Все будет хорошо, или Свободный плен

      Пустая трата несущегося вспять времени, именно так. Сначала оно остановилось в растерянности, а теперь стремительно помчалось в прошлое. Туда, где двое молодых и красивых людей были счастливы. Именно эти воспоминания поддерживали Литу. Не видя смысла, логики в происходящем, она цеплялась за светлые, радостные мгновения из той жизни, в которой она любила его. Наконец она сдалась. Их не связывал штамп в паспорте. Этот момент был оговорен в самом начале романа. Игорь сказал, что официальность убьет романтику, она безропотно согласилась, чем невероятно огорчила своих родителей. Они не могли поверить, что такая форма отношений устраивает их дочь, однако смирились с ее выбором. Тем не менее она прожила в этом союзе семь лет, три года из которых превратились в самоистязание. Ее нервы были расшатаны постоянным страхом за жизнь Игоря. Любви уже не было – только жалость, сострадание, ответственность за человека, с которым прожито столько времени. Лита долго ждала, прежде чем заставила себя уйти. Даже тогда, когда она говорила «прощайте» матери Игоря, она не могла поверить, что все-таки решилась вырваться из паутины собственных обязательств. В душе она надеялась, что он одумается, ведь от угроз она перешла к действиям.
      Даже лежа на горячей гальке, в плещущемся прибое она слышала бесконечный телефонный звонок. Звук доносился издалека, мистически вливаясь в размеренный ритм волн. После последнего разговора с матерью Игоря, вернувшись к родителям, она не подходила к телефону. Он трезвонил днем и ночью, пока Лита не выдернула провод из розетки. Она словно разорвала последнюю связующую их нить. Возвращаться в жалкое существование не хотела. Она рождена не для этого. Хватит занимать не свое место! Ей даже пришла в голову мысль, что из-за ее постоянного присутствия рядом ему было не по себе. Она не та женщина, которая ему нужна. Теперь, освободившись, он сможет остановиться. Хоть бы это оказалось правдой! Спасение его души было для Литы важнее удовлетворения собственного честолюбия. Пусть прекратятся его страдания, свою боль она запрячет от всех и от себя самой.
      Лита впала в оцепенение. Прошлое не хотело ее отпускать. Должно произойти что-то значительное, что отгонит навсегда мрачные призраки. Не остановится же ее жизнь теперь? Скоро ей исполнится двадцать шесть и что-то обязательно произойдет, необыкновенное, как ее имя. Это всегда говорили родители. А она привыкла им безоговорочно верить. Они тоже заждались знаменательных событий в жизни единственной дочери.
      Рождение малышки внесло в жизнь Богдановых приятные заботы. Молодые родители с радостью окунулись в каждодневные, изматывающие и одновременно придающие силы заботы о дочке. Постепенно наладился ритм, полностью подстроенный под потребности беззащитного комочка. В семье никак не могли выбрать имя для своей принцессы. Только через два месяца отец пошел в загс регистрировать маленького человечка. На семейном совете наконец пришли к соглашению. Кроха родилась тридцатого сентября. Мама и бабушка логично хотели назвать малышку Софьей, дед – Ксенией, он не придерживался никаких календарей. Отец загадочно улыбался. Он говорил, что еще раздумывает, кому отдать свой голос. Еще раз просмотрев церковный календарь, книгу толкования имен, все-таки остановились на Софье. Регистрировать малышку поручили отцу. Каково же было изумление домочадцев, когда, раскрыв свидетельство о рождении, они прочли: Богданова Аэлита Владимировна. После молчания, достойного пера Гоголя, прорезался праведный гнев возмущенной бабушки.
      – Что на тебя нашло, Владимир? Как ты мог так поступить? Надо было деда посылать.
      Володя только улыбался, глядя на дочурку. Он давно задумал сделать это. Чувство вины за обман, конечно, было, но счастливый отец надеялся, что его поймут.
