В двух шагах от рая

Светлая комната, обставленная в авангардном стиле. Компьютер — самый главный атрибут. Она проводила за ним дни и ночи. Днем работала над собранным материалом, ночью путешествовала в бесконечной сети Интернета. Она любила вставать после десяти, бегло просматривала все телевизионные каналы. Иногда позволяла себе выкурить сигаретку в постели — это случалось крайне редко, но, когда она нуждалась в этом, с трудом представляла, что сможет отказаться от своих слабостей ради любимого человека. Сейчас это шаткое место занимал Щеголев.

Да, Пожарская запаниковала, стараясь усмирить разыгравшееся воображение. Она окажется один на один с этим разрывающимся между долгом и чувством вины человеком. К чему это приведет? Он нужен ей бесспорно, но в каком качестве? Чего она хочет на самом деле? Сейчас Маше трудно было представить, что Щеголев сможет легко вписаться в ее режим, в этот интерьер, который совершенно не гармонирует с ним, с его мироощущением. Он приходил и уходил, оставляя воспоминания о минутах близости, нежности, восторга. Маша вообще практически сразу поняла, что во многом они совершенно разные люди. Просто она умело подыгрывала его вкусам, желаниям. Ей хотелось нравиться, и она делала все для достижения цели. Она добилась своего, потому что Лев Николаевич ни разу не уловил фальши в ее голосе, не заподозрил ни обмана, ни малейшего притворства в поступках. Он не предполагал, что девушка оттачивает на нем свое мастерство обольщения, совершенно не заботясь о его внутреннем покое, будущем. Она играла его чувствами, оправдывая собственную тактику невероятными амбициями, бушующими в ней под маской постоянной улыбки и гармонии с миром.

В ее душе никогда не было этой гармонии. Вероятно поэтому Маша часто нуждалась в одиночестве, когда не нужно притворяться и можно без опасений быть собой. Когда с лица снимается маска лицемерия и удачливости. Маша знала о себе много такого, что совсем бы не понравилось ни Щеголеву, ни ее родителям, ни ее друзьям. Перед ними она представала такой, какой все они хотели ее видеть. Реально это был другой человек: немного корыстный, жаждущий успеха, в некоторой степени жестокий. Миловидная внешность плюс искусное лицедейство скрывали эти качества, — перед человечеством возникал образ современной, не отягощенной предрассудками, энергичной и талантливой представительницы своего поколения. К тому же она обладала обаянием, которое умело дозировала, по обстановке.

Маша Пожарская и профессию журналиста выбрала не случайно. В ней девушка видела постоянный элемент игры, выброс энергий, соревнование интеллектов. Ей нравилось ощущать, как собеседник попадает в ловушку ее заинтересованных, искрящихся глаз. Она легко общалась с людьми, гордилась тем, что может без труда вести беседы на самые разные темы, держась при этом на высоте и на расстоянии. Планку она всегда ставила высоко. А со Щеголевым Маша провела эксперимент, сократив расстояние до минимума. Получилось лучше, чем она могла предположить. Знакомство, поводом к которому стали сухие вопросы социологического опроса ее телевизионного канала, переросло в роман. Лев полностью попал под воздействие обаяния, которое она неустанно излучала. Пожалуй, ее раскованность сыграла немалую роль в том, что однажды вечернее чаепитие у нее дома плавно переросло в волнующий секс. Щеголев просто шел у нее на поводке. Нужно было лишь не слишком туго натягивать его.

Захватывающие отношения, в которых ей отведена главная роль, нравились Маше. Не самый последний мужчина в иерархии взрослого, порой жестокого мира влюбленно смотрел ей в глаза, целовал ей руки и, кажется, собирался сделать предложение стать его женой. От этого шага его отделяло время, необходимое для того, чтобы соблюсти приличия. И чем больше он был готов к этому, тем больше паниковала Пожарская. Она чувствовала полную размытость своих желаний. Ничего конкретного, только буйство самолюбия и амбиций. Ее натура получала колоссальное удовольствие от того, что она перевешивает чашу весов в свою сторону. Она — такая молодая, хрупкая, едва знакомая! У супруги Щего-лева не было шансов его удержать. Маша часто думала о том, что испытает эта женщина, оставшись одна. А в том, что рано или поздно Лев Николаевич созреет для ухода из семьи, Пожарская не сомневалась.

