Между тем, даже в тех случаях, когда эта активность не приводит к успешному решению реальных задач, один бесспорный выигрыш она гарантирует - выигрыш в здоровье, ибо сам процесс поиска как таковой повышает сопротивляемость организма к любым вредным факторам ("не догоню, так хоть согреюсь"). Так что же, в конечном счете, предпочтительней: объективно оценить задачу как нерешаемую, а свои возможности как недостаточные, отказаться от поиска решения и в результате утратить не только шанс на решение задачи, но и ухудшить собственное здоровье - или подойти к проблене с неоправданным оптимизмом, включиться в активное ее решение и по крайней мере выиграть такую непреходящую ценность, как здоровье, а там, глядишь, и создать своей активностью неучтенные, да и не существовавшие ранее шансы на выигрыш? Ответ представляется однозначным, и именно поэтому здоровые люди, в отличие от больных депрессией, видят мир в более розовых тонах, чем он объективно того заслуживает. Есть правда объективного, компьютерного учета всех статичных факторов реальности и есть более высокая истина динамичного поиска, который эту реальность преобразует. Для предельного обострения проблемы приведем следующий пример. Каждый человек смертен, и перед неизбежностью собственного исчезновения любая активность может считаться бессмысленной. Это объективная реальность, и депрессивные больные нередко ее осознают. Но здоровые люди наделены способностью игнорировать эту реальность и продолжать активное поведение, руководствуясь иллюзией бессмертия, воспринимая неминуемую смерть как абстракцию. Если бы не эта иллюзия, не этот необоснованный оптимизм, смерть каждого из нас наступила бы раньше, из-за отчаяния и депрессии. Но еще важнее, что остановилось бы все развитие человечества, имеющее гораздо большее значение, чем судьба каждого из нас в отдельности, ибо все общество превратилось бы в большую палату депрессивных больных. Следовательно, тот факт, что за стеной действительно находится соседняя камера, отнюдь не означает, будто биться головой о стену совершенно нелепо - глядишь, в результате и камера расширится.
      Так действует этот закон на уровне индивидуальной психологии. Так же действует он и на уровне социальной психологии больших групп, примером чего является создание еврейского государства. Разве объявление независимости в условиях 1948 года не было проявлением необоснованного оптимизма по отношению к реальности? Однако само объявление независимости изменило эту реальность - по меньшей мере, изменило психологический климат, и это оказалось решающим. "Тот, кто не верит в чудо, не может считаться в Израиле реалистом", - сказал Бен-Гурион, и в этом парадоксе заключена глубокая психологическая правда, ибо вера в чудо (т.е. "необоснованный" оптимизм), определяя человеческую активность, способна эту реальность изменить. И поэтому другим названием этой главы могло бы быть: "Два афоризма - Бен Гурион против Ежи Леца".
      ПОИСКОВАЯ АКТИВНОСТЬ И СОЦИАЛЬНАЯ ПАТОЛОГИЯ
      В предыдущих главах я довольно подробно обосновал концепцию поисковой активности (созданную всего лишь 20 лет назад и потому все еще воспринимаемую научным сообществом в качестве новой и оригинальной). Согласно этой концепции, активное поведение в условиях неопределенности (поисковое поведение) является важнейшим фактором соматического здоровья, предотвращает возникновение психосоматических заболеваний и повышает устойчивость организма к стрессу. Напротив, отказ от поиска является неспецифической и универсальной предпосылкой к развитию самых разнообразных форм патологии.
      Однако можно ли утверждать, что поисковая активность полезна всегда и во всем? Если говорить о телесном здоровье, то безусловно можно: для нашего организма совершенно безразлично, в какую сторону мы направляем наше поисковое поведение и каковы его последствия для нашего социального окружения. Однако для самого социального окружения, т.е. для людей, среди которых мы существуем, это далеко не безразлично. Поисковое поведение может проявляться в творчестве, в борьбе за благородные идеалы, в альтруистическом поведении, наконец, в попытках преодолеть собственные слабости и отрицательные тенденции. Во всех этих случаях поиск оказывается не только спасительным для здоровья, но и в высшей степени благотворным для морального климата в малой или большой группе. Я вспоминаю, с какой белой завистью я читал о психологической атмосфере в научной "школе Н. Бора", превосходно отраженной в книге Данина. Зависть вызывала именно атмосфера научного поиска и взаимной поддержки в процессе этого поиска. В таком психологическом климате проявляются и усиливаются лучшие человеческие качества.
