Просьба эта была удовлетворена. Вы помните, вероятно, что волею судьбы монах Авель проживал в ту пору в монастыре Николая Чудотворца - Бабайки, что в Костромской епархии. Таким образом, события сложились так, что Ермолов сделал следующую запись: "В то время проживал в Костроме некто Авель, который был одарен способностью верно предсказывать будущее. Находясь однажды за столом у губернатора Лумпа, Авель предсказал день и час (!! - Ю.Р.) кончины Императрицы Екатерины с необычной верностью. Весьма интересные сведения содержатся в следственном "Деле о крестьянине Василие Васильеве..." - стенограмме его допросов в стенах Тайной Экспедиции в марте 1796 года, то есть за восемь месяцев до скоропостижной смерти Екатерины Второй. Из Дела явствует, что упомянутые в Житии "книги" (или тетради) Авеля несомненно имели прямое отношение к Екатерине Второй. Следствие крутится именно вокруг этих документов, стараясь выявить сопричастных к крамольным записям лиц, определить долю их участия в этих писаниях. Искали, видимо, возможных единомышленников Авеля. Так, следователь спрашивает: "Отобранные у тебя тетрадки, писанные полууставом, кто их писал, сам ли ты, и если сам, то помнишь ли, что в них написано, и если помнишь, то с каким намерением таковую нелепицу писал, которая не может ни с какими правилами быть согласна, а паче еще таковую дерзость, которая неминуемо налагает на тебя строжайшее по законам истязание? Кто тебя к сему наставил и что ты из сего себе быть чаял? ОТВЕТ: Ныне я вам скажу историю свою вкратце. Означенные полууставные книги писал я в пустыни, которая состоит в Костромских пределах близь села Колшева, и писал их наедине, и не было у меня никого мне советников, но все от своего разума выдумал... ВОПРОС: Для чего и с каким намерением и где писал ты найденные у теоя пять тетрадей или книгу, состоящую из оных? ОТВЕТ: В каком смысле писал книгу, на то говорю откровенно, что ежели что-нибудь в рассуждении того солгу, то да накажет меня все милостивейшая наша Государыня Екатерина Алексеевна, как ей угодно; а причины, по коим писал я оную, представляю следующия: 1) уже тому девять лет, как принуждала меня совесть (с момента появления дара, голосов и видений, т.е. с 1787 года. - Ю.Р.) всегда и непрестанно об этом гласе сказать Ея Величеству и их высочествам, чему хотя много противился, но не могши то преодолеть, начал помышлять, как бы мне дойти к Ея Величеству Екатерине Второй; 2) указом ведено меня не выпускать из монастыря и 3) ежели мне так идти просто к Государыне, то никак не можно к ней дойти, почему я вздумал написать те тетради и первыя две сочинил в Бабаевском монастыре, а последние три в пустыни. ВОПРОС. Написав сказанные тетради, показывал ли ты их кому либо? И что с тобой воспоследовало за них? ОТВЕТ. Показывал я их одному из братии, именем Аркадию, который о сем тотчас известил строителя (т.е. попечителя. - Ю.Р.) и братию. Строитель предоставил меня с тетрадями моими сперва в консисторию, а потом к епископу Павлу, а сей последний отослал меня с книгою в наместническое правление, а из него в острог, куда приехали ко мне сам губернатор и наместники и спрашивали о роде моем и проч., а когда я им сказал: "Ваше превосходительство, я с вами говорить не могу, потому что косноязычен, но дайте мне бумаги, я вам все напишу", то они, просьбы моей не выполняя, послали сюда в Петербург, где ныне содержусь в оковах. Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело мое сжечь. ВОПРОС. Для чего внес в книге такие слова, которые особенно касаются Ея Величества и именно аки бы на ню (т.е. якобы именно на нее. - Ю.Р.) сын восстанет и прочая, как ты уразумел их? ОТВЕТ. На сие ответствую, что восстание есть двоякое: иное делом, а иное словом и мыслию и утверждаю под смертною казнию, что я возстание в книге своей разумел словом и мыслию; признаюсь чистосердечно, что сии слова написал потому, что он, т.