - Шесть! - повторил Сергей. - Ничего себе начинающий!.. Хотя, если хотите, начинающий. Только не поэт. - Он стал листать одну из брошюр. - Вот я отчеркнул. У него сказано:
      Взгляды, как солдаты, выпрыгнули...
      А в "Имажинистике" он же сам цитирует Шершеневича. - Есенин раскрыл брошюру и прочитал:
      Когда взгляд любовника прыгнет...
      {87}
      - Соколов - начинающий плагиатор, - продолжал Есенин. - Карманного вора поймают за руку, изобьют или посадят. А плагиатора выругают в печати, и все!
      - Что же ты хочешь, Сережа? - спросил Мариенгоф.
      - Закажи рецензию для "Гостиницы" на Соколова! Мы проголосовали за предложение Есенина (См.: "Гостиница", No 4; И. Грузинов, "Литературные манифесты".)...
      Через неделю Соколов стал выступать на эстраде клуба Союза поэтов, обвиняя Есенина в том, что он заимствовал свое "стихотворчество" у Райнера Марии Рильке. Но этот поэт был под влиянием символистов, был постимпрессионистом, а потом примкнул к реакционно-аристократической группе модернистов. При чем тут поэзия Есенина?
      Однажды, когда Сергей ужинал с поэтессой Надей Вольпин, Соколов снова начал повторять свою клевету. Поэты и посетители кричали ему: "Заткнись! Долой! Пошел вон!" Но необоснованно платя Сергею той же монетой, Соколов заорал, что Есенин - плагиатор. Сергей быстро поднялся на эстраду и дал русскому Маринетти пощечину. Загрохотали рукоплескания...
      Подтверждая этот эпизод, Н. Д. Вольпин пишет мне, что, провожая ее домой, Есенин говорил, что каждый на его месте поступил бы так же, и добавил: "Наверно, Рильке хороший поэт. Надо прочитать его стихи в переводе на русский..."
      Было еще три-четыре человека, которые объявили себя фуистами. У них не хватило силенок на декларацию иди манифест, но они выпускали книжонки с забористыми названиями: "А", "Мозговой ражжиж" (орфография авторов), "Мужчинам родить" и т. п.
      Фуист на эстраде уже во второй строфе душераздирающе выкрикивал:
      - Профессор, я хочу ребенка!
      - Профессор, помогите мне!
      ... - Но вы - мужчина, как же так?
      А я отважно и мятежно:
      - Тем пламенней мечта!
      Брюсов решительно высказался против фуистов: они больше не выступали на эстраде союза, их фамилии никогда не появлялись на афишах.
      {88} Так же обстояло дело и с "Орденом дерзо-поэтов". Они выпустили брошюрку, где были освещены их идея, решение, возвестие, постановления и т. п. Вот несколько параграфов из протокола "Учредительного совета": главе ордена присваивается титул Дерзоарха; для направления всей совокупности творчества жизни и деятельности искусств учреждается Верховный Гениат ордена; для направления всей совокупности творческой жизни и деятельности знаний учреждается Верховный Гностиат ордена; первоверховному Совету ордена, с утверждения главы ордена, предоставляется право назначать посланников, послов и представителей ордена и т. д. и т. п."
      В Петрограде появились со своим манифестом биокосмисты: "В повестку дня необходимо поставить вопросы реализации личного бессмертия, - заявляли они. Мы беременны новым словом... Мы предчувствуем междометие встающего из гроба человека. Нас ждут миллионы междометий на Марсе и на других планетах. Мы думаем, что из-за биокосмических междометий... родится биокосмический язык, общий всей земле, всему космосу".
      Помню, один приехавший в Москву биокосмист на пробу читал свои аляповатые стихи. Брюсов стоял под аркой второго зала вместе с молодыми поэтами и поэтессами. Все хохотали. Из-за столика поднялся военный с тремя шпалами в петлицах и обратился к Валерию Яковлевичу:
      - Нельзя ли, товарищ Брюсов, предложить гражданину биокосмисту продолжить свое выступление во втором этаже, над нами?
      Во втором этаже, как об этом свидетельствовала огромная вывеска, помещалась лечебница для душевнобольных...
      11
      Зойкина квартира. Г. Р. Колобов. "Святая троица"
      Однажды в июле 1920 года я обедал в "Стойле Пегаса" с Есениным и Мариенгофом. Чувствуя, что у друзей хорошее настроение, я им сказал:
      - Вы знаете, что по вечерам в клубе поэтов и в "Стойле" дежурят представители уголовного розыска. Так вот, {89} сотрудники МУРа просили вас предупредить, чтобы вы не ходили по злачным местам.
