Исследование веры

Авл. В детской песенке поется: «Здоровайся, не ленись». Но не знаю, можно ли пожелать тебе здоровья.

Барбаций. Вот если бы ты мог не только желать, но дарить здоровье, тогда другое дело! Почему, однако ж, ты так говоришь, Авл?

Авл. Почему? Потому, ежели хочешь знать, что от тебя разит серою или Юпитеровой молнией.

Барбаций. Есть и Юпитеры навыворот, бывают и шальные молнии, которые ничего не возвещают. Ты, верно, намекаешь на отлучение[208]?

Авл. Угадал.

Барбаций. Да, раскаты грома, и даже очень грозные, я слыхал, но удара молнии не ощутил.

Авл. Как так?

Барбаций, А так, что желудок варит нисколько не хуже прежнего и сплю по-прежнему спокойно.

Авл. Но тем опаснее беда, если ее не ощущаешь. А эти шальные, как ты говоришь, молнии разят и горы и моря.

Барбаций. Верно, разят, — только попусту. Молнией, случается, сверкнет и стекло, и медная миска.

Авл. Но и такая молния пугает.

Барбаций. Конечно, но только малых ребят. Один лишь бог владеет молнией, которая поражает душу.

Авл. А если бог действует через своего наместника?

Барбаций. Если б так!

Авл. Скажу больше: многие дивятся, как ты еще не стал чернее угля.

Барбаций. Представь себе, что я уже почернел. Но тем более должно желать здоровья и спасенья грешнику — если следовать евангельскому учению.

Авл. Желать, но не вслух.

Барбаций. Почему?

Авл. Чтобы он устыдился и образумился.

Барбаций. Если б так обходился с нами бог, мы бы все погибли.

Авл. Не понимаю.

Барбаций. Ну, как же! Когда мы были врагами божиими — идолопоклонниками, солдатами Сатаны, то есть всего сильнее отдалены и отлучены от бога, как раз тогда он заговорил с нами через своего сына и этим разговором вернул нас, уже мертвых, к жизни.

Авл. Что правда, то правда.

Барбаций. И плохо пришлось бы больным, если б врач избегал утешающей беседы, всякий раз как видит перед собою тяжкий и мучительный недуг: как раз тогда и надо бы врачу быть подле.

Авл. Но я боюсь, что скорее ты повредишь мне, чем я исцелю твою болезнь. Нередко ведь случается, что, навещая больного, врач не лечить должен, а биться, словно в палестре[209].

Барбаций. Так случается, когда недугом поражено тело; если ж беда постигла душу, у тебя всегда наготове средство против любой заразы.

Авл. Какое?

Барбаций. Адамантовая[210] решимость не изменять однажды принятому суждению. И причем тут страх перед палестрою, если все решается словесными прениями?

Авл. Ты говоришь дело… Только есть ли надежда на успех?

Барбаций. Пословица гласит: пока дышу, надеюсь. И у Павла сказано[211]: любовь не умеет отчаиваться, ибо чает всего.

Авл. Это ты удачно напомнил, и, в такой надежде, мне, пожалуй, можно обменяться с тобою несколькими словами. И, если ты согласен, я разыграю роль врача.

Барбаций. Ладно.

Авл. Дотошные расспросы обычно вызывают отвращение. Но между врачами хвалят тех, которые допытываются обо всех подробностях.

Барбаций. Расспрашивай и выспрашивай, что ни вздумаешь.

Авл. Попробую. Но ты дай слово, что будешь отвечать чистосердечно.

Барбаций. Даю. Но хочу знать, о чем ты намерен спрашивать.

Авл. Об апостольском Символе веры[212].

Барбаций. Пусть меня считают врагом Христовым, если хоть в чем-нибудь покривлю душой.

Авл. Веруешь ли в бога Отца, вседержителя, творца неба и земли?

Барбаций…и всего, что на небе и на земле, и духов ангельских — тоже.

Авл. Когда ты говоришь о боге, что подразумеваешь?

