ГЛАВА 12

Конечно, верховному принцу невозможно долго хранить инкогнито, но Рохан сделал серьезную попытку доехать до Марки без особой огласки. Знамя дракона не развевалось над восемью всадниками, одеяния не имели ни одного значка, дорогая сбруя не украшала лошадей. Ни один крестьянин, ни один хозяин постоялого двора, у которых они останавливались, не оставался без платы, хотя у каждого принца было право требовать дармового стола и жилья во время путешествия по своим владениям.

И все же Рохан не мог отрицать своей личности, когда люди обращались к принцу, используя его титул. Казалось, слух о его приближении распространялся быстрее сообщений фарадимов. Сама Андраде позавидовала бы такой скорости. Рохан терпеть не мог церемоний и ненавидел угодливость, с самого рождения подозрительно относясь к тем, кто в его присутствии начинал лебезить; чаще всего это было необходимо людям, пытавшимся что-то скрыть. А эти крестьяне были просты, сердечны, гостеприимны и ничего не скрывали от своего принца. Рохан отдавал должное их добрым чувствам и умелому правлению Пандсалы от имени Поля. Если бы она была плохим правителем, они бы ненавидели все, связанное с властями, и старались бы скрыться за фальшивой жизнерадостностью.

Ночлег у них был самый разный. Несколько ночей путники провели в чистых спальнях придорожных гостиниц. Иногда случалось ночевать в конюшнях, а частенько — прямо под звездами, если ночь заставала их в дороге. Пища менялась от стола в трактире до крестьянской похлебки и сухого пайка, который они возили с собой.

Всадники направлялись туда, куда вело любопытство, знакомились с местными красотами, забирались в далекие ущелья, проезжали большие расстояния, чтобы посетить достопримечательности, рекомендованные людьми, у которых они останавливались на ночь. Они устраивали импровизированные скачки по цветущим лугам и вылазки в предгорья, чтобы принять ледяную ванну в водопаде. За этими поездками бдительно следили четыре охранника.

Всеми четырьмя командовала Маэта, неожиданно объявившаяся на третий день пути — так просто, как будто это была обычная встреча на послеобеденной верховой прогулке. Объяснения женщины, что она давно хотела полюбоваться природой, никого не обманули. Все понимали, что Маэту послала ее грозная мать, тревожившаяся за Поля. Рохан не стал отсылать Маэту назад в Стронгхолд, но не потому, что боялся гнева Мирдали. Возможно, старуха была кровной родственницей Поля, однако главное заключалось в том, что Мирдаль была единственной бабушкой, которую мальчик когда-либо знал, и Рохан уважал эти особые отношения почти так же, как уважал саму Мирдаль.

Кроме того, присоединение Маэты к отряду соответствовало его намерениям. Поль уже показал умение отрываться от группы. Кобыла, которую ему одолжил Чейн, была молнией с четырьмя ногами и парой горящих глаз, которая больше всего на свете любила мчаться свободным галопом. Поль оправдывал свои шальные вылазки невинным напоминанием, что он обещал держать лошадь в хорошем состоянии для продажи на Риалле. Угрозы ни к чему не приводили. Даже обещание приложить свою властительную длань к заднему месту мальчика не возымело нужного действия.

Но первая же после прибытия Маэты попытка сбежать привела к тому, что Поль целый день ехал, привязанный за поводья к ее лошади. Рохан одобрил наказание и лишь потом поинтересовался, понял ли преступник свою вину.

Мааркен тоже был рад присутствию Маэты. Большую часть дня и половину ночи они обсуждали вопросы стратегии и тактики. Маэта была участницей всех самых важных и крупных сражений за последние тридцать лет, и ее опыт был так же богат, как и опыт ее матери. Иногда Рохан и Поль присоединялись к их разговору: в такие минуты они сидели вокруг костра и обменивались мыслями. Но гораздо чаще отец с сыном оставались наедине. Проводя вечера за разговорами, Рохан стал лучше понимать сына. Физическое наказание было для Поля гораздо менее действенным, чем публичное осмеяние. Принцу было очень важно знать, что Поль чрезвычайно похож на него: мальчик прекрасно осознавал свое положение, дорожил гордостью и достоинством. Это было не совсем высокомерие, но все же серьезный недостаток, которого следовало остерегаться.