      - По каким злачным местам? - спросил Сергей.
      - По разным столовкам, открытым на частных квартирах!
      - Мы же ходим не одни! - воскликнул Мариенгоф, - Нас туда водит Гриша Колобов!
      - У него такой мандатище, - поддержал Анатолия Есенин. - Закачаешься!
      - Сережа,- возможно убедительней сказал я,- если попадете в облаву, никакой мандатище не спасет!..
      Через несколько дней в разговоре со мной подруга Колобова красавица Лидия Эрн пожаловалась:
      - Григорий Романович ужасно пьет. Ходит по разным притонам. Недавно потащил с собой Сергея Александровича и Анатолия Борисовича, и все попали в засаду.
      Я не стал об этом спрашивать ни Есенина, ни Мариенгофа, а тем более Колобова. В "Романе без вранья" Анатолий пишет о том, как он, Сергей и Колобов пошли в подпольную столовку и что из этого вышло (А. Мариенгоф. Роман без вранья. Л., "Прибой", 1927; стр. 102.). Упоминает об этом в одном из своих писем и Есенин (С. Есенин, Собр. соч., т., 5, стр. 147.).
      В 1929 году, сидя в приемной у зубного врача, я стал перелистывать наваленные на столике журналы и напал на истерзанный "Огонек" того же года. В нем была помещена статья начальника отряда ВЧК Т. Самсонова: "Роман без вранья" + "Зойкина квартира". (Михаил Булгаков написал сатирическую пьесу "Зойкина квартира", 1926г.).
      Вот что пишет Т. Самсонов:
      "У Никитских ворот, в большом красного кирпича доме, на, седьмом этаже они (гости. - М. Р.) посещали квартиру небезызвестной по тому времени содержательницы популярного среди преступного мира, литературной богемы, спекулянтов, растратчиков и контрреволюционеров специального "салона" для "интимных" встреч - Зои Шаговой.
      Квартиру Шаговой мог навестить не всякий. Она не для всех была открыта и, доступна, а только для избранных. "Свои" попадали в "Зойкину квартиру" конспиративно: по рекомендации, по паролям и по условным звонкам. В салон Зои Шаговой писатель А. Мариенгоф ходил {90} вдохновляться; некий Левка-инженер с другим проходимцем - Почем соль (прозвище Г. Р. Колобова. - М. Р.) привозили из Туркестана кишмиш, муку и урюк и распивали здесь "старое бургундское и черный английский ром".
      ВЧК были посланы "люди при наганах" в квартиру Шаговой вовсе не из-за кишмишного "инженера Левки" и ему подобной мути... Враждебные Советской власти элементы собирались сюда, как в свою штаб-квартиру, в свое информационное бюро, на свою черную биржу. Здесь производились спекулянтские сделки; купля и продажа золота и высокоценных и редких изделий.
      "Когда Есенин, Почем соль и Анатолий Мариенгоф пришли к Шаговой, обыск уже заканчивался, - пишет Т. Самсонов. - Настроение их далеко не было таким забавным и потешным, как это изображает Мариенгоф в своем "Романе без вранья". Оно и понятно. Кому охота встретиться в квартире Зойки Шатовой с представителями ВЧК!.. Более строптивым, насколько помнится, оказался Почем соль... Располагая длинными мандатами от правительственных учреждений, он размахивал ими перед моими глазами и шумно кричал, что он важная персона, что он никак не может позволить, чтоб его задержали "какие-то агенты ВЧК". У меня произошел с ним такой любопытный разговор:
      - ...Я хочу посмотреть ваши полномочия.
      - Пожалуйста!
      Я протянул ему ордер за подписью того, кого уже нет, но от чьего имени трепетали капиталисты всего мира и все враги трудящихся.
      - Ко мне это не относится, - заявил Почем кишмиш. - Я ответственный работник, меня задерживать никто не может, и всякий, кто это сделает, будет за это сурово отвечать.
      - Буду ли я отвечать, потом посмотрим, а сейчас вы задержаны. Прошу дать мне ваши документы.
      - Не дам!!! Вы что тут делаете? Зачем сюда попали?
      - Зачем я сюда попал, это вполне ясно. Но вот зачем вы сюда попали, этого я никак в толк не возьму. А документы все-таки отдать придется.
      - Послушайте, на сколько времени вы намерены меня задержать? - спросил он.
      - А на сколько понадобится.