Барбаций. Некий вечный разум, который не имел начала и не будет иметь конца, который ничто не способно превысить ни величием, ни мудростью, ни добротою…

Авл. Пока вполне благочестиво.

Барбаций…который всемогущею своею волею создал все вещи, видимые и невидимые, который дивною своею мудростью устрояет и направляет вселенную, своею добротою все питая и сохраняя, и падший род человеческий спас и возродил безвозмездно.

Авл. Да, эти три качества главные в боге. Но какую пользу находишь ты для себя в том, что их признаешь?

Барбаций. Мысля бога всемогущим, я подчиняю ему себя целиком, ибо рядом с его величием возвышенность людей или ангелов — ничто. Затем твердо и бесповоротно верю всему, что повествует о нем Святое писание, и так же твердо — что все его обещания сбудутся, ибо для его воли возможно все без изъятия, хотя бы человеку и казалось неисполнимым. Так я проникаюсь недоверием к собственным силам и уже целиком завишу от него, который может все. Созерцая его мудрость, я уже ничего не оставляю на долю собственного ума и верю, что бог все вершит самым правильным и справедливым образом, хотя бы человеческому пониманию многое представлялось бессмысленным и несправедливым. Раздумывая о его благости, я убеждаюсь, что нет во мне ничего, чем бы я не был обязан его бескорыстной милости, и что нет такого тяжкого преступления, которого бы он не пожелал простить, если ты раскаиваешься, и нет такого дара, в котором он отказал бы, если просишь с верою.

Авл. И, по-твоему, этого достаточно?

Барбаций. Ни в коем случае! Все свои упования и всю надежду я искренне полагаю в нем одном, Сатану же, и любое идолопоклонство, и всяческую магию отвергаю! Ему одному поклоняюсь; ничто не ставлю ни выше, ни вровень с ним — ни ангелов, ни родителей, ни детей, ни супругу, ни государя, ни богатство, ни почести, ни наслаждения; готов отдать жизнь ради него, ежели он велит; не сомневаюсь, что не может погибнуть тот, кто предал всего себя в его руки.

Авл. Стало быть, ничего не почитаешь, ничего не страшишься, ничего не любишь, кроме одного бога?

Барбаций. Если что и почитаю, кроме него, боюсь или люблю, то ради него люблю, ради него почитаю, ради него боюсь, все обращая к его славе и всегда творя ему благодарность — радость ли постигает или печаль, умирать ли приходится или продолжать жизнь.

Авл. До сих пор речи здравые… О второй ипостаси как ты судишь?

Барбаций. Спрашивай.

Авл. Веруешь ли, что Иисус был бог и человек?

Барбаций. Неколебимо.

Авл. Как возможно, чтобы одно лицо было и бессмертным богом, и смертным человеком?

Барбаций. Тот, для которого все возможно, учинил это без труда. И по причине божественной природы, той же самой, что у Отца, все величие, мудрость и благость, какие я признаю за Отцом, признаю и за Сыном; и все, чем обязан Отцу, тем же самым обязан и Сыну. Разница лишь в том, что Отец соизволил все даровать и уделить нам через Сына.

Авл. Почему ж тогда Святое писание чаще именует Сына «господом», чем «богом»?

Барбаций. Потому что «бог» — это имя высшей власти или первенства, а стало быть, в особенности подобает Отцу, который есть безусловное всему начало и даже источник собственной божественности. «Господь» — название для искупителя и избавителя. Впрочем, и Отец искупил нас через Сына, и Сын — бог, но от бога-Отца. Один лишь Отец не происходит ни от кого и среди божественных ипостасей занимает первое место.

Авл. Значит, свои упования ты полагаешь и в Иисусе тоже?

Барбаций. Как же иначе!

Авл. Но сказано у пророка: проклят тот, кто уповает на человека.