Однажды вечером она проснулась от резкого звонка в дверь. Он повторился через очень небольшой промежуток времени, который никак не давал возможности на него отреагировать. На часах было половина одиннадцатого — время по Машиным меркам детское, но она очень устала сегодня и решила лечь пораньше. Такое тоже случалось: ночной монтаж, суета дневного эфира — все это отбирало много сил. Даже любимый компьютер сегодня остался совершенно без внимания хозяйки. Маша на скорую руку перекусила и, приняв душ, блаженно растянулась на диване. Она чувствовала, что мгновенно уснет. Рабочий день был бесконечным, но очень плодотворным. Пожарская засыпала, довольная собой. Она так хотела поскорее отключиться, что даже постель не стала стелить. Укрылась шерстяным пледом, уткнувшись в мягкую пуховую подушечку, украшавшую диван, и приготовилась к путешествиям в стране сновидений. И вдруг из этого расслабленного, совершенно не готового к вторжению извне состояния ее вывел звонок в дверь.

В первые мгновения она недовольно сдвинула брови, не открывая глаз. Потом укуталась в плед, надела тапочки и медленно побрела в коридор. Уже по пути терла слипающиеся глаза и, наконец, проснулась окончательно, посмотрев в дверной глазок: на лестничной площадке стоял Щеголев. Быстро открыв дверь, Маша увидела в его руке большую черную сумку. Этот увесистый груз и выражение лица Льва рассказали Пожарской все. Она могла не задавать вопросов, но все-таки спросила:

— Ты решился? — вопрос сопровождался очаровательной улыбкой.

— Да, я ушел от Юлии.

— Проходи, — Маша закрыла за Щеголевым дверь, искоса наблюдая за ним. — Наверное, тебе пришлось несладко. Скандалили?

— Нет. Она умная женщина и знает, что этим могла бы только усугубить положение. Мы расстались тихо, мирно, как воспитанные люди.

— Решение окончательное или еще есть шанс, вероятность обратного хода?

— О чем ты, Машенька?

— Неудачная реплика, извини. Проходи, чувствуй себя как дома. Эта фраза обрела новый смысл, не находишь?

— Да, наверное, — Лев оставил сумку в прихожей. Вошел в комнату и только теперь, внимательно посмотрев на Машу, понял, что разбудил ее. — Я поднял тебя с постели?

— Честно говоря, я собиралась проспать всю ночь, утро и подняться с постели не раньше двенадцати, — хитро сощурившись, произнесла Маша, приближаясь к Щеголеву.

— Я поломал твои планы, извини.

— Не извиняйся. Мои планы изменились к лучшему. Теперь я уверена, что завтра мне вообще не придется вставать с постели, — Маша подошла к нему вплотную и разжала пальцы, удерживающие плед на ее обнаженном теле. Мягко соскользнув, он упал к ее ногам. Она обвила его шею руками и поцеловала. — На кофе в постель я могу рассчитывать?

— И не только на это, — Щеголев почувствовал, что сейчас ему больше чем когда бы то ни было необходима близость с Машей. Только она поможет ему расслабиться, не думать о том, как круто он решил изменить свою жизнь. Он был в состоянии паники, лишающей его природной рассудительности, способности оценивать ситуации. Все оказалось не таким простым, как он предполагал: разговор с Юлей — только начало. На него обрушится столько проблем, справиться с которыми будет совсем не просто. Наташа не захочет больше общаться с ним как раньше. Она достаточно жесткий, бескомпромиссный человек — вся в него. Чему удивляться-то?

— Ты где? — прошептала Маша, увлекая его за собой на диван.

— С тобой, — так же тихо ответил он. — Я с тобой, Машенька.