      Однако, к сожалению, это далеко не единственный и, может быть, даже не самый распространенный способ реализации поискового поведения. Активное поведение в условиях неопределенности вполне может быть разрушительным, направленным на достижение не просто эгоистических, а даже низких и опасных целей. В этом случае оно не утрачивает своего положительного воздействия на физическое здоровье человека, склонного к такому поведению, но крайне отрицательно влияет на моральное здоровье всего общества.
      Лет 15 назад у меня возникла дискуссия с видным немецким психиатром и философом, основателем движения "Динамическая психиатрия" Г. Аммоном. Аммон развивал представления о двух типах агрессивности: деструктивной, т.е. разрушительной (этот вид агрессивности подробно описан классическим психоанализом) и так называемой конструктивной агрессивности. Под последним термином Аммон подразумевал, в сущности, то же самое, что я называл поисковым поведением, но только с положительным знаком: сюда относится активное и полезное преобразование мира, творчество, открытость по отношению к новому и т.п. К сожалению, само понятие агрессивности имеет слишком отрицательную репутацию и даже прилагательное "конструктивная" не может эту репутацию изменить, поэтому я предпочитаю термин "поисковое поведение", тем более, что за этим термином стоят объяснения конкретных механизмов воздействия поведения на здоровье и серьезные философские обоснования. Однако поисковое поведение не дифференцирует конструктивное и деструктивное поведение, а для анализа социальных последствий это весьма желательно.
      Итак, вернемся к дискуссии с Аммоном. Как выдающийся гуманист, Г. Аммон придавал конструктивной агрессивности высокую моральную ценность и предположил, что этот тип агрессивности преобладает у здоровых творчески ориентированных людей, тогда как деструктивная агрессивность характеризует асоциальных психопатов (личностей без сформированных социальных установок) и больных с психосоматическими заболеваниями. Аммон полагал, что при психосоматических заболеваниях деструктивная агрессивность направлена не против общества, а против самого человека. Я же, исходя из концепции поисковой активности, возражал против такого представления и предположил, что психосоматические больные характеризуются низким уровнем как конструктивной, так и деструктивной агрессивности. Исследования, проведенные в школе Аммона, подтвердили мою точку зрения: психопаты по уровню агрессивности (преимущественно деструктивной, но отчасти и с включением конструктивных элементов) оказались противоположны психосоматическим больным, у которых оба вида агрессивности приближаются к нулевой отметке, по крайней мере в период обострения заболевания. Аммон описал этот феномен как дефицит агрессивности, я же предпочитаю говорить о снижении поисковой активности, независимо от ее направленности. Из этих исследований вытекают два важных вывода: во-первых, поисковая активность может быть разрушительной и представлять опасность для социума, во-вторых, даже в этом случае она сохраняет свое защитное влияние на здоровье.