Жителей Пустыни потрясло буйное пиршество красок, богатые холмистые долины с полями и пастбищами и беззаботное изобилие Марки. Крестьяне подносили отряду фрукты и только усмехались, когда путешественники изумлялись их богатству.

Однажды днем один из крестьян накрыл во дворе щедрый стол.

— Скажи мне, есть ли что-нибудь, что здесь не растет? — спросил его Рохан.

— Ну… милорд… — Хозяин задумчиво почесал подбородок и после долгого размышления ответил: — Пожалуй…

И это было правдой. Фрукты, хлеб, мясо, сыр, орехи, овощи — они отведали всего и остались потрясены.

— И это все твое, — однажды утром сказала Маэта Полю, обводя рукой поля и сады.

— Все… — недоверчиво повторил за ней Поль. — Должно быть, этим можно накормить весь мир.

— По крайней мере, добрую половину той его части, которая принадлежит нам, — ответила она. — Ты не помнишь старых времен. Когда-то нам приходилось отдавать всю соль, добытую за год, и половину лошадей Радзина в обмен на еду, которой хватило бы на зиму. Теперь все это наше, и нам больше никогда не придется унижаться.

Рохан, подтягивая подпругу, увидел взгляд, украдкой брошенный на него Маэтой.

— Больше никогда, — эхом повторил он. Принц прекрасно помнил год, о котором говорила женщина, помнил ярость бессилия в темных глазах отца, когда Ролстра потребовал непомерной платы за продукты, необходимые для того, чтобы Пустыня не умерла с голоду.

— Впрочем, нет худа без добра: приходилось изворачиваться и торговаться до последнего. Я иногда скучаю по своей первой Риалле: вот где понадобилось шевелить мозгами! — чуть более легкомысленно добавил он.

Маэта фыркнула.

— Если то, что я слышала о Фироне, правда, то с мозгами у тебя все в порядке.

— А что ты слышала?

— Что все это, — она обвела рукой поля вокруг, — будет включать в себя большую часть того. — Поврежденный в бою палец указал на северо-запад, в сторону Фирона.

— Возможно, — согласился Рохан. Повернувшись в седле, Мааркен засмеялся:

— Не дай Богиня, чтобы эти слова услышала мать! Ты ведь знаешь, что карта-гобелен уже готова; таким образом она учила Сьонелл ткать. Если ты передумаешь, она насадит твою голову на копье!

— Тетя Тобин умеет ткать? — изумленно спросил Поль. — Мне казалось, она сделана совсем из другого теста.

— Конечно, ты прав, — весело ответил Мааркен. — Но мать говорит, что лучше занять руки, когда они чешутся от желания кого-нибудь придушить!

— Душить — это не по ней, — глубокомысленно заявил Рохан. — Когда мы росли, ей больше подходили ножи, стрелы и мечи!

— А правду говорят об их брачном контракте с дядей Чейном? — спросил Поль, когда они взобрались на вершину холма.

— Да, правду. На этом настоял Чейн.

— А что написано в твоем контракте с мамой? — не унимался Поль.

Ему ответила Маэта.

— «Гонцы Солнца» — слишком воспитанные люди, чтобы размахивать мечами. В контракте Сьонед говорится, что единственный Огонь, который ей разрешается призывать в спальне, это жар в постели. Вот так, мой мальчик, ты и был зачат!

В двадцать пятый день с начала путешествия они начали подъем на главный хребет гор Вереш. Цепь за цепью вздымались уходящие в облака вершины; самые высокие из них были покрыты снегом даже летом. Между ними лежали темно-фиолетовые ущелья: когда солнце падало под нужным углом, в них тонкой серебряной ленточкой сверкали реки. На хвойных деревьях раз в десять-двенадцать выше человеческого роста пучками росли иглы размером с руку Поля и шишки, богатые сладкими зернышками и смолой, напоминавшей по вкусу мед. Стада испуганных оленей поднимали белоснежные рога к самому небу и замирали на мгновение перед тем, как унестись в чащу.

Вода в озерах и ручьях была слаще любой другой, как будто ее нацедили прямо из облаков и не дали коснуться земли. Они были поражены разнообразием и числом птиц; казалось, окружающий мир напоен биением крыльев, любовными песнями, охотничьими кличами, так отличавшимися от безмолвия Пустыни. Все утро можно было наблюдать за стаями водоплавающих, бороздивших озера и нырявших за рыбой; иногда с небес на обильные дичью луга стрелой бросался ястреб. Тропы, ведущие через лес, неожиданно вырывались на простор горных лугов, омытых синим, красным, оранжевым, желтым, бордовым и розовым. Это невероятное богатство красок опьяняло двух фарадимов.

