Оказавшись на Западе, Солженицын принял вначале решение жить в нейтральной Швейцарии, в стране, где жили и работали многие поколения российских эмигрантов. Здесь жили когда-то А. Герцен и Г. Плеханов, М. Бакунин и В. Ленин. Солженицын получил право на жительство в кантоне Цюрих, но как "иностранец, не имеющий право на гражданство". Но писатель и не претендовал на гражданство какой-либо другой страны, заявляя, что он по-прежнему считает себя гражданином России и обязательно вернется на Родину.
      В Швейцарии Солженицын жил немногим более двух лет. Для политических изгнанников эта страна оказалась в 70-е годы XX века гораздо менее удобной, чем в 70-е годы XIX века. Было много причин, по которым жизнь и работа в Швейцарии оказались для такого человека как Солженицын, не столь удобной, как это ему хотелось. Слишком велика была здесь назойливость журналистов и фотокорреспондентов, которые преследовали писателя по пятам. У Солженицына не было столь необходимой ему изоляции. В Советском Союзе он работал главным образом в небольших деревеньках недалеко от Рязани ("Матренин двор"), в доме Корнея Чуковского в Переделкино, в небольшом домике близ дачи М. Ростроповича в подмосковной Жуковке, в садовом домике на своих 6 сотках близ г. Обнинска Калужской области. В Москву Солженицын приезжал по неотложным делам, для встреч и для сбора материалов. Дополнительную "заботу" об изоляции Солженицына принимало на себя и КГБ. Но в Швейцарии необходимая Солженицыну изоляция была трудно достижима. К тому же для такого общественно активного человека как Солженицын, возникали и другие трудности, которых он не ожидал. Дело в том, что еще в 1948 году правительство Швейцарии приняло постановление об ограничении политической деятельности всех иностранцев, которые не получили швейцарского гражданства. Даже проведение пресс-конференции, в которой звучала критика Советского Союза и коммунизма как политической системы, требовало предварительного раз
      68
      решения в полиции, где был учрежден специальный отдел для контроля за деятельностью иностранцев. Солженицын получил на этот счет строгое внушение от шефа полиции Цюрихского кантона уже после первых своих политических выступлений. Попытка писателя напомнить швейцарской полиции о деятельности Ленина в том же Цюрихе в 1914-1916 гг. была оставлена без внимания.
      Приглашения о встречах и выступлениях, о политическом убежище, о месте для постоянного проживания поступали к Солженицыну из разных стран, и он внимательно изучал эти предложения. Уже в 1974 году писатель побывал в Швеции на Нобелевских торжествах 1974 года, где получил присужденную ему в 1970 году Нобелевскую премию и дал большую пресс-конференцию. Весной 1975 года Солженицын побывал в Париже, а летом того же года совершил большую поездку в США. В 1976 году Солженицын побывал в Англии, Франции и Испании, а в конце этого года он принял решение о покупке дома и большого земельного участка в США в штате Вермонт, природа которого напоминала ему Россию.
      Свою работу в Штатах и свой архив Солженицын организовал очень тщательно. Главным его делом во второй половине 70-х годов стала работа над новой редакцией "Августа Четырнадцатого" - первой книгой задуманной им громадной эпопеи "Красное колесо", а также работа над следующим "Узлом" "Октябрь Шестнадцатого". Одновременно шел интенсивный сбор материалов для следующих и главных "Узлов" - о революции 1917 года. Несколько раз в год Солженицын давал обширные интервью, нередко откликаясь на события в России и протестуя против репрессий, которым подвергались люди хорошо ему знакомые. Иногда он встречался в своем доме с общественными деятелями Запада, реже с писателями, еще реже - с гостями из СССР. Но он не отказывался от приглашений и снова побывал во многих странах Европы, а также в Японии и на Тайване. Темы его выступлений не отличались большим многообразием. Это было в первую очередь обличение и осуждение коммунизма, тоталитарного режима в СССР, а также социализма, марксизма и всех левых и революционных идеологий, между которыми для Солженицына не имелось большой разницы. При этом он решительно осуждал также "глобальные ошибки Запада относительно коммунизма", которые начались еще с 1918 года и продолжаются до конца 70-х годов. Солженицын решительно
      69
      осуждал всякие попытки "разрядки" и всякие уступки как советскому, так и китайскому коммунизму. Коммунизм - это по Солженицыну неизлечимое зло, и его надо уничтожить. При этом писатель весьма грубо отзывался обо всех западных советологах любых направлений, а также о дипломатах - от Джорджа Кеннана до Генри Киссинджера, которые вносили "выдающийся вред в конструкцию и направление американской внешней политики". Взгляды Солженицына в данном случае совпадали с взглядами наиболее консервативной и воинственной части американского политического истеблишмента, и некоторые из американских обозревателей считали, что именно выступления Солженицына в какой-то степени повлияли на отношение к СССР со стороны Рональда Рейгана. Президент Форд отказался в 1975 году от встречи с Солженицыным. Американские газеты писали, что таким был совет Форду его Государственного секретаря Г. Киссинджера, который говорил о Солженицыне как о "монархисте". От встречи с президентом США Дж. Картером Солженицын отказался сам. Впрочем, в начале 80-х годов Солженицын отказался и от приглашения нового американского президента Рональда Рейгана, который хотел устроить в Белом доме завтрак в честь группы советских диссидентов, оказавшихся в эмиграции.
