Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Воспоминания террориста

ModernLib.Net / История / Ропшин В. / Воспоминания террориста - Чтение (стр. 24)
Автор: Ропшин В.
Жанр: История

 

 


      Случилось иное.
      Немедленно после приезда Аргунова, я выехал в Мюнхен к Н. Я не сказал ни ему, ни его товарищу о сообщении Лопухина. Я сказал только, что в связи с делом Бурцева необходимо выяснить местопребывание Азефа в средних числах ноября. Н. и товарищ его рассказали мне, что Азеф приехал в Мюнхен 15 или 16 ноября ст[арого] стиля и оставался там всего дней пять. Они получили от него письмо из Берлина от 9/22 ноября.
      Азеф был уличен во лжи: он сказал Чернову и Натансону, что пробыл в Мюнхене десять дней.
      Кроме того, в Берлине он был без ведома центрального комитета. Тогда центральный комитет постановил произвести тайное расследование об Азефе. В декабре в Лондон из Петербурга приехал Лопухин. Он еще в России обещал подтвердить все им сказанное Чернову и мне. На свидание к нему выехали поэтому Аргунов, Чернов и я. Свидание состоялось в маленькой гостинице недалеко от Чаринг-Кросса.
      Лопухин сообщил нам следующее.
      Впервые он узнал об Азефе вскоре после своего назначения на пост директора департамента полиции. Весною 1903 года Дурново, тогда товарищ министра внутренних дел, рассказал ему, что Рачковский, заведывающий русским политическим сыском за границей, обратился с ходатайством об ассигновании его секретному сотруднику Раскину (Азефу) 500 руб. для передачи Гершуни. Рассказывая об этом, Дурново выразил опасение, что эти деньги пойдут на бомбы в кассу боевой организации. Он просил Лопухина увидеть Раскина и лично выяснить истинное назначение этой суммы. Раскин (Азеф), по требованию Лопухина, явился к нему по приезде своем из-за границы и объяснил, что, во-первых, деньги 500 руб. отнюдь не предназначались на боевое дело и, во-вторых, что он, Азеф - не член партии, но личный друг Гершуни и через Гершуни может освещать весьма видных революционеров.
      Второе свидание Азефа с Лопухиным состоялось в конце 1903 или в начале 1904 г. Лопухин через прислугу получил записку, в которой "лицо ему лично известное" просит его о свидании. Этим "лично известным лицом" оказался Азеф. Он просил Лопухина об увеличении ему содержания. Лопухин отказал. Чиновник Ратаев впоследствии сообщил Лопухину, что Азеф в то время получал до 6000 руб. в год.
      Третье свидание Азефа с Лопухиным произошло 11 ноября
      1908 г. около 10 часов вечера на квартире Лопухина. Азеф именем своих детей умолял не губить его. Лопухин подробно описал наружность человека, приходившего к нему в этот день: толстый, сутуловатый, выше среднего роста, ноги и руки маленькие, шея толстая, короткая. Лицо круглое, одутловатое, желто-смуглое; череп кверху суженный; волосы прямые, жесткие, темный шатен. Лоб низкий, брови темные, глаза карие, слегка на выкате, нос большой, приплюснутый, скулы выдаются, губы очень толстые, нижняя часть лица слегка выдающаяся. В этом портрете мы узнали Азефа.
      Кроме того, по словам Лопухина, Азеф "осветил" полиции: пензенскую тайную типографию, транспорт нелегальной литературы в Лодзи, террористическую группу С.Клитчоглу в Петербурге, поездку в Россию Слетова в 1904 г., нижегородский съезд боевой организации в 1905 г. и многое другое. Лопухин сказал также, что, по его сведениям, Азеф был наиболее крупным провокатором в партии социалистов-революционеров: в последнее время он получал до 14000 рублей в год.
      В искренности Лопухина нельзя было сомневаться: в его поведении и словах не было заметно ни малейшей фальши. Он говорил уверенно и спокойно, как честный человек, исполняющий свой долг. Лопухин никогда ранее не оказывал услуг партии. Насколько мне известно, он оставил полицейскую службу и вообще не занимался политикой. Я не знаю, какие мотивы руководили им при сообщении нам сведений об Азефе, но нет сомнения, что он действовал более, чем бескорыстно: он знал, что правительство будет преследовать его. И действительно, когда Азеф был разоблачен, Лопухин был арестован в Петербурге.
