– Почему вы решили уехать так внезапно? – осторожно спросила Сара.

– Потому что Уиддону что-то уж очень хотелось, что бы мы остались.

– Но… Я так и не поняла, почему он вообще пригласил нас, но уж наверняка не для разговора о моей книге Уиддон почти не выказал интереса к моим скромным литературным стараниям, и, уж конечно, он больше знает о растениях, чем я надеюсь когда-нибудь узнать.

Лошадь размеренно трусила по длинной аллее, которая, казалось, вела прямо в небеса.

– Боюсь, что Уиддон воспользовался вашей книгой только как предлогом для того, чтобы попытаться выяснить, зачем я хотел его видеть.

– Думаете, он не поверил в вашу любовь к орхидеям?

– Даже если и поверил, для него главное не это. Его страсть к цветам вполне самодостаточна, он ни с кем ею не делится. Нет, у него был какой-то другой мотив, который не один день мучил его.

– Вы считаете, Уиддон что-то скрывает?

– Уверен. Но будь я неладен, если понимаю, как это может быть связано с нашим расследованием.

Сара поежилась, отчего-то ей больше не хотелось задавать вопросы.

Они пересекали множество ручейков, бежавших с Дартмура к морю; при этом дорога шла то вверх, то вниз. В каждой маленькой низинке, пересекая бегущую воду, выгибали спины каменные мосты, влажные от мха. Березовые рощи шептались среди темных камней, а потом дорога снова поднималась на новый хребет, где длинные тени простирались по полям.

В одной низине они проехали через небольшую деревушку. Дома, крытые соломой, теснились у ручья; неподалеку сгорбился трактир. Вокруг никого не было, хотя в окнах мерцал тусклый свет, а из трактира доносились обрывки песни.

Они рысцой выехали из деревни и, проехав по извилистому ущелью, перебрались через следующий подъем, когда Гай Деворан резко дернул за повод. Сара схватилась за поручень, чтобы не упасть. В тот же миг кабриолет накренился: по-видимому, одно колесо его попало в яму.

– Ну вот, – спокойно сказал Гай, – мы, кажется, повредили ось, а лошадь растянула сухожилие. – Он оглянулся на грума. – Отведите кабриолет в Стоунком, Том, и можете переночевать в трактире, а мы с миссис Каллауэй вернемся в Бакли пешком. – Он бросил груму кошелек. – Придумайте любую историю, какую захотите, только не называйте никому наши имена, понятно?

Том некоторое время смотрел на него, нахмурив лоб, потом сунул деньги в карман и прикоснулся к шляпе.

– Да, сэр.

Деворан усмехнулся и спрыгнул на землю.

– Надеюсь, ваша обувь позволит вам идти по тропинке? – спросил он Сару. – До Бакли, если идти напрямую, меньше мили.

– Не беспокойтесь: я всегда надеваю в дорогу удобные туфли.

Грум взял поводья, развернул кабриолет и побрел назад, к деревне, а Гай взбежал по каменным ступеням: полускрытые в склоне, они вели к проходу в изгороди. Прогнув руку Саре, он улыбнулся ей с искренней веселостью.

– Идите же: нам нужно торопиться, пока не стемнело.

– Но почему мы должны идти пешком?

– Я хочу проверить некую теорию, а заодно кое-что показать вам.

Изгородь отбрасывала густые тени, и сердце Сары тревожно забилось.

– Должна ли я беспокоиться? – с трепетом спросила она.

– Ничуть! Давайте немного поднимемся наверх; я уверен, что вам понравится.

– Значит, это тайна?

– Это лучше, чем тайна, – это воплощение мифа. Выбора у Сары все равно не было, поскольку кабриолет уехал. Глупо стоять в грязи и сетовать на судьбу.

Сара покрепче завязала ленты шляпки и улыбнулась:

– Приятная прогулка перед сном с перспективой встретить по дороге что-то волшебное?

Кивнув, Гай помог ей перебраться через изгородь на тропу, которая резко сворачивала в темноту леса. Сара уверенно шла рядом с ним, так, словно это была обычная прогулка.