      Но Солженицын осуждал не только коммунизм, но и западный либерализм, иногда почти с таким же ожесточением, как и советский тоталитаризм. По мнению Солженицына, Запад переживает тяжелый не столько политический, сколько духовный кризис, который начался здесь еще 300 лет назад, т. е. во времена так называемой Реформации. Западный образ жизни и особенно западные газеты, журналы и телевидение вызывали у писателя чувства, близкие к отвращению, и он не находил нужным их скрывать. Солженицын не раз говорил, что принятый в Америке лозунг: "Все имеют право все знать", - это ложный лозунг ложного века. Много выше права людей не знать и не забивать своей божественной души сплетнями, суесловием и праздной чепухой. Люди истинного труда и содержательной жизни совсем не нуждаются в том избыточном и отягощающем потоке информации, который им навязывают западные СМИ. Особенно возмущали Солженицына потоки неточной или просто лживой информации о нем самом, о его взглядах и его личной жизни. "Когда я был в Советском Союзе, говорил Солженицын в одном из интервью, - я представлял так: - на Западе свободная пресса,
      70
      там не солжешь, там всегда опровергнут, а в Советском Союзе, ну, действительно, настолько пролгались, что сверху командуют, то и печатают. Я приезжаю и с удивлением вижу, что в вашей прессе, свободной, можно солгать также умело, так же хватко, как и в советской"2.
      Особо резкая критика в адрес Запада прозвучала в знаменитой солженицынской речи в Гарварде на ассамблее выпускников университета. Писатель обвинил Запад в падении мужества. "Этот упадок мужества сказывается больше всего в прослойках правящей и интеллектуально-ведущей, отчего и создается впечатление, что мужество потеряло целиком все общество". Этот упадок мужества, доходящий до полной потери "мужского начала", Солженицын считал признаком конца Запада, не способного противостоять угрозе могущественных тоталитарных сил. Государство всеобщего благосостояния, которое создано на Западе, обеспечивает молодежи владение вещами, деньгами, досугом, дает ей неограниченную свободу наслаждений, - но не силу и мужество. "Даже биология знает, - говорил Солженицын, что привычка к высокоблагополучной жизни не является преимуществом для живого существа. Сегодня в жизни западного общества благополучие стало приоткрывать свою губящую маску"3. По мнению Солженицына, на Западе слишком увлеклись защитой прав личности и мало думают о защите самого общества от "иных личностей", забывая об обязанностях людей перед обществом. Молодежь не защищена от порнографии и всякой иной бесовщины, все это ведет и к разгулу преступности. Но особенно резкая критика опять-таки досталась западной прессе, которая пользуется своей "безудержной свободой" отнюдь не в интересах читателей. Эта пресса помешана на сенсациях, она поверхностна и поспешна, и ярче всего отражает не достижения, а психические болезни XX века.
