- Я никогда не забываю лица человека; но я думаю, что особенно запомнил глаза. Ваши глаза, говорила мне мать, они как незабудки.
      - Как она себя чувствует? А как отец?
      - Все хорошо. В нашей большой семье все в порядке. А как ваш друг?
      - Он умер. На Корсике, немного позже...Я скажу тебе, почему я... почему я интересуюсь, нет ли в клубе, из которого ты вышел, человека, который в этом виновен. Или может быть кто-то встречал там его, или сможет сказать мне, где его найти.
      - Кого?
      - Генерала Рампоно.
      - Я его не знаю. Но мог бы узнать.
      - Могу я предложить тебе бокал вина, Наполеоне?
      - Наполеон Бонапарт, - уточнил Бонапарт.
      - Тюльпан, меня не интересует бокал вина, - добавил он с характерной для него откровенностью: - Я голоден.
      - Я тоже не обедал, - сказал Тюльпан. - Приглашаю тебя к Бовийеру. В "Альманах дю Пале-Ройяль" я прочел, что это один из лучших ресторанов Парижа. Там в меню сто восемнадцать блюд. Это даст нам возможность поговорить о жизни.
      Что они и сделали весьма обстоятельно, но только после того, как Бонапарт проглотил три порции супа, два первых блюда, целого цыпленка, два десерта и одну шарлотку, так как он действительно был голоден и очень беден и ему слишком часто приходилось оставаться без обеда.
      Они ушли из ресторана только заполночь. Бонапарт знал все о жизни Тюльпана, но в равной степени теперь он знал то, что ему следовало знать о господине Рампоно.
      Всё это он узнал не открывая рта, не отводя своего орлиного взгляда от лица Тюльпана и оставаясь совершенно нечувствительным к тому шуму, который царил вокруг, пока Тюльпан говорил - и особенно в конце:
      - Итак, в замке Рош-Нуар я нашел женщину, которая должна была быть ещё молода, но которая казалась стара, как сама смерть, это была мадам де Курк, мать Эвелины. Восемь лет тому назад, через неделю после моего ареста, Эвелина была заключена в монастырь неподалеку от Фалеза. Это было сделано по желанию...что я говорю... по приказу Рампоно, который добился этой подлости от барона де Курк, угрожая тем, что если тот этого не сделает, то он не заплатит его долги. Пятнад цать дней спустя Эвелина повесилась в своей келье...Вот почему я молю Бога, чтобы Рампоно был жив, пока я не убью его собственноручно. Чтобы отомстить за Эвелину. И чтобы отомстить за Гужона, которого он приказал расстрелять.
      Когда они вышли из ресторана, Бонапарт сказал:
      - Если он жив, то я найду его след.
      - Наполеон!
      - Да?
      - Ты все хорошо понял? Я сам хочу покончить с ним.
      - Я нахожу наглостью то, что он ещё не умер, - сказал Бонапарт.
      Как мы уже говорили, природа была не слишком благосклонна к господину Рампоно. Но родившись некрасивым, трусливым и жестоким, он не переставал упорствовать в этих качествах и получилось так, что со временем они ещё более усилились. В особняке, который он построил в квартале Руль и которому постарался придать голландский стиль, его слуга, кучер, садовник и кухарка находились в постоянном страхе. Часто совершенно ни за что можно было получить удар тростью, главным образом по спине, но иногда по ошибке и по голове. Так например, он не выносил ни малейшего шума: они жили в тишине, похожей на гробницу, и слуги должны были разговаривать между собой знаками и записками. Он не переносил своего собственного вида, что вообще говоря понятно, но в результате этого слуга, бривший его по утрам и постоянно дрожавший при этом, несколько раз получал жестокую взбучку за то, что осмеливался предложить ему зеркало.