Их, вскормленных Пустыней, знакомых только с застывшей красотой Долгих Песков, где не было никакой растительности и где находило себе временное пристанище лишь несколько видов птиц и животных, горы Вереш просто пугали. Низменности, знакомые с изгородью и плугом, были более понятны, чем эти горы, где все оставалось неизменным с тех времен, когда здесь выросло первое дерево. Люди тут были задумчивыми и неторопливыми: творения их рук не могли сравниться с щедростью даров леса. В Пустыне жители собирались вместе, чтобы лучше противостоять суровым условиям жизни. Здесь же крестьяне жили в маленьких деревеньках человек по тридцать, выращивали бессчетные стада овец и коз и строили домики глубоко в лесу. Но как бы ни различался их образ жизни, с течением времени Рохану становилось яснее, что все на свете соблюдают незримое равновесие. Каждый понимал, что эту землю изменить невозможно. Безмолвное величие Пустыни или Гор нельзя было нарушить ни изгородью, ни плугом. Люди знали, чего следует ждать от того или иного места, а чего нет.

Поль заупрямился из-за снега. Мальчику мало было просто видеть его — непременно хотелось потрогать эти белые хлопья и удостовериться, что они настоящие. Рохан, в глубине души разделявший любопытство сына, пригласил проводником ошеломленного пастуха, очевидно, решившего что все они сошли с ума, если вдруг среди лета им приспичило любоваться невидалью, от которой зимой некуда деваться. Отряд принца два дня пытался заставить своих испуганных пустынных лошадей пройти по снежному сверкающему полю и две ночи дрожал под одеялами от непривычной стужи.

— Может быть, хватит? — с надеждой спросил Мааркен на третий день.

Поль, придерживавший одеяло, обернутое поверх всех взятой с собой одежды, глубокомысленно кивнул. Кидаться снежками было очень весело, а от живительного воздуха перехватывало дыхание, но сейчас ему больше всего на свете хотелось согреться.

Опускаясь, они наслаждались зрелищем горных хребтов, покрытых голубой дымкой. Мощные гранитные скалы чередовались с горными склонами, поросшими хвойными деревьями. Странные гладкие плиты в полмеры шириной прерывались огромными каменными осыпями, о которые звенели копыта лошадей. Они даже нашли давно оставленные драконьи пещеры и провели весь день, осматривая их. Попадались и следы присутствия человека, довольно странные здесь. Мааркен нашел кострища и каменные фундаменты домов, когда-то составлявших поселение, но давно заброшенных. Рохану и Полю о многом сказали следы примитивных плавильных работ. Отец с сыном обменялись взглядами заговорщиков и кивнули в сторону пещер. Большая часть сводов обвалилась, а вместо дракона они повстречали там злющего горного кота, который возмутился тем, что кто-то посмел нарушить его послеобеденный сон. Отцу с сыном пришлось позорно отступить. Спустившись ниже уровня снегов, они стали чаще посещать поместья и замки. Весть о прибытии отряда опережала их. Теперь принца встречали с большей помпой, чем в начале путешествия. Первую остановку они сделали в небольшом поместье под названием Резельд, где лорд Морлен и его жена леди Абинор готовились к долгожданному визиту с самой весны. Рохан содрогнулся, видя безграничный энтузиазм хозяев, но разделил философское замечание Поля, что эти стены, может быть, ни разу в жизни не видели и одного-то принца, не то что двоих одновременно; пренебрежение правителей к своим атри — непростительная ошибка…

— Чтобы лучше всего судить о замке или поместье, надо посетить их самому, — вслух размышлял Рохан. — Когда они переданы во владение, то обычно выглядят лучше. Особенно если хватило времени их подновить. Но чтобы узнать действительное положение вещей, одного взгляда со стороны недостаточно.