Вскоре лес поредел и они вышли на мыс, поросший низкой травой; здесь пешеходная тропа раздваивалась. Каменная стена с чахлой от ветра живой изгородью возвышалась справа от них; слева виднелось поле, полное овец.

Тропа справа через отверстие в стене вела вниз, к заливу, разделяющему поместье Бакли и помещичью землю, которая доходила до деревни Стоунком. Другая тропа бежала рядом со стеной вдоль вершины хребта к утесам.

Гай повел Сару через выкошенный участок к воротам в углу и затем в открытое поле, где трава шевелилась под теплым ветром, дующим с моря.

Сара раскраснелась от ходьбы, ее глаза сверкали, шаги были бодрыми и энергичными. Гай помог ей перебраться через очередной переход над изгородью, и в этот миг солнце опустилось за низкую гряду. В воздухе стояла тишина, словно весь мир затаил дыхание в ожидании приближающейся ночи.

Усмехнувшись, Гай указал на тропинку, тянущуюся до самых холмов. Яркая белая полоска среди травы блестела, как снег.

Сара уронила шляпку, круто повернулась и побежала по белой дороге к морю, и Гай, подхватив шляпку, бросился за ней.

– Это же тропа Ольвен! – воскликнула Сара. – Смотрите, сколько здесь маргариток!

Гай снова усмехнулся:

– Я могу придумать более прозаическое объяснение, почему цветы растут только на этой тропе.

Сара сорвала цветок и поднесла его к лицу.

– Мне больше нравится думать, что здесь была богиня и что белые цветы выросли там, где прошли ее ноги.

– Я знал, что вам понравится. – Гай глубоко вздохнул. – Смотрите, лепестки уже начинают закрываться. Нам нужно идти.

– Что ж, пусть белый след Ольвен исчезнет в тайне ночи. – Сара встала и отряхнула руки. – Куда ведет эта тропа?

– Вниз, к берегу.

– Откуда вы все это знаете?

– У меня было для этого несколько дней. Деревня, мимо которой мы проехали, Стоунком, принадлежит теперь помещику, который живет далеко отсюда, но эта часть имения существовала со времен Завоевания.

– Завоевания? Вы имеете в виду Вильгельма Завоевателя?

– Вряд ли с тех пор кто-то еще вторгался в Англию. – Гай прищурился. – Разве что я проспал это событие.

Ее смех показался ему искренним и беспечным. О, как было бы просто обнять ее за талию, а потом опуститься вместе с ней на теплую траву и любить ее прямо здесь, на вершине утеса, на расстоянии вытянутой руки от неба!

Вместо этого Гай с поклоном подал ей шляпку, и Сара, кивнув, взяла ее.

Стайка чаек с криком пронеслась над утесом и рассыпалась над водой, заставив Сару повернуться и посмотреть на Ла-Манш.

– Можно мы спустимся здесь? – живо спросила она. – Я никогда не была на диком берегу.

Как и в предыдущий раз, Гай снова не смог отказать ей – такая мольба звучала в ее голосе.

– Тропа крутая и опасная, – напомнил он. – Вы позволите помочь вам?

Сара завязала свободным узлом ленты шляпки, и теперь шляпка висела у нее за спиной.

– Да, конечно.

Тропа оказалась сырой, скользкой, поэтому Гай осторожно, шаг за шагом вел ее к берегу.

Когда они добрались до Стоункомской пещеры, ветер прекратился; вокруг черные камни торчали из белого песка, как маленькие крепости. Ручей, текущий из долины позади них, образовал дельту из маленьких потоков. Далеко на горизонте солнце опускалось в море, посылая последние длинные лучи сквозь облака, и поток превратился в реку из золота и огня, перевитую волнами, похожими на спутанные волосы русалки.

– Как здесь красиво! – сказала Сара еле слышно. – Как красиво!

Она закусила губу. Казалось, слезы вот-вот потекут по ее лицу.

