- Тебе все лишь бы говорить! Единственное, что умеешь! - упрекнул его Тюльпан, утратив вкус к еде в тот миг, когда увидел вновь Дебору Ташингем, увидел словно бы сквозь сеть, в которую опять был пойман! И будучи вне себя от злости, добавил:
      - Тебе же говорили, нужно все держать в тайне, а ты болтаешь - и потому, быть может в этот самый момент лакей твой, что подслушивал под дверью, уже бежит в полицию, чтобы тебя продать!
      Оливье Баттендье взглянул на часы.
      - Да ничего! Сейчас бриг "Ля Виктори" уже в открытом море!
      - Но мы-то нет! - ответил Фанфан, взбешенный тем, что из-за раков, ветчины и прочих деликатесов он опять стал женихом! - Я уже вижу, как распахиваются двери столовой и нас обступает толпа стражников!
      Эта трагическая картина, вызванная известными нам чувствами, тут же была разрушена.
      - Об этом не может быть и речи! - заявил Оливье, допивая бутылку "шатонефа". - Знал бы, сколько мне пришлось дать полиции, - совсем не волновался бы из-за такой ерунды!
      Да, Оливье действительно был гений! И, нужно сказать, к этой информации он добавил ещё кое-что - казалось, ерунду, так, мелкую подробность, но она стала рубежом в судьбе некоторых из тех, кто сидел за богато накрытым столом. Ведь чтобы закрепить примирение и отпраздновать как следует, он всем налил шампанского и сказал, понятия не имея, какие непредвиденные последствия это будет иметь:
      - Полицию подмазал не один я, но и тот парень, о котором ты сказал, что он как саблю проглотил. Ему пришлось изрядно раскошелиться! Знаешь, кого я имею ввиду!
      - Но я уже забыл, как его звали.
      - По всей Европе он собирает деньги, оружие и добровольцев для американских повстанцев!
      - Как же его?.. Сайлас Дин?
      - Сайлас Дин?!
      На миг повисшую в столовой тишину нарушила Дебора:
      - Сайлас Дин... Сайлас Дин... Это имя мне о чем-то говорит! О! Уже знаю! Я познакомилась с ним в позапрошлом году в Лондоне! Но, разумеется, не знала о его тайной деятельности. Там он выдавал себя за коммерсанта. Было это на свадьбе офицера, - сослуживца моего покойного полковника Ташингема! О да, я все прекрасно помню, он говорил, что жениху чертовски повезло! Жених был капитан Диккенс, Арчибальд, если не ошибаюсь. И нужно подтвердить, мсье Дин был прав. Невеста была такая красавица, что все остальные дамы умирали от зависти! И выглядела она совершенно иначе. Была она корсиканка, с таким странным именем... я именно поэтому его и запомнила: Звали её Летиция Ормелли!
      * * *
      Имя это прозвучало над столом как гром с ясного неба! И все вдребезги - стекла в окнах, в дверях и фарфоровые сервизы из Лиможа! И всех за столом - Оливье, Аврору, Дебору - словно вспышка молнии превратила в неясные силуэты. Так в этот момент все видел и ощущал Фанфан-Тюльпан, хотя ничто не шелохнулось и все в комнате осталось на своем месте, и слышно было только, как Баттендье жадно обгладывает кости. Нет, все понемногу пришло в норму, и блеклый дневной свет вновь вернул всему его настоящий цвет.
      Жива! Летиция жива!
      - На другой день новобрачные отплыли в Америку, - продолжала рассказывать Дебора, понятия не имея, какой эффект имел её рассказ. Капитан Диккенс, бывший в длительном отпуске по тяжелому ранению, вернулся в штаб генерала Корнуэльса на свое место картографа.
      "- Замужем - но жива! Жива - но в Америке!"
      Давно ли говорила Дебора? По крайней мере, теперь она обращалась к нему.
      - Тюльпан?
      - Да? - ответил тот с видом человека, вынырнувшего вдруг откуда-то из глубины. - Да?
      - Как ты побледнел! - воскликнула Дебора.
      - Мне нехорошо, - бесцветным голосом ответил Фанфан. - Я слишком много выпил!
      - Но ты совсем не пил! Я прекрасно видела, что ты вообще не пьешь!