Барбаций. Но лишь этому человеку, лишь ему одному, дана вся власть на земле и на небесах, так что во имя его преклоняется всякое колено на небесах, на земле и в преисподней. Впрочем, и в таком человеке не утвердил бы я священного, как гласит пословица, якоря своей надежды, если бы он не был богом.

Авл. Зачем Символ зовет его «Сыном»?

Барбаций. Чтобы никто не вообразил, будто он тварное существо.

Авл. Зачем «единственным»?

Барбаций. Чтобы различали между родным сыном и приемными. Честь этого прозвания распространена и на нас — чтобы мы не ожидали никого иного, кроме Иисуса.

Авл. Почему Отец пожелал, чтобы бог сделался человеком?

Барбаций. Чтобы людей с богом примирил человек.

Авл. Веруешь ли, что Иисус был зачат безмужно, силою святого Духа, и родился от непорочной девы Марии, и смертное его тело взято от ее существа? Барбаций. Верую неколебимо. Авл. Почему пожелал он так родиться? Барбаций. Потому что так подобало родиться богу, так подобало родиться тому, кто пожелал очистить скверну нашего зачатия и рождения. Бог пожелал родиться сыном человеческим, дабы мы, возродившись в нем, стали сынами божиими.

Авл. Веруешь ли, что он пребывал на земле, творил те чудеса и произносил те поучения, какие запечатлены в евангельских писаниях?

Барбаций. Тверже, чем в то, что ты — человек. Авл. Я не какой-нибудь Апулей навыворот, чтобы подозревать во мне осла под человечьей наружностью[213]!… Но веруешь ли, что он тот самый мессия, которого предвосхищал ветхий Закон, которого сулили вещания пророков, которого столько веков ожидали иудеи? Барбаций. Для меня это бесспорно. Авл. Веруешь ли, что в учении его и жизни заключено все благочестие целиком? Барбаций. Да, верую.

Авл. Веруешь ли, что он поистине был схвачен иудеями при Понтий Пилате, связан, подвергнут заушениям, оплеванию, осмеянию, бичеванию и, наконец, распят на кресте, и на кресте же умер? Барбаций. Неколебимо.

Авл. Веруешь ли, что он не был повинен ни в каком проступке или прегрешении?

Барбаций. Как же иначе! Верую в агнца непорочного.

Авл. Веруешь ли, что он все претерпел добровольно?

Барбаций. И даже с охотою, со страстным желанием, но — творя волю Отца.

Авл. Почему Отец пожелал подвергнуть такой страшной муке своего Сына — единственного, ни в чем не повинного и горячо любимого?

Барбаций. Чтобы этой жертвою примирить с собою нас, грешников, — чтобы впредь свои упования и надежду мы полагали в нем одном.

Авл. Почему бог попустил такому падению всего человеческого рода? И почему, попустив, не открыл иного пути к нашему исправлению?

Барбаций. Не человеческий разум, но вера убеждает меня, что никаким иным образом это не могло совершиться лучше или же с большею пользою для нашего спасения.

Авл. Почему этот род смерти он предпочел всем прочим?

Барбаций. Потому что в глазах мира этот род смерти был самым позорным; потому что казнь распятием жестока и продолжительна; потому что она-то и подобала Иисусу, который обрек свое тело всем мукам мира, чтобы все народы призвать к спасению, чтобы людей, погрязших в земных заботах, обратить к небесам. Для того, наконец, чтобы напомнить нам о медном змее[214], которого некогда утвердил на шесте Моисей, дабы всякий, ужаленный змеею, возводил к нему взор и исцелялся; и чтобы исполнить слово пророка, который предрекал: «Скажите народам: господь царствует с древа!» [215]

Авл. Почему пожелал быть погребен, да еще со всем тщанием — омытый миррой и умащенный благовониями, в гробнице, заново высеченной из цельного, природного камня, и чтобы вход опечатали, и даже поставили стражу у входа?

Барбаций. Чтобы тем очевиднее было, что он поистине умер.

Авл. Почему не ожил тотчас?