      Не имеет значения, в чем была причина ярости господина Рампоно, - он относился ко всем окружающим с отвращением, тогда как те исключили его из своей среды. Это произошло вскоре после того, как разнеслись слухи о его ответственности за самоубийство мадемуазель де Курк. Его и раньше не любили, теперь же начали презирать. Безумная ярость охватила его, когда ему не осталось сделать ничего другого, как повернуться, выйти и больше не появляться при дворе, - ведь в тот ужасный вечер принц Конти не позволил ему сесть за его стол для игры в ландскнехт. Его офицеры обращались к нему только строго по служебным вопросам. Вскоре после этого он был уволен из армии. Старые слухи о том, что он якобы отравил богатую старуху, на которой когда-то женился, обрели новую силу, что привело к появлению пасквилей и спекуляций в различных газетах, и Рампоно жил в постоянном страхе, что будет начато новое следствие (проводилось ли оно когда-нибудь полицией?). Замешательство его объяснимо: дело в том, что он действительно отравил свою супругу.
      Отвергнутый всем светом, со временем он лишился и своего единственного сотрапезника, барона де Курка, который был его единственным утешением в том смысле, что он мог жестоко унижать его - вымещая обиду на все человечество - тем, что швырял тому в лицо экю, которые выпрашивал у него несчастный неисправимый игрок; несколько раз он доходил до того, что швырял монеты в грязь в саду, чтобы получить удовлетворение от зрелища, как его должник ползает на коленях, перемазанный с ног до головы.
      И этого негодяя больше нет! Два года назад он бросился в Сену, преследуемый призраком дочери, которую его собственное малодушие приговорило к смерти.
      - Устроить мне такое! - прорычал Рампоно, когда ему сообщили эту новость. - После всего, что я для него сделал!
      И Курк был помещен в галерею тех, кто был ему отвратителен.
      Если ещё добавить, что в это прекрасное майское утро, о котором мы рассказываем, Рампоно узнал, что у него сифилис, то станет ясно, каково было его состояние. Врач немедленно покинул его. Сифилис! Опустившись в кресло в своем салоне, Рампоно с ужасом повторял это слово. Он сказал очень четко, - сифилис, этот никчемный доктор.
      - Весьма застарелый сифилис, мсье. Вот уже много лет как он внедрился в вашу кровь.
      - Это невозможно, доктор! Подумайте о моем возрасте! У меня не было никаких связей по крайней мере последние восемь лет, - умолял он этого набитого дурака.
      - Ну и что из того? Стало быть, вы его подцепили ещё раньше.
      Какие можно было сделать из этого выводы?
      Страшный грохот разбиваемых вещей заставил вздрогнуть слуг, готовивших завтрак на кухне, ведь что вдруг пришло в голову обезумевшему от ярости Рампоно: кто был той последней женщиной, с которой он спал? Его жена, та самая, которую он отравил. Следовательно, это она наградила его сифилисом в качестве прощального подарка перед тем как проглотить подсунутый им мышьяк! Какая мерзкая шлюха!
      Слуга Антим, который один осмелился войти в комнату взглянуть, что там происходит, обнаружил своего хозяина, ру гающегося как ломовой извозчик и пытающегося тростью расколотить портрет покойной госпожи Рампоно, написанный когда-то Натье, бюст её, выполненный Гудоном, валялся на полу, разбитый на куски, там же был и флердоранж и разбитый вдребезги стеклянный шар, память о его первом браке.
      - Вон! - заорал он, увидев слугу. И так как тот, совершенно ошеломленный, выполнил приказ недостаточно быстро, то получил жестокий удар по лицу. Кучер, служанка и садовник вскочили как один, увидев вошедшего в кухню товарища, из носа которого текла кровь и которого продолжал преследовать Рампоно. Служанка стала кричать от страха и тогда его гнев обратился на нее:
      - Сифилитичка! Проститутка! Шлюха! Воровка! - орал он, перечисляя все оскорбления, которые только приходили ему на ум: - Проститутка! Сифилитичка!