      – Она такая особенная. Ее появление – чудо. Только подумаю, как из микроскопической клеточки. – он замолчал, переводя дыхание, и обвел окружающих восхищенным взглядом: – У нее должно быть неземное имя, красивое и загадочное, как Вселенная.
      – Чем же тебе Софья не подошло? Сколько в нем смысла, красоты, божественного. Кира, скажи хоть слово своему мужу! – Мама Киры не могла смириться с происшедшим.
      – Елена Петровна, не сердитесь, прошу вас. Я ведь хотел показать всему миру, что моя дочь необыкновенна!
      – Бог с тобой, дорогой зять. Мне внучка дорога, как бы ее ни назвали. Пусть так, лишь бы не болела. – Теща раздосадованно махнула рукой. Тесть неопределенно покачал головой.
      Молодая мама молчала, покусывая губу. С одной стороны, муж поступил по-свински, с другой – он так здорово все объяснил. Он всегда умел красиво все обосновывать.
      – Лита так Лита, – только и сказала она, беря малышку на руки. – Доченька, а папа твой мастер на сюрпризы. И не какие-то, на всю жизнь.
      Эту семейную байку Лита впервые услышала от деда. Потом от мамы, бабушки, отца. Каждый вносил в рассказ что-то свое. Он стал притчей, которая разрасталась, обрастала новыми подробностями, прибаутками. Неизменным оставалась лишь безмерная любовь к ее героине. Такая же беспредельная, как фантазия человека, впервые придумавшего Аэлиту.
 
      Улыбаясь, Лита поднялась и потянулась. Пора окунуться, скоро обед. Она поняла, что, задумавшись, слишком долго загорала. Посмотрев вверх, увидела солнце прямо над головой: должно быть, уже полдень. Провела ладонью по разгоряченным плечам. Не хватало еще перегреться. Лита с удовольствием окунулась. Море отдавало свою прохладу, возвращая бодрость, желание двигаться. Лита плавала долго, потом легла животом на омываемую плещущимся прибоем гладкую гальку. Она расслабилась, впитывая приятный холодок отшлифованных камушков. Идти на обед не хотелось. Но и оставаться больше под палящими лучами не стоило. Так, уговаривая себя подняться, Лита продолжала лежать. Через некоторое время молодая женщина почувствовала какой-то дискомфорт. Необъяснимое чувство заставило ее поднять голову. В двух шагах от нее стоял загорелый высокий мужчина и, улыбаясь, наблюдал за нею. Его седые волосы не сочетались с бронзовым цветом обласканного солнцем лица и стройным, мускулистым телом. На вид ему было под пятьдесят. Лита поднялась и, отряхивая прилипшую гальку, вопросительно посмотрела на него.
      – Я наблюдаю за вашим одиночеством десятый день. Это срок для того, чтобы мысли улеглись. Я прав? – приятный баритон заставил девушку волноваться.
      – Кажется, у меня в голове полный ералаш, но я справлюсь с этим, – Лита не замечала, что давно улыбается.
      – Хорошо, тогда давайте знакомиться. Меня зовут Георгий.
      – Аэлита. Можно просто Лита.
      – Вот не думал, что у вас такое имя, – неподдельно изумился мужчина.
      – Не подходит?
      – Имя говорит о многом, накладывает отпечаток на характер, поведение, судьбу. На месте ваших родителей я бы назвал вас Софьей, – увидев, как застыло лицо девушки, поспешил добавить: – Я не психолог, но все дни, что наблюдал за вами, мысленно обращался к вам именно так. Почему вы так смотрите на меня?
      – Мистика, – перестав улыбаться, Лита всплеснула руками. – Мама и бабушка тоже хотели этого, но отец.
      Она рассказала историю своего имени, не замечая, как пристально разглядывает ее новый знакомый, но в его взгляде не было ничего назойливого. Он располагал к себе, от него не хотелось бежать. Приятное разнообразие в веренице спокойных, однообразных дней. Одиночество было прервано, но пока Лита не жалела об этом. Георгий слушал и ругал себя за то, что столько дней не мог решиться подойти. Вдруг Лита спохватилась и стала быстро собирать вещи в пляжную сумку.