      Рассказ Лопухина и ложь Азефа о его пребывании в Мюнхене убедили Аргунова, Чернова и меня в виновности Азефа. Центральный комитет решил допросить Азефа о дне 11 ноября. Допрос Азефу делал Чернов, стараясь не показать ему своих подозрений.
      Чернов сказал Азефу, что Бурцев, учредив наблюдение за Ратаевым, непосредственным, по словам Лопухина, начальником Азефа, жившим в то время в Париже под именем ген[ерала] Гирса, - утверждает, что наблюдением этим установлен визит Азефа к Ратаеву 11 ноября ст[арого] стиля в 7 часов утра. Чернов спрашивал Азефа, где он был в этот день, ибо, несмотря на явную нелепость такого указания, суд может потребовать документального его опровержения.
      Азеф в ответ вынул из кармана два счета: один на имя Лагермана из гостиницы "Furstenhof" в Берлине, где он пробыл с 7/20 XI по 9/22 XI-08 г. и другой - на имя Иоганна Данельсона с 9/22 XI-08 г. по 13/26 XI-08 г. из меблированных комнат "Керчь", тоже в Берлине, содержимых русским евреем Черномордиком. Азеф прибавил, что ездил в Берлин, чтобы отдохнуть. Из Берлина он проехал к NN в Мюнхен.
      Было странно, что Азеф по дороге к NN остановился в русских меблированных комнатах в Берлине, т.е. не соблюл элементарных правил конспирации.
      Было решено проверить подлинность представленных им счетов.
      С этою целью в Берлин поехал тов. В. (псевдоним).
      Из Берлина В. телеграфировал нам следующее:
      "Ihre schlimmste Verdaecthe volkommen richtig seid bereit das Dicker wusste heute Woldemars mission" ("Ваши худшие подозрения оправдались. Будьте готовы к тому, что "Толстяк" уже осведомлен о миссии Вольдемара" (нем.). Ред.)
      Оказалось по справкам В., что, во-первых, меблированные комнаты "Керчь" скорее похожи не на гостиницу, а на притон низшего разряда, во-вторых, что Черномордик служит переводчиком при берлинском Polizei-Praesidium'e и, в-третьих, что лицо, останавливавшееся в "Керчи" с 22 по 26/XI и записанное под именем Иоганна Данельсона, даже отдаленно не напоминает собою Азефа. Счет был фальшивый. Наши худшие подозрения, действительно, оправдались.
      Азефу в партии доверяли так, как, быть может, доверяли только Гершуни. Особенною любовью и уважением пользовался он у членов боевой организации. Карпович был в России, но из его ближайших товарищей в Париже находилось несколько человек: Н. (псевдоним), П-а, Эсфирь Лапина и др. Узнав о подозрениях на Азефа, они отказались им верить даже после допроса нами Лопухина. Как показатель того волнения, которое охватило боевые круги, характерно следующее письмо Лапиной центральному комитету:
      "Я несколько сомневаюсь в том, что моя позиция достаточно ясна ЦК. Постараюсь поэтому резюмировать ее еще раз:
      1) Я заявляю, что желаю занять активную роль в интересующем нас всех деле. Степень моей активности может простираться вплоть до приведения приговора в исполнение, если этого потребуют интересы дела.
      2) То или другое активное участие в этом деле, размеры которого может определять только ЦК, для меня лично приемлемы только при одном условии: при участии моем в таком суде, который имеет право выносить только единогласное решение.
      3) ЦК имеет право в известный момент действовать исключительно по совести. В данном деле такой момент наступил. ЦК имеет право передоверить свои полномочия другим членам партии. Но если ЦК имеет право передоверить совесть другим членам партии, то минимальным условием осуществления этого права ЦК является требование полного единства решения этих членов партии. Передавая суд в руки коллегии, ЦК тем самым обязует всех членов суда нести полную ответственность за возможный исход суда. Быть членами суда моральное право имеют только те члены партии, которые в силах привести приговор в исполнение, если они - судьи праведные.
