- Ты принесешь нам того доброго виски, - прошептал Большая Борзая, когда они разместились.
      - У меня есть лучше, - шепнул в ответ Спирос, ибо здесь говорили только шепотом, чтобы не рассеивать внимание играющих. И исчез, поднявшись в комнатушку, соседствующую с казино. Остробородый (назовем его так, потому что все здесь его так называют) поставил на стол два бокала и бутылку шампанского, естественно, из багажа генерала Барджойна. Выпили за здоровье побежденного генерала, признавая, что его шампанское - совершенство. Потягивая из двух следующих бутылок, Большой Борзой пришлось выслушать подробные сетования Тюльпана по поводу Летиции, и он сделал это с терпением настоящего ирокеза. Нарушил он свое молчание (с которым шампанское не справилось, так же, как с язвительной словоохотливостью Тюльпана) только тогда, когда Тюльпан, ударя кулаком по столу, воскликнул, подводя так итог своей длинной речи, что он сейчас же женится на Присцилле Мильтон, вот!
      - Так, так, на этой крикунье, - горестно протянул Большая Борзая. Было бы лучше тебе дезертировать, нет?
      - Летиция ещё поплачет! - сказал Тюльпан достаточно торжественно, но заплетающимся языком, только что была начата четвертая бутылка. - Я... Я ей пошлю уведомление, черт побери! Уведомление со всеми уточнениямим, касающимися моего бракосочетания с Ненси Бруф!
      - Ненси Бруф?
      - Присциллой Мильтон, я хотел сказать.
      - У тебя совсем растерянный вид, - нравоучительно заметил Большая Борзая.
      Вместо ответа, упершись лбом в кулак, Тюльпан заявил:
      - Когда у Тюльпана появляется такая идея, он не намерен отступать.
      И, гордый своими последними словами, он поднялся, говоря, что отправляется сейчас же искать того ирландского священника, который находился в лагере уже несколько недель, и с которым Присцилла так ему надоела.
      Не сделал он и двадцати шагов (Большая Борзая не смог подняться со своего стула, чтобы последовать за ним) - двадцати неустойчивых шагов, не более, отдавая себе отчет, что он далек от того, чтобы идти по прямой, когда чуть было не спикировав головой вперед почувствовал себя твердо поддерживаемым за руку, и в то же время услышал глухой голос с непонятным акцентом:
      - Я провожу тебя, приятель. Ты ещё помнишь, где живешь?
      - Ну неужели у меня такой пьяный вид? Ничуть. - артачась воскликнул Тюльпан.
      И действительно, ему хватило часа, чтобы найти свой барак, находившийся не более чем в ста метрах от притона.
      Там незнакомец зажег свечу, разжег огонь и, под несколько одурелым взглядом Тюльпана достал из шкафа два чистых стакана и бутылку виски, о существовании которой Тюльпан не знал. Он наполнил оба стакана и они выпили до дна:
      - Где я? - спросил Тюльпан. - Похоже я у себя, но ты ведешь себя как хозяин!
      - Ты у себя дома, но я приходил иногда побеседовать с мисс Мильтон. О вашей свадьбе. Я отец О'Бреди, кюре, которого ты искал.
      Он дал какое-то время Тюльпану остолбенело посмотреть на него - это был славный человек сорока лет с фигурой гренадера, с кирпичного цвета оттопыренными усами и курносым носом - прежде, чем продолжил:
      - Я находился в игорном доме, неподалеку от тебя, и слышал твои излияния.
      - Мои изли... Нет, нет же, кюре!
      - Замолчи. Мне кажется, что ты желаешь жениться на Присцилле, так как входят в Орден. Зависть, досада, обман, месть.
      - Тише, - выдохнул Тюльпан испуганно. - Если она войдет...
      - Ничего опасного. Она в лазарете западного сектора, с моей сестрой. Это там она скрывалась, когда тебя покинула.
      - С вашей сестрой? У вас есть сестра?
      - И даже монахиня, как говорят во Франции. Нас было двенадцать в семье. Все пастыри или монахини.