      - Значит, я не допил, - Тюльпан криво усмехнулся и встал. - Прошу простить, я удалюсь...
      Сопровождаемый удивленными взглядами, Тюльпан шагал, как автомат, ему казалось, что настал конец света и что он никогда не остановится, будет идти так до тех пор, пока не попадет в Америку... И нужно вам сказать, что эта безумная идея, хотя мы и не знаем, как он собрался её осуществить, вызвала в доме Баттендье такой скандал, что по сравнению с ним все предшествующее было не более чем спокойным обменом мнениями.
      Оливье Баттендье, который в тот же вечер к десяти вернулся домой после напрасных поисков Тюльпана по всему городу, услышав в доме дикий крик, сказал себе: "- Ага! Значит, его где-то нашли мертвым! Так я и знал!"
      - Да нет, он жив! - ответили ему в один голос сестры и тут же напустились с удвоенной яростью. Дебора размахивала перед носом Оливье письмом, пока Аврора кричала:
      - Это твоя вина, дурак чертов! Не возьми ты его с собой в Испанию к Лафайету, ему и в голову бы не пришло туда вернуться!
      Дебора разрыдалась:
      - Оставить и жену, и сына! Жену и сына! И все из-за каких-то индеанок!
      Ошеломленный Оливье начал вполголоса читать письмо Тюльпана.
      "Милая Дебора, я прекрасно знаю, что поступаю как последний подлец. Прошу, прости, что причиняю тебе такую боль, но я, как воин, жаждущий служить своей стране, полагаю, что долг меня зовет присоединиться к Лафайету, чьи заслуги и благородные намерения вам так прекрасно разъяснил Оливье. я должен быть рядом с Лафайетом в битве за свободу, которая, добытая в Америке, в один прекрасный день озарит весь мир, и прежде всего Францию!.."
      - Это твоя вина, глупец! - повторяла Аврора. - Твоя вина, это ты забил ему голову всякой ерундой!
      - Ни в коем случае! - защищался бедняга Оливье. - Вовсе не я! И мысли эти не мои!
      - А чьи же?
      Оливье собрался было ответить, но тут Дебора воскликнула:
      - Франция! Весь мир! А я как же?
      - Можно читать дальше?
      - Читай! Но я это бесстыдное письмо знаю уже на память. Как подумаю, что я ему жизнь спасла! А он меня так отблагодарил! И я опять вдова! Вдова!
      - Читай! - велела Оливье Аврора, тоже расплакавшись, потому что и она почувствовала вдруг себя вдовою.
      "Боюсь, - читал Оливье, - что вы вправе будет обижаться на меня..."
      - Он боится! Вправе! Ну, попадись он мне, увидит, как я умею обижаться, я ему покажу!
      - И я тоже! - присоединилась Аврора, а когда сестра удивленно воззрилась на нее, торопливо добавила: - Никогда не прощу, что он тебе такое устроил!
      "...Но, - теперь Оливье читал уже во весь голос, чтоб женщины его не перебили, - был бы я достоин тебя, Дебора, не сделай этого?"
      - Но он же сын Людовика XV, зачем же ему лезть к ирокезам? - сказала Дебора, совсем утратив разум от гнева, удивления и боли, и, в ярости бросившись к венецианскому зеркалу, висевшему над камином, закричала: - Все это потому, что я стала толстая! Вот почему он сбежал! О, Боже, Боже мой!
      "- Но я вернусь, Дебора! - (Оливье теперь кричал слова Тюльпана изо всех сил). - Вернусь, покрытый славой, и ты ещё будешь мной гордиться!"
      - My eye! * - горько сказала Дебора, но вдруг взглянула на свою сестру, в глазах которой заметила искорку надежды. - Ты думаешь, он в самом деле вернется? - спросила срывающимся голосом.
      Аврора, которая, честно говоря, думала, что Фанфан сбежал из-за телесной ненасытности её сестры и - как и мы - считала послание Фанфана чудовищным обманом, в отчаяньи разведя руками, вновь начала всхлипывать, поскольку решила, что сама была не в состоянии компенсировать сестрины недостатки и оказалась недостаточно привлекательна, чтоб удержать нашего героя. И теперь с Деборой они рыдали на пару.
