- Думаете, он тоже заговорщик?
      - Не знаю.
      - Тогда считайте, что это так. И как-нибудь шепните, что вы уверены за шевалье д'Орневалем следят и что вот-вот могут арестовать. Англичанам придется найти кого-то другого, они прервут с ним все контакты, - и значит шевалье поймет, что почему-то англичане его избегают или подозревают, хотя и не узнает, почему. И так вернется на путь истинный, с которого, я уверен, сошел не по своей воле. А мы окажем услугу Франции и убережем его от тюрьмы.
      - Согласен! - после долгого молчания согласился Керкоф и вытащил откуда-то бутылку. Арманьяк!
      Выпив, капитан мечтательно протянул:
      - Мсье Тюльпан! (Фанфан ему наконец-то представился). При виде этих документов меня осенила отличная идея! Когда-то в юности я был писарем у одного нотариуса. Да! - заметил он странно смягчившимся голосом, словно о чем-то вспомнив. - А потом угодил на пять лет на каторгу. Знаете почему? За подделку документов. Из меня вышел мастер и умелец по фальсификации документов любого рода. Без преувеличения могу сказать - виртуоз!
      Потом капитан распахнул свой сундук и Тюльпан увидел, как он вытаскивает письменные принадлежности - разные перья, чернила, ножички, резинки, песочницу - и все это капитан разложил на крышке сундука.
      - Ну нет! - воскликнул Тюльпан, чувствуя, как его снова охватывает желание безумно хохотать.
      - Вот именно! Все это я держу под руками. Вы только посмотрите!
      * * *
      В пять утра в маленькой бухте у Пойнтона четверо английский контрабандистов, уже поджидавших в темноте, приняли партию товара - вино и шелк - тут же его оплатили и исчезли.
      Только потом, как обычно, появился кузен Фокс. В действительности он именовался Смит и был тайным агентом. За сверток, переданный капитаном, он заплатил Керкофу пятьсот французских ливров, изготовленных в Англии - это была плата для шевалье д'Орневаля.
      И Фокс исчез...
      Капитан Керкоф заменил разбитый чемоданчик похожим ящичком, который дал обить железом и поместил в прежний кожаный футляр. Все документы вновь были на месте в рукояти пистолета. Подделаны они были настоящим и старательным умельцем так, что некоторые содержали сведения, полностью противоположные предыдущим, или ещё дополняли их, но приводили меньший состав армий и эскадр флота, что, несомненно, заставит долго ломать головы умников из адмиралтейства и генерального штаба, и значит можно было надеяться, что в один прекрасный день эскадры английского флота будут ошибочно перемещены, армейские полки сосредоточены не там, а пушки установлены на те места на побережье, где никогда никто не высадится.
      - Во всяком случае, мы досыта насмеялись! - сказал Керкоф Тюльпану на прощанье, когда "Великая Фландрия" пристала к берегу Англии. Тюльпан ничего не ответил. Опираясь на фальшборт, смотрел на побережье, ещё погруженное во тьму, на небо, по которому уже бежали сероватые облака. Откуда-то издали слышен был крик петуха.
      Англия! И на этом таинственном острове где-то...
      - Капитан! - обратился Тюльпан к Керкофу. - Теперь я с вами прощаюсь. Всю ночь я твердил: это невозможно, это немыслимо, но, как видите, теперь должен сойти на берег, если хочу остаться верным себе и тому, в чем поклялся. Речь идет о моей невесте! Ее похитили в Средиземном море и я знаю имя похитителя и название его корабля. Надеюсь найти невесту в Лондоне. Не говорите мне, что это невозможно, я знаю, но не хочу смириться!
      - Вы в самом деле славный боец, мсье Тюльпан! - ответил тронутый капитан Керкоф. - То, что вы собираетесь сделать, могло бы тронуть меня до слез, но только не умею я плакать. И ничем не возражу против ваших намерений. И даже с радостью предложу вам помощь. Если спуститесь со мной в каюту, узнаете, каким образом.. 5.