      Всякий член суда при таких условиях имеет право заявить: я не желаю быть моральным участником убийства, которое может идти вразрез с моей совестью, я не имею никакого права ставить другого члена суда в такое же положение. Коллегиальный суд, а не ЦК, может убивать только единогласно. Никакие аналогии ни с другим партийным положением, ни с другим судом невозможны. Суд присяжных заседателей только судит, но сам не убивает. А убивать каждый член суда имеет право только при единогласном решении. Значит, мое мнение сводится к следующему: коллегия может судить только тогда, если в основу ее образования будет положен тот принцип, который я защищаю, а потому речь идет не об обязательствах ЦК только передо мною.
      4) Если судить будут не только члены ЦК, но и члены партии, то в основу создания коллегии должен быть положен и следующий принцип: представительство всех оттенков мнений, высказанных на общем совещании. Иначе коллегия будет судом пристрастным.
      5) Высказывая свои пожелания и мнения, я хочу обратить внимание ЦК на следующее: если не по практическим соображениям, то, быть может, по чисто моральным, ЦК должен обратить внимание на то, что я имею формальное право добиваться своего участия в суде, раз судьей является не только ЦК.
      6) С данного момента, когда моя позиция мне совершенно ясна, когда ЦК заявил мне, что мое предложение не может быть принято при тех условиях, которые ставлю я, мне остается сказать: данное мною честное слово меня обязывает только к пассивному умалчиванию перед заинтересованным лицом о том, о чем я знаю.
      Бэла".
      Центральный комитет был поставлен в трудное положение: с одной стороны, улики против Азефа были неопровержимы, его виновность была доказана, а следовательно, Азеф должен был быть убит, с другой - партийное общественное мнение не помирилось бы со смертью Азефа без предварительного и обставленного судебными гарантиями его допроса. Такой допрос необходимо предполагал присутствие, по крайней мере, одного члена центрального комитета. Между тем, убийство Азефа было возможно только тут же на допросе, ибо после допроса он немедленно нашел бы возможность скрыться, что и случилось в действительности. Таким образом, центральный комитет должен был решиться на гибель, по крайней мере, одного из своих членов и на аресты и высылки из Парижа всего заграничного центра партии, иными словами, он должен был взять на себя ответственность за разгром центральных партийных учреждений в тот именно момент, когда разоблачение провокации Азефа должно было неизбежно вызвать в партии смуту. Центральный комитет решил посоветоваться по этому вопросу с некоторыми уважаемыми товарищами, жившими в Париже.
      В самом конце декабря 1908 г., на rue Lhomond 50, состоялось собрание приглашенных центральным комитетом товарищей. На нем присутствовали: М.А.Натансон, В.М.Чернов, А.А.Аргунов, Н.И.Ракитников, В.Н.Фигнер, И.А.Рубанович, Г-ский, В.М.Зензинов, И.И.Фундаминский, М.А.Прокофьева, Эсфирь Лапина, С.Н.Слетов, N. (псевдоним) и я.
      На обсуждение был поставлен вопрос: возможно ли убить Азефа немедленно, не приступая к допросу, или необходимо произвести дополнительное расследование и, в зависимости от результатов его, решить и судьбу Азефа?
      Мнения разделились. Четыре человека (Зензинов, Прокофьева, Слетов и я) высказались за немедленное, без допроса, убийство Азефа. Мы утверждали, что Азеф, конечно, знает о подозрениях центрального комитета, - если он не поставлен в известность полицией, то он догадался о них по перемене отношений к нему товарищей. Таким образом, продолжение расследования грозит бегством Азефа. Кроме того, мы указывали, что убийство Азефа после допроса может юридически компрометировать весь центральный комитет и отразиться на судьбе всех центральных учреждений партии, а это с партийной точки зрения недопустимо: Азеф должен быть убит без значительных для партии потерь. Наконец, виновность Азефа, по нашему мнению, была столь очевидна, что обвинение ни в дальнейшем расследовании, ни в допросе не нуждалось.
