26

Ближе к полуночи туман над бантё — районом к западу от замка Эдо, где проживали наследственные вассалы Токугавы, — стал рассеиваться. Сквозь рваные клочья на индиговом небе мигали звезды. Лунный свет превратил тающий туман в серебристую дымку, затянувшую лабиринт пустынных улиц. В густых бамбуковых зарослях, окружавших сотни крошечных ясики, бурлила ночная жизнь. Шуршали мокрой листвой в поисках пищи крысы, стрекотали сверчки. Люди мирно спали в темных домах. Стражники дремали в сторожках, борясь со скукой ночной службы. Кругом царил покой. И только в имении Кусиды над воротами возле зарослей бамбука пылали факелы. Солдаты Токугавы прохаживались вдоль ограждения и сидели на соломенной крыше, карауля преступника, находящегося под домашним арестом.

В маленькой темной кладовке, превращенной в тюремную камеру, лежал на матрасе лейтенант Кусида. Таинственная сила сна унесла его из узилища в Большие Внутренние Покои.

Он идет по безлюдным коридорам вслед за песней госпожи Харумэ:

Молодые ростки бамбука становятся

высокими и сильными,

Лотос расправляет свои розовые лепестки...

Сердце Кусиды наполняется радостным волнением. На этот раз она примет его любовь. Удовлетворит яростную страсть, которая гложет его душу.

Дождь стучит по крыше,

Кукушка кукует...

Иди ко мне, моя любовь...

Наконец Кусида подходит к двери госпожи Харумэ, открывает ее и видит на полу мертвую возлюбленную. Кровь заливает ее обнаженное тело и длинные спутанные волосы. Смертельная татуировка на выбритом лобке кажется чернильным клеймом на слоновой кости. Кусида в ужасе смотрит на госпожу Харумэ, и вдруг ее глаза открываются. Рука манит его. Задыхаясь, она поет хриплым голосом:

Иди ко мне, моя любовь!

Кусида, вздрогнув, проснулся и сел на постели. Грудь вздымалась, словно от долгого бега. Его член налился болезненным желанием, которое он до сих пор испытывал к госпоже Харумэ. Она являлась в его сны, с тех пор как они впервые встретились. После ее смерти сны превратились в кошмары. Но любовь и страсть не покидали его. А где-то в самой глубине души, словно подземная река в поисках выхода на поверхность, набухал гнев к женщине, которая унизила и погубила его.

Поднявшись, Кусида выругал себя за то, что поддался усталости и позволил снам снова прийти. Но ему необходимо было отвлечься от суровой реальности. Он принялся мерить комнатку шагами, стараясь обуздать свои эмоции.

Поначалу он подчинился аресту с самурайским спокойствием. День провел в молчаливых раздумьях, не отказываясь от еды, справляя нужду в ночное ведро. Но скоро душевный покой его покинул. С наступлением ночи в комнате стало темно и холодно, поскольку стражники не дачи ему ни лампы, ни угольной жаровни, чтобы он не попытался бежать, устроив пожар. Душу терзал стыд от того, что его держат, словно зверя, в клетке. Его переполняли гнев и желание, питая отчаянное стремление вырваться на свободу.

Десять шагов вдоль глухой стены до угла, поворот и еще восемь шагов. Затем десять шагов вдоль стены, где была дверь, за которой стоял часовой. Он хорошо помнил это помещение, поэтому не нуждался в свете, чтобы ориентироваться. В четвертой стене было проделано высокое, закрытое решеткой окно, которое когда-то выходило в сад, а теперь смотрело в коридор — дом за многие годы не раз расширялся, к нему пристраивались новые крылья, чтобы вместить растущую семью. Мимо окна проплыл огонек свечи, бросив тусклый отблеск в камеру Кусиды. В коридоре показался старый седой самурай.

— Не спится, молодой хозяин? — Это был Ёхэй, вассал, семья которого из поколения в поколение служила клану Кусиды. Когда он улыбнулся, скорбные морщины на его круглом лице стали еще глубже. — Вот и мне не спится, поэтому я пришел составить вам компанию.