      Если перейти от исследований на больных к повседневному опыту, то каждый читатель может привести примеры "опасного", разрушительного поискового поведения. В начале главы я привел в качестве образца творческой атмосферы институт Бора в 30-е годы этого столетия. К сожалению, многие ученые, и не только выходцы из СССР, могут вспомнить прямо противоположные примеры разрушительного психологического климата во многих научных лабораториях. Я заинтересовался этим феноменом и провел не столько научное исследование, сколько частное детективное расследование, беседуя с сотрудниками таких лабораторий. Выяснилось, что для них была характерна одна и та же динамика поведения руководителя. Будучи исходно человеком активным и инициативным, с высокой потребностью в достижении успеха и нередко даже с определенным уровнем творческих способностей, этот руководитепь, по мере достижения административных постов, все меньше интересовался наукой и вообще тем делом, ради которого лаборатория создавалась, и все больше - конкурентными отношениями с другими заведующими лабораториями. Конструктивное поисковое поведение прекращалось, выдыхалось (этому очень способствовали общие социальные условия "наказуемости инициативы"). Но высокая потребность в поиске как таковом сохранялась, организм требовал ее удовлетворения, организм угрожал сбоем и нарушением здоровья в случае отказа от поиска. Между тем творческая деятельность уже утратила привлекательность, ученый терял темп и отставал от развития науки в то время, которое тратил на создание и упрочение карьеры. И реально оставался только один путь для реализации поискового поведения - путь закулисной борьбы и взаимного подсиживания, путь интриг и административных восторгов. Когда убеждаешься, с какой страстью заслуженный в прошлом человек отдается мелочной борьбе за совершенно недостойные интересы, поневоле закрадывается сомнение, что человеком движут только рациональные (пусть даже крайне эгоистические и аморальные, но все же рациональные) мотивы. Возникает подозрение, что его толкает на этот путь едва ли не какая-то биологическая мотивация, нечто, требующее немедленного удовлетворения. Я полагаю, что это потребность в поисковом поведении, принявшая крайние анти-социальные формы. Не исключено, что в глубине собственного подсознания такой начальник чувствует унизительность своего поведения; но организм властно требует активности, никакая другая форма активности уже невозможна, и подспудное недовольство собой, по механизму психологической защиты, трансформируется в ненависть и агрессивность по отношению к другим - и особенно по отношению к тем своим подчиненным, которые еще не утратили способности к конструктивной поисковой активности, к научному творчеству. Поразительно, с какой закономерностью такой начальник начинает преследовать наиболее одаренных своих сотрудников, способствующих процветанию его собственной лаборатории, ее конкурентоспособности. Возникает парадоксальная ситуация: администратор еще может найти общий язык, договориться со своими реальными конкурентами - такими же карьеристами, как он сам, но не может примириться с существованием собственного одаренного сотрудника, повышающего рейтинг его лаборатории.
      Однако по психоаналитическим механизмам это вполне объяснимо: такой сотрудник становится постоянным укором начальнику, который не смог до конца вытравить из своего подсознания ни воспоминания о счастье подлинно творческой деятельности, ни адекватную оценку такой деятельности. А потому существование человека, способного к конструктивному поиску, снижает самооценку начальника и провоцирует комплекс неполноценности. В результате вся деструктивная агрессивность, весь нереализованный запас поисковой активности направляется на тех, кто мог бы восстановить творческий климат в коллективе, и коллектив переходит в состояние стагнации. Мне больше всего знакома эта динамика в научных коллективах, но, к сожалению, это характерно и для других групп и целых социальных систем. В романе О. Форш "Одеты камнем" один из героев говорит, что убивший в себе художника становится злодеем. Я бы сказал, не только художника - человек, угасивший в себе творческую искру, легко может стать злодеем, ибо потребность в поиске, подобно запруженному ручью, находит себе другое русло и заодно способна размыть моральные ценности. Неправильно ориентированный поиск страшная разрушительная сила, ибо тесно связан с потребностью в самосохранении.
      Концепция поисковой активность позволяет по-новому взглянуть на старую проблему юношеской агрессивности. Долгое время считалось, да и сейчас многие придерживаются мнения, что агрессивность - неотъемлемое биологическое свойство юности, и следовательно с ним бесполезно бороться. Однако некоторые факты позволяют усомниться в таком обобщении. Во-первых, согласно этой концепции, биологическая агрессивность зависит от пола и свойственна преимущественно мальчикам. Между тем, в последние годы в России неоднократно обсуждалась проблема беспричинной девичьей агрессивности. Во-вторых, большой опыт наблюдения и воспитания свидетельствует о том, что избыточная агрессивность - отнюдь не универсальное свойство юности. У многих благополучно развивающихся юношей нет и намека на агрессивное поведение. Чем больше юноша поглощен интересующими его делами - будь то учеба, кружки, спорт или хобби, - тем менее он агрессивен. Напротив, отсутствие стабильных интересов предрасполагает к агрессии и другим формам отклоняющегося поведения. Рассуждая в русле концепции поисковой активности, можно сказать, что чем в большей степени поисковая активность находит выражение в адекватном и продуктивном поведении, тем меньше шансов для деструктивной агрессивности. Но это значит, что агрессивность поддается регуляции и воспитание правильных установок и нормальных интересов играет решающую роль. Это означает также, что недостаточно подавить агрессивное поведение угрозой наказания - необходимо предоставить человеку альтернативную возможность для самореализации, для осуществления поискового поведения. Без такой альтернативы подавление агрессивности может привести к депрессии или психосоматическим заболеваниям.