      Противоположное мнение, к которому примкнуло большинство (при воздержавшихся "Николае" и Лапиной и при особом мнении Рубановича) заключалось в следующем: смерть Азефа вызовет в партии раскол, раскол этот будет тем более значителен, чем менее юридически оформлен суд над Азефом. Если последнему не будет дано всех возможных в партии средств защиты, многие из партийных, в особенности боевых работников, будут считать, что центральный комитет совершил преступление. Наконец, и справедливость требует такой постановки дела: в самом центральном комитете есть люди, например, Натансон, не вполне уверенные в виновности Азефа.
      После прений собрание постановило: расследование об Азефе продолжать, подготовляя одновременно его убийство при условии наименьших для партии потерь.
      Было решено убить Азефа вне пределов Франции, например, на территории ***. Аргунов и бывший член петербургской военной организации - А. (псевдоним) выехали в *** с целью нанять там уединенную виллу. Чернов и я должны были под каким-либо предлогом привезти в эту виллу Азефа.
      Я был не согласен с решением собрания. Я считал, что Азеф во что бы то ни стало должен быть убит, и видел, что дальнейшее расследование обеспечивало ему легкую возможность бегства; я был убежден, что в Италию он не приедет. Исполняя постановление центрального комитета, я принял участие в обсуждении плана убийства в Италии, но лично для меня вопрос стоял иначе: я спрашивал себя, не обязан ли я, вопреки мнению центрального комитета, убить Азефа на свою личную ответственность? Я решил этот вопрос отрицательно: я не считал возможным в эту минуту быть причиной раскола в партии. Кроме того, я хотел знать мнение Карповича, ближайшего сотрудника и друга Азефа. Карпович, вопреки ожиданию, приехал в Париж уже после того, как Азеф бежал.
      Пока шли переговоры в Италии, т. В. делал расследование в Берлине. По получении от него цитированной уже телеграммы, центральный комитет решил немедленно приступить к допросу Азефа. Он сделал это из опасения, что Азеф узнает о поездке В. и бежит. Произвести допрос должны были Чернов, "Николай" и я. Было постановлено, что убивать Азефа мы не имеем ни в коем случае права.
      Постановление это равнялось решению освободить Азефа. Но я не считаю, что центральный комитет в данном случае поступил неправильно. Была сделана ошибка значительно раньше: Азефа нужно было немедленно убить после нашего свидания с Лопухиным, когда виновность его уже не подлежала сомнению. Но колебания в самом центральном комитете, с одной стороны (Натансон), и колебания боевиков (Николай, Лапина и др.) - с другой, не позволяли центральному комитету решиться на эту меру. С этого момента центральный комитет оставил путь революционных решений и вступил на дорогу формального суда, защиты и слова. Дорога эта неизбежно приводила к допросу Азефа, а, следовательно, и к его бегству: центральный комитет не имел права платить за смерть Азефа арестом единственного теоретика партии Чернова, без Чернова же допрос был немыслим.
      Как бы то ни было, Азеф мог чувствовать себя в безопасности.
      V
      Вечером 5 января н[ового] стиля 1909 г. Чернов, Николай и я позвонили у квартиры Азефа в доме № 245 по Boulevard Raspail.
      Дверь нам открыл сам Азеф. Он провел нас в крайнюю комнату, - свой кабинет. Он сел за стол у окна. Мы втроем загородили ему выход из комнаты.
      Азеф спросил:
      - В чем, господа, дело? Чернов ответил:
      - Вот прочти новый документ.
      И он передал Азефу саратовское от 1907 года письмо. Азеф побледнел.
      Он долго читал письмо. Мне показалось, что он только делает вид, что читает его: он выигрывал время, чтобы спокойно выслушать нас.
      Все еще очень бледный, он, наконец, обернулся к нам. Он спросил:
      - Ну, так в чем же, однако, дело? Чернов медленно сказал:
      - Нам известно, что 11 ноября старого стиля ты в Петербурге был у Лопухина.
      Азеф не удивился. Он ответил очень спокойно:
      - Я у Лопухина не был.
      - Где же ты был?