      В отличие от советских западников и будущих либерал-демократов времен Ельцина, Солженицын прямо заявлял, что он не хотел бы рекомендовать нынешний Запад в качестве образца для преобразования российского общества. "Для того богатого душевного развития, которое уже выстрадано нашею страною в этом веке, - западная система в ее нынешнем духовно-истощенном виде не представляется заманчивой"4. Солженицын уверял своих слушателей, что жизнь в СССР и даже в Восточной Европе с ее гнетом выработала в народе характеры "более сильные, более глубокие и интересные, чем благополучная и регламенти
      71
      рованная жизнь Запада." Что вообще может предложить России "западное массовое существование с его отвратным напором реклам, одурением телевидения и непереносимой музыкой!"5. Университетская аудитория аплодировала этим словам Солженицына, но никто почти из влиятельных западных интеллектуалов не торопился принимать советы писателя, который не только выступал против "детанта", но и предупреждал, что под видом "мирного сосуществования" Советский Союз фактически уже ведет против Запада третью мировую войну и ведет все более успешно. "Еще два-три таких славных десятилетия мирного сосуществования - и понятия "Запад" не останется на Земле"6. Солженицыну возражали многие либеральные интеллектуалы, заявляя, что он просто не знает западных стран и западного образа жизни, что он не знает ни одного языка, кроме русского, что он исходит из примитивных славянофильских концепций и слишком превозносит духовную мощь и превосходство России. Но диалога не получилось, и Солженицына слушали все меньше и меньше. Это яростное осуждение Солженицыным как коммунизма на Востоке, так и всего современного либерализма и демократии на Западе заводило и самого писателя в какой-то идеологический тупик, и после 1980 года его публичные выступления в различных западных аудиториях фактически прекратились. К тому же и западная печать, по поводу которой писатель высказывался очень неприязненно и даже грубо, стала отвечать ему тем же, осуждая не только взгляды, но и стиль жизни Солженицына. Американские папарацци даже летали с видеокамерой и фотоаппаратами на вертолете над имением Солженицына в Вермонте, чтобы получить какие-либо необычные снимки. Дело доходило до призывов убрать писателя из Америки. В 1980-1982 гг. выступления, интервью и письма Солженицына были крайне редкими, а с 1983 года они практически прекратились.
      В первые годы своего пребывания на Западе Солженицын часто вступал в полемику с российскими эмигрантами разных направлений и поколений. Эта полемика принимала нередко довольно острый характер. Солженицын держался обособленно, не принимая участия и в разного рода эмигрантских мероприятиях и встречах. Исключения были, но они были крайне редки. С 1976 года он вообще перестал читать русские эмигрантские журналы и лишь иногда публиковал отрывки из своих "Узлов" в религиозно-общественном журнале "Вестник РСХД", который постепенно попал и под финансовый контроль Солженицына.
      72
      Только в 1982 году он решил ответить сразу всем своим критикам из других эмигрантских и диссидентских движений большой и крайне грубой, даже оскорбительной статьей - "Наши плюралисты". "Шесть лет не читал я ни сборников их, ни памфлетов, ни журналов, хотя редкая там статья не заострялась также и против меня. Я работал в отдалении, не обязанный нигде, ни с кем из них встречаться, знакомиться, разговаривать. Занятый "Узлами", я в эти годы продремал все их нападки и всю их полемику. Они мечтали, чтоб я с ними суетился, повысил бы им цену, а без этого хиреют на глазах, захлебнулись в собственном яде"7. Но теперь Солженицын решил ответить всем сразу, помянув двумя-тремя фразами совсем разных людей - и находящихся в эмиграции, и живущих в Союзе. При этом взгляды, высказывания, статьи и очерки этих авторов были крайне упрошены и искажены. Чтобы подчеркнуть свое неуважение, даже презрение к оппонентам, Солженицын в своей статье не упоминает даже инициалов, а только фамилии - Галич, Синявский, Пинский, Шрагин, Янов, Амальрик, Чалидзе, Лерт, Левитин-Краснов, Михайлов, Плющ, Соловьев, Клепикова, Померанц, "некто" Любарский. Цитаты даются без сноски на источник, часто без указания автора. Многие из оппонентов Солженицына были, конечно, не совсем правы в своих упреках, но многие их упреки были совершенно справедливы. Статья Солженицына попала и в СССР, и произвела на всех нас очень неприятное впечатление. Писатель впал в грех гордыни, и это отталкивало от него и диссидентов в эмиграции, и тех, кто еще жил и работал в СССР. Уже тогда начала быстро расти трещина между Солженицыным и независимым общественным мнением в СССР, которое только начало нарождаться. Солженицын требовал такого же полного признания и идеологического подчинения своим взглядам и концепциям, как и КПСС.