      ПАРАДОКСАЛЬНЫЙ СОН: ПАРАДОКСЫ ПРИРОДЫ И ПАРАДОКСЫ НАУКИ
      40 лет назад был открыт феномен парадоксального (быстрого) сна, сопровождающегося сновидениями. Его назвали парадоксальным, потому что выраженная активация мозга в этот период сна, сопоставимая с активацией мозга во время самого напряженного бодрствования парадоксальным образом сочеталась с максимальным расслаблением мышечной мускулатуры. Было быстро установлено, что и у человека, и у животных парадоксальный сон появляется со строгой периодичностью (у человека до 4-5 раз за ночь) и что мозг сопротивляется любой попытке искусственно предотвратить появление этого вида сна. За последние десятилетия наука о сне развивается экстенсивно, ежегодно растет число публикаций в журналах и монографиях (достигая сегодня уже 1500 в год), но одновременно растет число фактов, не получающих достаточного научного объяснения и, на первый взгляд, противоречащих друг другу. Парадоксальным образом ведущие исследователи стараются избегать обсуждения этих противоречий и как бы по молчаливому соглашению обходят их в своих публикациях. Этот заговор молчания становится опасен для дальнейшего развития науки, ибо, по большому счету, наука - это не реестр фактов, а их объяснение и сведение в определенную систему взглядов. Вот почему организационный комитет II Всемирного Конгресса по сну, состоявшегося в сентябре 1995 г. на Багамских островах, охотно принял предложение профессора В. Ковальзона организовать в рамках Конгресса специальное обсуждение "Парадоксы парадоксального сна". Мне и профессору М. Жуве - безоговорочно признанному лидеру мировой науки о сне - было предложено председательствовать на этом обсуждении, которое по составу участников было самым представительным на Конгрессе. В числе участников был президент Конгресса профессор А. Рехтшаффен, чей атлас по анализу структуры сна используется во всем мире; последние 10 лет профессор А. Рехтшаффен в своей знаменитой лаборатории в Чикаго проводил у животных депривацию (подавление) всего сна и парадоксального сна и обнаружил, что лишение парадоксального сна неизбежно приводит животных к гибели, если животное помещено на небольшую площадку, со всех сторон окруженную водой, и таким образом никакое активное поведение невозможно. В то же время конкретной причины гибели животных чикагской группе исследователей найти не удалось. Результаты эти тем более удивительны, что по данным профессора В. Ковальзона, полное лишение парадоксального сна, но осуществляемое не на водной площадке, а с помощью прямого раздражения мозга в условиях свободного поведения, не приводит ни к каким катастрофическим последствиям. Проблема становится еще более сложной, если учесть, что лишение парадоксального сна у больных депрессией не только не приводит к отрицательным результатам, но и очень часто способствует уменьшению депрессии. Разумеется, у больных никогда не проводят столь длительную депривацию парадоксального сна, как в экспериментах на животных, но в данном случае важна противоположная направленность тенденций: при лишении парадоксального сна по методу "водной площадки" есть тенденция к снижению резистентности и гибели, депривация по методу Ковальзона оказывается нейтральной, а лишение парадоксального сна и сновидений у депрессивных больных имеет даже лечебный эффект. Так нужен ли организму парадоксальный сон, всегда ли он нужен одинаково и если все-таки нужен, то зачем? В это противоречие вносят свою существенную лепту и данные по фило- и онтогенезу. Согласно классическим исследованиям, зачатки парадоксального сна появляются только у птиц, он отсутствует у более примитивных видов животных и достигает максимального развития у высших млекопитающих и человека. Следовательно, чем более высокое место занимает животное на иерархической лестнице интеллектуального развития, тем больше у него парадоксального сна. Но и здесь не обходится без парадоксов. Такое высокоразвитое животное, как дельфин, чей мозг по своим возможностям уступает только человеческому, либо совсем лишен парадоксального сна, либо имеет его в мизерных количествах. Это данные доктора Л. Мухаметова - еще одного участника совещания. Если дельфин обходится без парадоксального