      - Я был в Берлине.
      - В какой гостинице?
      - Сперва в "Furstenhofe", а затем в меблированных комнатах "Керчь".
      - Нам известно, что ты в "Керчи" не был.
      Азеф засмеялся: - Смешно... Я там был.
      - Ты там не был.
      - Я был... Впрочем, что это за разговор?.. - Азеф выпрямился и поднял голову. - Мое прошлое ручается за меня.
      Тогда я сказал:
      - Ты говоришь, твое прошлое ручается за тебя. Хорошо. Расскажи нам подробности покушения на Дубасова.
      Азеф ответил с достоинством:
      - Покушение 23 апреля было неудачно потому, что Шиллеров пропустил Дубасова. Было трое метальщиков: Борис Вноровский на Тверской, Владимир Вноровский на Воздвиженке, Шиллеров на Знаменке. Я был в кофейне Филиппова.
      Я сказал:
      - Это неправда. Мы допросили Владимира Вноровского. Было только двое метальщиков; Борис Вноровский и Шиллеров. Дубасов проехал мимо Владимира Вноровского, но у того не было бомбы.
      Азеф пожал плечами.
      - Не знаю. Было так, как я говорю. Я сказал:
      - Кроме того, ты накануне покушения не пришел на свидание к метальщикам.
      Азеф ответил:
      - Нет, я пришел.
      Я. - Значит, Вноровский сказал неправду?
      Азеф. - Нет, Вноровский не может сказать неправды.
      Я. - Значит, ты говоришь неправду?
      Азеф. - Нет, и я говорю правду.
      Я. - Где же объяснение?
      Азеф. - Не знаю.
      Я. - Ты, говоришь, был в кофейне Филиппова?
      Азеф. - Да.
      Я. - Ты попал в полицейское оцепление?
      Азеф. - Нет.
      Я. - Аргунову ты говорил, что ты попал в оцепление, но представил приставу иностранный паспорт, и тебя отпустили.
      Азеф. - Я этого Аргунову не говорил.
      Я. - Значит, Аргунов сказал неправду?
      Азеф. - Нет.
      Я. - Значит, ты говоришь неправду?
      Азеф. - Нет, я говорю правду.
      Я. - Где же объяснение?
      Азеф. - Не знаю... Но какое же заключение ты выводишь?
      Я. - Ты, по меньшей мере, проявил небрежность, граничащую с преступлением. За такую небрежность ты удалил бы из организации любого из ее членов. Твоя ссылка на твое прошлое неуместна.
      Азеф опять пожимает плечами. Он волнуется. Он говорит:
      - Дайте же мне возможность защищаться.
      Чернов. - Мы спрашиваем и ждем ответа. Зачем ты ездил в Берлин?
      Азеф. - Я желал остаться один. Я устал. Я хотел отдохнуть.
      Чернов. - Видел ли ты в Берлине кого-либо из партийных людей?
      Азеф. - Нет.
      Чернов. - А из непартийных?
      Азеф. - Я не желаю на этот вопрос отвечать.
      Чернов. - Почему?
      Азеф. - Он не относится к делу.
      Чернов. - Об этом судить не тебе.
      Азеф. - Я член центрального комитета и не вижу, чтобы все здесь присутствующие были ими.
      Я. - Мы действуем от имени партии.
      Чернов. - Значит, ты отказываешься отвечать на этот вопрос?
      Азеф. - Нет. Я скажу: я не видел никого.
      Чернов. - Почему ты переселился в "Керчь"?
      Азеф. - В "Керчи" дешевле.
      Чернов. - Так ты переехал из-за дешевизны?
      Азеф. - Была и еще причина.
      Чернов. - Какая?
      Азеф. - Этот вопрос тоже не относится к делу.
      Чернов. - Ты не желаешь отвечать?
      Азеф. - Хорошо. Запишите: я переехал только из-за дешевизны.
      Чернов. - В какой комнате ты жил в "Керчи"?
      Азеф. - В № 3.
      Чернов. - Опиши подробно этот номер.