      Тут он решил обратить свой гнев на кучера, который был самым крепким из них, и тот был вынужден угомонить хозяина ударом в челюсть. На миг они ошеломленно уставились на человека, лежавшего на полу, затем кучер вновь взял дело в свои руки:
      - Все четверо - немедленно в путь! - сказал он. - Нужно попасть в комиссариат полиции в Руле. Наших свидетельских показаний будет достаточно, чтобы доказать, что этот тип сошел с ума. Запомните: он угрожал нам с пистолетом в руках!
      И они заторопились, чтобы послать за полицией, что не могло не упростить задачу Тюльпана, только что прибывшего в это прекрасное, напоминавшее Голландию место, где цвели розы и, конечно, тюльпаны.
      Попав в усадьбу, Тюльпан, не обращая внимания на цветы, толкнул калитку, не позвонив в колокольчик, прошел по аллее, вымощенной круглыми плитками и смело вошел в дом; миновав вестибюль, оказался в салоне, где, как ему показалось, пронесся ураган, если судить по осколкам стекла, фарфора и другому мусору, устилавшему пол. На стене висела картина в стиле Буше, изображавшая нимфу любви с прищуренными глазами. Все это его не касалось, но для того, чтобы поддержать стиль, он взял большую вазу севрского фарфора, стоявшую на круглом столике и швырнул её в большое венецианское зеркало, украшавшее верхнюю часть камина - просто для того, чтобы известить о своем присутствии.
      После этого уселся на диванчик, скрестил ноги и стал ждать, когда кто-нибудь войдет и поинтересуется у него новостями. Он готов был их сообщить.
      Прошла одна минута. Прошла вторая. Молчание становилось все более любопытным.
      Должен же кто-то быть в этом большом доме. Во всяком случае, Рампоно должен был находиться здесь. Тюльпан знал это, так как час назад, расположившись за деревом, видел как тот вошел в дом в сопровождении человека, одетого как врач. Потом медик вышел из дома один. Тюльпан вынул из левого кармана сюртука двуствольный пистолет и выстрелом перебил цепь большой люстры с подвесками, которая рухнула на пол со звоном и грохотом. Казалось, никого это не взволновало, и у него промелькнула неприятная мысль о том, что негодяй Рампоно, сумел ускользнуть от него. Но где же слуги?
      С оружием в руках, опасаясь теперь возможной ловушки, он толкнул дверь, которая вела в коридор, отделанный мрамором. В конце его была видна другая открытая дверь, которая повидимому вела в кухню.
      Когда Тюльпан вошел, с пола, качаясь, пытался подняться человек, державшийся двумя руками за подбородок. Какое-то мгновение Рампоно разглядывал его с тупым видом, потом потряс головой, словно стараясь отогнать видение, и произнес изменившимся от сильного волнения голосом:
      - Тю... Тюльпан!
      Нет ничего удивительного в том, что увидев Тюльпана, он немедленно узнал его: сегодня утром тот сбрил свою римскую бородку, чтобы отрастить другую, которую ему уже никогда не придется менять. Когда дело будет окончено, он покинет Париж и Францию, несомненно навсегда.
      - Я ищу вас уже девять дней, мсье. Один мой друг, который для меня больше чем друг, навел справки в военном ведомстве, так я узнал о вашей...вынужденной отставке и о том, в каком логове вы укрылись.
      Его тон был столь холоден, взгляд такой ледяной, все поведение выдавало такое холодное отвращение, и, наконец, весь он был настолько не похож на самого себя, что можно было бы подумать, - это кто-то другой, не будь мы уверены, что это он.
      Пистолетом он указал на коридор: они вышли. Мертвенно бледный, безмолвный, Рампоно шел впереди. В опустошенном салоне Фанфан закрыл на ключ все двери, тогда как его бывший командир стоял посреди комнаты на ещё более кривых, чем прежде, ногах, взирая на него с испуганным видом.
      - Если я правильно понял, вы один здесь, Рампоно?
