Глава 22

Из дома на Дэсиме, где тело Яна Спаена лежало с того самого дня, как его извлекли из моря, стражники вынесли простой деревянный, обернутый черной материей гроб и поставили на улице. По другую сторону моста толпились зеваки, ожидая увидеть похоронную процессию варваров, и чиновники, обязанные участвовать во всех мероприятиях, связанных с дипломатическим протоколом. Ливень сменился моросящим дождем. Возбужденная атмосфера праздника нарушала торжественность момента.

Заместитель директора голландской Ост-Индской компании Мартен де Граф наблюдал за происходящим с крыши своей резиденции, куда выходил каждый раз, когда заключение в доме становилось невыносимым. Многие годы он жаждал смерти Яна Спаена, однако убийство партнера не принесло ему свободы, на которую де Граф так надеялся, но лишь прибавило проблем. Ему следовало знать, что от поселившегося в душе зла не убежишь, хотя он и стремился к этому с девятнадцати лет, с тех пор как стал работать на компанию.

Де Граф покинул Нидерланды, бросив родителей, учебу в университете и отказавшись от будущей церковной карьеры, не ради денег и приключений. Он убегал от своих грехов, ибо избавиться от позорной страсти не помогали молитвы. У него были омерзительные, грязные свидания с моряками в переулках Амстердама, а любовная связь с бывшим однокашником по университету завершилась тем, что молодой человек, терзаемый раскаянием, повесился в общежитии. Если его склонности станут общественным достоянием, лучше ему оказаться как можно дальше от дома, чтобы его семья не видела позора сына, казненного за грех извращенной любви.

Из горла де Графа вырвался горький смешок. Чего он добился, угодив в эту ссылку, к которой сам себя и приговорил? И на другом конце света он остался грешником, к тому же подозреваемым в убийстве.

Шум внизу прервал мрачные размышления де Графа. Кто-то поднимался по лестнице, ведущей с балкона на крышу. Затем над скатом крыши появилось встревоженное лицо доктора Хюйгенса.

— Можно присоединиться к вам? — спросил он.

Де Граф застонал про себя, когда тучный доктор разместился рядом с ним. После смерти Яна Спаена он избегал общества Хюйгенса. Но им следовало поговорить.

Доктор Хюйгенс, отдуваясь, достал из кармана носовой платок, вытер вспотевший лоб, а затем, тщательно сложив платок, сунул его в карман. Он то соединял, то разводил свои полные руки.

— Уже время начинать похороны, — наконец сказал он. — Вы идете?

Он держался неуверенно, как человек, собиравшийся сказать не это, но де Графу, занятому своими мыслями, было все равно.

— Николас, — обратился он к доктору, — прошу вас, умоляю, не говорите никому, что я сделал.

Видимо, де Граф понял, что невозможно сохранить тайну на этом крошечном острове. Сначала он пользовался услугами мужчин-проституток, переодетых женщинами, чтобы скрыть от коллег их настоящий пол. Потом по глупости вступил в сожительство с одним из младших переводчиков. Хюйгенс однажды случайно застал их вместе. Яна Спаена, который давно знал о его грехах, больше нет. Теперь судьба де Графа в руках доктора Хюйгенса. Обливаясь холодным потом, он ждал ответа доктора.

— Вы и Спаен долгое время были партнерами. — Хюйгенс словно не слышал мольбу де Графа. — Вероятно, он доверял вам.

— Что? — смущенно переспросил де Граф. — Николас...

Покраснев как рак, доктор Хюйгенс быстро заговорил; его глаза скользили по лицу де Графа.

— Он рассказывал вам что-нибудь об... об остальных, о нас?

Де Граф приободрился, догадавшись, в чем дело. Должно быть, Спаен располагал компроматом и на доктора. Де Граф не имел понятия, о чем идет речь. Спаен собирал информацию и пользовался той властью, какую она давала. Однако де Граф сообразил: его спасение в том, чтобы скрыть свое неведение от Хюйгенса.

— Да, Ян кое-что рассказывал. — Де Граф старался казаться беспечным, выигрывая время.

Из Хюйгенса словно выпустили воздух; он поник. Его голос звучал напряженно:

— Значит, вы знаете обо мне?

Де Граф лишь приподнял бровь. Теперь он имел преимущество и намеревался им воспользоваться.

— Если вы выдадите меня следователю Сано или голландским властям, я расскажу то, что знаю о вас. — Лихорадочно блестящие глаза Хюйгенса выражали отчаяние. — Еще я расскажу, что вы и Спаен ссорились накануне его смерти. Вы хотели покинуть компанию, вернуться домой и уйти в монастырь. Но Спаен не мог обойтись без вас и угрожал, что доложит о ваших грехах, если вы решите уйти. За это вас связали бы и бросили в море. Поэтому вы и желали Спаену смерти — не из-за его доли в заработанных вами совместно деньгах, а потому, что он мог уничтожить вас. Вы ненавидели Спаена и хотели избавиться от него.