е. сын (Павел Петрович. - Ю.Р.), есть человек подобострастен как и мы; а человек различных свойств: один ищет славы и чести, а другой сего не желает, однако мало таковых, кто бы онаго убегал, а великий наш князь Павел Петрович возжелает сего, когда ему приидет время; время же сие наступит тогда, когда процарствует мати его Екатерина Алексеевна, всемилостивейшая наша Государыня 40 лет: ибо так мне открыл Бог..." Особо отмечу, что в цитируемом мною Протоколе допроса нет указания на дату смерти Екатерины Второй. Вопрос этот обойден молчанием. Не исключено, что разговор о подобных деталях в ходе допроса вообще не мог возникнуть по причине кощунственности темы. Ни исключено также, что в этом повинно фрагментарное воспроизведение Протокола. Однако мы видим, что Авель в своих книгах не стеснялся в высказываниях и выборе тем, писал обо всем, ставшем ему известным или вызвавшем его интерес, раздумья. Это хорошо видно из следующих показаний. "ВОПРОС. Как ты осмелился сказать в книге своей, аки бы паде III император (т.е. Петр Третий, сверженный с престола в результате гвардейского дворцового переворота 1762 года, который возглавлен был Екатериной Второй. - Ю.Р.) от жены своей? ОТВЕТ. Сие я потому написал, что об оном есть в Апокалипсисе, и падеж разумею я свержение с престола, с которого он свержен за неправедные его дела, о коих я слышал еще в младенчестве...". При этом интересно, что даже в стенах Тайной Экспедиции (Тайная Экспедиция - орган политического розыска, учрежденный Указом Екатерины II в 1762 году, заменила Тайную канцелярию. В ходе следствия в ней применялись пытки. - Ю.Р.) в ходе тяжелейших и, надо полагать, изнурительных допросов, Авель не только не сник - наоборот! Он осмелился сам задавать своему следователю вопросы, обещая сказать всю правду лишь после того, как генерал Макаров, глава этого органа, ответит Авелю на вопрос: "Есть ли Бог и есть ли диавол и признаются ли они Макаровым?" И что вы думаете? Видно было в фигуре, взгляде, убежденности, речах, напористости этого поразительного монаха нечто необыкновенное, озадачивающее, внушающее к нему уважение, словно бы обязывающее к ответу. И происходит невероятное следователь, дворянин, генерал, начальник Тайной Экспедиции Макаров отвечает на заданный ему подследственным - безродным преступным монахом - вопрос, отвечает не односложно, а пространно, и ответ этот детально фиксируется в Протоколе и свидетельствуется затем личной подписью генерала. Эта запись гласит: "Тебе хочется знать, есть ли Бог и есть ли диавол и признаются ли они от нас? На сие тебе ответствуется, что в Бога мы веруем и по Священному Писанию не отвергаем бытия и диавола; таковые твои недельные (так в тексте. - Ю.Р.) вопросы, которых бы тебе делать отнюдь сметь не должно, удовлетворяются из одного снисхождения, в чаянии, что ты, конечно, сею благосклонностью будешь убежден и дашь ясное и точное на требуемое от тебя сведение и не напишешь такой пустоши, каковую ты прислал. Если же и за сим будешь ты притворствовать и не отвечать на то, что теоя спрашивают, то должен ты уже на себя самого пенять, когда жребий твой нынешний переменится в несноснейший и ты доведешь себя до изнурения и самого истязания. 5 марта 1796 года, коллежский советник и кавалер Александр Макаров". Лишь после этого объяснения между судьей и подсудимым о Боге и диаволе Авель дает ответы по предложенным ему двум вопросам: "1. О падении Императора Петра III слышал еще издетска, по народной молве, во время бывшего возмущения от Пугачева, и сие падение разные люди толковали, кто как разумел; а когда таковые же толки происходили и от воинских людей, то он начал с того 'самого времени помышлять о сей дерзкой истории; какие же именно люди о сем толковали и с какими намерениями, того в знании показать, с клятвою отрицается. 