      - Спокойствие! - воззвал Оливье, когда сестры, обняв друг друга, выплакались и громко высморкались в свои шелковые платочки. - Только спокойствие! После постигшего нас столь тяжкого удара (Оливье действительно едва не хватил удар при мысли, что ему - Бог весть как долго! - придется в одиночку переносить гнев и боль обеих женщин) я все же вижу свет надежды!
      После столь многообещающего вступления он произнес несколько соображений, выслушанных с напряженным вниманием:
      - Во-первых, сегодня днем я встретил своего компаньона Рекюля де Басмарина. Оказывается, корабль Лафайета "Ля Вик--------------
      * - Мои глаза! (здесь) Посмотрим! тори" ещё не покинул гавань. Во-вторых, мы можем успеть туда ещё до отплытия, и преспокойно схватить нашего любителя приключений за воротник! И в третьих: Фанфан не сможет быстро добраться до бухты Лос Пасайос без денег!
      - О, ты моя умница! Ты мой маленький хитрец! - воскликнула Аврора, осыпая его поцелуями. - Так что теперь нам делать?
      - Через час отправляемся в путь! - коротко велел Оливье, которого подталкивало то, что не его так горько оплакивали, и то, что он рад был бы избавиться от восхищения Тюльпаном - поскольку сам никак не мог набраться храбрости оставить Аврору ради Мими Першерон! И, выходя из комнаты, добавил: - У него нет денег - а у меня их куры не клюют!
      Но через три минуты, когда Оливье вошел в свой кабинет, это столь гордое заявление было дополнено громовым воплем:
      - Дерьмо!
      Вопль этот сорвал сестер из кресел. Взбешенный Оливье вбежал, размахивая письмом, которое только что обнаружил в своей кассе. И стал его читать:
      "Оливье, я убедительно прошу простить меня! Когда-нибудь я все верну, даю слово! И даже двести процентов прибыли!"
      - Он у меня забрал те 120 000 франков, которые мне Лафайет заплатил за бриг "Ля Виктори"! - сообщил Оливье дамам. И Оливье, который накопил свое богатство любыми подлостями, низостями и обманом, был так взбешен, что заорал:
      - Я еду немедленно!
      Еще бы: нужно было догнать и отобрать свои 120 000 франков!
      * * *
      Через четверть часа все трое - Оливье, Аврора и Дебора уже спускались в сад к конюшням, полностью снаряженные в далекую дорогу. Теперь уже неважно было, когда Тюльпан покинул город и куда направился. Нужно было попасть в Лос Пасайос до него и сцапать там голубчика!
      - И мы сумеем, никуда он не денется! - твердил Оливье. - Наш Алкид лучший кучер в городе!
      Кучер Алкид, здоровенный громила, смахивавший на пирата, уже стоял у конюшен с фонарем, готовый к отъезду. Услышав комплимент, он поклонился и доложил, что все готово. Дамы сели в экипаж, Оливье вскочил на козлы и с нетерпением захлопал в ладоши, веля кучеру поторопиться. Минутой позже Алкид уже сидел рядом, щелкнул кнутом - и поехали! Четверка так рванула с места, что Дебора с Авророй в экипаже даже вскрикнули, а Оливье едва не слетел с козел. Было одиннадцать часов. Ночь стояла ясная. В миг они очутились за городом. Оливье, велев Алкиду запрягать, пообещал тому сто ливров, если побьет все рекорды, и молчаливый корсар Алкид их уже побивал! Еще никогда потрясенным путешественникам не приходилось так мчаться деревья вдоль дороги просто сливались в сплошную стену! Экипаж гремел, как барабан и женщины внутри хватались друг за друга, чтоб не ударяться о стенки и не наставить синяков - в то время как Оливье на козлах потел от страха, уже потерял шляпу и теперь, стуча зубами на ветру, двумя руками хватался за поручни. Теперь он проклинал и Фанфана, и себя - за то, что дал такой приказ кучеру и за то, что не хватало храбрости велеть ему ехать помедленнее - ведь он все время думал про свои 120 000 франков. Да и не мог он ничего сказать, поскольку перед выездом велел кучеру:
      - Даже если я прикажу ехать медленнее, не смей меня слушаться, иначе не получишь свои сто ливров!