      - Очаровательно, - сказал Тюльпан, начавший говорить себе: "Надеюсь, они замолвят словечко в мою пользу перед Господом". Затем, после молчания, во-время которого он достаточно протрезвел, чтобы почувствовать иронический взгляд священника, продолжил:
      - Хорошо. Вы правы по поводу Присциллы. Я женюсь на ней внезапно.
      - Это не будет хорошим браком. Я думаю, как твой индейский друг: "лучше дезертировать, чем устремится к союзу, приносящему вам двойное несчастье."
      * * *
      Либо она боялась расплакаться вновь, либо О'Бреди преподал ей урок, либо, чувствуя себя уже у цели - свадьбы - она почувствовала необходимость показать себя в полном блеске (чтобы ни стоило это её мерзкому характеру). Присцилла была сама улыбка, шалость, нежность. О "жеманнице" из Филадельфии ни слова, ни намека. Вновь занавески украсили их дом и она связала покрывало для их убогого ложа. И занимаясь с ней любовью на этом ложе, даже стараясь побыстрее отделаться, Тюльпан старался думать только о Присцилле, чтобы забыть горести, успокоиться и привыкнуть.
      В общем, воцарилась идилиия, во время которой каждый старался приукрасить себя, - Тюльпан дошел до того, что стал называть Присциллу "моя женушка" и приносить ей из лагеря ирокезов легкомысленные подарки, создающие иллюзию чувств.
      Это могло бы продолжаться до финальной катастрофы, то-есть свадьбы, благословляемой отцом О'Бреди, если бы по воле Господа всевидящего и всезнающего, не произошло событие, которое смогло сорвать маски.
      Событие предстало в виде письма. Нет ничего банальнее и проще, чем получение письма, если это не происходит в стране, потрясенной войной, где государственные службы не работают и где никто не думает больше посылать письма. И между тем, это случилось. Дело было утром в начале апреля.
      Итак, письмо, адресованное мсье Тюльпану в лагерь Вэлли Форж, было доставлено в жилище последнего торговцем бобровыми шкурами, вернувшимся из Нью-Йорка и тотчас же уехавшим на поиски мехов, которые он собирался вновь продать в Нью-Йорке.
      Тюльпана не было, когда принесли письмо: он отправился в игорный дом, чтобы встретиться там с О`Бреди и договориться с ним о дне свадьбы. Желание, венчающее его героическую добрую волю (или утомление и полный отказ от борьбы) способствовало удивительному развитию событий, последовавшему за этим, ибо находись он в своем бараке, его судьба сложилась бы иначе.
      Но не судьба, а он сам изменился, когда, вернувшись с довольной улыбкой - на самом деле опечаленный тем, что только что утряс детали своей экзекуции - нашел Присциллу Мильтон такой, как в их самые "прекрасные" дни: раскрасневшуюся, раздраженную, с визжащим голосом и сжатыми кулаками.
      - Что это такое? - закричала она при появлении Тюльпана, потрясая большим листом бумаги так, будто имела дело с томагавком, поджав губы, словно собралась кусаться. - Теперь ты получаешь письма? Письма от женщины!
      - Не спрашивай меня о том, что ты уже знаешь, - сухо ответил Тюльпан. - Итак, ты вскрываешь адресованную мне почту?
      - Вы мой жених, мсье Тюльпан; вскоре мой супруг перед Богом и я не буду сносить, чтобы от меня что-либо скрывали. Еще меньше, - чтобы вы вели двойную жизнь!
      - Я веду двойную жизнь? Боже, той что есть с меня хватает. Откуда пришло это письмо?
      - Какой-то тип только что принес. Из Нью-Йорка. Он хотел вручить вам лично в руки. Я ему сказала, что мои руки так же личны, как и ваши, и дальше он не спрашивал.
      - У меня такое же желание. А теперь дай мне это письмо, - взорвался он, протянув руку вперед, но недостаточно быстро, чтобы Присцилла не имела времени отдернуть его. Ее глаза буквально метали молнии, когда она спросила, вооружившись, впрочем, кочергой, чтобы помешать Тюльпану приблизиться к ней:
      - Кто эта Анжела?
      - Анжела?