2. О возстании Государя Цесаревича на ныне царствующую всемилостивейшую Императрицу говорит, что сие возстание разумеет под тремя терминами: 1) мысленное; 2) словесное и 3) на самом деле. Мыслию - думать, словом требовать, а делать - против воли усилием..." Вот так-то мыслил и таким слогом излагал свои мысли тульский мужичок восемнадцатого века, постигший грамоте и письму на восемнадцатом году жизни! Интересный субъект! Смелый, отважный, умный, не лишенный чувства собственного достоинства! Долго ли, коротко ли допрашивали Авеля в Тайной Экспедиции, мы нынче не знаем. Однако ответ Макарова датирован 5 марта, а завершено дело было лишь 17 марта. Решение по "Делу" гласило: "Поелику в Тайной Экспедиции по следствию оказалось, что крестьянин Василий Васильев неистовую книгу сочинял из самолюбия и мнимой похвалы от простых людей, что в непросвященных могло бы произвести колеблемость и самое неустройство, а паче что осмелился он вместить тут дерзновеннейшия и самыя оскорбительныя слова, касающиеся до пресветлейшей особы Ея Императорского Величества и Высочайшего Ея Величества дома, в чем и учинил собственноручное признание, а за сие дерзновение и буйственность, яко богохульник и оскорбитель высочайшей власти, по государственным законам заслуживает смертную казнь; но Ея Императорское Величество, облегчая строгость законных предписаний, указать соизволила онаго Василия Васильева, вместо заслуженного ему наказания, посадить в Шлиссельбургскую крепость, вследствие чего и отправить при ордере к тамошнему коменданту полковнику Колюбякину, за присмотром, с приказанием содержать его под крепчайшим караулом так, чтоб он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел; на пищу же производить ему по десяти копеек в каждый день, а вышесказанныя, писанные им бумаги, хранить в Тайной Экспедиции". 9 марта в 5 часов привезли Авеля в Шлиссельбургскую крепость и посадили в камеру № 22. Несомненно, что содержание Авеля в одиночном заключении, строжайшая его изоляция обусловлены были кощунственностью и опасностью его заявлений о грядущем, в частности о скорой смерти Императрицы. Так Авель впервые ощутил поистине царскую милость. Но человек предполагает, а Господь, как говорят, располагает! Екатерина Великая скончалась. Вернемся к тексту Жития...
      ВТОРАЯ "ПРОБА ПЕРА"
      Получив через князя А.Б.Куракина рукопись книги Авеля, Павел, видно, смекнул, какую пользу может принести монах с такими способностями и повелел отыскать автора. Нашли, сообщили Императору, что-де сидит таковой в Шлиссельбурге, приговоренный к пожизненному заключению. Павел повелел Куракину лично на месте, в крепости, выяснить у арестантов, кто и за что заточен, и снять со всех железы. А монаха Авеля привезти в Петербург к лицу самого Императора. Так и было исполнено! Завершился первый круг. Все пошло "по новой"... Император принял отца Авеля в своем покое, принял со страхом и радостью, попросил благословения себе и на дом свой! Авель же ответил: "Благоговей Господь Бог всегда и во веки веков!" Император поинтересовался планами Авеля, спросил, чего бы он хотел от жизни. Авель смиренно отвечал: "Ваше величество, всемилостивейший мой благодетель, от юности мое желание быть монахом, аще и служить Богу". Государь поговорил с Авелем о его нуждах, а в заключение спросил как бы по секрету, что ему, Императору, предстоит в будущем? В опубликованном тексте Жития не сообщается, каков был ответ монаха. Однако говорится: "Князю Куракину Павел повелел отвести Авеля в Невский монастырь (Александро-Невскую лавру в Петербурге. - Ю. P.), дать ему келью и все потребное для нормальной в монастыре жизни. Все это было приказано выполнить митрополиту Гавриилу через князя Куракина самим Императором Павлом Петровичем. Митрополит Гавриил не без удивления и страха выслушал все эти указания, безмерно удивленный столь высоким покровителем безродного монаха. Он облек Авеля в черное одеяние и по именному повелению