      Азеф. - Кровать, налево от входа, покрыта белым покрывалом, с периною, стол круглый, покрытый плюшевой скатертью, около стола два кресла темно-зеленого плюша, у умывальника зеркало, ковер на полу темного цвета.
      Чернов. - Кого ты видел в "Керчи"?
      Азеф. - Что за вопрос?.. Ну, хозяина, посыльного, горничную, лакея...
      Я. - Скажи, как ты понял мои слова, когда я говорил тебе, что некто, имени которого я назвать не могу, сказал Бурцеву, что ты служишь в полиции, и разрешил сообщить это мне. Понял ты так, что именно некто разрешил мне сказать, или так, что Бурцев решился на это самостоятельно?
      Азеф. - Конечно, я понял так, что некто разрешил сказать только тебе.
      Чернов. - Некто - Лопухин. Он не называл фамилии Савинкова. Он позволил Бурцеву сказать одному революционеру, по его, Бурцева, выбору. Бурцев выбрал Павла Ивановича (меня).
      Азеф. - Ну?
      Чернов. - Ну, а ты вошел к Лопухину со словами: вы разрешили сказать Савинкову...
      Азеф. - Я не понимаю... Вы должны производить расследование серьезно.
      Чернов. - Прошу выслушать далее. Лопухин не назвал фамилии Савинкова. Ты понял со слов Павла Ивановича, что он эту фамилию назвал. Павел Иванович такого толкования в свои слова вложить не мог, ибо не слышал его от Бурцева... Значит...
      Азеф бледнеет, но он говорит еще спокойно:
      - Ну, Бурцев мог сказать Бакаю. Бакай понял неверно и сказал Лопухину... Впрочем, я ничего не знаю.
      Чернов. - Бурцев не говорил Бакаю и Бакай не говорил Лопухину. Как объяснить, что Лопухин на расстоянии угадал, что ты понял Павла Ивановича так, как никто понять не мог - что он, Лопухин, назвал фамилию Савинкова?
      Азеф волнуется.
      - Что за вздор. Я ничего понять не могу.
      Чернов. - Тут нечего понимать. Ты сказал Лопухину: вы позволили сообщить Савинкову, сообщите тому же Савинкову, что вы ошиблись.
      Азеф встает из-за стола. Он в волнении ходит по комнате.
      Чернов. - Мы предлагаем тебе условие, - расскажи откровенно о твоих сношениях с полицией. Нам нет нужды губить твою семью. Дегаев (Дегаев С.П. глава Центральной группы "Народной воли" и одновременно агент петербургской охранки. После разоблачения скрылся в Америке. - Ред.) и сейчас живет в Америке.
      Азеф продолжает ходить взад и вперед. Он курит папиросу за папиросой.
      Чернов. - Принять предложение в твоих интересах.
      Азеф не отвечает. Молчание.
      Чернов. - Мы ждем ответа.
      Азеф останавливается перед Черновым. Он говорит, овладев собой:
      - Да... Я никогда ни в каких сношениях с полицией не состоял и не состою.
      Чернов. - Как же ты объясняешь себе все обвинения? Интрига полиции?
      Азеф. - Не знаю...
      Чернов. - Ты не желаешь рассказать о своих сношениях?
      Азеф. - Я в сношениях не состоял.
      Чернов. - Ты ничего не желаешь прибавить к своим ответам?
      Аэеф. - Нет. Ничего.
      Чернов. - Мы дадим тебе срок подумать.
      Азеф ходит по комнате. Он опять останавливается против Чернова и смотрит ему прямо в глаза. Он говорит дрожащим голосом:
      - Виктор. Мы жили столько лет душа в душу. Мы работали вместе. Ты меня знаешь... Как мог ты ко мне прийти с таким... с таким гадким подозрением.
      Чернов говорит сухо:
      - Я пришел. Значит, я обязан был прийти.
      Я. - Мы уходим. Ты ничего не имеешь прибавить?
      Азеф. - Нет.
      Чернов. - Мы даем тебе срок: завтра до 12 часов. Ты можешь обдумать наше предложение.
      Азеф. - Мне нечего думать.
      Я. - Завтра в 12 часов мы будем считать себя свободными от всех обязательств.
      Азеф. - Мне нечего думать.