Барбаций. По этой же самой причине. Если бы смерть была сомнительна, сомнительно было бы и воскресение, а он желал, чтобы оно было вернее верного.

Авл. Веруешь ли, что душа его нисходила в преисподнюю?

Барбаций. Киприан свидетель, что этого члена не было когда-то ни в Римском символе, ни в Символе восточных церквей[216]; не приводится он и у Тертуллиана[217], старейшего среди христианских писателей. Однако ж я и в это верую твердо — и оттого, что в пророчествах псалмопевца читаем: «Не оставишь души моей в преисподней»[218] и еще: «Господи! Ты вывел из ада душу мою», и оттого, что Петр-апостол в Послании первом (чья принадлежность никогда не вызывала сомнений), в главе третьей написал следующим образом: «Был умерщвлен во плоти, но ожил духом, коим проповедал и заключенным в темнице духам, сойдя к ним». Итак, я верую, что в преисподнюю он нисходил, но чтобы он терпел там муку, не верую нимало. Не для того, чтобы принять муку, он туда опускался, но ради нас, дабы сокрушить царство Сатаны.

Авл. Пока ничего нечестивого я не слышал. Значит, он умер, чтобы воззвать к жизни нас, мертвых во грехе. А ожил зачем?

Барбаций. Главных причин — три.

Авл. Какие? Назови.

Барбаций. Во-первых, чтобы подать несокрушимую надежду на воскресение. Далее, чтобы мы ведали: бессмертен и никогда не умрет тот, в ком мы полагаем опору своего спасения. Наконец, чтобы и мы, через покаяние умершие для грехов, через крещение сопогребенные со Христом, были через его благодать призваны к новой жизни.

Авл. Веруешь ли, что тело, висевшее мертвым на кресте и ожившее во гробе, тело, которое видели и которого касались ученики, это самое тело вознеслось на небо?

Барбаций. Неколебимо.

Авл. Отчего пожелал он покинуть землю?

Барбаций. Дабы все мы любили его духовно и никто на земле не присваивал Христа себе одному, но все одинаково стремились бы душою к небу, зная, что глава и водитель наш там. Ведь ежели теперь люди испытывают такое самодовольство из-за цвета или покроя своего платья, а иные так хвастаются кровью или крайней плотью Христовой, или молоком святой Девы, можешь ты себе представить, что было бы, ежели бы он оставался на земле — носил платье, ел, разговаривал? какие пошли бы раздоры из-за телесных его особенностей?

Авл. Веруешь ли, что, одаренный бессмертием, он восседает в небесах одесную Отца?

Барбаций. Как же иначе! Ведь он господин всего сущего и совладыка всего отцовского царства. Он сам возвестил это ученикам и воочию явил это зрелище Стефану, своему мученику[219].

Авл. Зачем явил?

Барбаций. Чтобы мы ничего и никогда не страшились, зная, какого могущественного имеем на небесах заступника и господина.

Авл. Веруешь ли, что в том же теле он вернется судить живых и мертвых?

Барбаций. Насколько я не сомневаюсь в совершившемся до сей поры и предреченном о Христе пророками, настолько ж не сомневаюсь и в исполнении всего, чего мы, следуя воле Христовой, должны ожидать в будущем. Первое пришествие совершилось в согласии с вещаниями пророков: пришел смиренный, чтобы нас наставить и спасти. Совершится и второе: придет великий, облеченный славою Отца, и пред его судилищем предстанут все люди всех народов и состояний, будь то цари или простолюдины, греки или скифы, не те только, кого пришествие Христово застанет в живых, но и все, умершие от начала мира до того часа, вдруг оживут, каждый в прежнем теле, дабы взглянуть в очи судии. Будут там и блаженные ангелы, словно верные слуги, будут и бесы, ожидающие суда. Тогда он изречет с высоты свой необратимый приговор, который предаст вечным мукам диавола с его приспешниками, дабы впредь они уже никому не могли причинить вреда, а благочестивых перенесет в царство небесное избавленными от всяких тягот.