самого Государя повелел Авелю вкупе с остальной братией ходить в трапезную и на все нужные послушания". Однако Авель и здесь проявил свой характер. Прожив в Невском монастыре только один год, он перешел в любый его сердцу Валаамский монастырь, где... приступил к составлению и написанию новой, не менее страшной и важной, чем первая, книги! В этот раз он отдал книгу отцу Назарию, а тот, естественно, показал ее казначею и прочим, и после совета со всеми, так сказать коллегиально, решено было отправить ту книгу не мешкая прямо в Петербург к митрополиту! Снова пришла в движение бюрократическая машина, набирая ход, заскрипели ее колеса. Митрополит, ознакомившись с написанным, счел за благо послать книгу в секретную палату. Начальник же той палаты, генерал Макаров, доложил о книге управляющему Сенатом генералу, а тот в свою очередь доложил о происшедшем Императору Павлу! Государь же, как свидетельствует Житие, повелел взять Авеля с Валаама и заключить его в крепость... Однако текст Жития не содержит информации об индивидуальных свойствах Павла, а также комплекса факторов разного рода побуждавших его к действию, без чего нельзя понять и оценить поступки человека. Поэтому, как мне кажется, надо сообщить о странностях Великого Князя Павла Петровича, отмеченных его близкими с детских лет. Его нервная система была поразительно восприимчива и возбудима, воображение - исключительно! По замечанию его воспитателя Порошина, по крайней мере с десятилетнего возраста Павел воспринимал воображаемые им предметы как реально существующие. Он верил в сны и предсказания. Поэтому легко представить тот мистический ореол, который окружал как пророчества Авеля, трагическую смерть Екатерины Второй, так и некоторые личные ощущения Павла, пережитые им в странной ситуации, описанной его достойными доверия современниками. Комплекс этих разновременных обстоятельств повлек за собой пристальное внимание Павла на всех этапах его сознательной жизни к пророкам и пророчествам разного вида и к мистике вообще. Не исключено, что и его вступление в Масонскую ложу было некоторым образом предопределено. Полезно также напомнить и о том, что, например, постройка Михайловского замка, резиденции, в которой Павел провел последние месяцы жизни, находилась в прямой связи с предзнаменованиями. Но не будем нарушать хронологию. Приведенный ниже рассказ Великого Князя Павла Петровича (т.е. еще наследника престола) о странном видении им прадеда - Петра Великого дошел до наших дней в записи баронессы Оберкирх. Итак: "Из записок баронессы Оберкирх" (рассказ В.К.П.П. об его видении) В 1782 году Павел с молодой супругой своей Марией Федоровной путешествовал за границей. Эта поездка детально описана в записках баронессы Оберкирх, подруги детства Доротеи Бюртембергской (впоследствии Императрицы Марии Федоровны - супруги Павла Первого). Оберкирх сопровождала молодую супружескую чету в этой поездке. 10 июля 1782 года за ужином зашел разговор о чудесных явлениях. Принц Де-Линь обратился к Павлу: - А что же вы, Ваше высочество? Разве в России нет чудесного? Великий князь поднял голову. - Куракин знает, что и мне было бы что рассказать. Но есть воспоминания, которые я гоню из памяти. Великий Князь посмотрел на Куракиина. - Не правда ли, Куракин, что и со мной было кое-что странное? - Столь странное, Ваше Высочество, что, право уже, при всем моем к Вам доверии, я могу приписать происшедшее порыву Вашего воображения. - Нет, это правда, сущая правда. И если Оберкирх даст слово не говорить об этом моей жене, то я расскажу вам, в чем было дело. Мы все, пишет Оберкирх, дали это обещание, и я его сдержала. Эти мемуары будут опубликоданы лишь тогда, когда наше поколение уйдет со сцены. Передаю этот рассказ, как слышала его от Великого Князя. "Как-то поздним вечером, скорее ночью, я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по петербургским