      Ну надо же так влипнуть!
      На станции в Бульзаке около пяти они поменяли запряжку, поскольку кони их совсем выбились из сил - как и Аврора с Деборой! Единственный, кто выдержал - Алкид, ужасно гордый тем, что ему все ни по чем. Вновь усадив всех в экипаж, опять стал подгонять своих лошадей:
      - Сто ливров! - ликовал он, - но не только из-за них! Гораздо больше ликовал он из-за десяти тысяч франков, полученных от мсье Тюльпана. Впрочем, если вдуматься, особых поводов для ликования не было.
      Фанфан накануне вечером, уйдя из-за стола в известном нам настроении, помчался к конюшням Баттендье. Намерен был взять лучшего коня и мчать в Испанию. Но там его настиг кучер Алкид, в тот самый миг, когда тот с виноватой миной отвязывал коня.
      - Мсье!
      - О, черт...я...Алкид...
      Вот так начался между ними диалог. Можно предположить, что продолжался он не так лаконично и в результате они пришли к соглашению. Какому? Вовсе не такому, что Алкид даст Тюльпану возможность взять коня - все кони были на месте! Алкид же доказал Фанфану, что при пропаже коня он будет уволен, и тем не менее имел в кармане 10 000 франков. За этот первый взнос из суммы, позаимствованной Тюльпаном из кассы Оливье, он получил кучера, лошадей и экипаж в придачу!
      План был очень прост: до темноты Тюльпан скрывался на конюшне, потом, когда все дома лягут спать, Алкид выведет коней на улицу, туда же выкатит и экипаж (мы говорили, громила был он хоть куда), тихонько запряжет и, зная всякие окольные пути, отвезет Тюльпана на три лье до почтовой станции.
      - Но мне для этого не нужен экипаж, запряженный четверкой! Мне хватит одного коня!
      - Такого вам придется поискать в другом месте, мсье. Эти кони все упряжные и привыкли ходить в запряжке. На первой же почтовой станции возьмете верховую лошадь, а я вернусь - никто и не услышит!
      Правду говорил кучер о лошадях, или нет, - Фанфан не знал и в этом деле не разбирался, поэтому пришлось согласиться. Но были слова Алкида правдой или нет - в действительности этот громила задумал нечто зловещее. Получая от Тюльпана 10 000 франков, он углядел огромный пук банкнот, которые Тюльпан держал при себе. И вот Алкид решил, что оказавшись в чистом поле, убьет Тюльпана - и все! А когда вернется с полными карманами денег, кто будет знать, откуда?
      Внезапное появление Оливье Баттендье в половине одиннадцатого вечера, его приказ запрягать и готовиться к отъезду сорвало весь Алкидов план и пока что сохранило Тюльпану жизнь. Тюльпан едва успел куда-то спрятаться и потому Алкид, чей злодейский план лопнул, не ликовал сейчас в полной мере. И потому Тюльпан, укрывшийся в багажном кофре экипажа, так спешно двигался в сторону Испании с помощью тех, кто любой ценой хотел этому помешать!
      * * *
      И вот Тюльпан услышал чью-то речь. Говорили по-испански, значит он был уже действительно в Испании! То время, что он трясся, подпрыгивая и набивая шишки в кофре, тянулось так долго, что они вполне могли уже быть и на Луне! И подождав, пока голоса удалились, Тюльпан тихонько, осторожно приподнял крышку кофра. Ах, как же хорошо было вдыхать нечто иное, чем запах собственного пота!
      Всюду была тьма. Остановились они здесь с час назад, и Тюльпан решил, что, вероятно, останутся на ночь. И верно - лошади были выпряжены и видно было, как пасутся на лугу. Экипаж стоял в сарае рядом с другой каретой. Тюльпан потянулся, сделал для разминки несколько шагов и вышел из сарая. Метрах в двадцати увидел длинный низкий дом - явно почтовая станция - где светились два окна и откуда доносились голоса. Теперь главной проблемой, отодвигавшей в тень все остальные, даже возможность нос к носу столкнуться с Деборой, было найти что-нибудь перекусить!
