Глава 16

Оставшись одна в «Черной лошади», Джульетта принялась открывать чемоданы и коробки. Олден купил ей нижние и верхние юбки, белье, корсеты, муфты. Кружево и ленты. Шляпы и вуали. Подобрал туфли с чулками. Должно быть, снял мерки с ее вещей в Грейсчерч-Эбби и сделал по ним заказ. Когда пальцы трогали роскошные одежды, сердце заколотилось.

Он уже тогда, вероятно, планировал, что она останется с ним! И уже тогда желал ее так сильно!

Пока она, в одной ночной рубашке разглядывала дорогие наряды, кто-то постучался. Стоя среди щеток, расчесок, туалетных принадлежностей и косметики, она разрешила войти.

– О, мэм, – простонала Тилли Брэмби с дрожью в голосе, – лорд Грейсчерч сказал, чти вам нужна горничная. Но я не знаю, смогу ли я? И я не знала, что сказать… ну… тогда, когда те мужчины пришли спрашивать… – Слова служанки прервались рыдание.

Джульетта подняла глаза и, пройдя через комнату, взяла девушку за руку.

– Пустяки. Я рада тебя видеть, Тилли. Я покажу тебе, что делать.

Двумя часами позже Джульетта спускалась вниз. С прямой спиной, в туго затянутом корсете и лифе, намеренно приоткрывающем грудь. Вокруг высоких каблуков туфель плыло несколько слоев шелка цвета слоновой кости. На шляпе колыхалось пышное загнутое перо. Прибыв сюда как безумная женщина – она покидала это место как леди.

Олден ожидал у экипажа. У нее замерло сердце, когда она увидела его – своего любовника, которого в действительности ей никогда не завоевать.

Он протянул Джульетте руку в манжете с пенящимся вокруг кружевом.

– В конце концов вы затмили меня своем великолепием, мэм, – сказал он, наклоняясь к ее пальцам. Насмешливое выражение его глаз соперничало с восхищением. – Мы с вами как две райские птицы. Давайте штурмовать мир!

Посадив ее в экипаж, Олден склонился над письмами, только что доставленными для него в гостиницу. Он быстро набросал ответы, запечатал их и сунул в карман. Тилли ехала сзади во втором экипаже вместе с несколькими слугами, перевозившими багаж. Олден явно настроился путешествовать с шиком.

Ей казалось, что она понимает этого человека. Но так ли это? Его яркий внешний вид был только первым слоем, хотя им-то и наслаждалась она теперь, точно всю свою жизнь испытывала голод по роскоши. Кружева и шелка на мужчине было то, что она всегда принимала как должное. Это говорило о благополучии, власти и социальном статусе – вещах, крайне важных в обществе.

Однако эти внешние атрибуты Олден превратил во что-то еще. В нем были как внешняя красота, так и скрытое остроумие – почти как торжество иронии над собой. Над тем, что его мужские мускулы спрятаны под этой женской мишурой. Что касается женщины, то положить руку мужчине на рукав и ощутить под шелком твердую упругость представлялось необыкновенно эротичным. Вероятно, ни одна эпоха не была так вопиюще чувственна, как нынешняя. Неудивительно, что мужчины, подобные Олдену, пустились в разгул, меняя женщину за женщиной, сокрушая их, точно кегли.

Джульетта потрогала кружева и посмотрела на свое запястье, пытаясь вообразить, какой ее рука представляется глазам Олдена. Женские косточки выглядели такими хрупкими в сравнении с мужскими. Не это ли в женщинах восхищает мужчин? Каким-то непонятным образом Олден заставил ее почувствовать себя прекрасной, тогда как она считала, что уродство поразило ее до мозга костей. Он излечил ее – и не только тело.

«Душу свою я уже отдала ему, – рассуждала она. – Зачем лгать себе? Если сейчас я не могу доверять ему всю правду, то правды вообще не существует на свете. А правда заключается в том, что я несвободна. Даже если мы с Джорджем разведемся, стану ли я после этого достаточно свободной?»

Олден поднял глаза и улыбнулся ей.

– Когда вы выходили замуж почти девочкой. Откуда вы почерпнули весьма странные представления о браке, Джульетта?

Она опешила на секунду, потом засмеялась.

– Из литературы.