      – Вот заболталась. Мне пора идти.
      – Это я виноват, не вовремя затеял разговор. Честно говоря, до вечера я просто не дожил бы, – его загорелое лицо выражало беспокойство.
      Он нарушил ее уединение, захочет ли она общаться еще? Проще было бы спросить об этом, но он молчал.
      Молодая женщина настолько понравилась ему, что он совершенно потерял способность трезво мыслить. Красноречие изменило ему, опыт прожитых лет отошел на дальний план. Сейчас здесь был только несмелый влюбленный мужчина. Он давно не ухаживал за женщинами. После того как овдовел, он не видел рядом никого, кто бы привлек его внимание. К противоположному полу у него с юных лет было особое отношение. Георгий даже не предполагал, что способен ощущать настоящую страсть. К тому же ему всегда казалось, что он интересует женщин постольку, поскольку туг его кошелек. Работа предполагала многочисленные знакомства, связи. Он давно научился распознавать заискивание, подхалимаж, плохое подыгрывание. Сейчас Георгий ловил себя на мысли, что за всю жизнь не испытывал ничего подобного. Он завороженно наблюдал за каждым движением Литы. Общение с ней не тяготило, приносило удовольствие. Она не напускала на себя загадочный вид, не кокетничала, вела себя просто, естественно. Что заставило ее все эти дни искать одиночества? Наверняка здесь разбитое сердце. Кажется, не обошлось без комплекса вины. Мартов чувствовал это интуитивно. Сопереживал, глядя с балкона своей дачи, как она прикуривает одну сигарету за другой, а потом, как в омут, с головой бросается в море, плавая до изнеможения. Образ стройной, резвящейся в море девы постоянно возникал в его воображении. Он отвык желать женского общества и удивлялся навязчивости собственной фантазии. Сдался Мартов только сегодня – слишком властный импульс прошел по всему телу. Он заставил его вести себя решительнее, и пока Георгий ни о чем не жалел. Все оказалось лучше, чем он мог себе представить. Только робость, сковавшая тело и язык, мешала довершить то, ради чего он пришел. Ему пришлось дать строгий приказ охране, чтоб не высовывались.
      Не хватало прийти на первое свидание, как под конвоем. Еще рано утром Мартов распорядился готовить обед на двоих. Это было слишком самонадеянно, но в своем возрасте он мог позволить себе форсировать события. Выдержав пронизывающий взгляд экономки Елены Васильевны, он отправился навстречу манящему, лишившему покоя образу. Теперь нужно было только преодолеть робость и сказать подготовленный текст. Но женщина опередила его.
      – Спасибо, что пообщались со мной. Наверное, я действительно отдыхаю среди этих огромных камней и разогретой гальки. Наслаждение молчанием и отсутствием всякой лжи – скоро я буду лишена этого. Осталась какая-то неделька, и конец отдыху. Обидный закон жизни: все хорошее очень быстро заканчивается.
      – Кем вы работаете?
      – Врачом-кардиологом на «скорой». Люблю свое дело, но ужасно устаю морально. Вид человеческого страдания. – Лита не договорила, на ее лице промелькнуло выражение горечи, неприятных воспоминаний.
      – Врач должен мужественно переносить чужую боль, иначе он не сможет реально помочь, борясь с собственными эмоциями.
      – Да, вы правы. Слишком я мягкотелая, и не только в работе. – Она вновь выглядела расстроенной. Мартов почувствовал себя виновным в том, что затронул больную тему.
      – Извините, я не хотел будоражить наболевшее.
      – Вы здесь ни при чем. Все дело только во мне. До свидания, и еще раз спасибо.
      Закинув сумку за спину, Лита не спеша пошла в сторону общего пляжа. Ступни вгрузали в шуршащую огненную гальку, но она продолжала идти босиком, бросив шлепанцы в сумку. Ей нравился этот обжигающий ковер.