Остальные домочадцы, включая родителей Кусиды, избегали его, считая, что он виновен в убийстве, и не желая делить с ним позор. А Ёхэй обожал Кусиду с рождения, заботился о нем как любящий дядюшка. Он единственный бросал вызов общественному мнению и осмеливался время от времени навещать Кусиду.

— Держитесь? Что я могу для вас сделать? — спросил он.

На глаза Кусиды навернулись слезы.

— Как же так, Ёхэй? — с горечью проговорил он.

— Судьба частенько выкидывает странные штуки. Возможно, это наказание за грехи ваших предков.

После многочасовых раздумий Кусида не мог обвинить ни судьбу, ни предков в тех неприятностях, которые были порождены его собственными действиями, его прошлым. Спустя четверть века он увидел школу, где обучался искусству владения копьем. Услышал голос учителя. «Вся ваша энергия должна быть направлена на умение вести бой, — говорил классу сэнсэй Сайго. — Не растрачивайте силы в бессмысленном потакании своим прихотям. Во время еды остановитесь до того, как насытились, пусть голод обострит ваше восприятие окружающего. Воздерживайтесь от спиртного и легкомысленного времяпрепровождения, которые притупляют ум и ослабляют тело. А самое главное, не поддавайтесь плотским соблазнам. Ваше мужское достоинство — это копье. Именно в нем вы найдете истинное наслаждение».

Молодой Кусида страстно хотел стать великим бойцом на копьях, поэтому с готовностью следовал наставлениям Сайго. В двенадцать лет он нашел в кабинете отца книжку сюнга. На титульном листе была изображена обнаженная красотка, которая занималась любовью с самураем. Кусиду охватило темное, незнакомое дотоле возбуждение. Он непроизвольно сунул руку под кимоно и начал делать то, чему его никто не учил. Возбуждение выплеснулось ослепляющим наслаждением, за которым последовал мучительный стыд. Он потакал своим желаниям, забыв предостережения Сайго, пожертвовал дисциплиной ради удовольствия.

Когда он исповедался в неправильном поведении, сэнсэй в наказание заставил его делать дополнительные упражнения и медитировать. Сначала Кусида часто уступал соблазну, но в итоге преодолел дурную привычку. Он полностью погрузился в нагината-дзюцу, добился значительных результатов, но остался холостяком. Даже работая рядом с женщинами сёгуна, он мог месяцами не помышлять о них.

Потом в замке Эдо появилась госпожа Харумэ.

В тот день он был на дежурстве. Когда госпожа Шизуру представляла ее Кусиде, того словно громом поразило. Своим красивым лицом и роскошной фигурой она напоминала ту девушку с картинки сюнга, которая вызвала его первый пик наслаждения. Дремавшее желание вспыхнуло с новой силой, и эта страсть была обращена на госпожу Харумэ, которая ее разбудила.

Потеряв голову от вожделения, Кусида не почувствовал опасности. Он решил, что никакого вреда не будет, если просто смотреть на женщину. И начал подсматривать за Харумэ. Вскоре он забросил боевые искусства. Ночами занимался самоудовлетворением, мечтая о ней. Он осознал, как одинока жизнь, полностью посвященная бусидо. Для истинной полноты жизни рядом должна быть женщина, понял Кусидо.

Собрав всю смелость, он написал госпоже Харумэ о своих чувствах. Она начала избегать стражника, и тогда Кусида убедил себя, что госпожа Харумэ просто стесняется или боится. Он готов был положить к ее ногам свое сердце, не принадлежавшее еще ни одной женщине, и тело, не знавшее любовных утех. Разве могла она отвергнуть такой дар? И он решил рассказать ей о своей любви. Но госпожа Харумэ оттолкнула его. Ее слова все еще саднили в душе Кусиды, как глубокие царапины.

«Почему вы надоедаете мне? Когда я не ответила на ваши дурацкие письма, следовало понять, что я не желаю иметь с вами ничего общего. — Красивое лицо Харумэ передернулось от отвращения. — Видимо, вы так же глупы, как и уродливы. Вы хотите, чтобы я убежала с вами? Умерла в ваших объятиях, чтобы провести с вами вечность? — Харумэ рассмеялась. — Да вы недостойны даже дышать со мной одним воздухом! Идите прочь и оставьте меня в покое. Я больше не желаю вас видеть!»