Ее реакция ошеломила Гая, и он, не говоря ни слова, обнял ее.

– Не нужно плакать, – прошептал он, – ведь это все го лишь море…

Гай поцеловал ее мокрое лицо, а потом нашел ее губы и с наслаждением ощутил их сладость. Прижавшись к нему, Сара ответила на его поцелуй с неподдельным пылом, как будто пытаясь найти в нем утешение от всех горестей жизни.

Гай отвел волосы с ее лица, обхватил ее голову обеими руками и снова поцеловал, а она приникла к нему, не прекращая поцелуя. Тогда он опустил ее на колени на все еще теплый песок, и всепоглощающее вожделение охватило его, как и неистовое, глубокое желание все исправить. Тем не менее, Гай понимал, что ничего не может предложить ей, кроме страданий.

Красный шар солнца наконец окончательно утонул в море, и тогда Гай положил руки на плечи Сары.

Некоторое время они стояли на коленях, точно молящиеся, пока Гай наконец не произнес:

– Я прошу у вас прощения, Сара.

Потом он помог ей встать и отошел на несколько шагов. Море слабо мерцало, словно вода еще сохранила воспоминания о свете дня. Некоторое время они стояли молча, глядя на буруны вдоль линии берега, слушая плеск и шорох, с которым мелкие волны разбивались о выступы черного сланца.

– Пора идти. Начался прилив, и скоро станет еще темнее, – сказал Гай.

Сара надела шляпку и повернулась к нему; в наступившей тьме ее лицо казалось бледным овалом, и было невозможно понять, что оно выражает.

– Но как же мы найдем путь обратно? Маргаритки уже совсем закрылись, так что тропа Ольвен исчезла. Существует ли другие тропы?

– Существуют, конечно. Здесь все дороги ведут в Бакли.

Гай повел Сару обратно к ручью. Хотя его начало было скрыто среди зарослей камыша, другая утоптанная тропа вела вдоль воды, а через четверть мили нырнула в ущелье между высокими склонами.

Нужно ли ему извиниться перед ней как-то основательнее или лучше спросить, почему при виде берега она заплакала? Гай не знал, с чего начать. Он знал только, что сердце его разрывалось от нежности.

– Вы были правы, темнота действительно располагает к откровенности, – внезапно сказала Сара. – Вы не истолкуете это дурно, если я еще кое-что расскажу вам?

– Господи, миссис Каллауэй, ну конечно, нет!

– Просто Сара, если вас не затруднит. После того как джентльмен поцеловал леди больше одного раза, он обычно получает право называть ее по имени.

– Тогда и вы зовите меня Гай.

– Согласна. Я рада, что смогла рассказать вам прошлой ночью о Джоне.

– Вероятно, это казалось вам очень страшным, поскольку вы должны были нести это бремя в одиночку.

– Да, наверное. Я никогда не думала об этом именно так, но вы правы – когда расскажешь все постороннему…

– Постороннему?

– Я неточно выразилась. Лучше сказать – тому, кому можно доверять, но наш союз временный, и мы оба это понимаем.

Они пошли вперед по темной тропинке; по одну сторону теснились деревья; между ними можно было видеть небольшую долину, где ручей по дороге с гор образовывал болотистые заводи.

Неожиданно Сара, положив руку на плечо Гая, остановила его, и теперь они стояли лицом к лицу.

– Что касается берега…

– Расскажите мне, – ласково проговорил он.

– Ближе к концу у Джона началась лихорадка. Он хотел вернуться домой, но не имел в виду дом, в котором мы жили в течение нашего короткого супружества. Джон говорил о том месте, где родился и которое описывал мне много раз, но то не был дом в оживленном порту, где стояло множество кораблей, вроде Ярмута; он вспоминал маленький домик на диком берегу, где он играл мальчишкой. Там был его дом!

Гай молча коснулся ее лица, потом положил ее руку себе на локоть, и они пошли дальше.

– Я принесла ему сухих водорослей, – добавила Сара, – думала, что их запах утешит его; но он закричал на меня и швырнул их на пол. А потом ему захотелось апельсинов, но свежих апельсинов купить было негде. Я не могла спасти его!