– Вот как? – Олден приподнял брови. – И какой же?

– О короле Артуре и его рыцарях. Я понимаю, это звучит глупо, но те романтические истории навевают именно такие представления.

– Поэтому вам захотелось рыцаря в сверкающих доспехах?

– Если бы! – Она криво усмехнулась. – Я сделала плохой выбор. Хотя Джордж мне действительно нравился. Возможно, мы были бы счастливы в браке, если бы не мой отец… и если бы Кит и моя мать…

– Нет. Джордж Хардкасл и мизинца вашего не стоит. Но все мы совершаем ошибки по молодости лет.

– Вы тоже?

– Конечно. Мария была ошибкой. Вы не считаете?

Прислонившись плечом к стенке экипажа, Олден сложил на груди руки. Пенные кружева упали с запястий. Шелковые гольфы подчеркивали твердые мышцы на голенях. Туфли надменно подмигивали, смеясь над всем миром. Однако он, похоже, был напрочь лишен как надменности, так и насмешливости.

– Возможно, я был таким же романтиком, как вы, – продолжал Олден. – Я тоже мечтал о той единственной великой страсти. О единственной женщине, которая войдет в мою душу с той же точностью, как ребро Адама расположено под его сердцем. И даже пример Грегори…

Джульетта даже перестала дышать на время, удивленная, что он так открыто говорит о себе.

– Что вы имеете в виду, Олден?

– Как что?! – Его глаза, светившиеся из-под густых ресниц, казались такими же невинными, как васильки. – Брак моих родителей. Этот типичный союз, согласно их социальному положению, считался величайшим успехом. В действительности отец с трудом выносил мою мать. Она замкнулась в хрупкую скорлупу эксцентричности, становясь со временем все более требовательной. Чем больше она требовала, тем меньше он замечал ее.

– Так они совсем не любили друг друга?

– Отец – нисколько, а мать… Я не знаю. Думаю, что мать тоже его не любила, хоть и ужасно переживала, когда он ей изменял.

Он говорил о своих близких так просто. Эти откровения дорогого стоили. Брак ее родителей представлял собой что-то среднее между хладнокровно заключенным контрактом и подлинным единением душ. Временами в супружеских отношениях возникали напряжение и трудности, но ее родители все-таки любили друг друга.

– Я думаю, так чувствует себя любая женщина, раз она связала с человеком свою жизнь, – сказала Джульетта. – Он был отцом ее детей. – Она вдохнула поглубже, набираясь смелости. – Вы упомянули о Грегори. Что вы имели в виду?

Олден посмотрел на нее, как бы осознав собственную нерешительность. Они, как двое изгнанников, оказавшихся в дырявой лодке и разделяющих общий риск, были вынуждены вместе предпринять робкую попытку, открыть друг другу правду.

– Я обожал его, своего единственного брата, – сказал Олден. Он подыскивал нужные слова. – Грегори был на несколько лет старше меня. В глазах юного мальчика он казался воплощением мужества и галантности, хотя женщинам от этого перепало не очень-то много. Я люблю его по-прежнему. И всегда буду любить. Несмотря на то что, когда мне было шестнадцать и я впервые влюбился, он сознательно… – Он отвернул голову. Выражение его лица внезапно изменилось – и стало бесстрастным.

– Расскажите мне. – Джульетта произнесла эти слова точно так же, как он вчера вечером. Без уверенности в том, что он доверяет ей в достаточной степени. Без уверенности в себе, что сможет это выслушать.

Олден снова бросил на нее быстрый взгляд и улыбнулся. Его улыбка была для нее подарком, знаком доверия. Джульетта улыбнулась одной из своих улыбок – но робкой и бездыханной, тогда как его была полна внезапной уверенности.

– Ее звали Эмили. Дочь местного учителя. Она была очаровательна. Одна из тех хрупких, эфирных девушек, которые кажутся недостаточно сильными, чтобы справиться с тем, для чего они рождены.

– Как вы познакомились?

– Первый раз я увидел ее в храме. Пока мой отец одаривал прихожан своим снисходительным вниманием, я улучил момент и поговорил с ней. Вскоре мы стали встречаться. Это были тайные свидания в парках поместья. Мы разговаривали о поэзии, обсуждали философские темы.

– Она была начитанна?