      - Эта развратница, что вам пишет? А эта Аврора?
      - Минуту, - сказал он, поняв все при упоминании этих имен. Успокойся, это старые подруги со времен, когда я жил в Лондоне. Аврора женщина в возрасте, приютила меня и помогла выжить тогда, когда мне не оставалось ничего иного, как броситься в Темзу.
      При этом быстрым движением он попытался схватить письмо, но столь же ловко Присцилла остановила его жест ударом кочерги, и пока он стонал от боли, поминая всуе имя Божье, вновь начала кричать:
      - Женщина в возрасте? И Анжела также, без сомнения?
      - Нет. Это девушка. Ради всего святого, дай мне объяснить! И прочти по крайней мере то, что в письме, ради Бога! Однажды я исчез из Лондона из-за... одной случайности, а когда вернулся, не нашел их. Они и дядя Анжелы, Эверет Покс, сочли меня умершим и по различным причинам уехали в Америку...
      - С твоим сыном?
      - Что, с моим сыном?
      - С ребенком, которого ты сделал этой Анжеле! Не валяй дурака, Тюльпан! И знай раз и навсегда, - продолжала она, потеряв рассудок от ревности, - знай раз и навсегда, что мать твоих детей - это я!
      Она совершила ошибку,, отвернувшись на мгновение, чтобы бросить письмо в огонь. Но в этот раз он метнулся вовремя. Секунду спустя послание было у него в кармане, а десять секунд спустя крепко схваченая за плечи Присцилла Мильтон была водворена в большой платяной шкаф, который он закрыл на ключ. После чего достал письмо, чтобы его прочесть, что оказалось невозможно из-за дикого шума, криков о помощи и ударов кулаками, которыми Присцилла сотрясала шкаф.
      * * *
      Около двух часов спустя отец О'Бреди, который с карабином на плече выходил из лагеря, чтобы немного поохотиться, встретил Тюльпана, бесцельно бродящего в задумчивости, с руками за спиной.
      - О, святой отец! - обрадовался он, увидя О'Бреди. - А я сейчас хотел пойти к вам.
      - Хорошо, вернемся, сын мой. У меня ещё полбутылки великолепного виски.
      - Того, что вы унесли от меня, я думаю? Оно действительно отличное.
      - Я немного наблюдал за тобой, прежде чем ты меня увидел. Я сказал себе: "Тюльпан, мне кажется, в меланхолическом настроении".
      - Есть от чего, святой отец, - сказал тот с легким вздохом.
      Затем замолчал до тех пор, пока не пришли к священнику. Жилищем последнего был большой вигвам из шкур бизона, предоставленный, по его словам, неким Утренним Оленем, вождем саскивас, в благодарность за то, что познал истинного Бога.
      Когда они вошли, человек того же роста, как кюре и тоже одетый охотником, закончил кипятить воду на очаге, окруженном камнями, дым от которого уходил через дыру вверху.
      - Моя сестра, - сказал Падре, указав на охотника.
      - Добрый день, сестра, - вежливо сказал Тюльпан, которому не доводилось ещё встретить тут монахиню.
      - Добрый день, - ответила та мощным голосом кавалерийского командира и почти тотчас улизнула с котелком, говоря, что должна заняться перевязками.
      - Воспользуемся этим, - прошептал О'Бреди, и достав изпод мехов, служивших ему ложем, виски, наполнил два стакана, которые они выпили, прислушиваясь, и которые мгновение спустя исчезли вместе с бутылкой под мехами. Все заняло не более пятнадцати секунд.
      - Итак? - спросил отец О`Бреди, располагаясь поудобнее, предложив знаком Тюльпану сделать тоже самое.
      - О! Пустяки... - сказал Тюльпан уклончиво. - Я получил письмо, которое породило в моей душе сомнение. Несколько лет назад, живя в Лондоне, я познакомился с восхитительной девушкой, Анжелой, в которую влюбился и у неё от меня родился сын. Я думал, что никогда больше не услышу ни о нем, ни о ней, но, к моему удивлению и потрясению, узнал сегодня. Она тоже не слышала больше обо мне, ибо считала меня мертвым. Как она узнала, что я не умер и нахожусь здесь - не знаю. Короче, она мне написала. И написала, как она счастлива, узнав, что я жив и рассказала о нашем сыне, Френсисе, ему четыре года. Она вышла замуж за нью-йоркского адвоката и, если я правильно понял, кажется очень счастлива, что, по правде сказать, меня немного огорчает.