      Англия! Таинственная, молчаливая, пугающая и привлекательная Англия, которая стоила Франции стольких жизней... - над ней светало. Наступал теплый, но пасмурный рассвет, отдававший запахами осени. Англия с её прекрасными зелеными лугами, тенистыми, уходящими в даль лесами и одинокими потемневшими от времени фермами, от которых неслось петушиное пение, открывалась теперь его взору.
      По тропинке, ведшей причудливыми зигзагами от причала в Пойнтоне к проселку, который через несколько миль выходил на проезжую лондонскую дорогу, шагал путник, с виду совершенно неприметный. Это был Тюльпан.
      Выглядел он совершенно неприметно оттого, что одет был в английское платье, подаренное щедрым Керкофом, так что теперь он был точь-в-точь как англичанин и не вызвал бы подозрения у самого бдительного наблюдателя. В кармане - но главным образом во фланелевом поясе, надетом на голое телоу него было целых сто английских фунтов, подаренных капитаном, - да, снова им, - из полученных от английских партнеров за вино и шелка.
      - Когда-нибудь вернете! - сказал этот добряк с ангельским сердцем, и добавил: - Я так хочу помочь вам отыскать вашу милую - не только потому, что мы с вами так великолепно надрали этих мерзавцев и вы теперь можете рассчитывать на меня до судного дня, но ещё и потому, что такая верная, вечная и непобедимая любовь, как ваша, была когда-то идеалом моей жизни, целью, которой мне не суждено было достичь, поскольку дьявольское коварство судьбы сделало меня неверным и непостоянным, и мои чувства угасали слишком быстро.
      Капитан Керкоф дал Тюльпану рекомендательное письмо. Еще увидим, кому оно было адресовано и какую лавину событий привело в движение! Пока письмо у Тюльпана в кармане и никто о нем не знает.
      То, что неприметного путника делало менее неприметным, - и чему потом суждено было привлечь подозрительное внимание - болталось у него на цепочке вокруг шеи: небольшая дощечка, прыгавшая на груди в такт шагам. Эта гениальная идея осенила добрейшего капитана Керкофа, который сообразил, что Фанфанов английский, хотя несколько улучшившийся, как вы помните, вследствие усиленного изучения словарей и чтения Родерика Рэндома, был излишне литературен, и страдал отсутствием разговорных оборотов, то есть выглядел по отношению к бытовой речи как вельможа в толпе своих подданных. Потому капитан Керкоф изготовил для Тюльпана эту деревянную табличку, на которой написал по-английски: "Deaf and Dumb" - "Глухой и немой", так что Тюльпану не угрожало заговорить в шекспировском стиле с глупцами, понимающими только кокни, ни даже то, что эти глупцы, заговорив с ним, обнаружат, что он не понимает ни слова! Глухонемой! Отличная защита! А поскольку в те времена редко кто умел читать, само собой разумелось, что Тюльпан тоже не умеет, и значит сможет в любой ситуации прикинуться идиотом, - даже если ему - как в палате лордов - вдруг соберутся задавать вопросы письменно!
      Было около одиннадцати, когда Тюльпан добрался по проселку, о котором мы уже упоминали, по удивительно ровным местам до мощеной дороги, которая вела к Лондону. Керкоф, знавший здешние края, советовал Тюльпану остановиться у дольмена, на котором высечено название этого места: "Нью Миллс", и подождать там дилижанс, который проезжал раз в день и направлялся в сторону столицы, куда, как утверждал капитан, добирался за два-три дня.
      Тюльпан сидел у дольмена часа два, пока услышал отдаленный лязг и чуть позже увидел на повороте из-за леса гигантский, тяжелый экипаж, крытый брезентом, который тянула шестерка лошадей. С некоторым опасением поднял руку, остановится ли тот ради него, и не станет ли кто-нибудь его разглядывать с дотошной подозрительностью. Но нет, ничего такого не случилось - по крайней мере, не в этот момент. Экипаж остановился, кучер крикнул что-то, что можно было считать подбадривающим предложением садиться. Тюльпан так и сделал - и очутился в компании двух десятков пассажиров, выглядевших довольно неотесанно. По большей части они, видимо, были деревенскими жителями, и половина из них спала.