      – Лита, Лита, подождите! – Мартов догнал ее и, наладив сбивающийся от волнения ритм дыхания, тихо сказал: – Я не могу отпустить вас. Я так долго думал, что и как сказать, целую речь подготовил и решил, что проще без всяких формальностей. Останьтесь, я приглашаю вас на обед. Обещаю, что буду соблюдать все законы гостеприимства. Соглашайтесь, прошу.
      – Не понимаю, – прошептала Лита. Ее слова заглушил плеск волн. Еще громче, казалось, застучало в висках. Сладкая нега мягко окутала уставшее тело. Глаза потеряли способность видеть что-либо, кроме этого призывного взгляда незнакомого мужчины. Похоже на начало того, чего она старалась избежать. Она почувствовала, как сжалось все ее естество от одной мысли, что к ней прикоснутся мужские руки. Потом пришли совсем иные ощущения. Курортный роман. Неловкость, брезгливость, чуть ли не отвращение сменили волну приятных ощущений от знакомства. – Не нужно опошлять! Ради бога, избавьте меня от этого!
      Она резко повернулась и, прижимая мешавшую сумку, побежала прочь. Накатывающиеся слезы сдерживало приближение к пляжу пансионата, где любители позагорать поглощали последние предобеденные лучи. Как, должно быть, смешно она выглядит со стороны. Но вдруг Лита почувствовала необъяснимое желание оглянуться. Она должна увидеть, что он делает.
      Георгий сидел у самой воды, обняв руками колени. Он смотрел вдаль, на бескрайнюю морскую гладь. Застывшая, безмолвная фигура. Одинокий мужчина, незаслуженно обиженный ею. Он не похож на героя-любовника, ищущего мимолетных развлечений. Хотел человек пообщаться, а более подходящего способа, чем трапеза, подобрать трудно. А то, что он говорил о ее имени, – просто фантастика! Значит, он не только смотрел, как она загорает, плавает, отстранившись от всех. Он проник в сущность, прочувствовал настроение и, набравшись смелости, решил приблизиться. И что же делает она?! Грубиянка, пусть не со зла, скорее от неожиданности, но факт остается фактом. Она была неоправданно резка с ним. Завтра она вновь будет отдыхать на прежнем месте и интуитивно ждать его прихода. Наверняка она обидела его настолько, что он не захочет еще раз напрашиваться на грубость. Лита увидела, как Георгий медленно поднимается ей навстречу. Она только теперь поняла, что все это время шла к нему. Кажется, море плещет где-то далеко. Жар солнца не сравним с потоком искрящейся радости и благодарности, которые Мартов не мог сдержать. Лита улыбнулась, а он, взяв ее руки, помедлил немного и поцеловал горячие ладони. Прикосновение его губ отозвалось в каждой клеточке забывшего ласку тела.
 
«О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность», —
 
      тихо над самым ухом прошептал Мартов и отпрянул от неожиданности, когда в ответ мелодичный голос словно пропел:
 
«Любовь есть сон, а сон – одно мгновенье,
И рано ль, поздно пробужденье,
А должен наконец проснуться человек…»
 
      В это мгновение Георгий понял, что судьба подарила ему встречу именно с той женщиной, с которой он будет счастлив. Компенсация за пустоту и холод прожитых лет. Пусть разница в годах, пусть в мыслях она прощается со своей прежней жизнью, любовью. Он сделает все, чтобы они были вместе. Ему не нужна красивая кукла рядом. Этакая живая Барби без души и разума. Он встряхнет ее застывшее, скованное надуманными грехами тело. Он подарит ей праздник, заставит поверить в сказку, избавит от гнетущих мыслей. Это женщина, родившаяся для него. Она перевернет все его давние установки о природном коварстве, расчетливости, подлости слабого пола. Он никогда не расскажет ей, что он думал о существах в юбке раньше. Эта страничка навсегда закрыта. И Светланы, и матери больше нет, дети далеко.
      – Не могу поверить, что вы так ответили, – он еще раз вгляделся в ее напряженное лицо. Остановил взгляд на подрагивающих сухих губах и, повинуясь желанию, поцеловал их. Он боялся обнять стройное тело и, только почувствовав, как ее руки обвили его шею, прижал к себе.