Щеголев целовал Машу, отгоняя от себя назойливую мысль, пробившуюся сквозь туман, откуда-то издалека, от сердца: «Ты ничего не приобрел. Ты потерял все, что было смыслом твоей жизни долгие годы…»

Юлия Сергеевна который день не выходила из дома. Она потеряла счет времени, впав в безразличное ко всему состояние. Проплакав двое суток, она практически не вставала с дивана, на который перебралась с ковра спальни. Ей было невыносимо находиться там. В этой обновленной комнате все было наполнено воспоминаниями о счастье, которое должно было сопровождать ее до конца дней. Она всегда верила, что состарится вместе со Львом. Что настанет время, когда они, посмеиваясь над проделками молодежи, будут вспоминать о том, что согревало их долгие годы. Наступает возраст, когда остаются только воспоминания. Юлия считала, что это должно случаться со всеми только в глубокой старости. Она даже знала, как они будут замечательно смотреться вместе: худощавая седая старушка и статный пожилой мужчина. Ей досталась эта участь гораздо раньше. Ей чуть за сорок, и ее предал любимый человек. Предал безжалостно, грубо. Это не может носить другого характера, не может быть нежного расставания, не отягощенного обидами, отчаянием брошенной стороны.

Юлия Сергеевна никогда не примеряла на себя роль брошенной женщины. Но это случилось, и пока смириться с фактом было нестерпимо больно. Она ничего не ела, пару раз отпила воду из стакана, стоявшего рядом на комоде. Все время она то впадала в забытье, то лежала с открытыми глазами, глядя куда-то вперед, ничего не видя, не желая ничего видеть. Только в субботу днем пришлось общаться С Наташей. Дочь сама едва сдерживала слезы, хотя речь ее была полна решительных и оптимистических призывов. Она показала, что полностью на ее стороне, но для Юлии Сергеевны это не имело никакого значения. Она постаралась успокоить Наташу, перевела разговор на ее состояние. Едва найдя в себе силы довести разговор до конца, Юлия Сергеевна предупредила, что выпила успокоительного и хочет отдохнуть. Наташа запаниковала, сказала, что сейчас же приедет. Пришлось отговаривать ее. Юлия Сергеевна даже подумала, что уж лучше бы все от нее отказались. Тогда она была бы более решительна в своем желании свести счеты с жизнью. А так нужно клясться, божиться, что она собирается выпить только одну-единственную таблетку. На самом деле она не собиралась вообще ничего пить, просто хотела отключить телефон, чтобы исключить звонки подруг, друзей.

В понедельник она позвонила Наташе, пообщалась с ней, понимая, что дочь нуждается в покое. Они всегда перезванивались несколько раз на дню. Нельзя держать девочку в напряжении — ей сейчас волнения противопоказаны. В любом случае разногласия между родителями не должны отражаться на детях. Это всегда было непреложным правилом в их семье. Естественно, за долгие годы непростые ситуации возникали не раз, но отношения всегда выяснялись не на глазах Наташи. Юлия Сергеевна пришла в то расположение духа, когда хочется оставить добрые традиции, даже на обломках прошлого. Кажется, ей это удалось: Наташа не услышала в голосе матери обреченности первого дня.

— Мамочка, я люблю тебя.

— И я тебя, доченька. Скажи маленькому, что бабушка передает ему привет и целует, — разговоры о ребенке действовали на будущую маму лучше любого успокоительного.

— Обязательно. Ма?

— Что?

— Ты снова отключишь телефон?

— Нет. Я возвращаюсь, — тихо ответила Юлия Сергеевна.

— Вот и хорошо.

— Я на днях приеду вас проведать.

— Было бы здорово. Сева обязательно обыграет тебя в нарды.

— Пусть тренируется, проверим, — усмехнулась Юлия Сергеевна. Она понимала, что дочь будет говорить о чем угодно, только бы вывести ее из того состояния, в котором она пребывала с уходом отца. Нужно было поддержать игру, в которой нуждались обе. — Целую тебя.

— До свидания, мамочка. Ты самая лучшая!

— Спасибо. До свидания, девочка.