      Кучер, просунув голову внутрь, снова крикнул Тюльпану что-то, чего тот не понял. Приподняв свою табличку, тот униженно показал на нее. Какой-то бородач-пассажир наклонился к нему - видимо, он единственный здесь умел читать - и сказал кучеру несколько слов, вызвавших у остальных вздох жалости, из чего Тюльпан понял, - они поняли, что он инвалид. А бородач даже любезно перевел Тюльпану, что сказал кучер, потерев друг о друга указательный и большой пальцы, что везде означает одно и то же - деньги. Тюльпан из этого жеста понял, что с него требуют плату за проезд. Осклабившись, кивнул в знак согласия, и душе его полегчало, раз путь начинался неплохо. Достав из кармана горсть монет, протянул их кучеру, чтобы тот отобрал нужное. Но по реакции кучера и по тому, как вдруг нахмурился бородач, и как начали переглядываться попутчики, тут же понял, что произошло нечто весьма неприятное.
      - Where have you taken this? * - спросил его бородач, ткнув пальцем в деньги на ладони.
      "- Он меня спрашивает, где я это взял!" - на этот раз понял Тюльпан, удивляясь, что в его деньгах странного.
      - Too much for such a young boy! ** - заметил ещё один пассажир.
      И тут вдруг Тюльпан разобрал ещё одно слово, переходившее из уст в уста, причем все лица сразу напряглись: "thief"! *** Они его считают вором. Но почему?
      Взглянув на монеты на своей ладони, он понял, как глупо получилось, но был так растерян, что не знал, как быть: это оказались гинеи! Тюльпан просто забыл тот краткий урок, который преподал ему Керкоф по части английских денег, и достал из кармана горсть гиней - монет, обладавших наибольшей ценностью. И сумма, оказавшаяся у него на ладони, превышала все, что довелось видеть в жизни этим беднякам! На плечо Тюльпана упала тяжелая рука, заставив его сесть, и тут же вокруг загудел хор возбужденных голосов, из которого он понял три-четыре слова:
      "next village","constable" и опять уже знакомое "thief". **** -------------
      * - Где ты это взял?
      ** - Слишком много для такого юнца!
      *** - вор
      **** - следующая деревня, полицейский, ... вор "- Ну нет! Какое невезение! Дать себя повесить из-за такой ерунды? За такую идиотскую опрометчивость! Этого я себе никогда не прощу! - подумал Тюльпан. - Но если меня передадут полиции, найдут не только остальные деньги, но и рекомендательное письмо, которое может оказаться более компрометирующим, чем все остальное вместе. - И еще: - Меня будут бить, я в конце концов заговорю. И буду разоблачен. И как пить дать обвинят, что я шпион, или убийца, или Бог весть кто!"
      Хотя и крепко держала его рука бородача, он тут же вырвался, проскочил между ногами пассажиров, которых толчок экипажа отбросил назад на сиденья, и кубарем вылетел на дорогу, ободрав запястья, но тут же вскочил и припустил бегом.
      Кучеру понадобилось секунд пятнадцать, чтобы остановить дилижанс. С проклятиями мужчины высыпали на дорогу и двое помоложе пустились за Тюльпаном. И бегуны они оказались хоть куда!
      "- Черт возьми, да они меня догонят!" - сказал себе Тюльпан, который после утомительной ночи, перенесенной бури, и после перехода в несколько миль, да ещё без завтрака, чувствовал, что ноги у него словно свинцом налиты. Потому он вдруг остановился, оглянулся и взглянул на преследователей - да, ребята были молодые, теперь он хорошо видел, - и они стремительно приближались к нему, подбадривая друг друга.
      Когда между ними оставалось метров пятнадцать, он все поставил на кон и, разжав кулак, в котором до сих пор сжимал свои монеты, изо всех сил швырнул их в сторону преследователей. А сам опять припустил во всю прыть.