Они сидели в большой, тщательно убранной комнате леди Абинор, на время визита переданной в их полное распоряжение. Потертые гобелены и истрепанные коврики делали комнату уютнее, но почти не смягчали холода, которым тянуло от стен и каменного пола. Все ткани, включая накидки на кровати, носили на себе следы штопки — впрочем, недостаточной, чтобы их поношенность не бросалась в глаза. Мебели было мало и выглядела она очень просто, стекла в окнах нужно было менять, а вот вино, сделанное из смолы шишек, было просто великолепным. Рохан налил себе еще один кубок и откинулся на спинку кресла, задумчиво глядя на мальчика.

Поль оглянулся, правильно поняв последние слова отца как предложение оценить Резельд и его обитателей. Их прибытие в поместье было самым крупным здешним событием за последние двадцать лет. Все родные и домочадцы атри вплоть до последнего поваренка были принаряжены, вычищены и надраены до блеска. Сыновья, оба на несколько лет младше Поля, прислуживали за обедом и хорошо справлялись со своими обязанностями, хотя и не проходили официального обучения в крупных замках. Шестнадцатилетняя дочь лорда Морлена Авали неожиданно появилась в лучшей шелковой вуали ее матери, украшенной замысловатой вышивкой в виде деревьев и лосиных рогов. Однако Поль видел в Резельде крошечное бедное поместье, не имеющее никакого значения.

— Они действительно достали для нас все самое лучшее, — сказал он, показывая рукой на гобелены и коврики. — Ожерелье, которое надела леди Авали, сделано из простого резного камня и не представляет никакой ценности. Да и из всего того, что я видел… Я хочу сказать, у них даже свечей нет, только вонючие факелы. Отец, я не думаю, что они разыгрывают бедность, чтобы получить от нас помощь. И, кажется, они искренне рады нашему приезду.

— Да, рады, — улыбнулся Рохан.

— Но почему Пандсала такая скупая? Почему людям не на что купить новые ковры, которые здесь совсем не роскошь, а суровая необходимость? От пола идет холод и достает даже сквозь сапоги. — Он выразительно спрятал ноги под ковер. — Овцы и козы, скорее всего, на летнем пастбище, но тем не менее… Если бы я встречал своего принца, я бы оставил лучших животных здесь, чтобы он узнал, как они хороши, и наградил бы меня за это во время Риаллы.

— Очень интересное наблюдение, Поль. Я уверен, что ты как следует подумал. — Глаза мальчика загорелись от гордости, но тут Рохан добавил: — Однако, к сожалению, все обстоит совсем наоборот.

— Как? Почему? — удивился мальчик.

— У молодой леди действительно было ожерелье из резных камней. Кстати, очень миленькое. Если бы ты внимательно прислушался к тем людям, которых мы встречали по дороге, ты бы знал, что каждый камушек в нем означает определенное число овец, коров, бочек вина либо другой местной продукции, о владении которой заявляет семья. Мне сказали, что Резельд гордится расположенными неподалеку каменоломнями, — улыбнулся он. — Только запомни, мы здесь всего лишь невежественные обитатели Пустыни и ни о чем не догадываемся. Мы думаем, что это единственное украшение бедной девушки и что у нее нет никакого приданого. А на самом деле она богаче любой из наших девушек. Но какие большие глаза она сделала, когда смотрела на тебя!.. Да, я наблюдал за этим, — продолжал поддразнивать Рохан, видя, что Поль краснеет. — Я бы не сказал, что удивился. Ты хорошо сложенный юноша и принц впридачу. Но у Авали нет ни малейшей надежды заполучить тебя, и она это знает. Так что, скорее всего, она решила прикинуться бедной красавицей. И преуспела в этом. Умная девушка. Ее отец щеголял богатством, но, считая нас круглыми невеждами, делал вид, будто он нищий.

Челюсть у Поля отвисла, а сине-зеленые глаза округлились так, что чуть не вылезли на лоб. Пряча очередную улыбку, Рохан налил себе третий кубок крепкого сладкого вина.

— Что же касается гобеленов, — продолжал он, показывая рукой на стену, — если целью хозяев было держать нас в холоде и сырости, то они постарались на славу и повесили гобелены на деревянные рейки, чтобы между ними гулял ветер. Их прибивают прямо к стене, как можно плотнее. Заметь, рейки совершенно новые. Допустим, тебя мог сбить с толку их блеск, но тогда ты должен был обратить внимание на свежую штукатурку, наложенную для того, чтобы подстраховать тяжелый груз и скрыть следы от гвоздей, которыми были прибиты другие гобелены. Если поискать хорошенько, эти следы найдутся. Так же обстоит дело во всех комнатах, которые были нам показаны.