Потом Юлия Сергеевна позвонила своей подруге, Жене Котовой, работавшей заведующей отделением в районной больнице. Женя была домашним доктором в семье Щеголевых. Впервые за долгие годы дружбы Юлия Сергеевна позволила себе воспользоваться ее служебным положением.

— Женечка, ты знаешь, я никогда не обращалась к тебе с подобной просьбой, — стараясь, чтобы голос ее не дрожал, не выдавал состояния, в котором она находилась, сказала Юля. — Заранее прошу прощения.

— Говори, дорогая, я слушаю.

— Мне нужен больничный хотя бы на три дня. Очень нужен.

— Хорошо, — в голосе Котовой послышалось замешательство. — Может быть, мне приехать?

— Не сейчас, Женечка. Мне нужно побыть одной. Не обижайся, ладно?

— Ну, что ты, Юлечка. Значит так, я открою его с сегодняшнего дня. В среду приеду, запиши вызов с повышенной температурой, кашлем.

— Спасибо.

— Не подведи меня, подруга.

— Женечка, я благодарна тебе, — закрыв глаза, Юлия Сергеевна запрокинула голову назад. Широко раскрыла рот, хватая воздух, задыхаясь от подступающих рыданий.

— Не стоит. Держись.

Казалось, Женя поняла ее без лишних слов. Нет ничего удивительного — они знакомы больше тридцати лет, со школы. Котова знала, что Юлия никогда не позволяла себе раскисать, ни при каких обстоятельствах. И если это все-таки произошло, на то есть веские причины. Они обязательно поговорят об этом, но позднее, не сейчас. Пока ей нужно одиночество. Оно — ее единственное лекарство. Сейчас есть только она и ее ощущения — весь мир словно перестал существовать для нее. Это было пронзительно-горькое состояние растворения в собственном отчаянии. И в этот момент Щеголева думала, что никогда не сможет выбраться из него.

Во вторник Юлия Сергеевна созрела для того, чтобы принять горячую ванну. Она вошла, включила свет, ослепивший ее, и увидела в зеркале чужую женщину. Она не была с ней знакома: тусклые, отрешенные глаза с опухшими веками, уголки рта опущены. Побледневшее лицо словно надело маску Пьеро. Хотелось сдуть с него толстый слой слишком светлой пудры, вдохнуть жизнь. Юлия Сергеевна отвернулась от зеркала, открыла горячую воду. Наскоро сполоснула ванну и начала наполнять ее, добавив средство для пены. Время шло, уровень воды становился все выше. Ждать больше не было сил — Юлия Сергеевна сняла халат, белье и погрузилась в согревающую влагу. Она любила этот контраст горячей воды и прохладной невесомой пены. Мягкая, воздушная, она раскачивалась на поверхности от малейшего движения. Щеголева подняла руку, наблюдая, как по ней стекает бесформенная белая полоса. Эта картина почему-то вызвала улыбку, а еще через несколько минут Юлия Сергеевна мгновенно почувствовала расслабление, закрыла глаза. Сказались бессонные ночи. Щеголева поняла, что рискует уснуть прямо здесь. Стоя под душем, она боролась со сном. Несколько раз струя горячей воды лилась совершенно не туда, куда Юлия ее направляла. Она делала это со слипающимися глазами. Выпуская воду, она едва нашла в себе силы стать на влажный коврик. Большое махровое полотенце быстро впитало капельки воды, оставшиеся на теле. Юлия Сергеевна повесила его на веревку и, накинув халат Левы, оказавшийся под рукой, направилась в спальню. Она не смогла снова посмотреть на себя в зеркало. Ей хотелось думать, что она стала выглядеть лучше, чем двадцать минут тому назад. Она даже не стала заострять внимание на том, что надела халат мужа. Это стало еще одним доказательством одиночества, но Юлия Сергеевна сейчас не была способна думать. Она вошла в спальню, представляя, как удобно устроится на своем месте. После такой замечательной ванны ей не хотелось спать, согнувшись под диванной накидкой. Она почувствовала, что сможет войти в комнату, где теперь на просторной кровати она осталась одна. Прохлада постели на несколько секунд вывела ее из состояния полусна. Но, согревшись, она не заметила, как веки сомкнулись, глубокий сон унес ее во тьму, бездну, бесконечность.