      Каждый, кто говорит «люблю», по-разному опишет свои чувства. Один скажет, что встретил свою вторую половину, другой – что почувствовал единение душ, третий – что все заглушило влечение плоти. Георгий просто не мог описать свое состояние. Только теперь, когда Лита шла впереди, несмело ступая по незнакомому дому, он ощутил свое одинокое существование. Ему стало больно и обидно. Столько бесцельных дней. Лита, улыбаясь, оглядывалась, спрашивая взглядом, куда двигаться дальше. Она словно обыгрывала новую роль. Она не хотела сейчас задумываться, почему поступила именно так. Все было настолько несвойственно ей, что напоминало спектакль со своими декорациями, репликами. Главное – пока хотелось продолжения. Голова освободилась от тревожных воспоминаний, полностью отключив призрачное, угнетающее прошлое.
      Георгий все больше нравился ей: манерами, речью, юмором. Лита видела, что он – цельная, сложившаяся, интересная личность. Явное соответствие внешнего и внутреннего, кажется, такого не бывает. Красивый, независимый, обаятельный, он смущался, когда она пристально смотрела ему в глаза. Их обед был переполнен шутками. Они больше говорили, чем ели, хотя Лита сразу отдала должное искусству повара. Время пролетело незаметно, и, когда они подошли к десерту, в пансионате закончился ужин. Лита чувствовала себя очень уютно. Даже рассказывая о своем романе со Скользневым, уже не видела ситуацию в таких мрачных тонах. Мартов, как бы между прочим, рассказывал о себе. Кратко, все, что посчитал нужным раскрыть в первой беседе. Местами его монолог становился бессвязным, отрывочным. Мысли выплескивались одна за другой. Он боялся спугнуть Литу излишней откровенностью, мелочными подробностями. Тщательно подбирал слова, и от этого иногда казалось, что ему трудно говорить. Он давно ни с кем так запросто не общался. Работа предполагала напряженный график деловых встреч, профессиональных разговоров, без намека на личное. За последние годы банк стал для него вторым домом, полным суеты, обязательств, некой предопределенности. Здесь каждый играл свою роль, строго соблюдая иерархию, в которой Мартову была отведена главная – пьедестал. Величие порой лишало права на простоту, пользование благами обычного человека. Раскрывать свою душу становилось опасно, да и не перед кем.
 
      Он долго шел к этому. Судьба баловала его, восхождение было целенаправленным, безболезненным. Жена, друзья и знакомые выбирались Георгием не случайно. Об этом он сейчас вспоминать не любил. Откровенничая с Литой, намеренно утаивал многие важные моменты. Работа отнимала все силы и время. Давая по максимуму материально, она разъедала его изнутри, потому что, оказавшись на самом верху, Мартов стал подвержен разрушающему страху все потерять. Еще смеялась, прижимаясь к нему всем телом, его толстушка Светлана. Она первой поздравляла с долгожданным назначением на пост генерального директора объединенных филиалов банка «Южный», а внутри у него уже поселилась тревога: что будет дальше? Он работал с утра до ночи, доказывая самому себе, что на этом месте он лучший. Кажется, именно в этот момент разладились его доверительные отношения с детьми, окончательно отдалилась от него жена. Он тогда почти не обращал внимания на что-либо не связанное с работой, не замечая, что теряет любовь близких, их самих. Иван и Мила росли, редко видя дома отца. Он старался компенсировать недостаток внимания подарками, вседозволенностью в редкие выходные, когда семья собиралась вместе. Он попросту не знал, как вести себя дома, когда голова, словно компьютер, суммирует доходы от вложенных капиталов, напоминает о сроках возвращения кредитов и обдумывает очередную кандидатуру на пост его заместителя. Дети по-своему трактовали его отрешенность и, обижаясь, уходили в свой мир.