— Отец, но зачем им это понадобилось?

— Отличный вопрос. Гобелены повешены вместо других, возможно, очень красивых, о которых нам не следовало знать. Что касается факелов и того, могут ли они позволить себе свечи, то погляди на эти крепления. Их очень тщательно чистили, но следы воска еще заметны. Разве ты не видишь, что размер держателей неподходящий? Посмотри, как тонко оструганы концы факелов, чтобы они вошли в отверстия. Итак, становится ясно, что у них есть не только множество овец, коз, гобеленов и прочего, но и свечи. Однако нам нужно делать вид, что мы ни о чем не догадываемся.

Поудобнее устраиваясь в кресле, он лукаво улыбнулся сыну.

— Значит, ты спрашиваешь, зачем все это понадобилось? Для чего столько усилий, чтобы скрыть свою зажиточность? Хотели ли хозяева, чтобы мы дали им немного денег? Либо здесь происходит что-то совсем другое? Скорее первое, так как лорд с женой не выглядят слишком хитрыми, чтобы затевать интриги. Но несколько дней я буду внимательно следить за ними и прошу тебя сделать то же самое.

Рот Поля все еще оставался открытым. Рохан тихонько рассмеялся.

— Не надо считать себя глупее, чем ты есть. Я вовсе не волшебник. Много лет назад один из моих вассалов, который давно умер, пытался сыграть со мной подобную шутку. Когда я показал все твоей матери, она выглядела так же, как и ты несколько минут назад.

— Но как ты узнал?

— Если честно, то сначала я тоже ничего не понял и лишь потом заметил кое-что интересное. В месте, знаменитом породами коз, мне однажды утром предложили моховику, политую сметаной из коровьего молока.

— А где же они прятали корову? — невольно рассмеялся Поль.

— Сама по себе сметана — это пустяк. Но благодаря ей выяснилось, что этот атри заключил с жителями Кунаксы договор пропускать их через границу за несколько коров в год. Не буду углубляться в детали: достаточно сказать, что он поставлял мне отличный сыр — до тех пор, пока коровы не пали, поскольку любая уважающая себя корова живет в Пустыне ровно столько, сколько может.

— Я бы никогда этого не заметил, — сказал Поль, уныло покачав головой. — Каким бы я был дураком, если бы пообещал им заставить Пандсалу позаботиться о них! Отец, можно задать тебе один вопрос?

— Хоть десять.

— Я ничего не понимаю в том, как надо быть принцем.

— Мой дорогой, — тихо сказал Рохан. — Ты имеешь в виду все вообще, это поместье в частности или что-то иное?

— Все сразу, — вздохнул Поль. — Ведь выходит, что им нельзя доверять?

— Почему нельзя?

— Но ты сам только что сказал…

— Если дело касается серьезных вещей, то можно. Поль, случай с гобеленами и свечами — это мелочь. Я дал понять лорду Морлену, что знаю, кто он такой — осторожно, конечно, чтобы уберечь его гордость. Кроме того, я оштрафовал его на партию камней из местной каменоломни для одного задуманного мной строительства. Сомневаюсь, что он когда-нибудь еще попробует выкинуть такой трюк. Морлен знает, что я всегда поймаю его за руку. Но теперь он уважает меня и доверяет мне, потому что я оказался достаточно умен, чтобы разоблачить эти фокусы и в то же время не наказать его. — Рохан насмешливо пожал плечами, поднялся, подошел к окну и залюбовался сумерками в горах.

— Знаешь, он делает то же, что делал его отец, пряча свое богатство от Ролстры. Если бы его поймали в те времена, он был бы уже мертв. Лорд может попробовать провести меня еще раз, но мне кажется, что не станет. Люди прячут только то, что другие хотят у них отнять. Я не буду брать то, что он не сможет предложить сам, и Морлен постепенно начнет мне доверять и оценит мой способ правления. В случае войны он пойдет сражаться за меня, так как захочет, чтобы я остался его сюзереном.

— А ты будешь ему доверять?

Рохан посмотрел на сына и снова подмигнул.

— Ровно настолько, насколько я доверяю всем им. Иными словами, я доверяю только своему собственному суждению и разуму.