      То, что он вдруг почувствовал, был соблазнительный запах отличной паеллы - или у него уже галюцинации? Ах, Боже, тот каплун, та ветчина и тот паштет, от которых он отказался два дня назад! Теперь он готов был заложить душу дьяволу, лишь бы увидеть их перед собой! Но, к сожалению, дьявола не существует - и, кстати, когда у человека так ужасно болят спина, бока, и зад, и вообще все тело, да ещё сводит желудок от голода - разве у такого ещё есть душа?
      Тюльпан сделал ещё несколько шагов - и позабыл про свой голод - из дома до него вдруг долетел громкий и быстрый разговор, как будто там возникла ссора! И тут же вздрогнул, - дух перехватило и мороз пробежал по коже: на плечо ему легла чья-то рука!
      Замерев на секунду с напрягшимися мышцами и обостренными рефлексами, готовый ударить - он обернулся: перед ним стоял кучер Алкид!
      - Черт побери! - сказал Тюльпан, переводя дыхание, - я так страдаю от голода и жажды, что вас и не услышал!
      - Да, это мой талант - ходить бесшумно! - ответил Алкид, ухмыльнувшись Тюльпану, и тот в неясном свете, падавшем из окон, заметил, что громила с лошадиными зубами, торчавшими вперед, уж слишком смахивает на бандита! Но это мнение тут же лопнуло: Алкид, все также ухмыляясь, протягивал ему огромную краюху хлеба с копченкой и оливками.
      - О, вы со мной, как мать! - благодарно заметил Фанфан.
      - Я друг вам, мсье! - ответил кучер, когда они вернулись под защиту тьмы сарая. Тюльпан, глотая черный хлеб с копченой колбасой, говорил себе, что она лучше и ветчины, и каплуна, и всех деликатесов на свете! А кучер со своим оскалом скелета добавил: - Друг, который желает вам добра!
      - Премного благодарен! - ответил Фанфан, напряженно прислушиваясь, что происходит в доме. - Скажите мне, что это там за крик?
      - Здесь, в Испании, всегда кричат! - ответил кучер.
      - Ага! Так мы уже в Испании?
      - Да, неподалеку от Лос Пасайос. Это три-четыре лье отсюда к югу. Баттендье собирался ехать дальше, но лошади выдохлись и дамы тоже!
      - А я? Говорите, мы в трех-четырех лье от Лос-Пасайос? - спросил Тюльпан, доев свою краюху и посмотрев внимательно на кучера, - ему показалось, тот ведет себя как-то странно.
      - Вы знаете, что мне нужно туда? (Тюльпан ещё не говорил ему ничего конкретного).
      - Да, вы хотите там присоединиться к генералу Лафайету и с ним отплыть в Америку! В доме ни о чем другом и не говорят. Я бы на вашем месте поскорее исчез отсюда.
      - Пешком?
      - Вон там, за лугом - лес. Я провожу вас до него и выведу на дорогу в Лос Пасайос! Ведь я жил здесь лет десять назад!
      - Зачем мне исчезать сейчас? Я совершенно выбился из сил! Баттендье с дамами, как полагаю, не тронутся с места до рассвета!
      - Верно! Но полицейские - другое дело!
      - Полицейские? Какие полицейские?
      - Те, которым принадлежит вот этот второй экипаж рядом с нашим, и три саврасых на лугу... Это полицейские агенты, которые должны арестовать Лафайета и... и его друзей! Это они так раскричались. Они там не слишком вежливо расспрашивают Баттендье и дам, поскольку находят странным, что встретили здесь французов, которые не могут объяснить, зачем они в Испании. И у меня такое впечатление, подозревают, что те тоже хотят присоединиться к Лафайету!
      - Тогда пошли отсюда! - сказал Тюльпан. - С ними ничего не случится, а вот со мной...
      Кучер Алкид пошел вперед и так они молча добрались до леса. Кучер передумал убивать Тюльпана и решил его только оглушить. Зная, что у Тюльпана с собой больше ста тысяч франков, Алкид решил, забрав деньги, вернуться в гостиницу и сообщить полицейским, где найти Тюльпана, а заодно и то, что Лафайет готовится к отплытию из бухты Лос Пасайос. название бухты Баттендье ему не выдал, зато теперь, узнав от Тюльпана, радовался тому, что в дополнение к сотне тысяч франков получит ещё и награду за предательство!