      - Мои слуги...Я не знаю... они избили меня...Они исчезли. - Заикаясь от ужаса, он глядел на пистолет Тюльпана. Попрежнему заикаясь, добавил: - Я отдам все, что у меня есть. Все мое и капитал моего брата Дюгазона. Я выдам вам векселя. Но не убивайте меня, Тюльпан. - Рампоно весь дрожал.
      - Мсье Тюльпан, - поправил Тюльпан.
      - Не убивайте меня, мсье Тюльпан, - жалобно простонал тот. Тюльпан с отвращением увидел, как он упал на колени, с рыданиями протягивая к нему руки. Он был физически и морально настолько отвратителен, что выстрел ему прямо в лицо доставил бы большое удовлетворение, но Тюльпан не сделал этого, наоборот, он положил пистолет на камин, усыпанный осколками венецианского зеркала.
      - Не кажется ли вам, Рампоно, что у меня есть немало причин убить вас? - с иронией спросил он.
      - Не знаю, мсье, не убивайте меня! Мой дом принадлежит вам и если...
      - Я намерен назвать вам эти причины. У каждой из них есть свое имя. Первая из них зовется Эвелина де Курк, которую вы силой и угрозами заточили в монастырь и которую вы тем самым убили. Вторая: мадам де Курк, её мать, жизнь которой стала сплошным страданием, она каждый день умоляет Господа положить конец её мучениям. В военном ведомстве моему другу сказали, что, весьма вероятно, барон де Курк утонул в Сене из-за угрызений совести, вызванных ужасным делом, идея которого принадлежит вам, что позволило этому человеку, пусть даже презираемому, но может быть больше заслуживающему жалости чем презрения, перестать быть объектом ваших издева тельств. Это третья причина. Я уж не говорю о вашем намерении восемь лет назад убить меня на дороге в Лувесьен; о моем аресте по вашему приказу и моем смертном приговоре.
      - Но вы же не были расстреляны! - закричал Рампоно в кратком приступе ярости.
      - Но не благодаря вам, не так ли? Поэтому заткните свою пасть. Кроме того, мне неприятно смотреть на ваши гнилые зубы.
      С этими словами он выхватил свою шпагу и со свистом взмахнул ею в воздухе.
      Рампоно, к этому моменту сжавшись в комок, стоял в позе мусульманина на молитве и отчаянно бился головой о паркет. Он думал, что в следующий момент будет проткнут как цыпленок, когда Тюльпан ударил его ногой в плечо, чтобы заставить подняться, и сказал все с той же пугающей холодностью:
      - Вы помните Гужона Балена, Гужона-Толстяка, моего лучшего друга, которого вы расстреляли на Корсике пятнадцать лет тому назад? На другой день я дезертировал - но оставил кусок рубашки, который приколол к вашей палатке. Я написал: - "Господин полковник, в один прекрасный день мы с вами встретимся." Однажды это случилось, но это не был прекрасный день. А сегодня это произошло. Вставай! - загремел он.
      И когда генерал поднялся на ноги, Тюльпан бросил:
      - Вашу шпагу!
      - Мою...шпагу?
      - Да, мы будем сражаться честно.
      Такое изумление было написано на отвратительной физиономии Рампоно, и такое гнусное облегчение, что Тюльпан не мог удержаться от смеха.
      - Это было бы в вашем стиле, - сказал он, топнув ногой от злости. Это было бы в вашем стиле - считать, что я намерен вас просто убить. Убийство из-за угла я оставляю вам. Вперед, быстро, вашу шпагу!
      Наступило молчание, а потом заговорил Рампоно:
      - Я сломал свою шпагу. Сломал! Сломал!
      Он вложил в свое карканье всю ненависть к миру. Он был отвергнут, отправлен в отставку, покинут всеми, презираем - и вот он решил выместить свое зло на шпаге, дурак, он выместил свое зло на беззащитном предмете, также как он мстил умершей женщине и трем миллионам спирохет, которые кишели в его теле.
      - Хорошо, тогда будем сражаться вот этим, - сказал Тюльпан, подходя к стене в глубине комнаты.
      Там висели две скрещенные большие кавалерийские сабли, украшенные серебряными шнурами.