Униженный и разъяренный, Кусида не только тряс Харумэ и пригрозил ее убить, как он сказал сёсакану-саме. Завернув ей руку за спину и зажав ладонью рот, когда она попыталась позвать на помощь, он затащил ее в пустовавшую комнату. Там он сорвал с нее кимоно и повалил на пол. Он действительно собирался убить ее, но сначала хотел овладеть ею.

Харумэ сопротивлялась. Она укусила его за руку, а когда он ослабил хватку, пнула ногой в промежность. Он согнулся пополам, не в силах вздохнуть от боли, а Харумэ засмеялась. Ее слова пронзили его сердце, как острый нож.

«У меня уже есть любовник, — сказала она. — Я навеки принадлежу ему. И скоро сделаю татуировку, которая станет символом моей любви к нему. На этом самом теле, которого ты так домогаешься». И ушла.

Кусиде понадобилось несколько мучительных дней, чтобы осознать произошедшее. Он нарушил дисциплину, потерял самоуважение, спокойствие жизни, посвященной бусидо, ради никчемной, пустой девицы, которая не разглядела его достоинств и собирается сделать себе татуировку, как последняя шлюха! Из любви родилась ненависть. Кусида винил Харумэ в своих несчастьях и думал о мести. Он проберется к ней в комнату, когда она будет спать, и проткнет ее копьем. Он задушит ее голыми руками, насладившись ее телом. Эти жестокие фантазии возбуждали его не меньше, чем прежние мечты о любви. Но разве мог он предвидеть, что ее смерть не утолит ни его страсти, ни злой ревности? Он не ожидал, что будет жестоко казнить себя за то, что обидел Харумэ. Он пытался выкрасть дневник, боясь, что она описала в нем инцидент с нападением, но никак не предполагал, что окажется в столь печальном положении.

И тогда ему в голову пришла новая мысль. Он не хочет жить без своей любимой Харумэ, но не хочет и умирать за убийство, которое он не совершал. Позор публичной казни навеки запятнает честь его клана. Он должен каким-то образом умиротворить дух госпожи Харумэ и успокоить свою душу, восстановив доброе имя семьи.

Однако, сидя под замком, ничего не добиться. Кусида не находил себе места, все тело ломило, голова раскалывалась от боли.

— Может, сыграем в го? Это утешит душу, молодой хозяин.

«Выпусти меня отсюда!» Кусиде хотелось кричать, в ярости колотиться о стены, но он заставил себя спокойно ответить:

— Спасибо, что пришел, но как же мы будем играть в го, если ты там, а я здесь?

Ёхэй просиял.

— Две доски и два комплекта фишек. Мы будем вслух называть ходы и делать их друг за друга.

Кусиде совсем не хотелось играть, но в его голове созрел некий план.

— Хорошо, — согласился он.

Вассал принес все необходимое. Он передал через решетку лакированную коробку с плоскими круглыми черными и белыми фишками и доску из черного дерева на четырех ножках с сеткой параллельных линий, нанесенной на поверхность из слоновой кости.

— Можете начинать игру, молодой хозяин, — сказал Ёхэй. Кусида поставил черную фишку на перекрестье двух линий.

— Восемнадцать по горизонтали, шестнадцать по вертикали.

— Четыре по горизонтали, семнадцать по вертикали, — сделал ответный ход Ёхэй.

Волнение Кусиды усилилось, когда он установил на доске белую фишку. Мышцы напряглись, близость свободы заставляла быстрее бежать по жилам кровь. Он терпел медленную, нудную игру, механически выставляя фишки. Из-за двери донесся громкий храп — стражник уснул.

— Молодой хозяин, вы не следите за игрой, — упрекнул Ёхэй. — Я захватил почти все ваши фишки, а вы не взяли ни одной моей.

Кусида не хотел обманывать старого друга, но выбора не было.

— Ты ошибаешься, Ёхэй. Я выигрываю.

В окне появилось озадаченное лицо вассала, он скосил глаза, пытаясь разглядеть доску Кусиды.

— Кто-то из нас спутал ходы.

— Видимо, я, — согласился Кусида. — Не могу вникнуть в игру. — Придвинувшись к окну, он зашептал: — Давай сядем вместе, так мы никогда не перепутаем фишки.