      * * *
      В лесу стояла полная тьма - и тихо так, что слышны были только их шаги - шуршали под ногами сухие листья. Кучер Алкид решил дождаться, пока они выйдут на дорогу, о которой говорил Тюльпану - там было лучше всего видно и легче осуществить задуманное. И вот он, резко обернувшись, нацелил свой гигантский кулак Тюльпану в живот!
      Будь все так, как задумано, удар этот переломил бы Фанфана пополам, потом Алкид ударил бы его в лицо коленом, локтем в шею - и с Тюльпаном было бы покончено!
      Но только так не получилось! Тюльпан с тех пор, как побывал на войне, носил под одеждой пояс с кошелем впереди, и перед отъездом спрятал туда взятые у Оливье деньги. И вот теперь удар Алкида пришелся прямо по тугой пачке банкнот! И Тюльпан не рухнул лицом вперед, а отлетел на метр назад, споткнулся о корень и рухнул навзничь - так вопреки всем законам морали его спасли ворованные деньги! Потом Тюльпан обеими ногами ударил снизу вверх по кинувшемуся на него громиле. Однако тот только вскрикнул от боли, всем весом рухнув на Тюльпана, чтобы задушить его! Тюльпан, крутанувшись как червяк, схватил кучера за уши и рванул их так, словно хотел оторвать. Кучер, взревев, отпустил его. Соперники одновременно вскочили на ноги, кучер взмахнул кулачищем, метя Тюльпану в голову, но промахнулся, чем не преминул тут же воспользоваться Тюльпан, подскочив вплотную к нападавшему и вонзив пальцы в его ребра. По тому, как кучер подскочил, понял, что нашел верное средство! Этот громила боялся щекотки! Пытался вырваться, но щекотка действовала на него как электрический ток на лягушку, совсем обезоружив. Издавая короткие истерические вопли, весьма похожие на безумный хохот, бандит наконец согнулся вдвое, держась за живот - и тут же получил от Тюльпана убийственный удар коленом в рожу и потом - ребром ладони по шее точь-в-точь как собирался он Тюльпану сделать сам. И после этого бой закончился.
      * * *
      Часом позже трое тайных французских агентов, запрягая лошадей в свой экипаж увидели, как со стороны луга к ним направляется кучер Алкид, держась обеими руками за шею, с распухшими губами, окровавленным носом и так отделанной физиономией, что ясно было - здорово ему досталось. Алкид был вне себя от ярости. Полицейские, только что громко обменивавшиеся мнениями, умолкли при его приближении.
      - Ну что? Добились вы чего-то от моих хозяев? - с трудом прохрипел кучер.
      - Ничего! - ответил тот, кто явно был старшим, маленький человечек в очках. - Они направляются по делам в Мадрид. А что? Разве это неправда?
      - Они преследуют мужа той толстухи, что не отважилась вам в этом признаться, поскольку муж-то направляется как раз к Лафайету! Но одно дело, если его догонят они, и совсем другое - если вы. Поэтому вам ничего и не сказали!
      - Это им дорого обойдется! - сказал один из агентов, долговязый тип, смахивавший на священника.
      - Почему же? - заметил начальник. - если они хотят помешать беглому супругу присоединиться к Лафайету, значит, они не на стороне этого генерала бунтовщиков!
      - Но если собираются настичь его у Лафайета, стало быть, знают, где Лафайет сейчас! - возразил долговязый. - Не так ли? - обратился он к кучеру.
      - Они вам сказали?
      - Нет.
      - Ага! Тогда это им может дорого обойтись! - заявил начальник и тоже повернулся к кучеру. - Где это?
      - Лос Пасайос, три-четыре лье отсюда. Я вас туда довезу, я знаю тут все дороги, я лучший кучер в Бордо! - задыхаясь, хрипел Алкид, дрожа от нетерпения при мысли, что скоро сможет отомстить и что - быть может наконец-то заполучит ту толстую пачку тюльпановых денег.
      Вскочив на козлы, схватил кнут и с самонадеянностью, ещё удвоенной его безумной яростью, заявил:
      - Сейчас увидите, на что я способен!