улицам после вечера, проведенного во дворце. Светила луна, весенняя ночь оыла довольно теплой. Разговор имел шутливый характер. Впереди меня шел слуга. Куракин шел в нескольких шагах позади меня, а за ним двигался еще один слуга. Свет луны был ярок. При повороте в одну из улиц я увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ, в военной, надвинутой на глаза шляпе. Человек будто ждал кого-то. Когда я миновал его, он вышел и пошел около меня с левой стороны. Громкие его шаги я запомнил навсегда - он шел как статуя. Я почувствовал леденящий холод в левом боку, идущий от незнакомца. Обратившись к Куракину, я сказал: - Судьба нам послала странного спутника. - Какого спутника? - спросил Куракин. - Господина, идущего слева, шаги которого слышны на всю улицу! Куракин в изумлении заметил, что слева от меня нет никого. - Как? Ты не видишь этого человека между мной и стеной? - Ваше Высочество! Вы идете почти вплотную к стене! - Я протянул руку и... ощутил камень стены... И все же незнакомец был здесь, шел шаг в шаг со мной, и звук его шагов разносился по всей улице... Я посмотрел на незнакомца и увидел его гипнотизирующий взгляд. Я дрожал не от страха, но от холода. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника моего, раздался глухой и грустный голос: - Павел! - Что вам нужно? - механически ответил я. - Павел! - повторил сочувственно голос. Незнакомец остановился. Остановился и я... - Павел! Бедный Павел! Бедный Князь! - Слышишь? - спросил я Куракина. - Решительно ничего не слышу, - ответствовал он. В моих же ушах этот голос звучит и сегодня. Я, сделав над собой усилие, спросил незнакомца, кто он и что ему нужно? - Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтооы ты особенно не привязывался к этому миру, потому что ты долго не останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет оольшего наказания. Он двинулся вперед. Я следовал чуть позади. Где мы шли, я не знал. - Смотрите, Куракин смеется, он думает, что это был сон! Наконец мы пришли к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Незнакомец подошел к одному, словно заранее им отмеченному, месту на площади и остановился. Остановился и я. - Прощай, Павел! - сказал он. - Ты еще увидишь меня здесь! При этом шляпа его приподнялась и глазам моим предстал мой прадед Петр Великий. Когда я пришел в себя, его уже не было. На этом самом месте Императрица возводит монумент, который скоро будет удивлением всей Европы. Эта конная статуя, представляющая царя Петра, помещенная на скале. Не я советовал матери избрать это место, выбранное или угаданное призраком! И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидел эту статую!" Далее в записках Оберкирх следуют второстепенные детали, не представляющие для нас интереса. Настало время доложить читателю еще об одной любопытной странности, в определенной мере повлиявшей на жизнь Павла. В начале января 1798 года, когда вышеупомянутая Императрица Мария Федоровна готовилась стать матерью десятого младенца, а Императору Павлу представлялась в его тогдашней резиденции -Зимнем дворце - депутация петербургских старооорядцев, благодаривших царя за оказываемую им поддержку, купец Малахов поднес Императору древнюю икону Михаила Архангела в драгоценной златокованой ризе. Эта икона сподобилась быть поставлена в кабинете царя, и пред нею затеплена была лампадка. Опечаленный состоянием супруги Павел в сумерках вошел в кабинет и сел в кресло, глубоко задумавшись. Тихий шорох побудил его обернуться. У дверей стоял... старик в монашеской рясе с красивым, изборожденным морщинами, лицом. Как он попал в кабинет Государя - Павел никогда никого не спрашивал. - Что скажешь, сударь? - обратился Император к незнакомцу. - Супруга твоя, - ответят вошедший, - одарит тебя сыном Михаилом. Этим же именем Святого ты наречешь дворец, который строишь на месте своего рождения. Помни мои слова!