В среду утром Юлия Сергеевна позвонила в больницу и сделала повторный вызов врача. У Жени обход участка пришелся на вторую смену. Чтобы как-то занять себя до ее прихода, Щеголева принялась наводить порядок в квартире. Это была самая генеральная из всех генеральных уборок, которые она проводила. Целый день, не выпуская из рук пылесос, тряпку, Юлия Сергеевна придирчиво осматривала свои владения. Прежде всего она убрала фотографии, на которых были она и Лева. Со стены в гостиной исчезло маленькое фото в овальной рамочке; их фотографию, стоявшую на трюмо, она подняла и скомкала. Убрав в спальне и кабинете, она плотно закрыла двери, ведущие в эти комнаты. Ей нечего там делать. Так она окончательно привыкала к мысли, что с местоимением «мы» покончено.

Казалось, что с того вечера, когда Лева сказал, что уходит от нее, прошла вечность. Пятый день неожиданной свободы был не таким мрачным, обреченным. Может быть, потому что Юля ждала Женю. Она уже ощущала себя способной общаться с кем-то без надрыва в голосе. Все слезы были выплаканы, разрушающая жалость к себе сменилась чем-то вроде душевной анестезии. Появилась возможность рассказывать о происшедшем без трагических отступлений. Остался голый факт — семьи Щеголевых больше не существует. Как говорила Надя, их считали самой благополучной парой в компании. Оказывается, все ошибались. Если она не была к этому готова, она, прожившая со Щеголевым двадцать лет, то остальным прощается такая «чудовищная недальновидность». Юлия Сергеевна огляделась, словно ища подтверждения этому неожиданному повороту в своей судьбе. Оно было явным — отсутствие мужа заметно везде: в ванной на раковине нет следов пены для бритья, запаха мужского одеколона, на кухне нет кофе в кофейнике — Юлия не любила его, предпочитая чай. В гостиной кет новых газет на журнальном столике, в кабинете выключенный компьютер, а в спальне пустая кровать. Подушки не измяты, одеяла не тронуты. Юлия Сергеевна обосновалась в гостиной, и теперь засыпала, укрывшись покрывалом с дивана, словно больше нечем было. Никто не увидит, как она ютится на диване, даже не пожелав разложить его для удобства. Зачем оно ей? Уют создавался для «них», а не для «нее» — разница ощутимая. До сих пор страшно было подумать, что заботиться больше не о ком, что появилась масса свободного времени, которое нужно чем-то заполнить, чтобы не сойти с ума.

Самый известный метод борьбы с хандрой и депрессией — работа. Юлия Сергеевна решила воспользоваться этим средством по полной программе: стирала, мыла, вытирала пыль, поглядывала на часы и продолжала находить себе занятие. До прихода врача оставалось не так много времени, но и оно казалось бесконечно долгим, если руки не находили себе работы. Мозг Юлии Сергеевны отключался и не пытался анализировать происшедшее, пока руки были заняты делом. Поэтому, выжимая из своей трехкомнатной квартиры все, хозяйка решила, что теперь пора навести порядок в шкафах. Это заняло много времени — то, что нужно. Особенно рьяно упаковывались в найденный на антресолях чемодан вещи Льва Николаевича. Их оказалось не так мало, как он всегда сетовал. Юлия Сергеевна складывала костюмы, рубашки, свитера, замечая, что с собой он взял именно то, что она дарила ему по разным поводам.