      - Нет в этом мире совершенства, - сказал кюре. И тотчас, - Эверет Покс, её дядя, человек с которым ты работал против англичан, когда был в Лондоне... Это от него Анжела узнала, что ты жив и ты здесь.
      - Эверет Покс? Мой старый друг из "Проспект оф Уитби"? Но он, как узнал он? - Тюльпан был поражен.
      - От меня, - сказал священник, спокойно вставая. - Он даже был здесь недавно. Я ему рассказал как некий Тюльпан помог Лафайету избежать плена. Когда он услышал твое имя, я думал у него будет удар. Конечно, он тоже считал тебя мертвым.
      - Господи Боже! Он был здесь! Почему он не пришел ко мне?
      - Кем он был в Англии, мой мальчик, когда ты его узнал?
      - Секретным агентом.
      - Ну вот он им и остается. Он не может подвергаться риску быть узнанным даже тобой, из боязни быть раскрытым, ибо, ты знаешь без сомнения, что в Вэлли Форж есть английские секретные агенты. Вот так, сын мой. Ты, кажется, ошарашен.
      - Так оно и есть, - ответил Тюльпан, смеясь. - Что за день! Моя любовь, мои подруги, мои пропавшие друзья - все вдруг вернулись в мою жизнь! По божьей воле я и впрямь вновь отыщу их однажды и обниму! Я хотел бы увидеть моего сына и Анжелу. Четыре года, Боже! Я становлюсь стариком!
      - Бог добр, - сказал отец О'Бреди, внезапно доставая как фокусник бутылку виски, из которой они выпили теперь из горлышка, вполне законно опасаясь вернувшейся, закончив перевязки, мисс О'Бреди, в монашестве Сестры святой Истины...
      - Бог добр, он заканчивает войны, и в тот день вы встретитесь на торжестве, я надеюсь, не платонически.
      - А что с Авророй? - спросил Тюльпан, у которого от одного произнесенного имени появились слезы на глазах. - Аврора Джонс. Эверет Покс вам рассказывал о ней?
      - Нет. Но я вижу, что ты это сейчас сделаешь, мой маленький Фанфан.
      - Единственная мать, которая у меня была, святой отец. И поздно для неё и для меня, потому что мне было шестнадцать, а ей за семьдесят. Что не мешало нам любить друг друга. Вы хо тите доказательств? Эта француженка, бывшая любовницей регента...
      - Мир праху его, - сказал О'Бреди, крестясь. - Ибо не принц ли это де Тюрпиду? (И затем, после трех секунд глубокомысленных размышлений). - Но он хорошо повеселился в своей жизни, плут, - продолжил он. - извини я тебя перебил.
      - Я хотел сказать, эта француженка, бывшая ею двадцать лет, за пять лет почувствовала себя истинной жительницей Лондона, плоть от плоти его. Ну вот, а потом она отбросила все лондонское: воспоминания, друзей, роскошь, любовь, нищету - все то, что составляет личность человека, - чтобы последовать за Эверетом Поксом и Анжелой. Потому что они считали меня мертвым. Утонувшим в Темзе. А Темзу, бывшею её рекой, она с тех пор на дух не могла переносить.
      - Это свидетельствует о богатых и хрупких чувствах, - заметил О'Бреди. - И как они устроились в Нью-Йорке?
      - Она прожила там с Анжелой шесть месяцев, как следует из письма. Но потом вернулась в Англию.
      - Какое здоровье!
      Тюльпан достал из кармана письмо Анжелы и прочел следующее: "...на все возражения против столь внезапного возвращения она нашла два предлога. Первый: "Не в моем возрасте бросать физическую работу..."
      - Какую работу?
      - Купаться по пояс в Темзе, чтобы добывать при отливе торф и уголь, продаваемый ею в городе.