Но срок этого пришествия он пожелал оставить от нас сокрытым.

Авл. Покамест никаких следов болезни. Перейдем к третьей ипостаси.

Барбаций. Как тебе угодно.

Авл. Веруешь в Духа святого?

Барбаций. Верую, что это истинный бог наравне с Отцом и Сыном. Верую, что этим Духом были исполнены те, кто передал нам книги Ветхого и Нового завета, и что без его помощи никому не достигнуть спасения.

Авл. Почему он зовется «Духом»?

Барбаций. Подобно тому как наши тела живут дыханием, святой Дух безмолвным своим веянием животворит души наши.

Авл. Нельзя ли называть «духом» Отца?

Барбаций. Отчего же? Конечно.

Авл. Но не смешиваются ли тогда ипостаси?

Барбаций. Нет, ибо Отец зовется «духом» оттого, что бестелесен; но это одинаково свойственно всем ипостасям — по их божественной природе. Третья же ипостась «духом» зовется оттого, что веет повсюду и неощутимо разливается по душам, подобно тому как над землями или над водами текут ветры.

Авл. Почему второй ипостаси наречено имя Сына?

Барбаций. По совершенству природы и подобию воли.

Авл. Сын более подобен Отцу, чем Дух святой?

Барбаций. По божественной природе — нет, и разве лишь в том ближе повторяет свойства Отца, что святой Дух исходит и от него.

Авл. Что же мешает Духу святому именоваться «Сыном»?

Барбаций. Вместе со святым Иларием[220] я нигде не могу прочесть, что он был рожден или имеет отца, но чи-jraio лишь, что он «Дух» и что он «исходит».

Авл. Почему в Символе только Отец назван «богом»?

Барбаций. Потому что он, как я уже говорил, — единственный и исключительный творец всего сущего, источник всей божественности в целом.

Авл. Скажи яснее.

Барбаций. Нельзя указать такую вещь, чье начало не восходило бы к Отцу. Даже и то, что Сын и Дух святой — бог, приписывают воле Отца. Стало быть, особая власть, то есть всеобщая первопричина заключена в одном лишь Отце, который один не происходит ни от кого. А Символ можно понимать так, что имя бога отнесено не к одной ипостаси, но употреблено как родовое понятие, которое затем расчленяется посредством слов «Отец», «Сын» и «Дух святой». Единый бог — это обозначение божественной природы, охватывающее Отца, Сына и святого Духа, то есть все три ипостаси.

Авл. Веруешь ли во Святую церковь?

Барбаций. Нет[221].

Авл. Что? Не веруешь?

Барбаций. Я верую, что существует Святая церковь, каковая есть тело Христово, иначе говоря — некое всемирное сообщество людей, согласных друг с другом в евангельской вере, почитающих единого бога-Отца, все свои упования полагающих в его Сыне и движимых его Духом; от этого сообщества отсекается всякий, кто совершит смертный грех.

Авл. Почему ты опасаешься сказать: «Верую во Святую церковь»?

Барбаций. Так учит меня святой Киприан — что веровать должно только в бога, в коем единственно все наши упования. А церковь, в собственном смысле слова, хоть и составлена лишь из добрых и достойных, но все же из людей, а люди из добрых могут сделаться дурными, могут и обмануть и сами обмануться.

Авл. Что ты думаешь о сонме святых?