– Достаточно, – сказал Олден. – И у нее был живой ум. Мы страстно влюбились друг в друга. Нет ничего сильнее, чем первая юношеская любовь. Неопытное, не испорченное миром чувство на пороге возмужания. Я боготворил Эмили. Мы даже обменялись несколькими робкими поцелуями. Черт возьми, это было так волнующе… – В голосе у него была еле уловимая ирония над собой. Он откинул голову назад и прикрыл глаза. – Мой рот дышал неподдельным лиризмом, когда я притрагивался к ней. Все пело во мне от прикосновения тех девичьих губ – деликатных и легких, как крыло бабочки. Но я твердо решил щадить ее целомудрие, хотя своей милой сдержанностью она воспламеняла мои чресла, как искра трут. Я хотел на ней жениться.

Что было дальше, Джульетта знала и без слов. Она бы и сама сделала то же, будь у нее старшая сестра.

– Поэтому вы пошли к Грегори, чтобы излить ему душу?

Олден засмеялся, но с горчинкой в голосе. И своего рода грустной умудренностью.

– Грегори был очень вежлив. Он подчеркивал, что Эмили неподходящая партия для сына виконта. Он говорил, что мужчины нашего класса используют таких девушек для других целей. На мои возражения Грегори отвечал, что может это доказать. Эмили тогда было только пятнадцать. Через два месяца она носила его ребенка.

– И что с ними было потом? – спросила Джульетта, слыша, как стук лошадиных копыт мешается с тяжелым биением ее сердца.

– Ее отец пытался вызвать Грегори на дуэль, но мой отец обо всем позаботился. Учитель был уволен, и семью выслали в другое место. Ребенок умер еще в утробе – и к счастью, как, возможно, сказали бы некоторые. Год спустя Эмили вышла замуж. За вполне достойного человека, я полагаю. Вот такая история. – Олден криво усмехнулся. – Вы можете подумать, что я использовал это как предлог, чтобы потом соблазнять бесчисленное множество женщин. Странно, что я об этом вообще говорю. Раньше я никому не рассказывал, как меня предала самая первая в жизни любовь.

– Эмили?

– О нет, – сказал Олден, все еще с некоторой легковесностью. – Несчастное дитя ничего не могло с собой поделать. Сдержанность, которую она мне выказывала, была совершенно неподдельной. Но мой брат был очень настойчив. Нет, не Эмили – Грегори меня предал. Из-за его предательства я оказался в Италии и пробыл там долгое время. Но я все равно не переставал его любить.

– Естественно, – сказала Джульетта. – Он был вашим братом.

Солнце брызнуло сквозь кружево, когда Олден приложил руку к стеклу. Он подтянул створку вверх и закрыл окошко.

– Грегори сделал это из любви ко мне. Он хотел уберечь меня от ошибки в жизни. Потом я часто размышлял над этим. Как бы сильно я ни верил в искренность его мотивов, я понимал, что он обошелся с Эмили варварски. Он всячески противодействовал моему участию в ее судьбе. Простить это было чертовски трудно. Хотя задним числом я рассматриваю бегство в Италию как глупость и жалость к себе. Бросаться в объятия Марии, чтобы научиться быть таким же холодным и расчетливым, как Грегори? Это было ребячеством.

– Но как вы могли оставаться с ним в одном доме, после того как он соблазнил вашу первую любовь?

– Это было непросто. Но в то же время, надо признать, в какой-то степени он был прав. Если бы я сбежал с Эмили, это погубило бы нас обоих. Та щенячья любовь была лишена настоящей глубины. Наш брак обернулся бы катастрофой. Возможно, Грегори просто избрал детский способ, чтобы продемонстрировать это.

– Вероятно, первая любовь всегда обречена. В шестнадцать мы еще такие дети! Я бы не хотела вновь оказаться такой юной.

Олден внезапно рассмеялся:

– Боже упаси! Я тоже!

Они сидели в уютной тишине, словно с этим доверительным разговором их отношения переместились на новый уровень, когда больше не требовалось ничего пояснять вслух. Джульетте даже не нужно было выражать ему свое сочувствие и ужасаться тому, что содеял Грегори. Олден это уже и так понял.

– Что еще означает это ощущение безопасности, доверия – если не любовь?

– Насыщенность, – сказала Джульетта. – Вы сами так говорили, еще раньше.