      {91}
      - То есть что вы этим хотите сказать?
      - Я хочу сказать, что вы уйдете отсюда не раньше, чем это позволят обстоятельства.
      - Меня внизу ждет правительственная машина. Вы должны мне разрешить отпустить ее в гараж.
      - Не беспокойтесь, мы об этом заранее знали, - сказал я. - На вашей машине уже поехали наши товарищи в ВЧК с извещением о вашем задержании. Они, кстати, и машину поставят в гараж ВЧК, чтобы на ней не разъезжали те, кому она не предназначена..."
      Почему я остановился на этом эпизоде? Мне хочется показать "друзей", которые, как Г. Колобов, сыграли зловещую роль в жизни Сергея.
      12
      Спор Есенина с Грузиновым. Есенин рассказывает о себе.
      "Гаврилиада" А. С. Пушкина. Сборник Госиздата
      Есенин пришел ко мне с Грузиновым. Очевидно, по дороге они спорили, потому что, как только сняли пальто, Сергей сказал Ивану:
      - Да, поэзия наша грустна. Это наша болезнь. Только вот сам не знаю, кто я?
      - Ты, безусловно, по цвету волос, по лицу, по глазам - настоящий финн!
      - А ты?
      - А я Грузинов, то есть грузин. Кровь у меня восточная...
      - Кровь-это самое главное. Но не забывай и о пространстве земли, на которой живут люди.
      - Пожалуй, это правда, - согласился Иван.-Пространство играет свою роль.
      - Как же не играть? - пожал плечами Есенин.- Возьми еврейскую поэзию, песни, даже танцы. Во всем найдешь скорбь. Почему? Евреи рассеяны по всему лицу земного шара...
      Как ни интересно было мне слушать дальнейший спор, я все же побежал на кухню к матери, прося приготовить чай и что-нибудь закусить. Мать сказала, что у нее готов обед и через четверть часа она попросит моих гостей в столовую.
      {92} Когда вернулся в мою комнату, на коленях у Сергея сидел наш серый с белыми пятнами кот Барс, очень своенравный и неохотно идущий на руки к чужим людям. Есенин почесывал его за ушами, под подбородком. Кот от наслаждения закрыл глаза и запел свою мурлыкающую песню. Грузинов ходил из угла в угол по комнате, вынимал из кармашка часы и посматривал на них, как будто читал лекцию и опасался не закончить ее во время. Он говорил:
      - В "Сорокоусте" и слепому ясно, что ты восстаешь против машины в сельском хозяйстве. Иван прочитал:
      Никуда вам не скрыться от гибели,
      Никуда не уйти от врага.
      Вот он, вот он с железным брюхом
      Тянет к глоткам равнин пятерню.
      С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 2, стр. 44.
      - Ты прямо предрекаешь нашу гибель от трактора, - закончил Грузинов.
      У Есенина на губах заиграла лукавая улыбка, и, он дипломатично ушел от спора, спросив:
      - А знаешь, как эти же строки толкует Берлин?
      Павел Абрамович Берлин был связан с разными издательствами, а впоследствии сотрудничал в, "Современной России".
      Берлин запомнился мне в зимней Москве, заваленной снежными сугробами. Он был высокий, худой, со впалыми щеками, глаза его блестели от голода. Был он в длинной потертой шубе, с полинявшим воротником, держал туго набитый портфель и перекладывал его из одной руки в другую. В портфеле были рукописи и книги. Он любил ссылаться на талмуд, и Павла Абрамовича прозвали талмудистом...
      Сергей рассказал, что Берлин говорил: враг, о котором Есенин пишет в "Сорокоусте", - Германия. Она выставит не одну "с железным брюхом" пушку "Берту". Тысячи их выставит. "Никуда вам не скрыться от гибели!"
      - Здорово талмудист загнул! - засмеялся Иван...
      - А что? - откликнулся Сергей.-Может быть, это будут и не пушки, а что-нибудь пострашнее. С Германией не раз воевали, и эта война не последняя!
      {93}
      -Это же совсем другое дело! - не унимался Грузинов. - Ты же в "Сорокоусте" пишешь о "беде над полем".
      - Поля бывают разные! Разве не может быть беды на поле брани? - слукавил Есенин.
      Шагающий по комнате Грузинов опешил и остановился. Сергей залился хохотом.
      В это время мать позвала нас обедать. Конечно, обед был только сносный: две нарезанные кусочками воблы, бутылка пива, мясной суп с рыжей лапшой; тушеное мясо с мороженой морковкой, урюком.