Юлия Сергеевна прижала к щеке мягкий шотландский свитер, который Щеголев привез этой зимой из Англии. Он любил сам покупать себе одежду. Особенно когда бывал за границей. Это было нормально. Он никогда не забывал о подарках жене и дочери, но и себя не ставил на последнее место — он возвращался обязательно с новым костюмом, рубашкой, галстуком. Щеголев оправдывал свою фамилию, будучи всегда подтянутым, аккуратным, модным. За всеми направлениями моды приходилось следить Юлии, а Лев доверялся ей. Он и сам имел недурной вкус, но чаще предпочитал собственному выбору решение жены. Утром поднимался с постели и видел на стуле подготовленный комплект для выхода в свет. Он придирчиво осматривал себя в зеркало, мог заменить галстук или поворчать по поводу недостаточно хорошо отглаженной рубашки. Это был своеобразный ритуал, к которому оба давно привыкли. Каждый играл свою роль, обозначенную рамками наступившего нового дня. Потом все разбегались по своим рабочим местам: за Щеголевым приезжала машина, Юлия Сергеевна мчалась через три квартала в свое агентство переводов. Она никогда не выходила с мужем в одно время. Сначала закрывалась входная дверь за ним, потом воздушный поцелуй из окна и после последнего взгляда вслед отъезжающей машине — решительные сборы на работу. Ей некому было подносить подготовленную заранее одежду, поить чаем или кормить овсянкой с медом. Она не комплексовала потому, что сама изо дня в день заботилась о себе. Она знала, что любят Лева и Наташа, и потакала их вкусам и привычкам. Свои же приходилось усмирять, лишь изредка позволяя мелким желаниям осуществляться. И Щеголева долгие годы считала это положение нормальным. Сейчас Юлию Сергеевну пронзила догадка, что именно из-за этого все так и получилось. Слишком уж она пренебрегала собственными «хочу», не желая тратить на них время, средства. Однажды Щеголев сказал:

— А тебе, оказывается, нужно совсем немного для счастья, — в этот день он привез ей новый женский журнал, за чтением которого Юлия любила проводить свободное время.

— Да, — стараясь скрыть обиду, согласилась она и добавила: — Я не избалована.

Теперь Юлия Сергеевна отчетливо поняла, что сама испортила все. Она не давала возможности заботиться о себе в той мере, в которой Лев хотел это делать с самых первых дней их брака. Он был совершенно искренним, когда желал взвалить на свои плечи все проблемы быта. Он всегда говорил, что его так воспитали: мужчина должен уметь все. Когда все умеешь, нет зависимости, нет боязни перед будущим, перед одиночеством — это было его убеждением. Он рассказывал о своем отце, который не позволял матери стирать его нижнее белье, носки, сам готовил, не подпуская супругу к плите, а Юлия слушала и едва подавляла в себе желание схватиться за голову: какой кошмар!

Сама же она выросла в совершенно иной атмосфере, и заведенный порядок она упорно старалась вводить и в свою семью. Постепенно вытеснив Льва из сфер немужской, по ее мнению, деятельности, Юлия успокоилась. Она переделала мужа по своему усмотрению, невероятно радуясь влиянию на него. Теперь все как будто было на своих местах. Он делал карьеру, она заботилась о доме, уюте. Она полностью освободила его от дома, воспитания дочери, создавая вокруг него атмосферу простора и свободы, в которых он должен был расти. Его участие в домашних делах рассматривалось как нечто из ряда вон выходящее. Что-то вроде показательного выступления, заранее обреченного на всеобщее внимание. Щеголев поначалу сопротивлялся, а потом привык к тому, что дома все вращается вокруг него: «Папа работает — не шуметь. Папа плохо себя чувствует — никакой музыки. Папа устал — не трогайте его, пусть отдыхает».

Юлия вспоминала, как сопереживала его успехам, продвижению по служебной лестнице, признанию в ученом мире. Это сейчас Лев Николаевич Щеголев известный человек, всеми признанный авторитет, руководитель огромного научно-исследовательского института. А сначала была аспирантура, защита кандидатской, потом докторской диссертаций, частые поездки на научные семинары, поздние возвращения с работы… Щеголев упорно создавал себя такого, о каком мечтала Юлия. Она поставила себе цель не загубить его природный дар в суете будней и считала, что выполнила свою задачу с лихвой. Он и сам всегда подчеркивал, что его заслуги — ее заслуги. Кажется, он с благодарностью говорил об этом совсем недавно, что совершенно не увязывалось с брошенным «я больше не люблю тебя…»