      Шагов через пятьдесят обернулся. Оба парня на четвереньках ползали по траве, копаясь в ней, как свиньи в поисках трюфелей. когда через минуту обернулся снова, увидел, что дерутся, но шестеро других, уже догнавших их, поползавших в траве и ничего не нашедших, теперь вновь пустились за ним, словно на крыльях, выросших от мысли, что убегающий юнец, раз он на такое пошел, наверняка имеет при себе множество денег. Тюльпан слышал за спиной разносящиеся средь пустынных полей крики, которые неумолимо приближались. Налево за холмом был виден небольшой лесок. Через минуту-другую Фанфан укрылся в нем.
      Там текла река, через которую был переброшен деревянный мостик.
      "- Слава Богу! Это мое единственное спасение!" - подумал он, тут же сделав первое, что пришло в голову: прыгнув под мост и повиснув там, зацепившись руками и ногами, под настилом. Оставаться решил так долго, насколько хватит сил. И четверть часа провел в смертельном напряжении. Над ним раздался топот преследователей. Те спорили, ругались, расхаживали взад и вперед. Тюльпану сквозь щели в настиле были неясно видны их ноги.
      "- Если кому из них взбредет в голову сойти на берег осмотреться, мне конец!" - подумал Фанфан. Он знал - и это его совсем не вдохновляло - что эти бедняки не выдадут его полиции, поскольку жаждут заполучить его деньги, и что они, обобрав его, сами потом передерутся - но только после того, как избавятся от него.
      Но тут шаги на мосту замерли. Где-то вдали отчаянно трубили в рожок. Тюльпан не знал, что это кучер дилижанса, взбешенный тем, что инцидент нарушил расписание, сзывает таким образом своих пассажиров. Он даже опасался, не стражники ли это или полиция, поэтому остался висеть под мостом как муха на потолке ещё не меньше часа, гадая, что будет.
      Уже темнело, когда он снова выбрался на дорогу. Куда теперь? Не знал. Он оказался совсем один среди тринадцати миллионов англичан, не желавших ему ничего хорошего. Несколько часов он проспал на берегу реки в камышах, и теперь стучал зубами, потому что замерз, потому что выбился из сил и умирал от голода. Кто-то сказал: "Полцарства за коня!" Тюльпан готов был закричать: "Полцарства за кусок хлеба с маслом!" Жажда - это куда ни шло, напился из реки как загнанный конь, и теперь то и дело останавливался отлить. Когда настала ночь, тоскливая ночь без звезд и без луны, истинно английская ночь, откуда-то донеслось блеянье овец. Направившись в ту сторону, он скоро наткнулся на хибарку, пахнущую прелой соломой и овечьей мочей. Когда он ткнулся в ворота, во тьме неясно различил светлые пятна, которые боязливо заблеяли. Овцы!
      - Найдется для меня местечко? - любезно спросил он. А потом, сообразив, что это английские овцы, повторил вопрос:
      - Excuse me, may I have a place? Thank you! *
      И поблагодарив, улегся наземь посреди любопытного, но миролюбивого стада. Подумал было, что пропитается их запахом, но от тепла мохнатых овечьих тел уснул. - -------------
      * - Прошу прощения, не найдется ли для меня места? Благодарю.
      * * *
      Когда он на рассвете открыл глаза, в хибарке уже не оказалось его любезных овечек, зато от ворот за ним с интересом следила девчушка, державшая в руке деревянный подойник. Была она довольно хорошенькая, но давно не мыта, в лохмотьях и с волосами, растрепанными как воронье гнездо. Тюльпан едва не поздоровался по-французски, но вовремя спохватился и собрался проделать то же по-английски, но девчушка между тем подошла к нему, провела пальчиком по его табличке и сочувственно спросила: "Глухонемой?". Тюльпан вовремя спохватился, чтобы не ответить "Yes" - "Да", удивившись при этом, что малышка уже умеет читать. Ведь было ей едва пять лет! Видно, она успела подоить какую-то овцу, - в подойнике было немного молока и Тюльпан, показав на него с самой очаровательной из своих улыбок, намекнул, что не против напиться. Но малышка, покачав головой, только мило улыбнулась. Потом изобразила, что якобы ест, жуя и чавкая, и, повернувшись, дала рукой знак следовать за нею.