      - Черт! - сказал пастор. (И сам покаялся.) - Какое здоровье! Боже!
      - Второе, сказал Тюльпан, читая вновь то, что писала Ан жела:"... В качестве второго предлога вот что мне сказала:" У меня десятилетия назад был очаровательный муж, дипломат, если я правильно помню, единственная вина которого, из-за чего я его покинула, - плохое отношение к тому, что я опустошаю в его отсутствие запасы порто и бордо. Но, в конце концов, я очень люблю этого человека. Почему бы не попытаться вновь его найти, предполагая, что он ещё жив? В конечном счете надо приходить к какому-то концу".
      Воцарилось долгое молчание, полное мечтаний...
      И прерванное, наконец, отцом О'Бреди, забеспокоившемся о возвращении к действительности.
      - Я полагаю, - сказал О`Бреди, - что если ты намеревался прийти меня увидеть, то не за тем, чтоб рассказывать мне все это, как и не для того, чтобы я тебе рассказывал сказки, и не для того, чтобы доверить мне ностальгические воспоминания, которые по прошествии времени уже не те.
      - Точно, - сказал Тюльпан, осознав вдруг, пробудившись от воспоминаний и острой меланхолии, что нужно быть реалистом. - Точно, отец мой. Я хочу вас спросить о том, что вы хотели сказать, несколько недель назад, произнеся эту таинственную фразу, которую я запомнил дословно:" Я могу тебя женить, но если ты когда-нибудь захочешь исчезнуть, то также я тебе тоже помогу, сын мой".
      - Ты хочешь исчезнуть?
      - Каков вопрос, таков ответ, святой отец!
      - Дело в ужасной Присцилле, осмелюсь я предположить?
      - То, что она совершила с этим письмом от Анжелы, позвольте мне опустить детали, за исключением демонстрации опухоли, вот этой, на моем плече от удара кочергой, позво ляет мне рассматривать нашу свадьбу расторгнутой. Я спешу сообщить...
      - Не спеши ничего сообщить, сынок! Не впадай в христианскую добродетель, ибо показная доброта и сомнительное великодушие - всего лишь компенсация в неизлеченном чувстве утраченной любви.
      - Вы знаете... Я ненавижу Присциллу...
      - Вот этого достаточно, сын мой! И верь тому, кто слушал тысячи исповедей, где произносились слова, обратные тому, что они значили раньше.
      - И что дальше?
      - Я ответил на твой вопрос или нет?
      - Вы мне поможете исчезнуть отсюда?
      - Конечно, сын мой! Ты никогда не сможешь ужиться с такой как Присцилла Мильтон. Подожди пять дней. Через пять дней кое-кто должен появиться в лагере и тебе предложат то, о чем я только что говорил, потому что ты мне протицировал почти слово в слово причину твоего исчезновения.
      - И кто это, отец мой!
      - Эверет Покс, пойдет?
      * * *
      "Мсье генерал-майор! В час, когда вы читаете это послание, которое я доверил передать вам отцу О'Бреди, который не знает, естественно, его содержания, - я уже двадцать четыре часа как покинул Вэлли Форж и нахожусь на пути к маленькому порту, название которого от меня держится в секрете. Я вас прошу рассматривать это не как дезертирство, но как граж данское бегство. Я не вдаюсь в детали, потому, что вы достаточно знаете Присциллу Мильтон. Это не причина оставить борьбу за американскую независимость, но продолжу я её на море - и, несомненно, вы догадываетесь под чьей командой: адмирала Джона Поля Джонса. Искренне сожалею, что должен оставить службу у вас и боюсь потерять вашу дружбу. Увы, накануне свадьбы мне показалось слишком трудным занятием жить с кочергой, вечно занесенной над головой. Я провел рядом с вами восхитительные часы, которых я никогда не забуду, я благодарен вам за все и прошу вас, мсье генерал-майор, принять выражение моего глубокого уважения - и я подписываюсь: рядовой Тюльпан, предвидя что я уже разжалован."
      Лафайет помолчал немного, потом повернулся к отцу О'Бреди, которого попросил задержаться. У них состоялся следующий разговор.