      Начало "перестройки" в СССР Солженицын публично никак не комментировал. Мы видим по его литературному дневнику, который начал публиковаться только в 1999 году, что писатель внимательно следил за событиями в стране и за судьбой советских политзаключенных. О Горбачеве он писал в своих заметках с явной неприязнью, но к начавшемуся в конце 1986 года освобождению диссидентов из тюрем, лагерей и ссылки Солженицын отнесся как к важному событию, которое и ему давало надежду на возвращение. Однако в печати или в своих публичных выступлениях писатель ничего не говорил о положении дел в
      73
      СССР с 1980 до 1988 года. Свое многолетнее молчание Солженицын нарушал только тогда, когда нужно было комментировать начавшие выходить первые Узлы "Красного колеса". Русские издания этих первых Узлов выходили в свет практически незамеченными. Но и на английское, немецкое и французское издания "Августа Четырнадцатого" рецензии были редкими и очень сдержанными, хотя это был несомненно лучший том всей эпопеи. И рецензентов, и читателей просто отпугивал большой объем романа с размытым сюжетом и множеством действующих лиц. "Это, конечно, не развлекательное чтиво для летнего отдыха, - писал Пол Грей в журнале "Тайм". - Тех, кто каждое лето испытывает угрызения совести из-за того, что они не могут одолеть "Войну и мир", приведет в ужас перспектива чтения "Августа Четырнадцатого" - веши, безусловно, трудной и требующей от читателя большого напряжения"8. На Западе издается немало книг по истории, которые читаются как занимательные романы. Трудно было рассчитывать поэтому, что западный читатель одолеет нелегкое для восприятия, но обширное "повествование в отмеренных сроках".
      Читать роман уже тогда было трудно. Почти 200 страниц текста отводилось под описание разного рода войсковых передвижений русских и немецких войск по Восточной Пруссии. Все читатели просто пропускали этот массив. Но многие главы были интересны, хотя и не приковывали внимание, как это было при чтении романов "Раковый корпус" и "В круге первом". Рецензии на Узел № 2 "Октябрь Шестнадцатого" были еще более редкими и критичными. "Когда я начинал читать этот роман, - писал в 1989 году один из немецких рецензентов, - была весна, и листья в моем саду только зазеленели. Но когда я закрывал его последние страницы, была поздняя осень, и листья в моем саду уже опали". Это была не лучшая рекомендация для потенциальных читателей. Узел III - "Март Семнадцатого" начал издаваться на русском языке только в самом конце 80-х годов, эта книга комментировалась и рецензировалась пока лишь в эмигрантских изданиях.
      Солженицын и перестройка
      В 1985-1986 гг. Солженицын не давал никаких интервью и не сделал ни одного публичного заявления. В 1987 году Солженицын согласился дать только одно интервью - по просьбе владель
      74
      ца журнала "Шпигель" Рудольфа Аугштейна. При этом речь шла только о проблемах российской истории, а не о "перестройке". Писатель молчал затем еще около двух лет, и только в мае 1989 года он согласился на беседу с журналистом "Тайм" Дэвидом Эйкманом. Речь шла опять-таки о романах из эпопеи "Красное колесо". Уже прощаясь с писателем, Д. Эйкман спросил: "В СССР происходят такие громадные события, они происходят и во всем коммунистическом мире. Немного удивительно, что вы не высказываетесь о них. Почему вы не комментируете никак и события, которые происходили в Америке в последние десять лет?". Солженицын ответил, что в Америке, как он понял, никто не хочет прислушиваться к его критике. Зачем же ему тратить свое время, "для меня драгоценное, если моей критики никто не спрашивает. Решил: хватит, отныне занимаюсь только своей прямой художественной работой". Потом я перестал говорить и о России. "Я замолчал еще в 1983 году, когда переменами никакими не пахло. А позже начались перемены. И мне предстояло что же? Прервать свою работу и начать выступать как политический комментатор, притом издалека? Но события на моей родине меняются сейчас очень часто. Скажешь один раз - нужно сказать и другой, и третий, и четвертый, т. е. комментировать по ходу того, что происходит. А я должен кончить свою работу, меня погоняет возраст, мне же больше семидесяти лет"9. В 1988-1989 гг. в США приезжало немало "прорабов перестройки", и некоторые из них хотели встретиться с Солженицыным. Но все они получали отказ. Солженицын даже перестал подходить к телефону, и можно было поговорить только с его женой, которая выполняла также обязанности его секретаря. На дверях почты в Кавендише висело объявление: "Адрес Солженицына не даем, дорогу к дому не показываем". Один настырный западный журналист, получив задание редакции - написать очерк о жизни великого писателя, нанял вертолет и несколько часов летал над имением Солженицына близ Кавендиша, делая фотографии и записывая передвижения всех членов семьи.