      В холодном, влажном утреннем мареве пересекли луг, где паслись овцы. В конце его стояла небольшая ферма, крытая соломой, а перед ней суетливо носились пасущиеся куры. Из пристройки несся оглушительный грохот молота по наковальне - и именно туда привела его малышка, доверчиво взяв за руку.
      - Daddy! - сказала она. - I just found this boy, deaf and dumb. I belive he is hungry. * - -------------
      * - Папочка! Я только что обнаружила этого парня, глухонемого. Думаю, он голоден.
      - О, - сочувственно произнес мужчина, перестав ковать подкову, really you are, my poor? *
      Ах, как был горд Тюльпан, что понимает, и как бы гордо он ответил:
      - Yes, sir. I am really deaf and dumb! **
      Но снова, поскольку этот человек мог полагать, что Тюльпан его понимает, умея читать по губам, Фанфан удовлетворился тем, что глуповато покивал. Кузнец ещё что-то сказал дочери - но этих слов не было в словарном запасе Тюльпана, поэтому он ничего не понял, но вот касались они, несомненно, еды, если он правильно разобрал, что малышка отвечала отцу. И снова он последовал за ребенком, а кузнец загрохотал молотом. Они вошли в довольно большое помещение: это была кухня с очагом, в котором горел огонь, и одновременно комната с двумя кроватями, а ещё и конюшня, так как в глубине стоял конь, жующий сено.
      - Please, sit down, *** - предложила малышка Тюльпану, потянув его за рукав. Потом снова долго смотрела на него и показала пальцем на себя:
      - Эмма.
      Имя свое она выговорила старательно, но что должен был ответить Фанфан? Кивнув, он показал, что умеет писать. Эмма взяла со стола грифельную доску, которой явно пользовалась для занятий арифметикой, потом подала ему грифель. Тюльпан - -------------
      * - ... в самом деле, бедняга?
      ** - Да, сэр. Я действительно глухонемой.
      *** - Пожалуйста, садитесь. не знал, как будет по-английски его имя, но зато знал слово "земляника", и написал: "Strawberry".
      - Ох, в самом деле? - воскликнула Эмма, прочитав это прозвище. Засмеявшись, поцеловала его и погрозила пальчиком, словно упрекая, что он над ней посмеивается. Он с серьезным видом кивнул и оба покатились со смеху. Тюльпан её тоже поцеловал, поскольку она была очень хорошенькой девочкой, хотя и чумазой, и подумал, что его английская одиссея неплохо начинается.
      Когда ему Эмма приготовила яичницу с ветчиной и подала на стол с несколькими ломтями черного хлеба, то села на его колени, несомненно для того, чтобы убедиться вблизи, что еда ему понравилась.
      "- Боже, какая непосредственность!" - подумал он, жадно глотая свою первую еду после столь долгого перерыва. (Да, было вкусно, и ещё как!)
      "- Неужели все англичане таковы? Правда, она и меня принимает за англичанина!"
      Оставила девочка его, только когда все было съедено, и то, чтобы принести кувшин темного пива. Когда подавала его, снаружи донесся голос отца, звавшего её к себе.
      - Just a minute! * - она с улыбкой убежала.
      Тюльпан с пивом перешел к очагу, чтобы прогреть тело, промерзшее до костей. Повсюду было тихо. Из кузницы не долетало ни звука. Подойдя к дверям, Тюльпан увидел как кузнец торопливо куда-то уходит, а Эмма глядит ему вслед. Тюльпан, сам не зная почему, почувствовал, как ему сводит -------------
      * - Минутку! желудок. Он был уверен - произошло нечто необычное, раз отец девочки так торопливо скрылся за поворотом. Эмма, повернувшись, кинулась назад, к Тюльпану. Выглядела она взволнованной, прекрасные большие глаза были полны слез. На секунду заглянула ему прямо в глаза, и её личико последовательно выражало неуверенность, тревогу и сочувствие. Потом, как будто после долгих колебаний она вдруг решилась, взяв его за руку, заставила едва ли не бежать вместе с ней.