      Мы ели молча. Когда Есенин стал жевать отрезанный кусочек мяса, он сказал, что это хорошая грудинка. Мать спросила, где он научился разбираться в мясе. Сергей ответил, что ему пришлось служить в конторе мясной лавки.
      - И долго вы работали? - спросила мать.
      - Нет. Жена хозяина была строптивая. Как войдет в лавку, все приказчики должны встать, повернуться к ней лицом и кланяться. А я в то время Гоголем зачитывался. Была у меня книга с картинками. Художник нарисовал сваху Феклу из "Женитьбы". Сваха - вылитая наша хозяйка. Я и показал картинку приказчикам. Хозяйка придет, они вскочат, стоят и смехом давятся. Один не выдержал и прыснул. Все и открылось!..
      - Должно быть, вы были сорванцом? - сказала мать.
      - Был и остался. Еще в детстве слыл первым драчуном на селе. Почти каждый день с ребятами дрался, домой приходил в синяках, а то и с расквашенным носом. Бабка меня бранила, а дед заступался. Один раз бабка ушла, а дед говорит, что сейчас покажет мне, как драться, - всех одолею!
      Сергей рассказал, как его дед - Федор Андреевич Титов - сложил особым образом кулак, показал, как нужно размахнуться и хватить наотмашь по уху противника, Однако так, чтобы задеть и висок. Только бить точно, в определенное место. Он, внук, и кулак сложил, а дед поправил, и размахнулся, а дед правильно поставил его руку. И всё шло хорошо. Но Сергей усомнился, сможет ли он с одного удара повалить мальчишку. Тогда дед легонько дал внуку по уху.
      Очнулся он, внук, когда над ним, браня деда, хлопотала бабка...
      {94}
      - Постой, - прервал Есенина Грузинов, - Значит, ты того бродягу дедовским ударом?
      - Какой он бродяга? - возразил Сергей. - Он же с финкой на меня полез.
      Оказалось, что он и Иван возвращались ночью домой. За углом бандит потребовал, чтоб Есенин отдал ему свой бумажник, пригрозил ножом. Отвлекая внимание грабителя, Сергей полез в карман пиджака левой рукой, а правую сложил в кулак, как учил дед, и хватил бандюгу по уху и виску. Тот кувырнулся на тротуар и не поднялся...
      Мать принесла бутылку хлебного кваса, который сама готовила, и, когда стали запивать обед, спросила у Есенина, давно ли он живет в Москве. Он ответил, что живет с 1912 года, а в 1915 ездил в Петроград пробивать дорогу своим стихам. Там редакции журналов стихи его приняли, познакомился он с Городецким, с Блоком, бывал в кружке молодых поэтов на квартире Ларисы Рейснер (Ин. Оксенов. Лариса Рейснер. Л., "Прибой", 1927, стр. 40), его ввели в литературные салоны.
      - Пришел я в салон Мережковских. Навстречу мне его жена, поэтесса Зинаида Гиппиус. Я пришел одетым по-деревенски, в валенках. А эта дама берет меня под руку, подводит к Мережковскому: познакомьтесь, говорит, мой муж Дмитрий Сергеевич! Я кланяюсь, пожимаю руку. Подводит меня Гиппиус к Философову: "Познакомьтесь, мой муж Дмитрий Владимирович!"
      - Как же это так, - удивилась мать, - два мужа!
      - Жила с обоими. Меня, деревенского, смутить хотела. Но я и в ус не дую! Подвела бы меня к третьему мужу, тоже не оторопел бы...
      Сергей смеется, мы вслед за ним...
      Когда обед кончился, мы, трое, пошли в мою комнату. Печка-буржуйка еле теплилась, я подбросил в нее напиленных чурбачков. Потом напечатал Грузинову справку в Карточное бюро. Он взял ее, посмотрел на свои карманные часы и сказал Есенину, что спешит: как бы бюро не закрылось, а ему надо сегодня же отдать справку. Попрощавшись, он ушел, а я напечатал удостоверение Сергею о том, что он является председателем "Ассоциации вольнодумцев" и имеет такие-то издательские, редакторские и другие права. {95}
      Положив удостоверение в карман, Есенин спросил, знает ли моя мать об его "Сорокоусте"? Я объяснил, что Анатолий давал мне на правку экземпляр первой корректуры сборника "Имажинисты". Мать увидела ее на столе и прочитала "Сорокоуст".
      - Что она сказала? - спросил Сергей.
      - Поэма ей понравилась, но она не поняла, зачем ты написал о мерине.