      - Они хороши? Я хочу сказать: они годны в дело?
      Он осторожно провел пальцем по лезвиям обеих сабель - те были достаточно острыми.
      - Мой слуга их точит каждую неделю. Это его единственная страсть, сказал Рампоно, который теперь страшно потел.
      Он знал - о да, он знал - что через минуту наделает в штаны, перед тем как сдохнуть. Еще раз тоном, которому он пытался придать уверенность, начал повторять, что все, что ему принадлежит, его золото, его дом...но не смог договорить до конца: Тюльпан сунул ему в руки одну из сабель. Тогда он сказал, стуча зубами:
      - У меня нет сил, мсье. Болезнь и возраст обессилили меня.
      - В Англии на скачках лошадям уравнивают шансы. Я попытаюсь уравнять наши. Вот как я буду с вами сражаться, - сказал он; и ошеломленный Рампоно увидел, что он опустился на колени.
      - Вы будете сражаться...стоя на коленях?
      - И поклянусь, что не буду нападать стоя, даже если вы прижмете меня к стене.
      Он не успел закончить фразу, как без того, чтобы отсалютовать ему, без того, чтобы крикнуть: - "К бою!", Рампоно со свистом рассек саблей воздух. Тюльпан не ожидал такого предательского удара, но тем не менее был настороже, но если бы он не опрокинулся на спину, остался бы без головы.
      - Больше ты меня не обманешь, - крикнул он, отражая колющий удар, направленный ему в сердце.
      После этого долго был слышен только лязг клинков и прерывистое дыхание соперников. Черпая силы в своем страхе и, возможно, в своей ненависти, Рампоно сражался с энергией отчаяния, ухмылка застыла на его лице ужасной маской. Нанося то колющие, то рубящие удары, то удары сверху вниз так, словно намереваясь разрубить врага пополам, мечась вокруг Тюльпана, который только поворачивался кругом и ловко уклонялся, Рампоно атаковал снова и снова, он все больше выходил из себя по мере того как чувствовал, что изнемогает, но удваивал свой напор, так как хорошо видел, что Тюльпан, который все ещё сражался стоя на коленях, находился в неустойчивом положении и не имел возможности быстро перемещаться и применять ловкие приемы, да и сила его рук существенно уменьшалась, потому изнемогал он ещё быстрее, чем Рампоно.
      Сколько это длилось? Наверняка не больше десяти минут, но оба были уже полумертвы, ещё ни разу не достав друг друга, залитые потом, осыпающие друг друга руганью и оскорблениями, но чаще всего крепко сжав зубы. Оба напряженно думали об одном и том же: нужно кончать, и как можно скорее. Внезапно Тюльпан решил, что все кончено. Отступая назад, чтобы уклониться от противника, чей клинок рассек воздух у него перед носом, он потерял равновесие и зацепился за люстру с подвесками, которую сбил в свое время. Не увернись он достаточно быстро, был бы разрублен надвое. Сабля Рампоно рассекла ему сюртук на спине, обрушилась на подвески, которые ещё уцелели, и сломалась пополам.
      Некоторое время царило молчание, во время которого они смотрели друг на друга безумными и пустыми глазами, и Тюльпан подумал: - "Я не могу сражаться с безоружным человеком.".
      Неужели он был до такой степени наивен и чист? И забыл о том, что знал о мерзости Рампоно? Поэтому выпрямившись (и занявшись несколькими осколками подвесок, впившихся ему в спину) он ослабил внимание, и в этот момент Рампоно прижал его руку обломком своей сабли и ударом ноги отшвырнул в другой конец салона саблю, которую Тюльпан выпустил из рук с криком боли и гнева. Хватит играть в лояльность, черт возьми! Хватит заниматься уравниванием шансов! И он прыгнул к далеко отлетевшей сабле как раз вовремя, так как его противник, пришедший в безумную радость, бросился на него с тем, чтобы проткнуть ему горло обломком своего клинка. Упав ничком, Тюльпан в следующее мгновение схватил свою саблю, сделал пол оборота и одновременно вскочил, бешеный от ярости, и здесь Рампоно совершил свою последнюю подлость.