      "- Что происходит? Какая жалость, что я глухонемой, когда теперь вижу даже слишком ясно - начинаются такие дела, что объяснить все могут только слова!"
      Тюльпану ужасно захотелось перестать изображать глухонемого и спросить Эмму, куда она его тянет и почему они так мчатся?
      Они пробежали уже несколько сот метров, когда Тюльпан вдруг удивленно заметил, что они очутились на мощеной дороге, ведущей в Лондон. Далеко впереди по направлению к столице двигалось огромное стадо овец, с собаками по бокам и пастухами, которые кутались в плащи из серой шерсти и опирались на длинные посохи.
      По жестам Эммы он понял, что должен догнать стадо. Но почему? Что, черт побери, происходит? Тюльпан изобразил губами слово "why?"*, не произнося его, причем дал понять, что весьма обеспокоен.
      - Please! ** - торопливо сказала она, оглядевшись при этом вокруг себя, - Heard me! *** - -------------
      * - Почему?
      ** и *** - Пожалуйста! ... Послушай меня!
      Тюльпан дал ей понять, что внимательно слушает и постарается понять все, что она говорит, и она пустилась объяснять, выговаривая как можно старательнее, словно жизнь Тюльпана зависела от того, насколько хорошо он её поймет. А жизнь Фанфана от этого действительно зависела! Он изумленно понял это после двух-трех Эмминых жестов.
      Вот что произошло: три дня назад в Бентаме, удаленном отсюда миль на пятнадцать, убит был некий сквайр, ограбленный на несколько сот фунтов! Убийца скрылся, но вчера на этой дороге произошло нечто странное в дилижансе, направлявшемся в Лондон. Молодой человек, глухонемой, по неосторожности или похваляясь показал, что у него с собой такая уйма денег, которая явно не соответствовала его положению. Когда его хотели схватить, сбежал и до сих пор не найден. Об этом все в округе узнали вчера вечером, а вот отец Эммы - только сегодня утром, когда один фермер к нему приехал за подковами - как раз в те минуты, когда Фанфан ел яичницу, поджаренную Эммой!
      - Потому отец меня и позвал, - продолжала Эмма. - Велел мне задержать вас подольше, чтобы он успел к соседям за помощью. А вы убили этого сквайра? - вдруг сорвалась она в слезы. - Если да, то я грешу, спасая вас.
      Тюльпан покачал головой - нет, мол, - твердя себе, что нужно заговорить.
      Но Эмма, озабоченная и расстроенная, подсунула ему дощечку, которую взяла с собой, и он торопливо написал:
      "- Клянусь Богом, нет никакой моей вины в том преступлении!" - I was sure! * - ответила она и засияла счастливой улыбкой сквозь слезы. - But you must...** - И показала, что ему нужно поскорее бежать. Тюльпан и так знал это слишком хорошо, - как мог бы он доказать свою невиновность, найди у него столько золотых монет?
      И долго ли ещё смог бы разыгрывать глухонемого? А выяснив, что он не глухонемой, решили бы, что ему есть что скрывать! И было - то, что он француз, и это тут же вышло бы наружу, услышь они его английский. Тюльпан взял Эмму в объятия и та, всхлипывая, прижалась к нему.
      - Now, come on! *** - сказала наконец. И снова они пустились бегом, чтобы догнать огромную отару овец. Догнав, Эмма заговорила с человеком, который был там, видимо, главным, - высоким загорелым стариком, в таком же плаще, как у остальных пастухов, но на голове его была широкополая шляпа, а в руке палка. Эмма его в чем-то убеждала, старик смотрел при этом на Тюльпана. Время от времени кивал и что-то отвечал, похоже, соглашаясь.
      Эмма вернулась к Тюльпану, шедшему чуть позади и сумела объяснить, что огромная отара направляется в Лондон, чтобы снабдить город мясом, что Тюльпан получит посох и будет принят пастухом, по пути получит стол и ночлег. Отара шла издалека, и никто из пастухов не мог знать об убийстве сквайра - а стражники никогда не станут беспокоить поставщиков мяса, поскольку пастухи - люди весьма уважаемые ввиду - -------------
      * - Я так и знала!