      - Джон Поль Джонс?
      - Вы знаете отлично, экселенс, это тот самый пират, который отважно, несмотря на противостоящие ему силы, совершал молниеносные высадки на английский берег и захватывал все, что мог.
      - Мсье Тюльпан ввязывается в дело ещё более опасное, чем женитьба на мисс Мильтон, не так ли?
      - Я думаю, он решил, что погибнуть от удара кочергой недостойно военного.
      И тогда Лафайет произнес историческую фразу:
      - Может быть, я сделал бы на его месте тоже самое.
      На чем они и расстались. Было ровно восемь утра. В тот самый момент в бухточке Покаван Тюльпан освободился из объятий Эверета Покса. Сколько воспоминаний воскресло в них!. Эверет Покс носил теперь бороду, но это его ничуть не изменило.
      - До скорого, Эверет. Обними за меня Анжелу и сына. Скажи, что я напишу и пришлю плюшевого мишку к Рождеству.
      Он таким образом попытался скрыть свои чувства, то же сделал и Эверет Покс.
      - Будь осторожен, Фанфан. Не забывай тепло одеваться. В Атлантике очень холодно.
      Тюльпан прыгнул в ялик, ожидавший его с негром на веслах. В кабельтове от берега, при спокойном море, фрегат "Рейнджер" со своим буйным экипажем ожидал только его, чтобы сняться с якоря. Покидая континент, решив никогда больше не возвращаться и сменить дело борьбы за американскую независимость на более веселые занятия, Тюльпан спрашивал себя, не забудет ли отец О'Бреди освободить Присциллу Мильтон.
      Нет, святой отец не забыл открыть шкаф, в котором Присцилла Мильтон находилась уже шесть дней. Он сделал это тотчас после того, как расстался с Лафайетом. Шкаф этот, очень большой, не был лишен комфорта. Из одежды, висевшей там, Присцилла устроила лежак. У неё все было, как и предвидел Тюльпан, в верхнем отделении шкафа съестные припасы и ром. Этот ром очень быстро заставил Присциллу перестать кричать и стучать, помогая заснуть.
      Выйдя оттуда, она была само совершенство. Она просто заявила, что, поскольку осталась жива, тотчас вступит в Орден, и отец О'Бреди великодушно предложил подготовить её к этому.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Корсар свободы
      1
      В эту холодную и ветренную сентябрьскую ночь 1779 года, год спустя после того как Тюльпан тайком покинул лагерь в Велли Форж, из Килбрика в Вильсхавен, другой небольшой порт на западном побережье Шотландии, по плохой дороге спешил всадник. Конечно, всадник, даже подгоняемый беспокойством, спешил насколько это было в его силах, так как он был очень стар, да и почтенный возраст был единственным достоинством его лошади был Наконец он достиг того места, где дорога шла по нависающим над морем скалам, и услышал шум моря, но не смог ничего увидеть, так как густой морской туман и ночной мрак скрывали все.
      - "Не может быть, чтобы в подобную ночь это случилось, - думал старик, стараясь убедить самого себя. - У кого хватит отваги? Кто решится на такую глупость?"
      В Килбрик его привели кое-какие мелкие дела и всю обратную дорогу он испытывал чувство, которое можно было назвать одним словом: тревога.
      На повороте из темноты выступили первые дома Вильсхавена, лишь немногие окна в них были освещены, и он успокоился, думая о том, что через несколько минут будет на месте, рядом с Вильгельминой.
      - Стой, - неожиданнно раздался грубый голос. - Кто идет?
      И почти в тот же момент старик, сердце которого ушло в пятки, увидел неожиданно возникшую группу из полудюжины людей, бряцавших оружием; в руках одного из них был потайной фонарь, который тот сунул старику под нос, требуя ответа кто он такой, откуда едет и куда направляется.