– В самом деле? – удивился Олден. Его руки небрежно лежали на ящичке с грузом писем, бумаг и перьев.

– Во время нашего итальянского ужина вы объясняли, чем вам не нравится постоянство и почему вы добивались многих женщин. Вы сказали, что искали насыщенности, которой никогда не хватает.

– Смелые слова! Здорово же я себя натренировал, если уверовал в это!

– А теперь нет?

– Теперь я открыл для себя любовь, – сказал Олден. – Гораздо большую и более искреннюю страсть, по насыщенности не сопоставимую ни с чем. Раньше я никогда не испытывал ничего подобного. Вы можете этому поверить?

– Может быть. – Джульетта потупила глаза, почти боясь встретиться с ним взглядом.

– Это чувство атакует мое сердце, даже когда вас нет рядом. Я абсолютно убежден, что любая другая женщина будет только раздражать меня. Вы погубили меня, Джульетта.

Несмотря на волнение, она засмеялась:

– Погубила? Каким образом?

– Черт возьми, как ни ужасно это сознавать, но мои дни распутника закончились.

– Просто это знак того, что вы потихоньку впадаете в детство.

– Нет, – негодующе возразил Олден, – просто это знак того, что ко мне наконец возвращается разум.

– Вам легче, сэр! Моего вы лишили меня давно. С тех пор как я только положила на вас глаз, во время нашей первой встречи.

Джульетта отвернула лицо, хотя знала, что он ее изучает. Пристальный взгляд Олдена прошелся по экстравагантной шляпке, глубокому вырезу модного платья с облегающим лифом, расшитым перламутровым бисером и украшенным крошечными бантиками. Это ленивое обозрение, с исходившими от него микроскопическими волнами, вызывало в ней такое восхищение, что у нее дух захватывало.

Ее расцветшая кожа напоминала цветок, раскрывший лепестки, чтобы предложить свою ранимую сердцевину.

– Но вы любите меня, Джульетта.

Она кивнула.

– Стало быть, – сказал Олден, – мы с вами, восседающие здесь во всем нашем пышном убранстве, глупцы. Двое влюбленных глупцов.

– Но как мы можем быть уверены, что это действительно так? – настаивала она. – Ведь и вы, и я свои прежние чувства тоже принимали за любовь.

Олден снова сложил руки, словно сопротивляясь импульсивному желанию прикоснуться к ней.

– Сейчас это уже не та первая детская любовь. Она совсем непохожа на ту слепую страстную влюбленность, поначалу такую возвышенную и волнующую. Эта любовь – свободная и преображенная. Теперь, если по какой-то причине нам случится потерять друг друга, наша реакция тоже будет другой. Совсем не такой, как наша циничная реакция в ответ на утраты той – первой любви…

Джульетта не скрывала своего неподдельного удивления.

– Ваша реакция еще может называться циничной – но моя?

– А удалиться в Мэнстон-Мингейт, играть в шахматы с пожилой женщиной – это что такое? Не отсутствие ли потребности в сердечном общении? В вашем бегстве было не меньше цинизма, чем в моем приобщении к распутству. Кстати, кто была эта мисс Паррет?

– Мисс Паррет была компаньонкой моей бабушки. Она была героической женщиной. Мы с Китом ее обожали. Когда мы приезжали к ним, она была с нами по-настоящему доброй. После смерти бабушки мы расстались, и нам ее ужасно недоставало. Я знала только, что в конце концов она уехала в Мэнстон-Мингейт. Потом я убежала с Джорджем. Она была единственным человеком, кому я писала, не считая единственного письма к моей матери когда было уже слишком поздно.

– Значит, мисс Паррет знала название гостиницы, где вы останавливались?

Джульетта кивнула.

– И когда перестали приходить мои письма, она написала туда, чтобы справиться обо мне. В это время как раз произошло несчастье с моей матерью и Китом. Я выезжала на место происшествия в бурю и едва не утонула сама. У меня началось воспаление легких, и я была слишком слаба, чтобы передвигаться. Из гостиницы отправили послание с требованием заплатить за комнату и вывезти меня оттуда. Так мисс Паррет узнала о несчастном случае на переправе. И тогда же стало известно, что меня бросил Джордж и что мой отец от всего устранился.