Барбаций. Этот член у Киприана не затрагивается, хотя он подробно объясняет, чему в каких церквах придают больше значения и чему меньше. Он заключает так: «Далее следует: „во Святую церковь, во отпущение грехов, в воскрешение сей плоти“. Некоторым кажется, что эта часть ничем не отлична от предыдущей, но лишь раскрывает и подкрепляет высказанное раньше. „Во Святую церковь“ — ибо церковь есть не что иное, как исповедание единого бога, единого Евангелия, единой веры, единой надежды, сопричастность тому же духу, тем же таинствам, коротко говоря, некая общность всех благ между всеми благочестивыми от начала мира до его конца, в точности подобная союзу меж членами одного тела, когда добрые действия одних идут на пользу всем прочим, и так до тех пор, пока члены тела живы. Но вне этого союза, если ты разорвал со святым сообществом и не примирился с ним, даже собственные благие дела не послужат тебе ко спасению. Потому и следует далее „во отпущение грехов“, что вне церкви никакого отпущения грехов нет, сколько бы человек ни изнурял себя покаянием, сколько бы дел милосердия ни творил. Лишь в церкви, не еретической, но Святой, соединенной духом Христовым, повторяю, только в церкви отпускаются грехи — сперва через крещение, а после крещения через покаяние и благодаря ключам, которые даны церкви.

Авл. Пока суждения всё здравые. Веруешь ли в грядущее воскресение плоти?

Барбаций. Напрасно веровать во все прочее, если не веруешь в это, потому что это самое главное.

Авл. Что ты имеешь в виду, когда говоришь «плоть»?

Барбаций. Человеческое тело, одушевленное человеческою душою.

Авл. Всякая ли душа вновь обретет свое тело, которое покинула бездыханным?

Барбаций. Да, то самое, откуда она улетела. Поэтому в Киприановом символе и прибавлено: «сей плоти».

Авл. Как возможно, чтобы тело, уже претерпевшее столько превращений, ожило в прежнем виде?

Барбаций. Тому, кто может сотворить из ничего все, что пожелает, — разве трудно ему будет вернуть к первоначальной природе то, что переменило свою форму? Я не вхожу в подробности, как именно это произойдет, но пообещавший это так правдив, что не может солгать, так могуществен, что кивком головы способен исполнись любое свое желание, — и с меня довольно.

Авл. А зачем понадобится тогда тело?

Барбаций. Чтобы весь целиком прославился вместе со Христом тот, кто здесь целиком был унижен и сокрушен ради Христа.

Авл. Что означает это прибавление: «И в жизнь вечную»?

Барбаций. Оно сделано, чтобы никто не заподозрил, будто мы оживем так, как оживают по весне лягушки, которым снова предстоит умереть. Наша смерть двоякого рода: мы умираем телом — и добрые и дурные одинаково — и душою; и смерть души — это грех. Но после воскресения благочестивые будут жить вечно и телом и душою. И тело уже не будет подвластно ни болезням, ни староста, ни голоду, ни жажде, ни боли, ни утомлению, ни смерти, ни любым иным тяготам, но станет духовным и движимым лишь силою духа. И душу уже не омрачат никакие недуги, никакие скорби — она будет беспредельно наслаждаться высшим благом, которое есть бог. И напротив, нечестивые умрут навеки и телом и душою: и тело их станет бессмертным для вечных мук, и душа, неисцелимо изъязвленная грехами, лишенная надежды на прощение.

Авл. Ты веруешь в это искренне и до конца?

Барбаций. Больше, чем в то, что ты со мною разговариваешь.

Авл. Я был в Риме и нахожу, что там не все веруют так чисто.

Барбаций. Если потрясти, то и в других местах найдешь многих, не столь твердых в вере.

Авл. Ежели по стольким трудным вопросам ты с нами заодно, что мешает тебе быть вполне нашим?

Барбаций. Это я от тебя хочу услышать. Сам себе я кажусь правоверным, и если жизнь свою за образец не выставляю, то, во всяком случае, стараюсь, чтобы она отвечала исповеданию.

Авл. Откуда ж такая война меж вами и правоверными?

Барбаций. Попробуй выяснить. Однако же, господин врач, если ты доволен этим вступлением, давай позавтракаем вместе, а после завтрака, на досуге, продолжишь свои расспросы[222]. Я предоставлю для осмотра обе руки. Ты сможешь исследовать выделения, как твердые, так и жидкие. И, наконец, если пожелаешь, произведешь полное рассечение груди, чтобы вернее обо мне судить.