      * * *
      Тюльпан уже не меньше часа торопливо шагал по пыльному проселку, освещенному луной, и начал уже потным лицом ловить первые порывы морского бриза, когда услышал вдруг топот лошадей и отчаянное хлопанье бича. Отчаянное - это слабо сказано, ибо, оглянувшись, он увидел, как метрах в ста за ним летит карета!
      Баттендье? Нет, лошади были светлой масти. Значит, это полицейские! Тюльпан отскочил в сторону в кювет и через несколько секунд мимо него с адским грохотом пролетел дребезжащий экипаж, чьи перегруженные рессоры скрипели и стонали. На миг он углядел на козлах кучера, не перестававшего кнутом обхаживать лошадей - это был кучер Алкид, гнавший упряжку в гору! Не снижая скорости, экипаж вылетел на гребень и начал спускаться по противоположному склону - так быстро, что казалось, - экипаж рушится в пропасть со всем содержимым.
      - Ай-я-яй! - сказал Тюльпан, вежливо добавив: - Мсье, да сохранит Господь ваши души!
      То же самое делали и трое в экипаже. Держались друг за друга и вопили, словно настал конец света. Один уже обмочил штаны.
      - Иисус, Мария, Иосиф! - молил долговязый, смахивавший на священника. - Простите мне мои прегрешения! Я никогда уже не изменю жене своей, клянусь!
      А человечек в очках - начальник! - орал, уже сорвав голос:
      - Остановитесь! Я вам приказываю остановиться!
      И тот, кто наделал в штаны, и тот, кто так упорно орал на Алкида, ничего добиться не смогли. безумный кучер непрестанно подгонял коней, движимый яростью и жаждой добыть сто тысяч франков и заодно побить все мыслимые рекорды! И безумие охватывало его тем больше, чем сильнее кровоточила рана над бровью, так что видел он теперь только одним глазом! И не прошло и тридцати секунд с момента, как карета пушечным ядром пролетела мимо Тюльпана, как он услышал чудовищный грохот!
      * * *
      Тюльпан услышал, как трещит дерево - это разлетались на куски двери кареты, потом слетевшие колеса с грохотом запрыгали по дороге, в конце пути врезаясь в деревья, и заржали испуганные лошади - и все. Когда он подбежал к месту катастрофы, над дорогой повисла тишина. Маленький толстяк, потерявший свои очки, сидел посреди дороги и плакал.
      - Buеnos noches, sen'or*, - сказал он Тюльпану с выражением человека, у которого не все дома.
      - Buenos noches! - ответил ему Тюльпан и продолжал по-испански. - Могу я вам чем-нибудь помочь?
      - Не знаю, - признался толстячок. - Где мы?
      - Здесь! - уверил его Тюльпан и полицейскому явно полегчало.
      Никто не был серьезно ранен - только перебитые носы, вывихнутые ноги и руки, и Тюльпан, нашедший в обломках чемодан с аптечкой, как мог, помог им. Единственный, кто был без сознания - кучер Алкид, но и тому ничто не угрожало. Залепив ему большим пластырем нос, Тюльпан забрал из карманов те десять тысяч франков, которые дал ему в Бордо. А вместо них оставил листок с такими словами: - ------------- - * - (исп.) добрый вечер, сеньор.
      "Дорогой Алкид, благодарю за оказанные услуги, деньги я взял для бедных".
      Потом сказал полицейским, что отправляется в ближайшую деревню за помощью, сел на коня, показавшегося ему получше, и исчез, сопровождаемый пожеланиями удачи.
      * * *
      Сейчас, в это апрельское утро 1777 года, Тюльпан и в самом деле на бриге "Ля Виктори", принадлежащем маркизу де Лафайету?
      Такой вопрос задавали себе Оливье, Аврора и Дебора, когда в семь утра добрались наконец до Лос Пасайос и разочарованно уставились на море, где вдали исчезали белые паруса брига "Ля Виктори". Потом к ним подошел какой-то худющий тип, в лохмотьях смахивавший на чучело, и равнодушно протянул сеньору толстый пакет. Внутри Оливье нашел 50 000 франков и такую записку:
      "Дорога обошлась дешевле, чем я ожидал. Остаток возвращаю, чтоб было чем залить жажду. Обещанные проценты выплачу."