      "ДОМУ ТВОЕМУ ПОДОБАЕТЪ СВЯТЫНЯ ГОСПОДНЯ ВЪ ДОЛГОТУ ДНЕЙ"
      Засим, как показалось Государю, таинственный гость исчез за дверью. 28 января Императрица разрешилась от бремени сыном, по воле Павла нареченным Михаилом. Именно в то время, когда грохот пушек с бастиона Петропавловской крепости возвестил подданным об увеличении царской семьи, любимец Государя, граф Кутайсов, доложил, что дежурный по внутренней страже дворца офицер желает сообщить государю нечто важное по секрету. Поначалу Павел встревожился - он при всяком внезапном к нему обращении ощущал какое-то неприятное чувство. Но нашел в себе силы и произнес: Пошли его сюда! - Честь имею донести Вашему Императорскому Величеству, отрапортовал вошедший офицер, - что на посту произошел необыкновеннейший казус с часовым!.. - Какой казус, сударь? - Часовой, вероятно в припадке горячки, доложил мне о каком-то бывшем ему видении. Какой-то старец, в монашеской рясе, в самый момент разрешения от бремени Ея Императорского Величества, подойдя к часовому, сказал: "Напомните Государю, чтобы новорожденный назван был Михаилом, а вновь строящийся дворец Михайловским". - Прислать сюда часового! - крикнул Государь. Дрожа от страха, часовой слово в слово повторил то, что дежурный офицер передал Императору. К удивлению солдата и офицера. Государь произнес: - Знаю, знаю... это уже исполнено! Часовому Государь приказал выдать щедрую награду, а офицер пожалован был орденом святой Анны. На другой день Император потребовал к себе архитектора Бренно, ответственного за постройку нового здания дворца. - На главном фронтоне, обращенном к Итальянской улице, - приказал Государь, - сделайте надпись эту самую, - и он подал Бренно лоскут бумаги, на котором Его Величества рукой было начертано: "Дому твоему подобаеть святыня господня въ долготу дней". Историк, сообщивший об этом событии, отмечает, что число букв надписи (в транскрипции того времени. - Ю.Р.) - 47, равно числу лет, прожитому Императором Павлом (1754-1801). Есть и еще любопытные свидетельства. Так, в журнале П.И.Бартенева "Русский Архив", издававшемся в Москве, в № 1-4 за 1872 год помещены "Воспоминания Федора Петровича Лубяновского" (1777-1864), действительного статского советника, с 1802 года - секретаря министра иностранных дел. "Скоро по приезде князя Николая Васильевича в столицу Император приказал ему послать за двумя арестантами, которые содержались в Динаминде (так! Ю.Р.); приказано привести их с дороги прямо к Его Величеству. Прямо туда и привез их в начале декабря 1786 года Егор Егорович Гине, впоследствии президент Лифляндского обер-гоф-герихта. Были они скопцы из числа главных учителей этого толка. По рассказу Гине, Император довольно долго, но тихо говорил с ними в кабинете; потом, обратясь к Гине, велел ему отдать их на руки тогдашнему военному губернатору Николаю Петровичу Архарову, самому же пока остаться в Петербурге, бывать у них и о чем нужно докладывать кому следовать будет (обратите внимание на распоряжение Императора - Ю.Р.). Гине прожил три недели в одной комнате со мною; в один вечер воротился в таком встревоженном духе, с лицом до того расстроенным, что я не узнал его; спешил собраться в дорогу, послал за лошадьми; с нетерпеньем ожидал князя с куртага (куртаг - приемный день во дворце. - Ю.Р.)', откланялся, получил-де из дому печальное извести, и ускакал. Через несколько дней Гине приезжал в Петербург и жил у меня; тут только, вспоминая былое, сказал мне, отчего тогда чуть было с ума не сошел и так торопился уехать. Скопцы в тот вечер жаловались ему на Архарова, но о себе не просили, а умоляли его, Гине (как они к Государю другой дороги нс имели), сказать Его Величеству, чтоб изволил глядеть в оба, а не остережется, то кончит как и не помышляет - и то не за горами. С такою уверенностью, говорил Гине, они предсказывали, что волосы у него дыбом стали на голове; не знал, на что решиться; вспомнил о жене и детях, зажал себе рот, глаза и уши и уехал". Таким образом, это предостережение не дошло до Государя. Далее Лубяновский пишет: "Приходит мне на память... еще молва об Арестанте Авеле, который содержался в Шлиссельбурге за какие-то пророчества. Захотели (Император Павел. - Ю.