      Иван стал хорошим программистом. Вот уже шесть лет он живет и работает в Штатах. Ему скоро исполнится тридцать, но мысли о семье и детях не задерживаются в его вечно что-то просчитывающей голове. В этом он так похож на него. Если раньше по электронной почте послания от Ивана приходили каждую неделю, то теперь, после гибели Светланы, сухое письмецо примерно раз в месяц. Дочь Мила четвертый год живет в Швеции с мужем, попросившим в этой стране политического убежища. Югослав по национальности, он был очень интересным, воспитанным молодым человеком. Выходить замуж за иностранцев стало нормальным явлением. Потому их брак на последнем курсе университета, где оба учились на экономическом факультете, воспринялся родителями спокойно. Тяжелее было пережить их отъезд, но раз, а то и два в году Мартову с женой удавалось съездить на одну-две недели к сыну, дочери и долгожданному внуку с необычным, но красивым именем Радомир. Светлана сходила с ума, пока не получила известие, что преждевременные роды закончились появлением на свет здорового, крепкого малыша. Она тогда позвонила к нему на работу и, несмотря на то что секретарша сказала о важном совещании с иностранными инвесторами, потребовала соединить ее с мужем.
      – Скажите, что это сообщение поважнее всех его валютных забот!
      – Что стряслось? – недовольно спросил он, когда под натиском госпожи Мартовой референт сдалась. Услышав причину экстренного звонка, он не нашел теплых слов. На него смотрели десятки ничего не выражающих глаз. – Я рад, что все благополучно закончилось.
      – Это твоя реакция на появление внука? – В голосе Светланы было столько досады.
      – Чего ты ждешь от меня, не пойму. Обсудим все дома, извини, сейчас не самое подходящее время для проявления моих эмоций. До вечера.
      Он закончил разговор, а на том конце провода жена осталась неподвижно сидеть с трубкой радиотелефона в руках.
      – Как же ты не любишь меня, Мартов. Меня – ладно, но наших детей, внуков.
      Она ничего не сказала о своих обидах мужу в тот день просто потому, что он пришел поздно ночью после банкета. Праздничный ужин в честь появления малыша Светлана разделила с экономкой. Елена Васильевна Стеблова поддерживала хозяйку, как могла: только совсем бесчувственный человек мог остаться равнодушным к ее страданиям. Видя, как та, погрузившись в свои мысли, ковыряет вилкой еду, не выдержала:
      – Ну вы же знаете Георгия Ивановича не первый день. К чему так расстраиваться? Наверняка он скоро организует вам обоим поездку к дочке. Вот увидите, и перестаньте пить без закуски, не то я подумаю, что вам не нравится моя стряпня.
      – Вы правы, Еленочка, я столько лет все это глотаю, что уже совестно давиться. – Она налила очередную рюмку водки и, сделав приглашающий жест, быстро выпила ее.
      Стеблова неодобрительно покачала головой, заметив про себя, что надо обратить внимание Георгия Ивановича на неожиданное пристрастие супруги к горячительным напиткам. Ничем хорошим это закончиться не может. Она и сама тогда не знала, насколько пророческими будут ее опасения. Вообще за долгие годы жизни в доме Мартовых она научилась предсказывать многие вещи. Например, ее предположение о скорой поездке к Миле оказалось верным. Мартов сделал это не потому, что чувствовал вину, раскаяние. Он должен был так поступить, чтобы не выглядеть бездушным монстром в глазах окружающих. Более того, он позаботился о том, чтобы рождение внука стало одной из главных новостей на страницах газет и телевизионных программ. Когда он со Светланой возвращался из недельной поездки в Швецию, журналисты обступили их у трапа самолета. Мартов с гордостью показывал фотографии малыша и комментировал их с таким чувством, что Светлана не могла поверить всему, что слышала в тот момент.
      – Мартов, в тебе погиб великий актер! – иронично заметила она, уже сидя в машине. – Только пока не пойму, комик или трагик.
      – Скорее, не актер, а режиссер, дорогая. – Лучезарная улыбка не вязалась с жестким, пронизывающим взглядом. Светлана отвернулась к окну, и теперь он мог, прикрыв глаза, подумать о графике работы.