Ёхэй покачал головой:

— Я не могу выпустить вас, молодой хозяин. Вы же знаете.

— Но ты можешь пройти сюда, ко мне. — Видя, что старик неуверенно наморщил лоб, Кусида начал его уговаривать: — Ну давай! Стражник спит, а ты уйдешь до того, как он проснется.

— Что ж...

Отчаяние заставило Кусиду прибегнуть к хитрости.

— Ты же не веришь, что это я убил госпожу Харумэ, правда, Ёхэй?

— Конечно, нет! — возмущенно воскликнул верный вассал, но тут же утратил уверенность. — Но вы напали на сёсакана-саму и его людей.

— Я не убивал Харумэ, — сказал Кусида. — Я даже не знал, что она собирается делать татуировку, зачем же мне было подсыпать яд в сосуд с тушью? Но сёсакану Сано нужно кого-то арестовать, вот он меня и оклеветал. Я не вламывался к нему в дом, никогда ни на кого не нападал. Все это сплошная ложь!

Ёхэй задохнулся от гнева.

— Как смеет сёсакан-сама фабриковать обвинения против молодого хозяина? Я убью его!

— И тебя самого обвинят в убийстве? Нет, Ёхэй, ты не должен этого делать. — Кусида вздохнул с притворным смирением. — Нам остается только ждать, когда обнаружится правда. Тогда мое имя будет восстановлено. — Его кожа зудела, кровь ударила в голову. — Ну, открывай дверь и заходи, чтобы мы могли закончить игру. Я обещаю, что не стану пытаться убежать. Ты знаешь меня всю жизнь, Ёхэй. Можешь мне верить. — Голос Кусиды дрогнул. — Мне так одиноко. Я... я хочу, чтобы рядом со мной кто-то был.

В глазах Ёхэя засветились любовь и жалость.

— Хорошо. — Он приложил палец к губам и направился к двери.

Кусида поспешно сгреб фишки в коробку и сунул ее под кимоно. Железный засов звякнул, когда Ёхэй вытаскивал его из скоб. Кусида, взяв за ножки доску для игры в го, поднял ее над головой и затаился у двери, сердце бешено стучало у него в груди. Стражник продолжал храпеть. Ёхэй со свечой в руках на цыпочках вошел в комнату.

— Молодой хозяин?..

Кусида подставил ногу. Ёхэй запнулся и упал на пол.

— Что?..

В мгновение ока Кусида перепрыгнул через старика и метнулся в коридор.

— Нет, молодой хозяин! — услышал он крик своего друга.

Стражник сидел у стены с копьем в руке. Услышав шум, он проснулся. Кусида взмахнул доской для го. Тяжелая доска с грохотом опустилась на голову стражника, и тот упал без сознания. Кусида отбросил доску в сторону, выхватил копье из безвольной руки солдата и побежал вниз по коридору.

— Пожалуйста, вернитесь, молодой хозяин! — кричал Ёхэй, хромая за ним. — Вам все равно не убежать. Ясики окружен. Солдаты убьют вас!

Захлопали двери, послышались крики — шум поднял на ноги весь дом. Солдаты бросились вслед за Кусидой.

— Арестованный выбрался на свободу! — кричали они. — Ловите его!

Кусида понесся к задней двери. Оглянувшись назад, он увидел, что его настигают два солдата. Выхватив из-под кимоно коробку с фишками для го, он бросил ее на пол. Крышка слетела, и костяные фишки раскатились в разные стороны. Солдаты с криками попадали на пол.

Кусида распахнул дверь и выбежал на освещенный фонарями двор, испугав двух стражников. Действуя украденным копьем с убийственной ловкостью, он двумя точными ударами древка свалил их на землю. Еще два стражника скатились с крыши, чтобы вступить в схватку, но Кусида был уже в воротах. Двумя выпадами он ранил выставленных снаружи солдат. К ним на помощь бросились патрульные, лучники пустили стрелы. Но Кусида, спасая свою жизнь, любовь и честь, уже растаял в ночи.

27

— Пленник содержался по всем правилам домашнего ареста, но старик выпустил его, — сказал начальник, вызвавший Сано в имение Кусиды. — Нашей вины здесь нет.