Р.) говорить с ним; спрашивали его о многом, из любопытства и о себе. При рассказе об этом разговоре Анна Петровна Лопухина зарыдала испуганно". Напомню, что, после того как супруга Павла Первого - Императрица Мария Федоровна в десятый раз разрешилась от бремени 28 января 1798 года младенцем мужского пола (Великий Князь Михаил), по единодушному решению врачей ей была противопоказана супружеская близость. Нарушение этой рекомендации, по заключению врачей, грозило Императрице смертью. Императору же Павлу Первому в ту пору было всего-то 44 года. Нет ничего удивительного, что с той поры возникли сначала платонические отношения между Павлом Первым и черноглазой Анной Петровной Лопухиной (в браке княгиней Гагариной), вероятно с июля 1800 года ставшие предельно близкими. С некоторых пор Император стал почивать в отдельной спальне, неподалеку от которой располагалась скрытая в толстенной стене Михайловского замка лестница, ведущая к покоям Анны Петровны Лопухиной и графа Кутайсова. Памятуя о библейской рекомендации "Не судите, да не судимы будете!", замечу, что разговор Павла Первого с Лопухиной несомненно имел доверительный, откровенный, без утаек, характер, а последняя, судя по безоглядному ее поведению, души не чаяла в Императоре, ради которого шла буквально на все. Теперь, надеюсь, читателю понятно и то возбуждение, в которое Лопухина пришла во время рассказа Павла и безудержные ее рыдания, косвенно указывающие на то, что это скорее всего был страх за жизнь близкого ей, любимого человека. Видимо, в беседах Павла с Авелем, поначалу неторопливых и благожелательных, последний открыл Императору ужасные подробности, уготованные ему судьбой. Внимание, уделявшееся Павлом пророчествам Авеля, несомненно усугублялось, стимулировалось тем, что предыдущее его предсказание сбылось с поразительной, как утверждают, точностью, во всех деталях. Было ли это заявление сделано устно или в письменной форме, как это было свойственно Авелю, - неизвестно. Известно только, что оно имело место. Об этом, кстати, известно из "Записок А.П.Ермолова" - уже упоминавшихся выше. Он пишет: "Простившись с жителями Костромы, он (Авель. - Ю.Р.) объявил о своем намерении поговорить с Государем (довольно смелое и интересное, надо сказать, желание! Особенно если учесть "некоторую разницу" в происхождении и положении собеседников. Можно также предположить, что "было что сказать"! - Ю.Р.). Но был по приказанию Его Величества посажен в крепость, из которой, однако, вскоре выпущен. Возвратившись в Кострому, Авель предсказал день и час кончины и Императора Павла. Добросовестный и благородный исправник, подполковник Устин Семенович Ярликов, бывший адъютантом у генерала Воина Васильевича Нащокина, поспешил известить о том Ермолова. Все предсказанное Авелем буквально сбылось..." Известно, что многие записи А.П.Ермолова исполнены, им не от первого лица. Этот факт установлен. Не следует сомневаться в авторстве. Источник серьезен! Много интересной информации об этом периоде жизни Авеля содержится в вышеназванной работе "ПРОРИЦАТЕЛЬ АВЕЛЬ. Новые подлинные сведения о его судьбе". Так, после смерти Екатерины Второй и восшествия на престол Павла Петровича 12 декабря 1796 года комендант Шлиссельбургской крепости Колюбякин получил письмо от генерал-прокурора князя Александра Борисовича Куракина, в котором объявлялось высочайшее повеление прислать в Петербург арестанта Васильева: с прочих же всех, на ком есть оковы, оныя снять". 13 декабря того же года, как отмечено в названном "Деле...", сочиненная Васильевым книга (первая, касающаяся Екатерины. - Ю.Р.) взята князем Куракиным и "поднесена Его Величеству". После этого, как известно, Император беседовал с Авелем и спрашивал у него "по секрету, что ему случится". 14 декабря 1796 года последовал рескрипт: "Князь Александр Борисович! Всемилостивейше повелеваем содержащегося в Шлиссельбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать, по желанию его, для пострижения в монахи (примечание редактора "Русского архива": Авель был еще в Костроме расстрижен) к Гавриилу, митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому.