Вздохнув, Юлия Сергеевна вложила свитер в чемодан, закрыла его, застегнула ремни. Вынесла тяжеленную ношу в коридор и поставила у входной двери. Оглянувшись на дверь осиротевшего без своего хозяина кабинета, Щеголева поспешно пошла на кухню. Все сияло чистотой, но той радости и удовлетворения, которые обычно испытывала хозяйка, сейчас она не ощущала. Только сегодня Юлия Сергеевна убрала со стола остатки несостоявшегося ужина; выбросила со сковородки засохшие драники, салат, издававший запах несвежих, загнивающих овощей. Открытая форточка помогла избавиться от нежелательных ароматов. Посуда была быстро вымыта. Юлия Сергеевна посмотрела на пустой стол. Оставался только подсвечник с двумя свечами. Она так и не зажгла их в тот вечер. Значит, она сделает это сегодня. Придет Женя — и тогда они поговорят при их неярком свете. Это даже к лучшему — не будут слишком заметны темные круги под глазами, ввалившимися куда-то под изгибы бровей.

Юлия Сергеевна несколько дней вообще не подходила к плите и теперь решила сварить себе кофе. Чувства голода не было, просто она почувствовала, что хочет попробовать этот горьковатый, обжигающий напиток. Ей всегда казалось странным, что можно хотеть кофе. Она не понимала этого вкуса, посмеиваясь над Щеголевым, который начинал утро именно с него. Он любил кофе, который она готовила ему. И сколько Лев не уговаривал ее присоединиться, отказывалась, неизменно заваривая чай. Сейчас она варила этот любимый мужем напиток, подсознательно возвращая время, когда они были вместе. Это было похоже на самообман: чашка горячего кофе не могла ничего изменить. Она не могла помочь вернуть Леву, его любовь. Просто еще одно заблуждение, помогающее выстоять.

Юлия как раз отставила турку с огня, когда раздался звонок в дверь. Она вздрогнула: слишком одиноко было в доме последние дни. В коридоре она взглянула на себя в зеркало — лгать и притворяться не стоит. Женя сразу поймет, что дома ее держало не ОРЗ. Собственно говоря, Юлия Сергеевна и не думала плести небылицы. Рано или поздно все друзья, знакомые узнают, что Лева ушел. Он ушел, а она не разрешит ему вернуться. Она была уверена, что наступит момент, когда Щеголев захочет прежней жизни, но она будет тверда в своем отказе! Юлия Сергеевна не ощущала при этом злорадства. Напротив, она чувствовала, что не может найти в себе ненависти к человеку, предавшему ее. Наверное, это было бы более естественно, более понятно окружающим, но Юлия Сергеевна не обнаруживала в себе ничего подобного. Для нее самой это стало неожиданностью. В ее сердце начала обосновываться жалость к мужчине, которого она беззаветно любила. Никто не окружит его таким вниманием, никто не будет чувствовать его так тонко, понимая с полуслова, взгляда. Он поиграет в новизну, острые ощущения, а потом поймет, что потерял гораздо больше, чем приобрел. Юлия Сергеевна понимала, что его роман на стороне возник не так давно. Они не могли узнать друг друга достаточно, чтобы разобраться во внутреннем мире, привычках, целях, желаниях. Они идут на поводу у эмоций. Все это временно и слепо. Щеголев поторопился, приняв влюбленность за настоящее чувство. А может быть, она не права? Он полюбил и не смог врать. По крайней мере, он поступил честно, и за это его можно уважать. Обо всем этом Юлия Сергеевна собиралась говорить с Котовой. Пусть Женя станет первой, кто услышит об этом от нее самой, без прикрас.

Наташа все-таки не выдержала и приехала к матери без предупреждения. После очередного разговора по телефону дочь решила, что пора собственными глазами убедиться в том, что кризис миновал, как утверждала мама. Юлия Сергеевна как могла убеждала дочь, что с ней все в порядке. А на самом деле она с трудом вживалась в новое для себя состояние и чувствовала себя добровольно оторванной от мира и не нуждающейся в нем. Наташа подумала, что пора принять активное участие в том, что происходит. Телефонные отговорки, показной оптимизм матери были наигранными. Дочери было легко заметить фальшь — ее мать совершенно не умела лгать.