О, как же Граф хотел этого! Спаен не только шантажом держал его на положении заложника, но и лишал надежды на очищение.

Поступив в Ост-Индскую компанию, де Граф намеревался покончить со своими грязными пороками и достичь очищения в работе, испытаниях и молитве. Сначала казалось, что это ему удается, хотя его работа была чрезвычайно опасна: долгие путешествия по океанам провоцировали извращенные связи в экипажах, состоявших сплошь из мужчин; иностранные порты, где язычники предлагали все виды сексуальных утех. Избегая отношений с другими мужчинами, де Граф устоял перед искушением. Цинга, тропическая лихорадка, от которых страдали все путешественники, ослабили его физические потребности. Пятнадцать лет он жил воздержанием, все более открывая в себе талант торговца. Начав с должности клерка, он стал секретарем и в конечном счете получил хорошую должность в Батавии — голландской базе на острове Ява. Де Граф решил поработать еще несколько лет, накопить денег и вернуться домой к занятиям теологией.

Его мечты рассыпались в прах в ту ночь, когда он отдал свою жизнь в руки Яна Спаена.

Воспоминания вернули де Графа к тому времени, когда прошло четыре года после его приезда в Батавию. Перед глазами возникла маленькая, скудно меблированная комната, появилось ощущение ужасной влажности, изматывавшей тело и душу. Спасаясь от бессонницы и беспредельного одиночества, он отправился прогуляться по улицам города.

Экзотическая красота Батавии очаровывала де Графа. На балконах домов вдоль каналов веселились компании, отсвет фонарей колыхался на воде. Голландцы и голландки прогуливались по аллеям и мостам; азиатские торговцы и моряки заполняли питейные заведения и игорные притоны. Разноязычный говор сливался со звуками голландских мандолин, китайских флейт, индонезийских барабанов и цимбал.

— Господин! Хотите получить удовольствие? Заходите, заходите! — Перед полуразрушенным домом, в той части города, где обитали местные жители, стоял улыбающийся молодой яванец, жестами приглашая де Графа в комнату, где перед толпой мужчин демонстрировали свои прелести обнаженные местные девушки. — Я продам вам красавицу, хорошая цена!

— Нет, спасибо. — Де Граф зашагал прочь. Но сводник не отставал.

— Не любить женщин, господин? Тогда идем со мной — я дам то, что вам нужно.

Все разумные, чистые инстинкты призывали де Графа отказаться. На карте стояла его душа. Он знал, что опасность разоблачения велика в этой маленькой колонии, где все у всех на виду. Однако потребность де Графа в физическом освобождении и в человеческом общении возобладала над стремлением к спасению. Застучавшая в висках кровь заглушила голос рассудка. Он пошел за сводником по темным, загаженным переулкам, вдоль смрадных каналов в сторону реки. Тропическую ночь наполняли стрекот цикад и ароматы цветов, доносившиеся из джунглей. Луна, похожая на громадный золотой флорин, освещала тропу, по которой сводник вел де Графа мимо качавшихся на якорях лодок с бамбуковыми крышами и порванными занавесками, прикрывавшими длинные корпуса. На иных лодках мерцали огоньки. У одной из них сводник остановился.

— Здесь, господин, — сказал он, раздвигая занавески.

Внутри на куче подушек сидел красивый местный юноша с блестящей темной кожей, с развитой мускулатурой и сверкающими глазами. Его естество скрывала набедренная повязка.

У де Графа перехватило дыхание. «Пусть Господь будет милосерден к моей душе...»

— Сколько? — хрипло выдавил он.

Через некоторое время де Граф сошел с лодки, испытывая скорее стыд, чем удовлетворение. Для его души не оставалось надежды: он проклят. Потом, стоя на тропе неподалеку, он увидел фигуру голландца; поля его широкополой шляпы ярко освещала луна. Табак в его трубке, вспыхивавший при затяжках, высветил правильные черты лица и золотые волосы Яна Спаена. Видимо, он был в борделе, услышал, что именно сводник предложил де Графу, и проследовал за ними сюда. Ужас парализовал де Графа. Он представил, как сильные руки запихивают его в волосяной мешок; услышал собственные вопли, когда море сомкнулось над ним. Спаен кивнул и неспешно пошел назад.

Следующие несколько дней де Граф провел в ожидании ареста. Потом явился Спаен.