      - Стой! Не шевелись! Брось саблю. И молись, Тюльпан.
      Этот мерзавец приближался мелкими осторожными шагами, наведя на Тюльпана пистолет, который тот положил на камин и который Рампоно схватил, осклабясь от наслаждения. Почти тут же последовал выстрел. Пуля разбила висевшую на стене камею, изображавшую профиль мадам Рампоно, покойницу с бледными спирохетами, о которых Рампоно совершенно забыл. Тюльпан бросился на землю. Его сабля описала великолепную параболу и поразила противника.
      Какое-то мгновение тело Рампоно продолжало стоять, что было очень странно, если учесть, что с ним произошло. Тюльпан успел во время схватить его за воротник, чтобы не позволить рухнуть всей массой, и осторожно опустил на землю.
      На другом конце комнаты на полу между китайской вазой и творением Мануэля де ля Кавальери голова господина Рампоно продолжала гримасничать, скалясь всеми своими гнилыми зубами. В конце концов этот человек умер довольным.
      3
      Пятерых полицейских агентов, прибывших вместе со слугами, ожидал большой сюрприз. Они прибыли арестовать сумасшедшего, а обнаружили обезглавленный труп. Можно ли было предположить, что в том приступе ярости, который так красочно описывали кучер, слуга, садовник и кухарка, он сам себе отрезал голову? Такую гипотезу поддержать было слишком трудно, даже учитывая известную экстравагантность господина Рампоно; естественно, никто её и не поддержал, тем более, что явно были видны следы схватки - причем достаточно свежие, например, кровь генерала, умершего на поле бесчестья. Вот почему полицейские, за исключением одного, оставленного на месте, чтобы составить протокол, немедленно поспешили наружу. Месть, преступление бродяги, печальный исход дружеской беседы - всё это выяснится потом, сейчас же нужно принять все меры, чтобы найти убийцу, который не мог уйти далеко.
      Поиск не дал никаких результатов. Однако тот, кого искали, был совсем близко. Дело в том, что собираясь дать деру, Тюльпан увидел появившихся господ и ему не оставалось ничего другого, как спрятаться в винном погребе за бочкой, надеясь, что её не станут сразу откупоривать. Он отметил про себя колоссальную скорость, с которой начала работать парижская полиция, прибыв на место преступления буквально через минуту после того, как оно совершилось!
      Примерно до трех часов утра, насколько он мог судить, над его головой раздавались песни и смех веселившихся слуг, даже звуки фарандолы. Произносились тосты в честь отрубленной головы и при этом было разбито немало бокалов. Когда гвалт улегся и по-видимому все в доме покойника были мертвецки пьяны, Тюльпан поднялся наверх и вышел.
      Вдали уже пели петухи, но ещё стояла ночная тьма. Он совершенно выдохся и не знал что делать. Была опасность наткнуться на ночной патруль. Не могло быть и речи о том, чтобы вернуться в такой час и в таком виде в отель - в лохмотьях, в распоротом сюртуке, в разорванных чулках и штанах, разрезанных сзади осколками люстры. Необходимо было на рассвете пробраться в центр Парижа и прикупить новую одежду. Слава Богу, он не потерял кошелек с алмазами и в карманах у него водились монеты, но его шпага осталась в том страшном салоне, и помимо опасности наткнуться на патруль он боялся попасть беззащитным в руки одной из банд, которые по ночам хозяйничали в Париже.