— Знаешь, я начинаю понимать, как можно добиться того, к чему мы стремимся, — задумчиво сказал Поль, и в глазах его неожиданно заплясали лукавые искорки. — Может быть, мы случайно продержались дольше других, но, скорее всего, мы были просто умнее.

— Это лишь один из возможных взглядов — впрочем, такой же правильный, как и любой другой. Мгновение Поль сидел, задумавшись.

— Но почему они должны относиться к нам по-другому? — внезапно выпалил он. — Я хочу сказать, все кланяются нам и считаются с нашим мнением, но почему? Только потому, что мы принцы, или потому, что действительно думают, что мы чем-то отличаемся от других?

— А почему ты задаешь такой вопрос?

— Ну, люди так странно ведут себя, когда узнают, кто я есть на самом деле…

— А… Ясно. Это надоедает, да? — сочувственно спросил Рохан. — Мне тоже. Я полагаю, им необходимо в кого-то верить. Мы занимаем свое положение, потому что людям хочется верить в наших предков. Твой дед побеждал в сражениях и убедил всех, что он может их защитить. Я защищаю другими способами. Морлен в свое время придет к пониманию этого. Он будет доверять мне и тебе так, как его отец никогда не доверял Ролстре. Но это означает, что нам придется очень напряженно трудиться, чтобы поддерживать подобную веру.

— Это ужасно трудно… и грустно.

— Грустно? Ничуть. Сынок, придется мириться со многими очень скучными людьми, потому что это часть долга принца. Однако стоит вытерпеть всю эту скуку — просто для того, чтобы принц смог многое сделать и верно служить.

— Ты имеешь в виду служение Богине?

— Ну, если хочешь, то да. Лично я поручаю решать такие вопросы тетушке Андраде. Я имею в виду людей, которые доверяют нам хранить спокойствие, которое необходимо им, чтобы честно прожить свою жизнь.

— Дед смог сделать это мечом, — медленно кивнул он, — а ты делаешь…

— …стараясь перехитрить всех, кого могу, — вновь улыбнулся Рохан. — Думаю, это намного труднее.

— Ты это любишь и умеешь, — усмехнулся Поль в ответ.

— Но не забудь, иногда это доставляет удовольствие. В должности принца есть и приятные стороны. Заключить договор, чтобы получить хорошую цену за овец, дать денег юноше или девушке, у родителей которых нет ни гроша, да просто знать, что армии не будут топтать зерно, пока оно не созрело… все это весело, Поль. И когда ты, став принцем, почувствуешь, что начал забывать про веселье, спроси себя, кому ты служишь: людям или себе?

— Но ты так говоришь об обязанностях, как будто это развлечение!

— Никогда я не радовался сильнее, чем в ту ночь, когда отдал Ремагев Вальвису! Ты не знаешь, на что был похож этот замок: одни полуразрушенные стены, которые старик Хадаан тщетно пытался подпереть. Вальвис вновь превратил его в действующую крепость. Сейчас мой бывший оруженосец выращивает больше овец, чем кто-либо в Долгих Песках, а его литое стекло одно из лучших в Пустыне. Вот в этом и есть радость, Поль.

— Кажется, я понял. И все-таки страшновато.

— Согласен. Но у нас есть очень многое, Поль. Я говорю не про уважение и даже не про возможность перехитрить атри, который думает, что перехитрил тебя… — вновь улыбнулся Рохан. — Это не имеет никакого отношения ни к драгоценностям, ни к прекрасным лошадям, ни к богатству вообще. У нас есть возможность творить. Делать хорошие вещи — вещи, которые очень важны и которые сделают этот мир лучше, чем он был прежде.

Он скрестил ноги и посмотрел вниз.

— Давай представим себя, скажем, крестьянином и его сыном, которые убедились, что их пшеница растет достаточно высокой и сильной, чтобы выручить за нее побольше денег и накормить не только себя, но и тех, кто покупает их зерно. Но, увы, мало кто из крестьян, глядя на свое поле, говорит себе: «Как хорошо, что у меня такой богатый урожай пшеницы, ведь им можно накормить многих!» Впрочем, ты понимаешь, что я имею в виду. Каждый делает нужное дело. И мы с тобой тоже. Просто наше занятие немного более эффектно. — Он пожал плечами. — Но и более вредно. Иногда приходится вести армию против того, кто ценит титул принца не за возможность сделать что-то полезное, а за возможность заставить других делать то, что он пожелает.