— Говорят, вы один из лучших в бизнесе, — сказал он. — Мне нужен партнер. Я уже переговорил с вашим начальством, и оно согласилось назначить вас ко мне. У вас будет то же жалованье — и процент от всего, что мы сделаем на стороне. Я гарантирую, что вы не пожалеете.

Он ни словом не упомянул об увиденном, но его многозначительная улыбка не оставляла сомнений. Так де Граф начал сопровождать Спаена в путешествиях через джунгли в поисках новых поставщиков пряностей, в поездках в Индию и Китай, чтобы закупать шелк для Европы. Если храбрость и очарование Спаена открывали для них новые рынки и обеспечивали выгодные сделки, то финансовое мастерство де Графа выстраивало из их прибылей состояние. И все же для де Графа это партнерство было невыносимо. Ему внушали отвращение пьянство Спаена, его пристрастие к азартным играм, сексуальным излишествам, его драчливый характер. Во время рейда Спаена на Тайвань его чуть не убили. И еще Спаен потакал пороку де Графа, добывал для него мужчин, где бы они ни были.

— Я всегда вознаграждаю хорошую работу, — заявлял он.

Де Граф же, уступив однажды сексуальному желанию, не мог устоять перед постоянными соблазнами. Таким образом Спаен все сильнее привязывал его к себе, хотя де Граф все больше жаждал свободы. В Японии де Граф объявил Спаену, что с него довольно. Между ними произошла ссора, свидетелем которой стал доктор Хюйгенс. Осведомленность Хюйгенса не давала де Графу покоя, однако доктор по сравнению со Спаеном был более слабым противником.

— Вы тоже ненавидели и боялись Спаена, — заметил де Граф в ответ на неуклюжий шантаж Хюйгенса. — Если у меня и был мотив убить Спаена, то и у вас тоже. Вы угрожаете мне, но и у меня есть для этого не меньше возможностей.

Как он ошибался в докторе, который всегда казался образцом флегматичной буржуазной добродетели! Что бы ни натворил Хюйгенс, это, должно быть, плохо, раз он так беспокоится.

— С точки зрения японских властей любого из нас могут счесть контрабандистом, — продолжал де Граф, хотя и знал, что его послужной список, список личного торгового партнера Спаена, работает против него. — У нас одинаковый доступ к товарам. А вы еще и говорите на местном языке, не так ли?

Хюйгенс закрыл лицо руками и мрачно выругался:

— Verdomme![4]

Де Граф улыбнулся:

— Значит, нам, похоже, стоит объединиться и защищать друг друга. Если вы сохраните мои тайны, я сохраню ваши. — И не только те, о которых шла речь сейчас, но и то, где они были прошлой ночью и в ночь исчезновения Спаена, и то, что де Граф собирался сделать перед отплытием. — Если мы будем твердо стоять на своем, никто никогда не обвинит ни одного из нас в убийстве Спаена. Мы будем в безопасности.

Доктор поднял взгляд и с облегчением, жалкой готовностью и благодарностью закивал:

— Да, да. Так мы и поступим. — Он схватил руки де Графа своими горячими потными ладонями. — Спасибо вам, Мартен.

На улице стражники окружили трех других голландцев, вернувшихся из поездки сегодня утром. Переводчик Исино помахал рукой:

— Заместитель директора де Граф! Доктор Хюйгенс! Пора хоронить директора Спаена!

Де Граф встал и пошел к лестнице.

— Я тоже благодарен вам, Николас.

Его душа, может, и обречена вечно гореть в аду, но если повезет, то ни японцы, ни голландские власти не накажут его ни за убийство Спаена, ни за другие преступления. Опасность скоро минует; он вернется в Нидерланды богатым и свободным человеком.

Де Граф размышлял, в чем состоит тайный грех Хюйгенса и способен ли добрый доктор на убийство.

Глава 23

Похоронная процессия двигалась по крутым улочкам Нагасаки в сторону голландского кладбища в горах. Сано в церемониальном наряде, состоявшем из белого нижнего халата, черного шелкового кимоно, штанов и накидки, с обмотанными черной материей мечами — знак уважения к усопшему — ехал верхом почти в самом конце процессии. Солдаты на конях раздвигали толпу, собравшуюся посмотреть на варваров. Зеваки шли за процессией, давились на балконах и крышах домов вдоль всего пути, радостно перекрикиваясь. У продавцов закусок бойко раскупали товар, но обычная торговля остановилась. Дождик по-прежнему моросил, но никто не обращал на него внимания.

— Посторонись! — кричали пешие солдаты, бежавшие вдоль процессии, и отпихивали любопытных, протиснувшихся слишком близко. — Всякий, кто дотронется до варваров или заговорит с ними, будет убит!