      Мы ушли. Вслед за нами во втором часу ночи Азеф вышел на улицу в сопровождении своей жены и скрылся.
      Описание "Керчи" и комнаты в ней было сделано Азефом неверно. Не оставалось сомнения, что он, если и был там, то мимоходом и недолгое время. Так утверждал вернувшийся из Берлина т. В.
      Подлинный протокол допроса Азефа гласил:
      "На вопрос, имел ли Азеф когда-либо и в каких-либо целях сношения с полицией, - Азеф ответил, что никогда и никаких сношений не имел.
      Азеф заявил:
      Из гостиницы "Furstenhof" он переехал в меблированные комнаты "Керчь" из-за сравнительной дешевизны последней и по причине, назвать которую отказывается, не находя вопрос о ней относящимся к делу. Из "Керчи" Азеф переехал в "Central Hotel" в видах конспирации, не желая прямо из "Керчи" ехать в Мюнхен.
      Впоследствии Азеф изменил свое показание, заявив, что единственною причиною этого переезда была сравнительная дешевизна "Керчи".
      Вещи из "Furstenhof'a" были доставлены Азефом на вокзал Fridrichstrasse, с вокзала же человеком из "Керчи" в "Керчь". Из "Керчи" они были доставлены опять на тот же вокзал лично Азефом и оттуда человеком из "Central Hotel" в "Central Hotel".
      Поехал Азеф в Берлин, ибо желал остаться один и отдохнуть перед поездкой в Мюнхен, в "Furstenhof" он платил за номер 16 марок. В "Central Hotel" - 5 - 6 марок. Причину дороговизны в "Furstenhof" объяснить не желает, находя, что вопрос этот к делу не относится.
      Занимал Азеф в гостинице "Керчь" комнату № 3 в нижнем этаже. № 3 имеет такой вид: кровать стоит налево от входа, она довольно больших размеров, покрыта белым покрывалом и периною, стол в номере круглый, покрытый плюшевой скатертью, около стола два кресла темно-зеленого плюша, у умывальника зеркало, ковер на полу темного цвета.
      Видел Азеф в "Керчи" хозяина, горничную, посыльного и при столе - лакея и горничную. Жил он все время в № 3, не покидая его ни на один день, обедал и завтракал всегда один за столом, в левом дальнем углу. Предварительно, Азеф на вопрос, обедал ли он за табльдотом или у себя в номере, ответил, что не всегда одинаково, - и там, и здесь. Противоречие в этих своих показаниях он объяснил тем, что не придавал этому вопросу значения.
      В Берлине Азеф, по первоначальному заявлению, партийных людей не видел, виделся ли с непартийными людьми сказать не желает, ибо вопрос об этом считает не относящимся к делу. Другая версия Азефа, - он не видел в Берлине никого.
      Говорил Азеф в "Керчи" со всеми по-немецки, выдавая себя за немца, но в листок этого не записал, ибо там места рождения не было. "Керчь" не произвела на него впечатления полицейского притона.
      На вопрос, как объясняет себе Азеф наличность против него показаний ряда лиц. взаимно друг друга дополняющих и единогласно указывающих на сношения Азефа с полицией, - Азеф определенного ответа не имеет.
      Азеф настаивает на очной ставке с Лопухиным и партийным лицом, видавшим его в С[анкт]П[етер]Б[урге], и заявляет, что постарается установить свое alibi путем показаний частных лиц, проживающих одновременно с ним в "Керчи" и видевших его в столовой.
      В Берлине Азеф был в театрах: Kammerspiel (Der Arzt am Scheidewegen), в Lessingstheater (Gespenster), в Hebeltheater (Das Hohespiel), в Kleiner Theater (Die liebe Wacht), в Metropol Theater (Revue), в Central Theater (Bekummere dich urn Amalia), в Wintergarten (Камерном, в театре Лессинга, в театре Хеббеля, в Малом Театре, в Метрополе, в Центральном театре, в Зимнем саду (нем.). В скобках перечислены пьесы текущего репертуара. - Ред.)