      - А на каком основании вы меня допрашиваете? - спросил старик, который хотя и был охвачен беспокойством, но не трусил и уже рассчитал, что если успеет выхватить пистолет из кобуры и выстрелить в толпу, то ему удастся прорваться к себе и забаррикадироваться. А там, в башне его маленькой усадьбы - колокол! Если ему удастся попасть туда, то он ударит в набат и поднимет по тревоге своих сограждан, которые разумеется поголовно спят в этот час, не подозревая о том, что происходит. Но уже намереваясь совершить один из тех актов безрассудного героизма, который, вне всякого сомнения, стоил бы ему пули в спину, он узнал - слава Богу! - с кем ему пришлось столкнуться: это был патруль морских стрелков.
      - Привет, командир, - сказал он уверенным голосом. - Вы меня напугали...Я приехал из Килбрика. Вы знаете, что там вчера случилось...Поверите ли, мгновение назад я думал, что наткнулся на них... Вы ждете их сегодня ночью в Вильсхавенне? - спросил он, поборов свой страх. (И добавил для того, чтобы никто не отнесся к нему пренебрежительно:). Я сэр Бэзил Джонс. Я живу в поместье Клок Мануар возле порта.
      - Прекрасно, сэр Бэзил, - сказал командир отряда. - Немедленно возвращайтесь к себе и закройте как следует окна и двери. Действительно, сэр Бэзил, мы их ждем.
      - Много ли вас?
      - Сто пятьдесят человек. Я уверен, что это втрое больше, чем нужно. Их ожидает горячий прием, куда горячее, чем им когда-либо приходилось встречать, сэр.
      - Да услышит вас Бог, сэр. Однако не кажется ли вам, что у них ночью есть преимущество в таком тумане и темени?..
      - Вчера в Килбрике был такой же сильный туман, - лаконично заметил командир и добавил: - Я не нашел сэра Перси-Перси, капитана порта. Его присутствие могло бы оказаться полезным. В Вильсхавене ли он, как вы думаете?
      - Это мой сосед, я постучу к нему. Удачи вам и вашим стрелкам, командир.
      Со всей скоростью, на которую был способен его россинант, уже доведенный до изнеможения восьмью лье пути от Килбрика, сэр Бэзил, успокоенный относительно судьбы Вильгельмины благодаря присутствию стрелков, направился к сэру Перси-Перси, но никого не нашел.
      Это не удивительно, так как сэр Перси-Перси находился у него, мы хотели сказать, у сэра Бэзила.
      Это был крупный и грубый мужчина лет сорока. В данный момент ему было наплевать на весь окружающий мир, он не знал ни об угрозе, нависшей над городом, ни о присутствии морских стрелков (они прибыли ночью и со всеми предосторожностями), в силу столь исключительнной причины, что в течение многих часов находился в постели Вильгельмины, прелестной сорокалетней дамы, не переставая вновь и вновь овладевать ею. Будучи истинным Перси-Перси [игра слов: de percee en percee - отверстие за отверстием] он без передышки пробивал проход за проходом в той крепости, которой была Вильгельмина, а та в свою очередь без передышки восстанавливала разрушенное в течение этих долгих часов для того, чтобы снова с наслаждением все сжечь в пламени страсти.
      И в этот момент она неожиданнно закричала:
      - Все прекрасно, мой Перси, но я слышу топот копыт во дворе.
      Резким движением, усиленным страхом, она сбросила с себя сэра Перси-Перси, который рухнул на ковер, и распахнула окно:
      - Крестный! Это вы?
      - Это я, - сказал сэр Бэзил, так как это действительно был он, вернувшийся ни с чем от Перси-Перси.
      - Но ведь вы должны были вернуться из Килбрика только завтра, отец!
      - Я поставлю лошадь и поднимусь наверх, - раздался голос снизу.
      Перси-Перси начал лихорадочно натягивать штаны, слишком узкие для его массивной фигуры, подбирая на ходу жабо, рубашку, плащ, сапоги и другие мелочи, которые он постепенно терял в результате изумительных сражений этого вечера. Вильгельмина собрала все, что он побросал на постель, схватила в последнюю минуту его шпагу, которую он ткнул в подставку для зонтиков, и швырнула все это в окно, выходившее на огород маленькой усадьбы.
      - А я? - спросил Перси-Перси, весь покрывшись потом от страха.
      - Прыгай туда же, - решительно потребовала Вильгельмина.