      Молчание Солженицына и его нежелание высказываться о делах в СССР привело к тому, что и в нашей стране быстрое развитие гласности и относительной свободы слова и печати привело к появлению новых имен и авторитетов. О Солженицыне начали просто забывать, а многие из молодых его никогда не читали. В кругах интеллигенции бурно обсуждался фильм Тенгиза Абуладзе "Покаяние", роман Анатолия Рыбакова "Дети Арбата",
      75
      роман Владимира Дудинцева "Белые одежды", публицистика "Огонька", "Московских новостей", "Литературной газеты", но не забытые уже тексты "Самиздата" и недоступные для большинства книги "Тамиздата". Тот не слишком длительный взрыв интеллектуальной и политической активности, который происходил в стране в 1988-1989 годах, происходил без упоминания имени Солженицына.
      Вообще, включение недавних диссидентов в активную политическую жизнь страны происходило с трудом - на это было много причин. Власти еще не доверяли диссидентам: - их требования казались слишком радикальными. Но и диссиденты еще не доверяли властям; здесь было немало людей, которые еще совсем недавно участвовали в репрессиях и в публичном поношении диссидентов. Поэтому на первый план в 1988-1989 гг. выходили те люди, которых Евгений Примаков позднее называл "диссидентами в системе". Это были относительно либеральные работники из партийных органов, из литературных союзов и других творческих объединений, и из печати. Из этой среды и вышли все первые "прорабы перестройки" и проводники "гласности". К возможной публикации книг Солженицына эти люди относились с большими сомнениями и осторожностью - не опрокинуть бы все еще хилую лодку "перестройки".
      Первый громко прозвучавший голос принадлежал газете "Книжное обозрение" - не самой известной и влиятельной среди советских газет. 8 августа 1988 года газета опубликовала на своих страницах большое письмо Елены Чуковской, внучки Корнея Чуковского - о близости всей семьи Чуковских и семьи Солженицына было известно - "Вернуть Солженицыну гражданство СССР". "Пора прекратить, - заключала свое письмо Елена Чуковская, - затянувшуюся распрю с замечательным сыном России, офицером Советской армии, кавалером боевых орденов, узником сталинских лагерей, рязанским учителем, всемирно-знаменитым русским писателем Александром Солженицыным и задуматься над примером его поучительной жизни и над его книгами". В последующих номерах газета привела отклики читателей, большинство которых поддержало Е. Чуковскую, но были и такие, кто решительно возражал против возвращения писателя. Но немало было и таких, кто писал, что ничего не знает о Солженицыне. Даже сама газета в редакционном комментарии писала, что ее читатели все больше и больше интересуются
      76
      творчеством Солженицына, но "мы не знаем, что и как он писал в изгнании".
      В идеологических службах ЦК КПСС мало кто понимал "проблему Солженицына". Еще в октябре 1988 года член Политбюро Вадим Медведев собрал специальное совещание с участием не только работников аппарата ЦК КПСС, но и руководящих работников КГБ СССР. Часть участников совещания выступила за сохранение в полном объеме жесткой линии по отношению к Солженицыну. Но другие считали, что нужно разграничить идеологическую и правовую проблемы. На такой позиции стоял, по свидетельству В. Медведева, и Горбачев, но он предпочитал публично не высказываться. Поэтому разного рода инструктивные совещания в ЦК КПСС - с деятелями интеллигенции и журналистами - проводил Вадим Медведев. Это были закрытые совещания, никакой информации о них в печать не передавалось. Между тем давление общественности возрастало. В Московском Доме кино, который превратился тогда в своеобразный клуб демократической интеллигенции, 12 декабря 1988 года состоялось большое собрание по случаю 70-летия Солженицына. Здесь было много писателей, ученых, деятелей культуры, и все они поддерживали требования о возвращении Солженицыну советского гражданства и членства в Союзе советских писателей. Игнорировать эти требования было невозможно, но М. Горбачев продолжал ждать выводов и предложений от Идеологической комиссии ЦК КПСС, члены которой, по признанию В. А. Медведева, только теперь взялись за внимательное чтение "Архипелага ГУЛАГа". Именно эта книга стала причиной высылки Солженицына из СССР. Но и теперь многим ее читателям из ЦК КПСС она казалась слишком "опасной".