Если бы не этот искусственный ажиотаж, сама погребальная процессия казалась бы незначительной, лишенной великолепия японского ритуала. Здесь не было цветов, фонарщиков, монахов, песнопений, благовоний, колоколов и барабанов; не было одетых в белое плакальщиков. Шесть слуг с Дэсимы в повседневных кимоно несли завернутый в черное гроб. За ними шли заместитель директора де Граф, доктор Хюйгенс и еще трое голландцев, вернувшихся после визита вежливости к даймё Кюсю. Все они были одеты в строгие черные костюмы. Далее следовали старший чиновник Охира, переводчик Исино, Нирин и двадцать стражников, тоже в обычной одежде. Перед Сано ехали ёрики Ота и другие нагасакские чиновники. Позади брели четыре простолюдина с веревками и лопатами.

Сано знал, что антихристианские законы Японии запрещали голландцам исполнять их традиционные погребальные ритуалы. Он впервые пожалел Яна Спаена, который умер в чужой стране, а из его похорон сделали представление для любопытствующих. Однако вскоре мысли Сано, украдкой рассматривавшего толпу, ушли далеко от директора Спаена. Придя домой, чтобы переодеться к похоронам, он узнал у Старого Сазана, что никаких вестей от Хираты не поступало. Сано видел солдат, которые обыскивали дома и расспрашивали жителей и прохожих, но ни о каких результатах не сообщалось. Сано надеялся, что Хирата затаится, пока с них не снимут обвинения, хотя понимал, что это вряд ли случится. Ему все время казалось, что в толпе мелькает его лицо.

Наконец процессия пришла на кладбище. Высокие кедры окружали травянистое, продуваемое ветрами плато с отмеченными рядами колышков могилами варваров. Похоронная процессия остановилась, солдаты стали отгонять зевак. Начальник Охира избегал смотреть на Сано, Нирин же, напротив, надменно поглядывал на него. Однако сейчас Сано не интересовали эти подозреваемые. Спешившись, он направился к варварам.

— Простите, но вам нельзя туда ходить.

Стражники встали между Сано и голландцами, оттесняя его назад. Сано почти утратил надежду когда-либо поговорить с подозреваемыми голландцами. И все же, возможно, эта поездка принесет пользу. Он встал рядом с ухмыляющимся, нервно переминающимся с ноги на ногу переводчиком Исино.

Вперед выступил старший чиновник Охира:

— Мы собрались здесь, чтобы предать земле бренные останки торгового директора Яна Спаена. — Он кивнул гробокопателям, и те тут же начали рыть яму на свободном клочке земли. Носильщики поставили гроб рядом. — Коллеги директора Спаена сейчас отдадут ему последнюю дань уважения. — Нахмурившись, Охира добавил: — Любое упоминание христианства повлечет за собой резкое сокращение торговых привилегий.

Переводчик Исино метнулся к могиле, явно радуясь, что избавился от соседства Сано. Переведя слова Охиры, он подал знак голландцам. Варвары встали у гроба, опустив головы и держа шляпы в руках. Первым заговорил де Граф. Стук лопат, шелест деревьев и конский топот сопровождали его невыразительный монолог.

— Ян Спаен был смелым и талантливым торговцем, — переводил Исино, прикрываясь плечом от сырого ветра — или от глаз Сано? — Он открыл новые рынки и добился высоких прибылей для Ост-Индской компании. Он был моим партнером в течение десяти лет, и я глубоко сожалею о его смерти.

Остальную часть надгробной речи, произнесенной подозреваемым в убийстве, который, конечно же, не стал бы сейчас говорить о своих обидах на усопшего, Сано пропустил мимо ушей. Он всматривался в Исино, пытаясь представить его убийцей. Неужели этот комедиант мог застрелить Спаена? Если его затрясло при виде трупа Спаена, то был ли он способен зарезать Пеон?

Однако, возможно, реакция Исино на труп была обусловлена страхом выдать себя. Он имеет доступ к складам на Дэсиме. Умение говорить на иностранном языке позволяет договариваться с голландцами. Исино, похоже, встревожился, когда Сано спросил, почему директор Спаен так долго не заполнял книг со счетами после официальной продажи голландских товаров. Быть может, он знал, что Спаен записал контрабандные сделки, и не хотел, чтобы Сано обнаружил это. И именно Исино более всех содействовал фабрикации ложных обвинений против Сано, утверждая, что он слишком снисходительно относится к голландцам. Неприязнь Сано к переводчику сменилась ненавистью.

Исино закончил перевод надгробной речи заместителя директора. Затем настал черед говорить доктору Хюйгенсу.

Доктор долго молчал, склонившись над гробом. От моросящего дождя в воздухе висела легкая дымка. Из ямы, которая была уже по грудь копателям, летели комья земли. Наконец Хюйгенс произнес две короткие фразы.