Он со злостью ткнул пальцем в сторону залитого светом факелов двора. Там лежали четыре человека, раненных Кусидой во время побега. Родители лейтенанта и несколько вассалов кучкой стояли на веранде дома, скромного одноэтажного строения с зарешеченными окнами. С улицы через заросли бамбука таращились зеваки.

Сано разбудил посыльный, который принес дурные вести. И вот они с Хиратой стоят на промозглом дворе, вокруг бродят солдаты, глазеют случайные прохожие, а небо бледнеет первым лазоревым отсветом рассвета. Он казнил себя за то, что упустил подозреваемого. Ему следовало ожидать от лейтенанта Кусиды побега, отказать тому в положенных по званию привилегиях и заключить в тюрьму Эдо, а не под домашний арест. Сано сомневался, что лейтенант рассказал всю правду о своих отношениях с наложницей и причинах проникновения в его кабинет. Он с трудом подавил порыв выместить злобу на солдатах, не сумевших справиться с одним человеком.

— Давайте сконцентрируемся на поимке лейтенанта Кусиды, — сказал Сано. — Что уже сделано?

— Посланы люди, чтобы обыскать банте, но от них пока нет информации. К сожалению, Кусида быстро бегает.

«К восходу солнца Кусида вполне может быть за пределами Эдо», — с тяжелым сердцем подумал Сано. Но бегство из города вряд ли является главной целью лейтенанта. Для чего он вырвался из-под домашнего ареста? Ответ на этот вопрос давал ключ к обнаружению Кусиды. Сано приказал командиру продолжить поиски. Затем, сделав Хирате знак следовать за собой, подошел к родителям Кусиды и представился.

— Сын говорил вам что-либо о своих намерениях? — спросил он у отца лейтенанта.

— Я не разговаривал с ним с того момента, как его отстранили от должности. — Старший Кусида сверкнул глазами, его обезьянье лицо казалось вырезанным из камня. — А его недостойное поведение в последнее время еще больше испортило наши отношения.

Теперь Сано понимал истоки навязчивой страсти лейтенанта Кусиды к Харумэ: при таких холодных, суровых родителях он, видимо, мечтал о любви.

Мать Кусиды бросила на мужа испуганный взгляд, потом кивнула на старого самурая, плакавшего у двери:

— Ёхэй видел его последним.

Значит, это тот верный вассал, которого Кусида обманом заставил открыть камеру.

— Я и подумать не мог, что молодой хозяин намерен бежать, — печально сказал Ёхэй. — Я не знаю, зачем он это сделал.

Неуверенно шагнув вперед, он простерся у ног Сано.

— О, сёсакан-сама, когда вы поймаете моего молодого хозяина, пожалуйста, не убивайте его! Я один виноват в том, что произошло сегодня ночью. Позвольте мне умереть вместо него!

— Я не стану его убивать, — пообещал Сано. Кусида нужен ему живым, чтобы ответить на вопросы. — И не стану наказывать тебя, если поможешь его найти. У него есть друзья, к которым он может обратиться за помощью?

— Есть его старый сэнсэй — мастер Сайго. Он отошел от дел и живет в Канагаве.

Эта деревня являлась четвертой станцией на Токайдском тракте, примерно в полудне езды отсюда. Сано распрощался с семьей Кусиды, и они с Хиратой сели за воротами на коней.

— Пошли по тракту посыльных предупредить стражу на почтовых станциях о возможном появлении Кусиды, — сказал Сано Хирате. — Но я не уверен, что он покинет город.

— Я тоже, — отозвался Хирата. — Я прикажу полиции распространить описание Кусиды и прикажу стражникам у ворот в соседних районах быть начеку. Потом... — Хирата шумно втянул в себя воздух и резко выдохнул. — Потом я встречусь с госпожой Ишитэру.

Они расстались, и Сано поспешил назад в замок Эдо, чтобы отправить солдат прочесывать город, прежде чем поехать на заседание суда по приглашению судьи Уэды. Убивал Кусида госпожу Харумэ или нет, он опасен для горожан. Сано чувствовал ответственность за его поимку и за все возможные преступления лейтенанта.