      Азеф дает обязательство о всех своих перемещениях предварительно извещать центральный комитет, причем нарушение этого обязательства будет рассматриваться центральным комитетом, как признание Азефом своей виновности".
      Впоследствии Азеф прислал в центральный комитет следующее письмо:
      "7 января 1909 года.
      Ваш приход в мою квартиру вечером 5 января и предъявление мне какого-то гнусного ультиматума без суда надо мною, без дачи мне какой-либо возможности защититься против взведенного полицией или ее агентами гнусного на меня обвинения, возмутителен и противоречит всем понятиям и представлениям о революционной чести и этике. Даже Татарову, работавшему в нашей партии без года неделю, дали возможность выслушать все обвинения против него и ему защищаться. Мне же, одному из основателей партии с.-р. и вынесшему на своих плечах всю ее работу в разные периоды и поднявшему, благодаря своей энергии и настойчивости, в одно время партию на высоту, на которой никогда не стояли другие революционные организации - приходят и говорят: "Сознавайся или мы тебя убьем". Это ваше поведение будет, конечно, историей оценено. Мне же такое ваше поведение дает моральную силу предпринять самому, на свой риск все действия для установления своей правоты и очистки своей чести, запятнанной полицией и вами. Оскорбление такое, как оно нанесено мне вами, знайте, не прощается и не забывается. Будет время, когда вы дадите отчет за меня партии и моим близким. В этом я уверен. В настоящее время я счастлив, что чувствую силы с вами, господа, не считаться.
      Моя работа в прошлом дает мне эти силы и подымает меня над смрадом и грязью, которой вы окружены теперь и забросали меня.
      Иван Николаевич.
      Я требую, чтобы это письмо мое стало известным большому кругу с.-р."
      VI
      Обвинение, предъявленное к Бурцеву, падало само собою. Суд чести закончился следующим соглашением:
      Протокол.
      Мы, нижеподписавшиеся, представители партии социалистов-революционеров, сим заявляем:
      В виду того, что: расследованием центрального комитета вполне подтвердился факт провокации Азефа, центральный комитет партии социалистов-революционеров берет назад предъявленное им т.Бурцеву обвинение во всех этого обвинения частях.
      Я, В.Л.Бурцев, со своей стороны, отказываюсь от обвинения, предъявленного мною к центральному комитету партии социалистов-революционеров.
      О вышеизложенном обе стороны постановили довести до сведения судебной комиссии.
      Париж, 17/30 января 1909 г.
      Вл.Бурцев.
      Б.Савинков.
      М.Бобров.
      О.Гарденин.
      Еще раньше, 23 декабря, центральный комитет выпустил следующее извещение:
      "Центральный комитет партии соц.-революц. доводит до сведения партийных товарищей, что инженер Евгений Филиппович Азеф, 38 лет (партийные клички: "Толстый", "Иван Николаевич", "Валентин Кузьмич"), состоявший членом партии с.-р. с самого основания, неоднократно избиравшийся в центральные учреждения партии, состоявший членом б[оевой] о[рганизации] и ЦК, уличен в сношениях с русской политической полицией и объявляется провокатором. Скрывшись до окончания следствия над ним, Азеф, в виду своих личных качеств, является человеком крайне опасным и вредным для партии. Подробные сведения о провокаторской деятельности Азефа и ее разоблачения будут напечатаны в ближайшем времени".
      Впоследствии центральный комитет выпустил по делу Азефа следующий листок:
      "I) История деятельности Азефа в партии такова.
      Еще студентом одного из немецких политехникумов, Азеф во второй половине 90-х годов примыкает к заграничной революционной группе, именующейся союзом русских социалистов-революционеров и издающей газету "Русский Рабочий".
      В июле 1899 г. Азеф едет в Россию и по рекомендации "Союза русских социалистов-революционеров" вступает в Москве в "Северный союз с.-р." (основанный Аргуновым, Павловым, Селюк и др.), издавший два первых номера "Революционной России". После ареста томской типографии "Союза" руководители его, опасаясь своего ареста, передают Азефу все связи и полномочия на продолжение дела. Они поручают ему закончить переговоры об объединении с южными группами с.-р., образовавшими партию социалистов-революционеров.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26