      Вот почему он решил спрятаться на некоторое время для того, чтобы с одной стороны немного отдохнуть, а с другой стороны, не лишиться всего своего состояния. Но где это сделать, черт возьми? Он не слишком хорошо ориентировался в этом районе и у него сложилось впечатление, что вокруг нет ничего, кроме полей и виноградников. До рассвета и в таком виде на пристанище рассчитывать не приходилось. Бредя невесть куда, он вспоминал свою первую ночь в Англии, когда он спал в овчарне среди овец, прикинувшись глухонемым, и как одна девчушка, весьма симпатичная, но немного грязная, разбудила его легким прикосновением. Её звали Эмма Харт. После своей не совсем приличной карьеры в Лондоне под именем Эммы Лайон она стала леди Гамильтон и женой посла в Неаполе, где они вновь встретились в 1815 году. Апофеозом её жизни стало то, что она вошла в историю как любовница такой великой исторической личности, как адмирал Нельсон.
      Всего этого он не знал тогда и не мог знать сегодня, так как эти события ещё не произошли.
      Пока что он шел вдоль высокой стены - ограды какого-то большого и богатого поместья. Слыша за стеной шум деревьев из-за поднявшегося ветра и решив, что любая самая неожиданная встреча в сени этих деревьев будет все же лучше, чем в том месте, где он сейчас находился, Тюльпан оценил высоту стены, прыгнул, но трижды потерпел неудачу и лишь четвертая попытка принесла успех. Он мягко упал на рыхлую землю и несколько минут лежал неподвижно, с трудом различая окружающее. Глаза его начали понемногу привыкать к темноте, и среди больших и мрачных деревьев он заметил что-то большое и странное, что, как ему показалось, слегка шевелилось. Когда он приблизился, подталкиваемый столь сильным любопытством, что оно возобладало над осторожностью, то увидел, что это такое и разинул рот от удивления.
      Это был огромный сферический воздушный шар, чуть более светлый, чем окружающая его тьма.
      В Пруссии, а может быть и в России, он слышал разговоры об этих удивительных машинах, с которыми несколько лет тому назад экспериментировали в Париже братья Монгольфье, а также некий Пилатр де Розье, и которые с тех пор позволяли челове ку соперничать с птицами. Аппарат этого последнего он сам видел в газете, но созерцать его в натуральную величину ему довелось впервые. К внушительной, но тем не менее производившей впечатление очень легкой громаде воздушного шара, мягко покачивавшейся на ветру, была прикреплена довольно большая круглая гондола. Внутри находились различные инструменты, несомненно предназначенные для навигации, одеяла и, как он определил на ощупь, меховые куртки. Видимо готовился полет?
      Это должно быть прекрасно - повиснуть над всем миром как орел, и оттуда посмотреть на людей, по размерам сравнимых с муравьями.
      Он подтянулся на руках, прыгнул в гондолу, зарылся под меховые куртки для того, чтобы согреться, и какое-то время помечтал о том, как летит среди прекрасных облаков, свободный человек, который всегда нежно любил небо, далекий от всех печалей и жестокостей мира внизу; далекий от полиции. Усталость, мягкое тепло, в которое он п? огрузился, казалось, отодвинули в прошлое неприятные события прошедшего дня и стерли в памяти голову Рампоно. Он уже не знал, был ли он доволен тем, что он сделал, или нет - хотя все ещё называл свой поступок актом возмездия - но мягкое покачивание воздушного шара, которое его убаюкивало, придало всему уютную и мягкую нереальность, и едва он сказал сам себе:
      - Ну теперь хватит, Тюльпан! Еще не хватало здесь уснуть! - как солнце его свалило.
      Теперь он поднялся в небо, но без воздушного шара, и увидел Эвелину де Курк, которая смеясь посылала ему воздушные поцелуи; потом Летиция протянула к нему свои распростер тые руки и это происходило на Корсике, на маленьком пляже, омываемом лазурным морем, но Тюльпан понял, что наконец-то он в раю.
      Было около шести утра, когда герцог Орлеанский верхом и без сопровождения прибыл в свою усадьбу Фоли, - загородную резиденцию, которую он построил двенадцать лет назад на окраине Парижа и которую в наши дни называют парком Монсо.