Когда Сано добрался до здания суда, заседание уже началось. Он тихо вошел в длинный, тускло освещенный зал. Судья Уэда восседал на возвышении, на его торжественное лицо падал свет настольных ламп. По обе стороны от него сидели секретари. Он поймал взгляд Сано и кивнул в знак приветствия. Женщина-обвиняемая в муслиновой рубашке стояла на коленях, со связанными руками и ногами. Немногочисленные зрители рядами сидели в центре зала.

Пока секретарь зачитывал список присутствующих официальных лиц, Сано вспомнил рассказы Рэйко о том, как она наблюдала за процессами. Может быть, и сейчас она прячется в своем укромном углу, в очередной раз ослушавшись его? Будут ли они вообще когда-нибудь вместе, как настоящие муж и жена? Почему ее отец пожелал, чтобы он увидел этот процесс?

— Подсудимая, Марико из Кёбаси, обвиняется в убийстве своего мужа, обувщика Накано, — объявил секретарь. — Суд заслушает свидетельские показания. Я вызываю первого свидетеля — ее свекровь.

Подсудимая заплакала, а из рядов присутствующих поднялась старая женщина. Просеменив к возвышению, она опустилась на колени и поклонилась судье Уэде.

— Два дня назад сын после ужина внезапно почувствовал себя плохо. Он задыхался и кашлял, говорил, что не может вздохнуть. Он бросился к окну, но так ослаб, что упал. Потом его стало рвать — сначала шла пища, которую он съел, затем кровь. Я пыталась помочь, но он решил, что я колдунья, которая хочет его убить. Это я-то, его мать! — Голос старухи горестно задрожал. — Он начал отбиваться и кричать. Я побежала за доктором. Когда через несколько минут мы вернулись домой, мой бедный сын лежал на полу мертвый. Он был твердый, как каменный столб.

От волнения Сано позабыл о невзгодах и усталости. У обувщика были те же симптомы, что и у госпожи Харумэ! Теперь Сано понял, почему судья Уэда пригласил его.

— Марико готовит и подает за столом, — рассказывала тем временем свидетельница, не спуская глаз с обвиняемой. — Она единственная держала в руках чашку сына, прежде чем он начал есть. Видимо, она и отравила его. Они никогда не ладили. По ночам она отказывалась выполнять в постели свой супружеский долг. Она ненавидит домашнюю работу, шитье, помощь в лавке, чтобы заработать себе на содержание, не заботится обо мне. Мы не давали ей есть, били, но даже так не смогли наставить на путь истинный. Она убила моего сына, чтобы получить возможность вернуться к родителям. Досточтимый судья, я умоляю вас отомстить за моего сына и приговорить эту паршивку к смерти!

Потом шли показания других свидетелей: доктора, соседей, подтвердивших факт несчастливого замужества подсудимой, полицейского, нашедшего под кимоно подсудимой спрятанный сосуд. Тот опробовал содержимое сосуда на крысе, и, когда та сдохла, арестовал обвиняемую. «Прочно сшитое дело», — подумал Сано.

— Что ты можешь сказать в свою защиту, Марико? — спросил судья Уэда.

Заплаканная женщина подняла голову:

— Я не убивала мужа!

— Слишком много улик подтверждают твою вину. Ты должна либо их опровергнуть, либо сознаться.

— Свекровь ненавидит меня, обвиняет во всех грехах. Когда муж умер, она решила мне отплатить и стала всем рассказывать, что я его отравила. Но я этого не делала! Прошу вас, поверьте мне!

Сано выступил вперед:

— Досточтимый судья, прошу вашего разрешения задать подсудимой несколько вопросов.

Все повернулись в его сторону, по залу прошел удивленный шепот. Редко бывало, когда кто-то, кроме председательствующего чиновника, вел допрос в ходе суда.

— Разрешение дано, — сказал судья Уэда.

Сано опустился на колени рядом с сирасу. Подсудимая, как пойманный зверек, со страхом взглянула на него из-под растрепанных волос. Она была истощена, лицо покрывали синяки, оба глаза подбиты.

— Это с тобой сделали домашние? — спросил Сано.

Марико, дрожа, кивнула.

— Она была ленивой и непослушной, — возмущенно выкрикнула свекровь. — И заслужила каждый тумак, который мы с сыном ей отвесили.