      А ниже шел посткриптум:
      "Жозеф-Луи не любит коровье молоко! Купите козу! Сердечно вас приветствую - любящий вас Фанфан-Тюльпан".
      Что было делать Деборе, Авроре и Оливье? Ничего, у них от такого просто перехватило дыхание! После такой безумной, утомительной гонки - и опоздали! Сраженные своей беспомощностью, они бессильно смотрели на морскую гладь, где в бесконечной дали исчезали белые паруса...
      - Ну, я по крайней мере вернул свои пятьдесят тысяч! - сказал Оливье, грозя кулаком в сторону исчезавшего брига.
      - By love! * - выругалась Дебора, так долго молча подавлявшая свое разочарование. - Но пусть этот сопляк не думает, что его взяла! Я поклялась, что он на мне женится! И если будет нужно, для этого отправлюсь и в Америку!
      Но тут Дебора с Оливье вздрогнули от неожиданности, поскольку Аврора, продолжавшая неистово размахивать фанфановой запиской, вдруг издевательским тоном крикнула:
      - Вы что, поверили, что он на корабле? Все это ложь! И все письмо одна ложь! А я вам говорю - на корабле Тюльпана нет! - И в бешенстве разодрала записку в клочья.
      Никто ей ничего не сказал, да и что тут было говорить! Вполне возможно, что Тюльпана, который их всех столько раз обманул, могло на корабле и не быть!
      * * *
      Но, тем не менее, он был на борту, правда в трюме, в самом низу, в полной темноте - зайцем! Сидит на бочке с копченостями, прикрытый ещё одной такой же бочкой, и слева от него - бадья с солониной. Матрос, которого он подкупил и который его тут спрятал, пообещал днем принести поесть и выпить. И вот Тюльпан сидел там в ожидании, время тянулось бесконечно и он изнывал от тоски. Вполне возможно, это все не слишком смахивало на славное приключение. Какого черта он не предложил свои услуги Лафайету? Только кто знает, принял бы - ------------- - * - С любовью! их Лафайет? И во-вторых, какое Тюльпану дело до Лафайета и его экспедиции! Тюльпан-то отправился за Летицией! Теперь, в первую ночь плавания, он спрашивает, не сошел ли с ума:
      "- Как долго я уже сижу здесь? Плаванье продлится три недели. Как я здесь выдержу, в такой тесноте и смраде?"
      Тюльпан всегда любил копчености, но уже знал, что впредь их вида вынести не сможет!
      А тут ещё ночью поднялись волны, и груз в трюме затрясся и заерзал, так что Тюльпан боялся, что на него может свалиться бочка или ящик - и это не способствовало его решимости торчать там всю дорогу. Он спрашивал себя:
      "- Что, если здесь меня найдут? Как поступают с зайцами?" Обычно их заковывают в кандалы - не слишком радостная перспектива! А что, если меня маркиз сочтет шпионом? Устроят трибунал и бросят меня за борт! От такого фанатика, как этот генерал, можно ожидать чего угодно!"
      Такие вот мысли теснились у Тюльпана в голове! А когда море разбушевалось ещё больше, начал думать:
      "- Нет, я до Америки не доберусь - корабль этот наверняка потонет!"
      Потом дела пошли ещё хуже - он на лице почувствовал прикосновение, напомнившее, что его могли сожрать крысы! Те шорохи, скрипы и писк, которые он слышал уже некоторое время, - это были крысы! Только теперь Тюльпан понял, что значит "волосы на голове встали дыбом"! Теперь это относилось и к нему!
      Тюльпан вскочил, отбросив бочки в сторону, и испуганно озираясь вокруг. Теперь он понимал, что Дебора, Аврора и Оливье уже почти отомщены и что нужно было быть более чем оптимистом, чтобы поверить, что они о нем ещё услышат! За тех троих, уже вернувшихся в Бордо, отомстит обезумевшее море и трюмные крысы.
      На самом деле все случилось иначе: отомстила бадья с солониной. Бадья эта свалилась Тюльпану на голову и тот провалился в какой-то закуток, где и был обнаружен позднее без сознания. Рассол его настолько промочил, что даже крысы им пренебрегли!