      Вокруг главного здания был разбит английский парк, спроектированный Кармонтелем, и повсюду можно было видеть фальшивые античные руины, разбросанные среди кипарисов и серебристых кленов, которые были настоящими. Для того, чтобы порадовать глаз и похвастаться перед высшим обществом, были сооружены обелиск и китайский портик, оранжереи и ветряная мельница и даже небольшое озеро с островом посередине.
      Герцог спешился перед потайной калиткой, ключ от которой был только у него, вошел внутрь и привязал лошадь к первому попавшемуся дереву. Ни один из слуг ещё не встал, но герцог ни в ком не нуждался для того дела, которое наметил на сегодняшнее утро.
      В ту пору ему было около сорока. От былой гибкости не осталось и следа, но по-прежнему он оставался достаточно интересен благодаря высокому росту и привлекателен несмотря на наметившуюся лысину и красный цвет лица. Не обладая интеллигентностью и культурой, он предпочитал физические упражнения, и своей профессией сделал умение держать нос по ветру, особенно в политике: вот почему он поддерживал ещё не слиш ком определенные революционные настроения, не видя иного способа досадить ненавистной ему королеве Марии-Антуанетте, и потому сделался в собрании знатных лиц государства защитником прав третьего сословия - а в результате все приветствовали его на улицах.
      Так как к нему плохо относились при дворе, он получал большое удовольствие, внедряя в Париже английские моды и идеи, не сомневаясь, что когда-нибудь наступит и его день, пусть пока ещё очень далекий.
      Но в данный момент его интересовало не его будущее и не будущее Франции (которые он с удовольствием рассматривал как одно целое). Его интересовал воздушный шар.
      Он остановился в нескольких метрах от огромного аэростата, озабоченно наблюдая, как тот раскачивается под порывами усилившегося ветра и задавая себе примерно такой вопрос: - А не совершить ли мне глупость?
      Воздухоплавание было одним из его увлечений, таким smart. * Которое, однако, не добавляло ему популярности.
      *smart (англ.) - модный.
      Но он достаточно хорошо знал тонкости и опасности этого нового искусства, чтобы не отвечать самому себе. В те времена желание летать было сопряжено с известным риском. Дело было не в том, что у него не хватало смелости, она у него была, или было, по крайней мере, фанфаронство, но он боялся, что при этом сильном ветре у него не хватит времени набрать высоту и он начнет скрести по крышам Парижа и снесет своей гондолой пару сотен печных труб. Страх смерти был ничто по сравнению с его тщеславием! Как, не подняться, огорченно отступиться и вернуться, поджав хвост и не наказав Агнию!
      Для того, чтобы понять, откуда такая буря в герцогской крови, необходимо пояснить причину его неожиданного появления.
      Агния, то есть Агния де Бюффон, была его любовницей. У него их было немало, но её он любил. Грациозная и шаловливая в свои двадцать лет, она когда-то вышла замуж за графа Луи де Бюффона, сына знаменитого автора слов о том, что "самым благородным завоеванием человека является лошадь" и которого Ривароль называл "самой неудачной главой в естественной истории его отца". Сама она была довольно глупа, но как раз это и устраивало герцога, и бросив мужа, поселилась в скромном доме на рю Блё, чтоб безумно любить герцога с чисто мещанской страстью, которая сменялась периодами самобичевания, когда герцог проводил время с другими, никогда не переставая навещать публичные дома и их обитательниц.
      - "Черт возьми, - спрашивал герцог Орлеанский сам себя, обходя вокруг гондолы своего воздушного шара, - кто: слуга, предатель, наемник или шпион королевы, какой враг или злейший друг сообщил Агнии, что ночь я провел на улице Вожирар, 114 с Цинтией Эллис?"
      Случилось так, что Агния де Бюффон неожиданно ворвалась в потайную квартиру, где ей также приходилось в свое время бывать, в три часа утра как раз в тот момент, когда её обожаемый возлюбленный с голым задом изображал паровой молот на вышеупомянутой Цинтии. Если вспомнить, что эта последняя, бывшая парижская проститутка из борделя мадам