      ** - Но вы должны...
      *** - А теперь пошли! своей полезности для общества!
      - Тот старый джентльмен - мой дедушка! - под конец сообщила Эмма Тюльпану (слава Богу, на таком английском, который понимал даже он, поскольку выбирала слова попроще, чтобы выговаривать их понятно даже для глухонемого).
      - Они проходят тут дважды в год, всегда в одно и то же время, поэтому я решила, что это самый безопасный способ для вас вовремя убраться из нашего графства. Пришлось сказать, что моему папе вы понравились и он решил доверить вас именно ему. Дедушка никогда проверять не будет - они с папой лет двадцать назад разругались насмерть и никогда больше не встречались. Счастливо, Strawberry! - и она снова расплакалась, ибо девчушка эта, несмотря на потрясающий ум и рассудительность, в которых мы уже убедились, была весьма чувствительной и непосредственной. Не будь ей только пять лет, Фанфан бы с удовольствием женился на ней - ну, разумеется, не будь его голова занята только Летицией! Эмму он начал просто обожать - и потому отвел её на минутку в сторону и вдруг заговорил:
      - Эмма, я никогда о тебе не забуду, даже если проживу сто лет!
      - Но вы прекрасно говорите, - удивилась она. - Хотя и немой!
      - Наверно, произошло чудо, - ответил он с хмурым удивлением, уместным в такой момент.
      - Я верю в чудеса! - восторженно заявила Эмма.
      Переведенный с английского, этот диалог не представляет ничего особенного, но мелодичность английской речи и её ритмическая величавость придали ему возвышенность. А когда Тюльпан вложил Эмме в руку десять золотых, которые достал из кармана, она вдруг сказала:
      - Так значит это вы убили того сквайра?
      - Я же поклялся, что нет, моя милая!
      - Мне верить вам?
      - Верь, чтобы успокоить свою душу! Счастливо, Эмма, когда-нибудь мы ещё увидимся! - простился с ней Фанфан.
      - Счастливо, мы ещё увидимся, Фанфан-Тюльпан.
      - Что ты сказала?
      - Сегодня утром вы во сне разговаривали, и я как раз была в овчарне. И говорили всякие странные вещи, например: "Вперед, Фанфан-Тюльпан! Труба зовет!"
      - Я это говорил по-английски?
      - По-французски! Я французский немножко понимаю, дедушка знает и меня кое-чему научил. Но во всяком случае я узнала, что вы не более немой, чем я!
      А потом девчушка, такая маленькая, но чудная героиня, очаровательная несмотря на свою растрепанность, энергичная и категоричная вопреки своему росту и возрасту, такая незаурядная, мотнула головой в сторону стада, уже оставившего их далеко позади, и сказала:
      - Go, now! *
      Тюльпан поцеловал её в лоб, в щечки, в носик и огорчился при мысли, что скорей всего уже никогда не увидит Эмму Харт. Потом пустился за отарой, даже не представляя, когда оборачивался, чтобы помахать ей на прощанье, что с Эммой Харт он встретится вновь в Неаполе, в 1815 году, уже как с супругой английского посла, и именоваться она будет леди Гамильтон!
      * - Иди, пора (сейчас)!
      Махать он перестал, только когда расстояние сделало неразличимым её силуэт. Но он не мог и думать, что эта хрупкая и чумазая, но такая необычная девчушка сделает в Лондоне карьеру девицы легкого поведения под именем Эммы Лайон, - и что в начале этой карьеры ей весьма пригодятся те золотые, которые он ей тогда с благодарностью подарил! Ну что ж, Эмма проживет свой удел - (о котором, как нам кажется, нет нужды особо распространяться) - удел супруги посла в Неаполе, но прежде всего (и это её наибольшая заслуга перед историей) удел возлюбленной адмирала Нельсона, который разгромит Францию у Трафальгара, что принесет ему честь войти в историю победителем и честь погибнуть на месте своей победы, и честь удостоиться в Лондоне площади, названной в память великой победы. А Эмма этого не переживет.