      - Я? Но ведь здесь же добрых пять метров.
      - Это огород, земля там мягкая. Перси, ты меня любишь?
      - А ты разве сомневаешься?
      - Тогда прыгай, моя любовь. - Она обняла его. И минуту спустя сэр Базиль, карабкавшийся по крутым ступеням лестницы со всей прытью, которую ему позволяли его восемьдесят лет, увидел свою крестницу, которая, спешно накинув пеньюар, спускалась навстречу, освещая свечой дорогу.
      - О, да, вот и я, мое дитя, - запыхавшись сказал он. - В Килбрике я столкнулся с такими серьезными вещами, что они совсем сбили меня с толку. У меня не хватило времени повидать нотариуса Лакросса по поводу дела с кирпичным заводом. Но что с тобой, ты такая бледная! И вся дрожишь, добавил он, неожиданно коснувшись её, когда они вошли в комнату.
      - Вот о чем я думаю, - сказала великолепная Вильгельмина, которая действительно дрожала, ища взглядом, нет ли в комнате каких-либо компрометирующих предметов, забытых при поспешном прощании, и один из них она увидела - это были кальсоны Перси-Перси! Но, слава Богу, сэр Базиль повернулся спиной и она смогла спрятать их, продолжая одновременно говорить:
      - Вы приехали ...Я думала...Мне сказали... Я...С вами что-то случилось, крестный? Что вы имели в виду, когда говорили о серьезных вещах?
      - Жена Перси-Перси, - продолжала она, - эта ужасная рыжая стерва утверждает, что она потому вернулась в Килбрик к своей матери, что её муж стал моим любовником!
      Но тут она с облегчением услышала ответ сэра Бэзила:
      - Дитя мое, - сказал тот, - в прошлую ночь на Килбрик было совершено нападение. Я нашел городок в состоянии страшного возбуждения. Пять домов были сожжены, четыре судна затоплены в порту и сумма убытков в результате грабежей ещё не установлена. Одну женщину изнасиловали.
      - Боже мой!
      - Вот это главная причина, почему я скакал во весь опор почти до самого дома. Я думал о тебе, дитя мое, и я никогда не прощу себе, если ты не придешь девственницей к венцу.
      _ Не говорите мне, что...
      - Да, это так. Джон Поль Джонс и его пираты! Это безумие! Но вот самое ужасное: возможно, в данный момент за его "Рейнджером" гонится корвет береговой охраны и есть основания полагать, что сегодня ночью Джон Поль Джонс намерен войти в бухту Вильсхавена. Возможно, он всего лишь в нескольких кабельтовых от нас.
      - Боже мой! И меня тоже могут изнасиловать! И самое ужасное: я лишусь всех своих драгоценностей!
      - Успокойся. Мне кажется, что в этот раз наши власти не позволят застать себя врасплох. В городе два отряда морских стрелков. Их командир меня заверил, что на этот раз - наконец-то - это будет последний подвиг "коммодора" Джона Поля Джонса и его бандитов. Ну а пока ты должна помочь мне как следует забаррикадировать окна и двери. Хорошо, что они только американцы, но береженого Бог бережет...
      * * *
      К полуночи ветер cтих. Мягкая зыбь почти сладострастно покачивала стоявший на якоре "Рейнджер", корабль тридцати пяти метров длиной с двадцатью пушками и экипажем в шестьдесят человек, притаившийся в тумане на расстоянии примерно в четыре кабельтовых от маленького порта Вильсхавена.
      На борту судна ничто не двигалось, казалось, там не было ничего живого, лишь равномерно дышало море, вахтенные матросы похожи были на неподвижные статуи в густом как молоко тумане. Не было слышно никаких звуков, кроме одного, редкого, но странно настойчивого, даже навязчивого, словно кто-то пытался открыть дверь, но без особого упорства.
      Однако достаточно было поднять глаза вверх, чтобы увидеть, откуда идет звук и что его вызывает. Это на высоте шести метров над палубой ударялись о грот - мачту в такт дыханию моря сапоги того типа, который накануне изнасиловал женщину в Килбрике и которого Джон Поль Джонс повесил.