В его пятитомном переводе «Добротолюбия» имеются многочисленные ссылки на это учение, некоторые из них я приводил в книге. В «Невидимой брани» (ч. 2, гл. 9) имеется изложение православного учения об «осмотре князем века сего» всякого человека после исхода его из тела; слово «мытарства» там не встречается, но в тексте ясно говорится, что «главнейшая и решительная брань ожидает нас после смерти» (стр. 248), и ясно, что речь идет о том же, что отстаивал так упорно епископ Игнатий, и что в других местах епископ Феофан прямо называет по имени — «мытарства».

4. В «Душе и ангеле» епископ Феофан ни слова не говорит против учения епископа Игнатия о мытарствах. Так, епископ Игнатий в «Слове о смерти» недвусмысленно заявляет, что «учение о мытарствах есть учение Церкви» (т. 3, стр. 138) и затем подробно обосновывает это утверждение. А епископ Феофан, критикуя учение епископа Игнатия, утверждает, что в предлагаемой им работе «новое учение сказанных брошюр» (т.е. «Слова о смерти» и «Прибавления») разобрано в полной подробности, не оставившей неоговоренною ни одной мысли их, какую следовало бы оговорить («Душа и ангел», стр. 4). Вполне ясно, что если епископ Феофан не нашел ничего предосудительного в мыслях епископа Игнатия о мытарствах, то значит он был согласен с ним в том, что «учение о мытарствах есть учение Церкви».

5. В самом тексте «Души и ангела» епископ Феофан формулирует условия, в которых находится душа после исхода из тела, в терминах, идентичных изложению епископа Игнатия. Это именно такие условия, какие необходимы для столкновения души с бесами на мытарствах, так что эта цитата, хотя в ней мытарства непосредственно не упоминаются, может рассматриваться как указание на согласие епископа Феофана с епископом Игнатием по вопросу о природе посмертной реальности, причем единственное расхождение с епископом Игнатием в том, является ли природа ангелов только телесной (чему, как я говорил выше, епископ Игнатий, по моему убеждению, на самом деле и не учил). Вот этот отрывок из епископа Феофана:

«Душа по выходе из тела вступает в область духов, где как она, так и духи являются действующими по тем же формам, какие видны на земле между людьми: видят друг друга, говорят, ходят, спорят, действуют. Разница только в том, что там область утонченного вещества, эфирная, и в них все потому утонченно-вещественно и эфирно. Какой прямой отсюда вывод? Тот, что в мире духов внешний образ бытия и взаимных отношений такой же, как и между людьми на земле. О телесности естества духов, о том, что существо их есть только тело — факт не говорит» («Душа и ангел», стр. 88-89).

6. Вы со мной не расходитесь в главном — что епископ Феофан, подобно епископу Игнатию, придерживался православного учения о мытарствах; единственное Ваше расхождение со мною связано с тем, какой упор делали на него эти два учителя (епископ Игнатий говорил о нем больше, епископ Феофан — меньше). Я думаю, что этому кажущемуся расхождению есть очень простое объяснение: именно епископ Игнатий счел необходимым написать целый трактат о загробной жизни, где вопрос о мытарствах, являющийся важной частью православного учения, с необходимостью занимает заметное место, а епископ Феофан, не писавший такого трактата, упоминает об этом только между прочим. Я могу себе представить (не просматривая всех его работ, чтобы убедиться в этом), что в других своих писаниях епископ Игнатий говорит о мытарствах не чаще епископа Феофана. Однако, несколько отрывков из епископа Феофана указывают на то, что он держался этого учения так же твердо, как и епископ Игнатий. Я бы сказал, что различие между ними лежит не в том, во что они верили, и даже не в силе, с которой они выражали свою веру, а в том, о чем я говорил в начале своего письма: что епископа Игнатия борьба с рационалистическими взглядами Запада заботила больше, чем епископа Феофана, который передавал православное предание, меньше думая о борьбе с определенными западными заблуждениями.

С учетом всего этого, я думаю, что мое заявление в предисловии к «Душе после смерти» о том, что епископ Феофан «учил тому же», что и епископ Игнатий, обосновано: с точки зрения всего православного учения о загробной жизни, которое они оба разделяли, расхождение между ними по вопросу о «телесности» природы души и ангелов (расхождение, вызванное, как я считаю, больше полемическим упором епископа Игнатия на «тела» ангелов, чем тем, что он действительно придерживался учения, приписываемого ему епископом Феофаном), — это расхождение действительно «незначительно». Что же касается тех вопросов учения о загробной жизни, которые изложены в «Душе после смерти» (поскольку я не защищал и даже не упоминал предполагаемое учение епископа Игнатия, что души и ангелы есть только тела), то здесь согласие между ними почти полное. Согласие их учения о загробной жизни тем более поразительно, когда сравниваешь со взглядами рационалистических западных критиков, которые вплоть до наших дней продолжают отрицать не только реальность мытарств, но и всю посмертную реальность, которую епископы Феофан и Игнатий описывали, в сущности, одними и теми же словами, действенность молитв об умерших и т.д. Совместное свидетельство епископов Феофана и Игнатия о Православном учении, идущем со времен античности, против этих ложных взглядов действительно впечатляюще.

Я очень бы хотел и дальше быть в курсе Ваших исследований по епископу Феофану, которого, как я уже говорил, я глубоко уважаю. Собираетесь ли Вы напечатать статью или книгу о нем, или какие-нибудь переводы его работ? Я лично перевел первую часть «Пути ко спасению», которая печатается серийно в газете «Православная Америка».

С любовию о Христе, недостойный иеромонах Серафим.

P.S. Не знаю, насколько «открытым» было Ваше письмо ко мне и кому оно было разослано.

Я посылаю копии моего ответа нескольким лицам, серьезно интересующимся этим вопросом.