сна, значит, нет соответствия между уровнем развития мозга и потребностью в парадоксальном сне. К этому же выводу, на первый взгляд, подталкивают и данные онтогенеза: парадоксального сна особенно много вскоре после рождения ребенка, когда он занимает 40-50% от всей длительности сна, а с возрастом его представленность уменьшается вдвое. Таким образом, динамика парадоксального сна в онтогенезе противоположна его динамике в филогенезе, что также требует объяснения. В обсуждении приняли участие профессора Р. Картрайт из Чикаго и один из лидеров бостонской группы исследователей Р. Гринберг. С именами этих ученых связаны пионерские исследования роли парадоксального сна в психической жизни человека. Они убедительно показали, что у здорового человека парадоксальный сон и связанные с ним сновидения обеспечивают адаптацию к эмоциональному стрессу, играют важную роль в механизмах психологической защиты, способствуют усвоению непривычной и травмирующей информации, противоречащей прошлому опыту. Согласно Р. Гринбергу, в сновидении происходит как бы приспособление "неудобной", конфликтной информации к привычным представлениям и установкам поведения, к сформировавшимся ранее механизмам психологической защиты. Эксперименты с депривацией парадоксального сна, проведенные в лабораториях этих ученых, подтвердили, что лишение этой фазы сна приводит к изменению всей иерархии психологической защиты, к усилению вытеснения, к психологической дезадаптации. Такое понимание функции парадоксального сна помогает объяснить повышенную потребность в этом типе сна при депрессии, проявляющуюся ранним появлением первого эпизода парадоксального сна (иногда - через несколько минут после засыпания вместо положенных 80-100 минут), а в ряде случаев - и увеличением его общего содержания в ночном сне. Однако такое представление о защитной функции парадоксального сна находится в очевидном противоречии с приведенными выше данными о терапевтическом действии его депривации при депрессии: если этот сон так важен для психологической адаптации и его потребность при депрессии повышена, то каким образом его подавление помогает освободиться от депрессии? Кроме того, из представлений об адаптивной функции парадоксального сна и сновидений при эмоциональном стрессе, казалось бы, однозначно следует, что в условиях стресса парадоксальный сон должен увеличиваться и адаптация возможна только при его увеличении. Экспериментальные исследования выявляют, однако, значительно более сложную картину: в некоторых случаях и у людей, и у животных стресс приводит к увеличению парадоксального сна, но в других случаях происходит его уменьшение, и притом с очень хорошим эффектом -благополучным преодолением стрессовой ситуации. Увеличение или уменьшение парадоксального сна не зависит от характера стресса - один и тот же стресс может вызвать у одних субъектов увеличение, а у других -уменьшение представленности парадоксального сна, и в результате в целом для группы эффект может выглядеть как нулевой. Какие же факторы определяют изменение сна в стрессе и как это изменение связано с функцией парадоксального сна? Вопрос остается открытым. Весьма сложна роль парадоксального сна в усвоении новой информации, в обучении и запоминании. С одной стороны, показано, что для запоминания материала, не находящегося в противоречии с прошлым опытом и не требующего творческого подхода, парадоксальный сон не играет существенной роли: он не увеличивается в процессе такого обучения и усвоение такой информации не страдает при его депривации. Для запоминания непривычной информации, к усвоению которой субъект исходно не готов, парадоксальный сон нужен: только после его увеличения наступает критический перелом в процессе обучения, а депривация не позволяет достичь существенных успехов. Но, с другой стороны, известно, что состояние творческого подъема в процессе решения задач, значимых для человека и требующих небанального подхода, нередко сопровождается уменьшением потребности в сне, его укорочением - и прежде всего за счет уменьшения длительности парадоксального сна. Стимуляторы центральной нервной системы, такие, как амфетамин, улучшают запоминание, способствуют обучению - и в то же время подавляют