      Весной 1989 года активность демократической интеллигенции и ее требования о возвращении Солженицына в нашу страну и в литературу возросли. Небольшой московский журнал "Век XX-й и мир" опубликовал в № 2 за 1989 год статью-обращение Солженицына "Жить не по лжи", которое было написано 12 февраля 1974 года - за два дня до высылки писателя из СССР. Несколько раз обращался к Горбачеву и в ЦК КПСС с просьбой разрешить публикацию сочинений Солженицына и главный редактор журнала "Новый мир" Сергей Залыгин. Горбачев дважды беседовал с Залыгиным, но откладывал свое решение. Уже в первые месяцы 1989 года появилась возможность издания романа Солженицына "Раковый корпус", рассказов "Матренин двор" и
      77
      "Один день Ивана Денисовича", даже романа "В круге первом". Однако писатель был тверд: его первым произведением, которое он хочет и позволяет издать на Родине, должен быть только "Архипелаг ГУЛАГ", ибо именно эта книга стала главной причиной его изгнания из СССР. Однако все прежние решения Политбюро в отношении этой книги не были отменены, и у В. А. Медведева не было полномочий принимать какие-то другие решения. К тому же он не скрывал своего отрицательного отношения к "Архипелагу". Защитников этой книги в Политбюро не было.
      Обстановка в стране существенно изменилась в начале лета 1989 года в связи с началом работы Первого Съезда депутатов СССР. Это был скачок в развитии гласности, в результате которого ЦК КПСС, Политбюро и Горбачев начали терять контроль за развитием многих политических, национальных, а тем более литературных процессов. Более 50 писателей, драматургов, деятелей кино, композиторов были избраны народными депутатами СССР. Это была влиятельная группа, с мнением которой было нельзя не считаться. Прежняя опека ЦК КПСС над деятельностью творческих союзов становилась невозможной. Многие из проблем эти союзы могли решать теперь без какой-либо санкции ЦК КПСС. В конце июня 1989 года Секретариат Союза Советских писателей постановил отменить свое решение от 5 ноября 1969 года об исключении Солженицына из Союза писателей СССР. Одновременно писателям - членам Верховного Совета СССР было поручено поставить вопрос о полной государственной реабилитации Солженицына. Уже в августе 1989 года в разных журналах и газетах началась публикация отдельных рассказов и публицистики Солженицына, отрывков из книги "Красное колесо". Появились большие очерки о судьбе Солженицына, один из них был написан Виктором Астафьевым, другой Владимиром Лакшиным. Журнал "Новый мир" объявил о подготовке к публикации отдельных глав "Архипелага". По свидетельству Вадима Медведева, в июле 1989 года вопрос о Солженицыне и его книгах был обсужден на Политбюро. Однако никакого специального постановления на этот счет принято не было, и вся информация, доложенная на заседании, была по предложению Горбачева "принята к сведению". Это означало, что писатели сами могли теперь принимать решения по своим литературным делам. Контроль за печатью почти полностью перешел летом 1989 года в руки редакторов и редакционных коллегий, и это было самой важной частью провозглашенной Горбачевым полити
      78
      ки "гласности". Уже в №№ 9, 10 и 11 "Нового мира" были опубликованы избранные главы "Архипелага". Однако вопреки ожиданиям одних и опасениям других, никакого переворота или даже заметного волнения в сознании общества эти публикации не произвели, основное внимание общества было приковано к текущим политическим событиям, и о Солженицыне говорили меньше, чем о Егоре Лигачеве и Тельмане Гдляне. Что-то изменилось в самой роли литературы в жизни общества, и это было неожиданным для редакции "Нового мира", для Солженицына и для всех нас.
      "Год Солженицына"?