      Время шло, и фотографий детей и внука на столике в спальне Светланы становилось все больше. Они стояли в красивых рамочках возле флаконов с духами или тюбиков кремов. Она нежно перебирала их, разговаривала, целовала. Не очень страдавший от разлуки с детьми, Мартов позволил себе большую общую семейную фотографию, сделанную в последнюю их встречу на крестинах внука.
      Событие подгадали под рождественские праздники и Новый год. Все было очень торжественно, возвышенно. Светлана вспоминала, как тайком от мужа крестила Ивана и Милу. В те времена это было под за-претом и могло отрицательно отразиться на карьере Георгия. Спасибо бабе Любе, она полностью поддержала ее тогда. По прошествии многих лет ей не пришлось жалеть о единственном поступке, который она сделала за спиной мужа.
      В этот приезд на крестины внука Мартова, как бывало, не вызвали по срочным делам на работу. В такие моменты Светлана всегда нервничала, но выбор всегда делался в пользу работы. Теперь, отдавая дань моде на возвращение к религии, Георгий Иванович уже не был столь непримирим к предстоящему обряду. Откровением для него стало сообщение о том, что его собственные дети давно прошли это.
      – Ты напрасно не сказала мне еще тогда о своих планах. Я ведь всегда говорил тебе, что твое слово – закон. Или ты забыла? – сидя в самолете, уносившем их из заснеженной Швеции, вдруг спросил Георгий.
      – Я помню, что ты обещал заботиться обо мне и о наших детях.
      – У тебя есть по этому поводу замечания?
      – Нет, но мне до сих пор хотелось бы, чтобы формулировка была немного иной.
      – О чем ты?
      – Так, пустяк. Недосягаемое желание услышать вместо «обещаю заботиться» – «буду любить».
      – Я объединил все в одном глаголе. Послушай, неужели тебе лучше услышать, чем иметь на самом деле? Главное, не рассуждать о любви, а действительно любить. Согласна?
      – Разговор не для полета в самолете, – закрывая глаза, ответила Светлана.
      – Тебе трудно угодить. Когда есть время, ты не желаешь общаться. Видя мою занятость, обижаешься, что молчу.
      Светлана ушла в себя. Она заранее чувствовала, что вновь движется навстречу своему одиночеству. Это подтачивало ее психику, вызывало непреодолимое желание плакать – громко, навзрыд, до полного изнеможения. Возвращение из другого мира действовало на супругу удручающе. Посвятив свою жизнь полностью семье, детям, она так и не нашла своей ниши, оставшись наедине со своими мыслями, несбывшимися надеждами, холодностью мужа. Огромная квартира, в которой раньше было две детских комнаты, казалась ей неуютной, пустой. Оставалась слабая надежда, что когда-нибудь пространство заполнит искренний, заразительный смех внука. Хотя зачем тешить себя несбыточным? Мила ни за что не согласится на это. Из последнего разговора с нею Светлана поняла, что дочь едва переносит общество отца.
      – Как было бы славно, мамочка, если бы ты могла приезжать без него, и не на недельку, или оставаться подольше.
      – Что ты такое говоришь, доця?
      – Неужели тебе за всю жизнь не надоело играть? Мы уже выросли, так что теперь можешь расслабиться. Не надо изображать идеальную пару.
      Светлана всегда чувствовала, что натянутость ее отношений с Георгием не скроешь. Внешне вроде бы и придраться не к чему. Внимание, достаток, забота, вежливость. Да ее уже давно тошнит от этой вежливости, прикрывающей элементарное равнодушие, расчетливость. Жизнь проходит, умножая в душе щемящее чувство непоправимой ошибки. Дорогая плата за достижение любой ценой максималистских принципов юности. Она осталась ни с чем, как та старуха у разбитого корыта. Дети, внук далеко, а муж, кажется, совсем забыл о ее существовании.