парадоксальный сон. Наконец, один из участников обсуждения, канадский психолог профессор К. Смит показал во многочисленных исследованиях, что увеличение парадоксального сна происходит не только в процессе обучения, до закрепления в памяти нового материала, но и через некоторое время после такого закрепления. Смысл этого увеличения остается не вполне понятным: если парадоксальный сон нужен для закрепления материала в памяти, то после завершения этого процесса потребность в парадоксальном сне должна снижаться. Наконец, еще один очень серьезный вопрос, обсуждавшийся на этом увлекательном заседании, - можно ли считать, что парадоксальный сон всегда выполняет одну и ту же фукцию? Нельзя ли говорить о качественных отличиях между функционально полноценным и функционально неполноценным парадоксальным сном? Я выдвинул эту гипотезу много лет назад на основании результатов моих исследований: оказалось, что у эмоционально высоко чувствительных, но здоровых людей парадоксальный сон насыщен яркими сновидениями; в стрессовой ситуации их становится больше и они становятся более яркими и необычными, и при этом сохраняется психическое здоровье. В то же время у больных психическими и психосоматическими заболеваниями, несмотря на их еще более выраженную, чем у здоровых, эмоциональную чувствительность и уязвимость, сновидений меньше, они менее красочны и подробны, бедны образами и событиями. Обеднению сновидений сопутствуют и физиологические изменения парадоксального сна: пульс во время этой стадии сна претерпевает менее выраженное учащение по сравнению со здоровыми, а электрическое сопротивление кожи снижается. Эти данные были подтверждены позднее в других лабораториях мира и, в частности, одним из участников обсуждения профессором Мендельсоном. Он показал также, что в процессе успешного лечения психически больных число отчетов о сновидениях увеличивается, что может свидетельствовать о восстановлении функциональных возможностей парадоксального сна.
      В процессе обсуждения я высказал предположение, что представление о функционально полноценном и функционально неполноценном парадоксальном сне в сочетании с концепцией поисковой активности может помочь устранить многие из перечисленных противоречий. Я много писал о концепции поисковой активности в этой книге, поэтому лишь кратко повторю ее основные положения:
      1. Поисковая активность - это активность, направленная на изменение ситуации (или изменение отношения к ней) без определенного прогноза результатов, но при постоянном их учете. Сам процесс поисковой активности независимо от результата повышает резистентность и стрессоустойчивость организма.
      2. Отказ от поиска создает предпосылки для снижения стрессоустойчивости и развития заболеваний.
      3. Быстрый (парадоксальный) сон способствует восстановлению поисковой активности (по крайней мере на уровне психической деятельности в сновидениях) и компенсирует состояние отказа от поиска.
      4. Поведение в бодрствовании, включающее выраженную поисковую активность, снижает потребность организма в быстром сне, тогда как отказ от поиска повышает потребность организма в этой фазе сна.
      Одним из очень сильных аргументов в пользу концепции являются результаты эксперимента видного американского физиолога, участника обсуждения, профессора А. Моррисона. Он показал, что когда в мозгу животного разрушают нейроны, ответственные за падение мышечного тонуса в парадоксальном сне, и в результате тонус не падает, то животное как бы участвует в своих сновидениях и совершает сложное поведение, которое, по мнению, Моррисона, точнее всего можно квалифицировать как исследовательскопоисковое. Рассмотрим, как вышеуказанная концепция может помочь в разрешении парадоксов.
      I. При депривации парадоксального сна на маленькой площадке, окруженной водой, создаются условия, препятствующие активному поисковому поведению в бодрствовании, и одновременно животному нс позволяют скомпенсировать это состояние в парадоксальном сне. Действуют сразу два фактора: формируется состояние, повышающее потребность в парадоксальном сне, и не позволяют эту потребность удовлетворить. Хронический дефицит поисковой активности приводит к гибели животного.