      - А ты что?
      - Я ответил, что многие писатели прибегают к разным приемам для того, чтобы их вещь была прочитана от корки до корки. Мать знает старую литературу, и я сослался на Эмиля Золя. С этой целью он в свои произведения вводил эротический сюжет!
      - Эмиль Золя?- воскликнул Есенин.- Куда хватил! Все гораздо ближе. Ты "Гаврилиаду" читал?
      - Да. С предисловием Брюсова. - Какое издание?
      - Второе! - Это совсем не то!
      Он подошел к его висящей на вешалке шубе, вынул из кармана завернутую в белую бумагу "Гаврилиаду". Это было первое издание "Альционы".
      - Читай! - Сергей положил передо мной поэму, а сам сел на кушетку.
      Я читал прелестные пушкинские строфы, в которых был заключен богоборческий остроумный сюжет, сопровождаемый озорными словами. Замечательная поэма, за которую Александр Сергеевич чуть не попал в царскую опалу, убивала веру и в бога, и Христа, и архангелов.
      - Это Александр написал сто лет назад без малого! - сказал Есенин, пряча книгу в карман шубы. - Спасибо Брюсову, что он добился издания "Гаврилиады"! Заставлю Мариенгофа прочесть!
      Сомнений нет, что Сергей это сделал: в скором времени Анатолий написал на библейскую тему фарс: "Вавилонский адвокат" (семь старцев и Сусанна) (Первоначальное название "Возлюбленная пророка".), поставленную в Камерном театре. В 1936 году, когда я работая редактором в сценарном отделе киностудии "Межрабпомфильм", дирекция поручила мне просмотреть и снять фривольные {96} места в фильме: "О странностях любви", поставленном Я А. Протазановым по сценарию Мариенгофа, того же названия. Анатолий мог прочесть эти слова только в "Гаврилиаде":
      Поговорим о странностях любви.
      "Гаврилиада". Изд. второе. Альциона, 1919, стр, 59, стих. 101.
      Над этой книгой воспоминаний я работал не один год, и цель была одна: снять с Есенина то, что несправедливо приписывали ему, не только из-за незнания некоторых фактов его жизни, но и по причине его натуры: он любил от одних все скрывать, другим описывать то, что случилось с ним, в мажорных тонах, третьим в минорных, четвертых разыгрывать. При этом он совершал это непринужденно, с большой достоверностью, что как теперь понимаю, свидетельствовало о его незаурядном актерском даровании.
      Однако были и другие привходящие причины, которые мешали мемуаристам даже близко знающим Сергея - донести до читателей истину о великом поэте. Об одном случае я хочу рассказать.
      И. Грузинов в своих воспоминаниях пишет:
      "1924. Лето. Полдень. Нас четверо. Шестой этаж дома No 3 по Газетному переулку. Есенин вернулся из деревни. Спокойный, неторопливый, уравновешенный. Чуть-чуть дебелый. Читает "Возвращение на родину". Я был в плохом настроении: жара, не имею возможности выбраться из города. И том не менее взволновали его стихи (Сергей Александрович Есенин. Воспоминания. М.-Л., Госиздат, 1926, стр. 134.).
      - Часто тебя волнуют мои стихи? - спросил Есенин.
      - Нет. Давно не испытывал волнения. Меня волнуют в этом стихотворении воскресающие пушкинские ритмы. Явное подражание, а хорошо. Странная судьба у поэтов. Пушкин написал "Вновь я посетил" после Баратынского. Пушкина помнят все. Баратынского помнят немногие...
      Где же происходил этот разговор? Шестой этаж дома No3 по Газетному переулку-это квартира No30, где я жил вместе с родителями. Кто же эти четверо, о которых пишет Грузинов? Это - Есенин, Грузинов, я и моя мать, {97} которую Сергей пригласил послушать его "Возвращение на родину".
      Когда он прочитал стихотворение, а Грузинов сказал, что это явное подражание Пушкину, мать, вытирая слезы на глазах, возразила:
      - Мы еще в школе учили: "Вновь я посетил тот уголок земли". Конечно, это стихотворение чудесное. Но у Сергея Александровича есть встреча с дедом, которого не узнал внук. Знаете, это сжимает сердце. Так критиковать нехорошо. - И она вышла из комнаты.
      Повторяю, это происходило в 1924 году, у меня уже был полный шкаф книг. Я открыл дверцы, вынул том сочинений Евгения Баратынского, нашел его стихотворение "Родина" и прочитал вслух:
      Судьбой наложенные цепи
      Упали с рук моих, и вновь
      Я вижу вас, родные степи,
      Моя начальная любовь.