      Только когда она и Тюльпан расцеловались на прощание на дороге в Лондон, ничего они не знали об этом историческом будущем и ничего не чувствовали, кроме грусти, то теряют друг друга из виду.
      Часть шестая.
      Английские баталии.
      1.
      - Ах, этот город я никогда в жизни не забуду!
      Так думал Фанфан-Тюльпан, который был в Лондоне уже пятнадцатый день. Да! Никогда не позабыть ему Лондон, поскольку тут ему пришлось столкнуться с множеством препятствий и проблем любого рода, или - скажем точнее - ему тут все время страшно не везло!
      Не повезло уже с Эвереттом Поксом, человеком, к которому капитан Керкоф дал рекомендательное письмо и к которому Тюльпан зашел, едва прибыв в Лондон, сказав "прощай" овцам (восемь дней длился этот путь, за это время он простыл и заработал насморк). Эверетта Покса не оказалось в его таверне "Проспект оф Уитби", стоявшей на сваях над Темзой. Оказывается, Эверетт Покс был в тюрьме! Насколько смог Тюльпан понять молодую женщину, принявшую после него таверну, - Покс совершил страшную глупость - предложил ссуду под грабительский процент одному своему клиенту, а тот оказался маршалменом-сыщиком, который как раз и занимался розыском таких ростовщиков! И Покс получил шесть месяцев тюрьмы, откуда должен был вернуться лишь в начале будущего года!
      - Он удивительный человек, - говорил Тюльпану Керкоф. - Моряки, плавающие в Англию за углем, через Эверетта Покса приторговывают всем, чем могут, и Покс - первый, кто с этого имеет. К тому же он, как поговаривают, шпион на службе Франции или Америки, и я не удивлюсь, если это правда. Так что, если ты им интересуешься, веди себя с ним поосторожнее и лишнего не говори!
      - Ну да, интересуюсь, - ответил капитану Тюльпан, который против воли затесался в шпионскую аферу, но вот теперь этот род скрытой деятельности ему, пожалуй, даже начинал нравиться - особенно с тех пор, как подсунул англичанам фальшивые документы.
      Но больше всего интересовало его в Поксе, что хозяин лондонской таверны "Проспект оф Уитби" был именно тем человеком, который лучше всех (кроме, конечно, господ из Адмиралтейства) знал корабли и капитанов английского "Хоум Флит" - флота метрополии - и, судя по всему, не случайно, - так что он был в состоянии в кратчайший срок отыскать фрегат "Виндиктив", капитана Олифанта Рурка и, даст Бог, и Летицию!
      Но Эверетт Покс оказался недосягаем, и вот Тюльпан, вооруженный примерным планом Лондона, начерченным Керкофом, позорно провалился, пытаясь вести поиски на бесконечно длинных причалах и в гаванях, полных судов любого сорта, хотя с утра до вечера бродил там, куда несли ноги, пока не падал от усталости, причем он то и дело натыкался на патрули, у которых, разумеется, не решался ни о чем спросить. Тюльпан спал под брезентами на складах, где кишели крысы, однажды ночевал в какой-то барже - и в конце концов его насморк перешел в катар, а тот - в бронхит, поскольку был уже октябрь и с Темзы дул холодный ветер. Любой другой на его месте давно свалился бы без сил!
      Однажды вечером Тюльпан обнаружил большущий парк (это был Гайд-Парк). И решил, что в парке ему может быть получше, если укрыться в кустах, чем у воды, где бушевал пронизывающий ветер. Ах, если бы ему попасть в нормальную постель с периной в одной из тех гостиниц, которые попадались на каждом шагу! Но разве мог он отважиться сунуться туда со своим слабым знанием английского и абсолютным незнанием того, как лондонская полиция контролирует такие места? И только подумать, в его фланелевом поясе так и лежали сто фунтов! Он был так истощен, что падал от усталости и готов был заснуть посреди улицы! И именно Гайд Парк он выбрал для ночлега совершенно случайно! Когда наступал вечер, оттуда все скрывались, кроме негодяев, поджидавших случайных прохожих, не знавших о дурной репутации этого места.