      Павел". Сохранилась записка: "Его Величеству угодно ведать о нынешнем состоянии посланного к здешнему митрополиту Гавриилу для пострижения, по желанию, в монахи крестьянина Васильева, к исполнению чего и послан был от генерал-прокурора кол. ас, Крюков, которым означенный Васильев и был расспрашивай наедине бесприметным образом, на что тот Васильев говорил, что нынешним его жребием доволен, но токмо что пищу ему дают единожды в день, от чего слаб в силах; притеснения же ему никакого ни от кого нет, ибо сего (т.е. за этим. - Ю.Р.) надзирает сам митрополит; скучает же, что долго не постригают его в монахи, а говорят, чтоб еще к трудам утвердился; жалуется, что не имеет нужной одежды, что и приметно, о чем и просит человеколюбивейшего в пособии милосердия". 21 декабря преосвященному было отправлено 10 рублей на прокорм Авеля с повелением кормить его дважды в день. 25 декабря Авель поздравляет письмом, ни много ни мало, самого вицеканцлера, князя Александра Борисовича Куракина. Он пишет:
      "Ваше сиятельство, Александр Борисович! Приношу вам благодарность: вы меня избавили от темных темниц и от крепких стражей, в которых я был вечно заключен от Самойлова. Вы о сем известны, а ныне я по Его Императорскому приказу и по вашему благоволению свободен и пришел к вам поздравить вас с Христовым торжественным праздником и вас благодарить за таковое ваше ко мне благодеяние. И крайняго я вам за сие желаю душевного спасения и телесного здравия и многая лета и прочая вся благая и преблагая и пребуду в таковой памяти вечно незабвенно.
      Богомолец ваш Василий".
      29 декабря 1796 года князь Куракин сообщил митрополиту Гавриилу высочайшее желание, чтобы Василий был пострижен поскорее. В новый, 1797 год Василий (Авель) передал Императору Павлу через князя Куракина письмо следующего содержания:
      "Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь! С сим, с новонаступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить. Сердечно чувствую высокомонаршия ваши ко мне недостойному сказуемые, неописанныя милости, коих по гроб мой забыть не могу. Осмеливаюсь священную особу вашу просить о следующем и о последнем: 1) Благоволите указом не в продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин (иеромонах монах-священник. - Ю.Р.), даб^ я мог стояти во церкви у престола Божия и приносити Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за вашу особу и за всю вашу царскую фамилию, да даст вам Бог дни благоприятны и времена спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты; 2-е) Егда меня заключили на вечное житие в Шлиссельбургскую крепость и дал я обещание Богу такое: егда отсюда освободят (Авель "знал" это? - Ю.Р.), и схожу в Иерусалим поклониться Гробу Господню и облобызать стопы, место ног Его; 3-е) Чтоб я был допущен лично к Вашему Императорскому Величеству воздать вам достодолжную благодарность и облабызать вашу дрожайшую десницу и буду почитать себя счастливым; 4-е) Благоволите вы мне объяснить на бумаге, за что меня набольше посадил Самойлов в крепость, в чем остаюсь в ожидании благонадежным".