      Степного неба свод желанный,
      Степного воздуха струи,
      На вас я в неге бездыханной
      Остановил глаза мои...
      Е. А. Баратынский. Полн. собр. соч. Киев, изд-во Ф. А. Иогансона, 1894, стр. 95.
      Я сказал, что стихотворение Баратынского написано мастером, но с моей точки зрения холодновато. Потом я не без эффекта прочел начало стихотворения Пушкина "Вновь я посетил..." Не без эффекта потому, что после выпускных экзаменов в училище состоялся торжественный вечер, и инспектор обязал меня выступить со стихами на русском, немецком, французском и английском языках. Русским стихотворением и было "Вновь я посетил", которое я разучивал с бывшим учеником Коммерческого училища, в то время артистом театра Незлобина.
      - Конечно, у Пушкина гениальные стихи, - сказал я. - Но чем берет Сережа? Мать правильно заметила: неузнавание внуком деда. Как это у тебя, Сережа?
      Есенин прочел:
      Но что старик с тобой?
      Скажи мне,
      Отчего ты так глядишь скорбяще?
      Добро, мой внук,
      {98}
      Добро, что не узнал ты деда...
      Ах, дедушка, ужели это ты?
      И полилась блестящая беседа
      Слезами теплыми на пыльные цветы.
      - Вот здесь настоящая трагедия, сильная трагедия, которая всем знакома и берет человека в плен. Этого нет ни у Баратынского, ни у Пушкина.- И я обратился к Грузинову.- Зря считаешь "Возвращение на родину" подражанием Пушкину. Тогда и "Пророк" Лермонтова подражание Пушкину. Влияние предыдущего поэта на последующего - это закон литературы. Но трагедия в "Возвращении на родину" делает стихотворение оригинальным, есенинским.
      - Смотри-ка, - воскликнул Сергей, - как стал рассуждать!
      - Ты забыл, Сережа, сам меня ругал за то, что мало читаю. Теперь прочел немало книг, завел толстую тетрадь, выписал отрывки.
      Есенин улыбнулся. Подошел к книжному шкафу, вынул оттуда несколько томов переплетенного Лескова (приложение к журналу "Нива").
      - Дело! - воскликнул он. - Вот у кого надо учиться языку!
      - Я и учусь! Выписываю фразы, слова...
      Думаю, любой человек, прочитав запись Грузинова, а потом дополненную мною, увидит, какая разница между приводимыми фактами.
      Дальше, как говорится, больше!
      И. Старцев рассказывает, что "поэт Р., то есть я, был вовлечен в издательство "Ассоциации вольнодумцев" точнее не в издательство, а в "Ассоциацию" (Сергей Александрович Есенин. Воспоминания. М.-Л., Госиздат, 1926, стр. 75.).
      Потом, сообщает Старцев, поэт Р. "упрашивал выпустить совместно с ним (Есениным.- М. Р.) сборник стихов" и "Есенин взял у него аванс". Я отлично знал, что Сергей печатается только с Мариенгофом и никогда бы такого предложения не сделал; в те годы Сергей был так обеспечен, что никакого аванса не взял бы.
      А что было в действительности? Поэт-художник Павел Радимов (поэт Р.), близкий по тематике Есенину, хотел издать совместно с ним книгу и сделать к ней рисунки. Вот этот поэт Р. и вел разговор с Сергеем, а он подозвал {99} меня и спросил, как записано в последнем протоколе "Ордена": кто с кем печатается? Я ответил: "Ты с Мариенгофом, Шершеневич со мной ("Красный алкоголь"), Ивнев, Кусиков, Грузинов выпускают отдельные книги. Кроме того, мы подготавливаем общий сборник ("Конский сад").
      - Вот видишь, - сказал Есенин Радимову, - ничего не выйдет!
      Дальше Старцев рисует Сергея двойственным человеком: якобы с поэтом Р. (Радимовым) он вступает в соглашение, а за глаза называет безнадежным...
      В воспоминаниях В. Кириллова говорится о Сергее так: "Он скоро захмелел и потерял сознание. Я и поэт Р. отнесли его на руках в одну из комнат (Дома Герцена.- М. Р.) и уложили на диван". Верно, это было, только Есенин не терял сознание, а заснул за столом. И поэт Р.- это я! (Сергей Александрович Есенин. Воспоминания, М.-Л., Госиздат, 1926, стр. 178.).