Юлия Сергеевна увидела на пороге дочь и не смогла сдержать слез. Они нахлынули, не оставляя ей шансов держаться достойно. Наташа тоже расплакалась. Едва успев закрыть входную дверь, они обнялись. Большой живот будущей мамы не мешал крепким, искренним объятиям. Юлия Сергеевна прижала к нему ладонь, ощущая движение маленького, разумного существа. Оно тоже волновалось, тревожно подавая знаки о том, что и ему не по себе.

— Я должна была приехать сразу, сразу, а не сегодня, — всхлипывала Наташа. — Прости меня, мамочка. Прости, что оставила тебя один на один со всем этим.

— Ну что ты, девочка, — Юлия Сергеевна гладила волосы дочери, целовала ее пахнущую шампунем макушку. Они стояли, плача, время от времени вытирая глаза, застилаемые слезами. — За что ты просишь прощения? Я тебя благодарить должна, потому что только мысль о тебе, малыше удержала меня на этом свете. Слава богу, тебе не пришлось видеть, во что я превратилась за несколько часов отчаяния. Сейчас все по-другому. Я поняла, что мне есть для кого жить на этом свете, а на тот торопиться не стоит. Теперь все зависит только от меня. Я повторяю эту фразу, как заклинание. И хотя мне невероятно тяжело, но я могу скрыть это, спрятать ото всех достаточно глубоко. Это моя пожизненная боль, только моя.

— Я с тобой, мы с тобой, — сильнее прижимая мамину ладонь к своему животу, горячо произнесла Наташа. — Милая моя, я так тебя люблю!

— И я тебя. Давай пройдем в комнату. Наташа, тяжело переваливаясь и неся впереди себя огромный живот, вошла в гостиную и осторожно села на диван. Ее отечное, но не потерявшее привлекательности лицо раскраснелось от выплаканных слез, помада слегка размазалась. Юлия Сергеевна поспешила вытереть выходящие за контур разводы, поцеловала дочь в нос, села рядом. Наташа опустила взгляд, почувствовав сильный толчок внутри.

— Что, дорогая, тяжело? — понимающе спросила Юлия Сергеевна.

— Сплю практически сидя, дышать тяжеловато. Малышу явно надоело его убежище.

— Потерпи, осталось совсем чуть-чуть. Как это Сева отпустил тебя в такую даль одну? — спохватилась Щеголева, округлив глаза.

— Я должна была тебя увидеть, а он не знает, что я у тебя. Сегодня у него тяжелый день, невероятно загруженный. Правда, — и глаза Наташи засветились от счастья, — он успевает сто раз позвонить, справиться о моем самочувствии. Я поговорила с ним, и к тебе. В ближайшие пару часов он не станет меня разыскивать. Мне кажется, так нельзя любить, как он.

— Кому это дано знать — как нужно? — грустно улыбнулась Щеголева. — А ты его любишь?

— Я? Тоже, разумеется, но важнее, чтобы мужчина был от тебя без ума. Тогда есть большая вероятность стабильности, верности, — гордо произнесла Наташа и тут же сконфузилась. — Прости меня, пожалуйста. Я не должна разговаривать с тобой об этом?

— Что за чепуха, — справляясь со снова нахлынувшей безнадежностью, ответила Юлия Сергеевна. — Наоборот. Такие разговоры для меня как вакцина: помогает переболеть в более легкой форме. Не извиняйся, Натуля.

— Я действительно могу говорить на эту тему?

— Конечно.

— Я вообще о многом передумала за эти несколько дней. Мир словно перевернулся. Он стал другим. Или я? Мне стало страшно и… Одним словом, знаешь, мам, — в голосе Наташи послышалось беспокойство, — я вдруг представила, что Сева тоже однажды придет домой и скажет, что больше не любит меня. Он такой преуспевающий, талантливый, привлекательный, а я превратилась в толстозадую, отекшую утку. Его взгляд может остановиться на более красивой, эффектной женщине. Она даже может быть старше его. Сейчас это модно.