      Гибель Светланы отрезвила Мартова. Запоздалое раскаяние, полное отчуждение детей. Он физически ощутил пустоту дома, оставшегося без хозяйки. Георгий никогда не испытывал к жене глубоких чувств, но был ей благодарен за заботу, прекрасных детей, поддержку и молчаливое понимание. Они слишком долго были вместе, чтобы в голове появилась мысль, что место Светланы может занять другая женщина, что рядом должен быть кто-то, кроме экономки. Он уже не надеялся, что, как любому смертному, ему будет суждено ощутить настоящую страсть. Неожиданное чувство к Лите перевернуло все в душе Георгия. Он ожил, позволил себе думать о чем-то кроме работы. Состояние, в котором он пребывал, омолаживало, было допингом, придавало новых сил.
 
      Обо всем этом Мартов говорил с Литой. Она изредка задавала вопросы, улучив момент. Портрет сидящего напротив мужчины становился все более полным. Его одиночество на фоне кажущегося благополучия. Красивый фасад, скрывающий черноту, поселившуюся в его душе. А у них много общего: оба одиноки, любят свою работу, обоим трудно переступить через прошлое, не дать ему определять дальнейшую жизнь. Им предстоит большая работа внутреннего очищения, освобождения, дающего разрешение стать совсем другим человеком.
      Лита удивлялась тому, как, ища уединения, она получила возможность начать все сначала. Ей это легче сделать, чем Мартову. У нее нет детей, десятилетий брака и всего того, что связывает семейных людей. Теперь Лита понимала, что с Игорем у них никогда не было настоящего единения. Поначалу она его обожествляла, а он всегда принимал ее чувства как должное. Держал, словно на привязи, контролируя длину поводка. Почему столько лет ее это устраивало? Он был отменным любовником. Это он первым сделал реальностью ее девичьи мечты. Конечно, все оказалось более прозаичным, чем в безудержном полете ее фантазий. Однако незабываемые минуты первого опыта общения с мужчиной подарил Лите именно он. Она была как белый лист бумаги. Не испорченная, но и незакомплексованная. Скользнев чувствовал себя могущественным повелителем этого хрупкого создания, голубые глаза которого так преданно смотрят на него. Он всегда сможет управлять ею, в разумных пределах, не пережимая. На деле понятие предела для него, утопающего в алкогольном дурмане, было надолго потеряно. Он так и не понял, когда его покорная гейша стала смелой, решительной. Он просто ощутил леденящий холод, пробежавший как-то между ним и Литой. Это было началом конца.
      Все недоразумения, возникавшие между ними вначале, разрешались через постель. Теперь, когда Скользнев приходил в себя после очередного перепоя, он пытался использовать ранее не подводивший козырь. Однако Лите это уже казалось омерзительным. Ей стало противно отдавать свое тело в его руки. Она еще не набралась храбрости для громогласного протеста, но ее холодность, граничащая с отвращением, не осталась незамеченной.
      Однажды она впервые отказала ему, и с того момента у Игоря начались вспышки неконтролируемой ярости, чудовищные приступы ревности. Казалось, он нарочно проявляет отрицательные качества, чтобы она сделала последний шаг к разрыву.
      Почему-то Лита вспомнила, как, в который раз, попыталась поговорить с ним. Выбрав другую тактику, не называя вещей своими именами, она постаралась дать ему понять, насколько тяжело ей видеть его размеренное падение. Она хотела понять, дороги ли ему ее переживания? Способен ли он на чувства, без которых она считала бессмысленным дальнейшее совместное проживание? Нужно было остановить или его, или себя.
      – Игорь, я не знаю, как мне дальше жить?!
      – Ты стала очень нервной последнее время. Не находишь? Попей что-нибудь успокаивающее, для начала что-нибудь совсем легенькое. – Тон его не выражал беспокойства, а глаза продолжали следить за событиями на экране телевизора. Он снисходил до того, чтобы слушать ее придирки. – Твои фантазии переходят в обиды. Обиды – в отчуждение. Мне не нравится такая динамика отношений. Что за вопросы тебя волнуют, это смешно.