В Сано закипел гнев. Обыденность подобной ситуации не делала ее допустимой.

— Досточтимый судья, если подсудимая предоставит достоверную информацию, я буду рекомендовать переквалифицировать обвинение против нее в убийство, совершенное в целях самозащиты, и возвратить ее домой к родителям.

Из зала послышались крики протеста. Какой-то досин сказал:

— При всем уважении к вам, сёсакан-сама, это послужит для горожан дурным примером. Они решат, что могут убивать, заявляя о самозащите, и все сойдет им с рук!

— Она убила моего сына! Она заслуживает смерти! — закричала свекровь.

— Вы с сыном безобразно обращались с этой девушкой, — отрезал Сано, хотя и сам не понимал, для чего вмешался в дело, не имевшее никакого отношения к его расследованию. Хотя, возможно, его злость проистекала из осознания бесправного положения женщин и стремления как-то оправдаться перед Рэйко за жестокое отношение общества к ее полу. — Теперь вы расплачиваетесь за это.

— Тихо, — прогремел над собравшимися голос судьи Уэды, и ропот стих, когда стражники выволокли из помещения выкрикивавшую ругательства и визжащую свекровь. Он повернулся к Сано: — Ваши рекомендации будут приняты, если подсудимая начнет сотрудничать с нами. Продолжайте.

— Где вы достали яд, который убил вашего мужа? — обратился Сано к девушке.

— Я... я не собиралась его убивать, — всхлипнула та. — Я лишь хотела, чтобы он стал слабым и не мог меня больше обижать.

— Теперь тебе ничто не угрожает, — сказал Сано, хотя и сомневался, что родители не накажут девушку за неудачное замужество — или не выдадут замуж за другого жестокого человека. Что он может сделать с вековыми традициями, если даже в собственном доме не пытается ничего изменить... — Расскажи, где ты достала яд.

Подсудимая шмыгнула носом.

— Я купила его у старого странствующего торговца.

Шойэй! У Сано подпрыгнуло сердце.

— Где ты его встретила?

— На причале Дайкона.

Каналы расчерчивали район к северо-западу от Нихонбаси. Мощенные каменными плитами причалы упирались в склады, вдоль них портовые рабочие таскали из лодок и обратно дрова, бамбуковые шесты, овощи, уголь и зерно. Сано был знаком с этим районом по временам полицейской службы, поскольку казармы ёрики располагались в прилегающем районе Хаттёбори, на окраине чиновничьего квартала. Он ехал по причалу Дайкона, мимо докеров, нагруженных пуками длинной белой редьки. Пар из множества ртов улетал в яркое прохладное небо, ветер рябил в каналах воду, отражающую зимнюю голубизну неба. Крики к стук деревянных подошв далеко разносились в чистом воздухе. Запах угольного дыма, смешиваясь с ароматом далеких горных снегов, говорил о наступлении поздней осени.

Подсудимая рассказала, как найти место, где она повстречала Шойэя: «У него комната в доме на третьей от причала улице».

Сано повернул коня на эту улицу. Ряды хилых двухэтажных строений по обеим сторонам образовывали коридор, в который едва протискивался его конь. Нависавшие балконы не пропускали солнечного света, на шестах, перекинутых между досками, болталось стираное белье. В воздухе стояла вонь ночных горшков, переполненных мусорных корзин и сортиров. От очагов поднимался маслянистый дым. Закрытые двери скрывали от глаз обитателей однокомнатных лачуг. Безлюдная улица была наполнена тоскливой тишиной.

Спешившись у пятой двери, Сано постучал. Не услышав ответа, он попробовал открыть дверь, но та не поддалась. Сано заглянул в щель на ставнях.

— Шойэй? — позвал он.

Со скрипом открылась дверь соседнего дома. Из нее вышел тощий небритый мужчина.

— Ты кто такой? — спросил он. Когда Сано назвал себя и объявил о цели своего визита, мужчина поспешно поклонился: — Приветствую вас, сёсакан-сама. Я хозяин дома и тоже не прочь повидать торговца. Он задолжал мне с оплатой. Я знаю, что он дома с каким-то мужчиной, который пришел его навестить. — Заколотив в дверь, хозяин крикнул: — Открывай!