– И все равно он знал, что у него есть вы, – сказал Гай. – Он знал, что вы любите его.

– Верно, иногда он узнавал меня, но иногда думал, что я какая-то незнакомая женщина. Тогда он метался от боли, и ничто не могло ему помочь. Когда он умер, наша экономка сказала, что это милосердие Господне, что теперь он с Богом. Но это не было милосердием…

– Я вам очень сочувствую, вы пережили слишком много горя. Сколько вам было лет, когда умерли ваши родители?

– Семь, но я знала Мэнсардов всю жизнь, и они любили меня как родную дочь.

– А потом вы потеряли и их тоже…

Сара закинула голову, словно хотела заглянуть ему в глаза.

– Горе – очень себялюбивое, печальное и одинокое место, – сказала она. – Горе похоже на лабиринт, где очень легко заблудиться среди возмущения и жалости к себе. Я не хотела обременять вас моими блужданиями в этой тьме, поверьте.

Гай снова коснулся ее лица. В его сердце пылало мучительное желание скрыть ее печаль в своем теле, стать с ней одним целым, разделить все глубины ее боли.

– Я считаю за честь ваше доверие, но не могу найти нужных слов.

Сара порывисто обняла его.

– А что, если слова не подействуют?

Гай склонил к ней голову и нежно поцеловал ее. Их губы двигались в такт, целуя мягко, осторожно, с невероятной нежностью.

– Вот видите, – сказал наконец Гай, отрываясь от нее, – поцелуи – опасная разновидность утешения.

Сара опустила голову и спрятала лицо у него на плече.

– И все же вы утешили меня. Я думаю, когда-то вы тоже познали какую-то невыразимую утрату.

Гай тут же вспомнил о своем страхе и ощущении брошенности, о лабиринте одиночества и негодования.

– Это было, когда моя мать умерла вскоре после того, как подарила жизнь моей сестре Люсинде. Мне было одиннадцать лет, и я обожал ее. Отец был безутешен. Берчбрук погрузился в траур. За младенцем нужно было ухаживать, так что меня послали в Уайлдши, и я прожил год со своими двоюродными братьями.

Они сплели руки и пошли рядом по тропинке.

– Что, надо полагать, только усугубило вашу потерю. – Сара вздохнула. – Вас еще в детстве лишили не только матери, но и дома, отца и всего, что вы знали, вам, вероятно, было очень одиноко.

– Да, некоторое время. Но мы с Джеком – ровесники, а герцогиня была бесконечно добра. Она каждый вечер приходила в мою комнату и позволяла мне выплакаться в ее объятиях, но ни разу не сказала, что мальчику плакать не полагается. К тому времени, когда я вернулся домой в Берчбрук, мы с Джеком стали близки, как братья, так что в итоге я приобрел столько же, сколько потерял. Я потерял мать, но взамен обрел две семьи.

– Зато у меня есть Рейчел. – Сара расправила плечи.

Гай вздрогнул. У Сары есть Рейчел и только Рейчел: больше у нее никого не осталось в этом мире. Вот почему она хочет разыскать Рейчел, точнее, свою память о двоюродной сестре, невинной девушке, с которой они вместе росли. Увы, теперь это было совершенно невозможно, если только жизнь на самом деле не сотворит чуда.

Внезапно Сара повернула голову, словно что-то услышала. Звуки были едва различимы: словно слабый топот и странное звяканье раздавались где-то впереди. По-видимому, они слишком замешкались, и теперь на дороге, кроме них, появился еще кто-то.

Гай мгновенно забыл о своих страданиях и осторожно прижал палец к губам Сары.

Через несколько мгновений природа странного шума стала ясна – то был приглушенный стук обмотанных тряпками подков.

Следом за Гаем Сара стала осторожно спускаться вниз по склону к ручью, где росли кусты ежевики, являвшиеся достаточно надежным барьером, укрывшись за которым они стали ждать дальнейших событий.