      Полное и отредактированное самим писателем трехтомное издание "Архипелага" появилось в книжных магазинах в марте 1990 года и было быстро распродано, хотя тираж его составил 100 тысяч экземпляров. Однако тираж "Нового мира" в том же году достиг 2 миллионов экземпляров, тираж "Комсомольской правды" дошел до цифры в 17 миллионов экземпляров, а разовый тираж газеты "Аргументы и факты" составил 34 миллиона экземпляров. Цензура была упразднена, и в разных изданиях и издательствах началась подготовка к изданию сразу всех произведений Солженицына, которые были ранее изданы за границей. В этих условиях Сергей Залыгин объявил 1990 год "Годом Солженицына". "В историю нашей литературы, - писал он, -1990-й год войдет еще и как год Солженицына. Множество журналов будут публиковать его произведения, множество издательств напечатают его книги. Такой сосредоточенности на одном авторе, может быть, никакая литература не знала и не узнает никогда"10. И действительно, отдельными изданиями вышли в свет роман "В круге первом", повесть "Раковый корпус", сборники рассказов, пьес и киносценариев Солженицына. В разных журналах публиковалось и "Красное колесо" - от "Августа Четырнадцатого" до "Апреля Семнадцатого". Писатель не торопился давать в печать только свою публицистику.
      И все же "Года Солженицына" не получилось. Очень немногие из газет и журналов выступили с рецензиями на книги Солженицына, их обсуждение проходило вяло как в литературных, так и в общественных кругах. "Прочли всего Солженицына, и ничего не перевернулось", - констатировал с упреком писа
      79
      тель Георгий Владимов. Такая реакция интеллигенции и общества на столь давно ожидавшееся "явление Солженицына" казалась странной. Многие помнили, что в ноябре 1962 года публикация в "Новом мире" небольшой повести "Один день Ивана Денисовича" имела громадный резонанс в стране и во всем мире. Все газеты и журналы обсуждали эту повесть; письма и отклики читателей Солженицын уносил из редакции "Нового мира" в чемоданах. Именно в это время скромный учитель физики из Рязани превратился во всемирно известного писателя, за судьбой которого на протяжении последующих двадцати лет следил весь мир. Почему же теперь наша публика на всех уровнях так слабо откликнулась на издание книг Солженицына? Я думаю, что здесь надо назвать несколько причин.
      В условиях невиданной ранее гласности издание книг Солженицына утратило магию мужества и новизны. Для воздействия на публику даже самого замечательного произведения огромное значение имеет ситуация в обществе и время выхода в свет этого произведения. Роман Николая Чернышевского "Что делать?", написанный в каземате Петропавловской крепости и изданный Некрасовым в 1863 году, произвел огромное впечатление на разночинную интеллигенцию и молодежь тех лет, но сегодня это одна из рядовых книг школьной программы. "Мертвые души" Николая Гоголя стали событием в художественной и общественной жизни России в середине 40-х годов XIX века. Но состоялось бы это событие, если бы эта книга Гоголя появилась в свет в 1881 году, через 20 лет после отмены крепостного права? Подобные примеры можно приводить из всех литератур. В середине XIX века Гарриет Бичер-Стоу всколыхнула американское общество своей "Хижиной дяди Тома". Но сегодня это всего лишь одна из популярных детских книг в США. В 90-е годы советское и российское общество не могло воспринимать книги Солженицына так, как они могли бы быть восприняты в 60-е. Для нового поколения читателей эти книги были уже историей. К тому же их появление в печати совпало с появлением других ярких художественных произведений, которые ранее были неизвестны широкой публике. Солженицын не раз говорил и писал, что он ощущает себя "может быть, единственным горлом умерших миллионов - против нашего главного Врага". Это было и в 60-70-е годы большим преувеличением: из бывших узников ГУЛАГа вышло много талантливых писателей, и книги некоторых из них превосходили романы и повести Солженицына по
      80
      своим художественным достоинствам (Варлаам Шаламов, Евгения Гинзбург, Дмитрий Витков-ский). В конце 80-х годов в море "лагерной" литературы появились и многие новые яркие авторы: Анатолий Жигулин, Георгий Жженов, Лев Разгон, - всех не перечислить. Большое внимание публики привлекли и другие ранее неизвестные нам книги советских писателей и писателей из эмиграции: Владимира Войновича, Василия Аксенова, Василия Гроссмана, романы и повести Владимира Набокова, мемуары генерала Петра Григоренко, неизвестные ранее поэмы Александра Твардовского и Анны Ахматовой, стихи Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой и Бориса Чичибабина, романы Марка Алданова, и здесь перечисление может занять не одну страницу.