      В то же время депривация парадоксального сна методом стимуляции мозга в условиях свободного поведения не сопровождается повышенной потребностью в этой стадии сна (нет отказа от поиска) и поэтому нет фатального исхода.
      II. У больных депрессией есть отказ от поиска и повышена потребность в парадоксальном сне. Но даже в тех случаях, когда парадоксальный сон увеличен, эта потребность не удовлетворяется, потому что парадоксальный сон качественно неполноценен. Более того, в сновидениях депрессивных больных часто господствуют сюжеты и настроения, соответствующие реакции капитуляции в бодрствовании, и это усиливает отказ от поиска. Устранение таких сновидений депривацией парадоксального сна или всего сна может оказать положительный эффект. Здесь надо учесть также еще одно обстоятельство: лишение сна - нелегкая и необычная задача для депрессивного больного, требующая от него значительной мобилизации. И сам факт того, что ему с этой задачей справиться удается (а перед большинством других жизненных задач он пасует), повышает его самооценку, его ощущение контроля над ситуацией и имеет положительный эффект.
      III. Данные по фило- и онтогенезу не только не противоречат концепции, но и хорошо с ней согласуются. Парадоксальный сон должен впервые появляться на достаточно высокой ступени филогенетической лестницы, когда уже созрели мозговые механизмы поискового поведения и оно стало возможным. С другой стороны, ранние этапы онтогенеза высокоразвитых животных характеризуются беспомощностью, зависимостью от родителя, на этих этапах легко формируется и закрепляется отказ от поиска, так что особенно необходим механизм, компенсирующий это состояние. Крайне интересны в этой связи данные об отсутствии парадоксального сна у дельфина. Это животное постоянно находится в активном движении, активно следит за средой и взаимодействует с ней. Даже спит он всегда только одним полушарием, а другое бодрствует и руководит активным поведением. При такой круглосуточной поисковой активности просто нет необходимости в быстром сне. Если же дельфин лишается возможности активной жизни и не устанавливается активная дружба с экспериментатором, он быстро погибает, ибо лишен защитных механизмов, компенсирующих отказ от поиска.
      IV. Изменение сна в условиях стресса определяется характером поведения субъекта в стрессовой ситуации. Если это поведение характеризуется доминированием поисковой активности, даже если она сопровождается неприятными эмоциональными переживаниями, потребность в парадоксальном сне снижается, его доля в ночном сне уменьшается безо всякого ущерба для здоровья. Если же поведение отражает отказ от поиска, потребность в парадоксальном сне растет, но в зависимости от адаптивных возможностей субъекта эта потребность может удовлетворяться или нет. В первом случае увеличивается длительность парадоксального сна и его насыщенность сновидениями, в которых субъект ведет себя активно. Во втором случае длительность парадоксального сна может даже уменьшиться, а если она увеличена, то насыщенность этого сна сновидениями недостаточна и позиция субъекта в сновидении пассивна.
      Состояние отказа от поиска тормозит все психические функции: память, творческую активность и т.п. Между тем при столкновении с новыми и необычными обстоятельствами и задачами риск возникновения отказа от поиска весьма велик. Поэтому парадоксальный сон, устраняющий это состояние, может влиять на память не прямо, а опосредованно, устраняя препятствия в виде отказа от поиска именно в процессе обучения сложным задачам. Какова роль парадоксального сна на более поздних этапах закрепления информации, еще предстоит выяснить, но и в этой сфере данные не противоречат концепции поисковой активности.
      Решение парадоксов, предлагаемых природой, - задача увлекательная и благодарная, стимулирующая поисковую активность. А вот решение психологических парадоксов, связанных с позицией ученых, - задача куда более сложная. Как объяснить, почему виднейшие специалисты систематически уклоняются от открытого обсуждения самых насущных и острых проблем в науке, которой отдали всю свою жизнь, и ведут себя так, как будто бы никаких противоречий не существует и никаких подходов к решению этих противоречий не предложено?