Удивительные приключения Гертона Айронкестля

Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.

— Ну, — спросил однажды вечером Филипп Курама, — они все еще говорят со своими?

— Говорят, — серьезно ответил Курам. — Они слушают и отвечают.

— Но каким образом?

— Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон… А отвечают посредством земли.

— А разве вы не стираете их знаков?

— Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!

Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде… На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.

— Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, — сказал он. — И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Лауры, у замка Шам-бор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.

— Почему страшная? — спросила Мюриэль.

— Здесь все ночи страшные. В этом — мрачное обаяние природы.

— Это правда! — прошептала молодая девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах пифона. — Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.

— Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!

— Мы видели Начало, о котором говорит Библия.

Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой — свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, применяясь к обстоятельствам.

— А кроме того, — с некоторой робостью продолжал он, — здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки— человеческие жилища, наши вечерние огни — домашний очаг. Вы — символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы — наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.

Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.

— Не нужно преувеличивать, — сказала она. — Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.

— Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если б вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!

— Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, — прошептала она. — Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.

Она стала напевать:

Twinkle, twinkle, little star,

Oh, I wonder, what —you are [5]

— Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…

Вдруг она остановилась, обернулась, и оба увидели пробирающегося ползком мимо костров и бросившегося в озеро Коренастого.

— Это один из наших пленников! — воскликнул Филипп.

Курам, два негра и сэр Джордж уже бежали вдогонку. Они остановились, устремив глаза на водную равнину. Там копошились пресмыкающиеся, гады, рыбы, но ни одной человеческой фигуры не было видно.

— Лодки! — приказал Гертон.

В одну минуту разборные лодки были готовы, и два отряда, одетые в свои доспехи, двинулись по озеру. Но все поиски были напрасны: пленник или скрылся, или утонул.

Было непонятно, каким путем Коренастый бежал, так как он был связан, и палатка с пленными бдительно охранялась двумя часовыми.

— Видите, господин! — сказал Курам по возвращении лодок.

— Вижу, — печально ответил Айронкестль, — что ты был прав: этот Коренастый оказался хитрее нас.

— Не только он, господин. Его освободило их племя.

— Племя? — насмешливо воскликнул Гютри.

— Племя, господин. Оно доставило орудие, чтоб разрезать веревки… и, может быть, жгучую воду.

— Что это за жгучая вода? — спросил с тревогой Гертон.

— Это вода, которая выходит из земли, господин… Она жжет траву, деревья, шерсть и кожу. Если Коренастые налили этой воды в углубление какого-нибудь камня, она могла помочь пленному.

— Посмотрим!..

Но пол палатки не обнаружил никаких следов какого-либо едкого вещества.

— Курам любит рассказывать басни! — проворчал Гютри.

— Нет, — сказал сэр Джордж, — вот здесь обрывок веревки, явно обгорелый.

— Нет! — отрицательно —покачал головой Гертон, продолжавший осматривать кусок веревки. — Это сожжено не огнем.

— Тогда почему же они так медлили воспользоваться этой проклятой жидкостью?

— Потому что жгучую воду нелегко достать, господин, — ответил Курам, слышавший вопрос. — Можно идти целые недели и даже месяцы, и не встретить ее.

— Напрасно мы не взяли с собой собак, — заметил Филипп.

— Тогда нужно было бы ждать, пока их доставят с Антильских островов или из Вера-Крус, а у нас не было времени.

— Выдрессируем шакалов, — полушутя-полусерьезно предложил Гютри.

— Я предпочел бы довериться горилле, — возразил Айронкестль. — Коренастых она особенно ненавидит.

— Это правда, господин, — вмешался Курам. — Бессловесный человек — враг Коренастых.

— А ты считаешь, что его можно выдрессировать?

— Тебе можно, господин, но только одному тебе!..

Гертон принялся за дрессировку гориллы. В первые дни, казалось, ничто не могло пробить гранитный череп. Когда гориллу сводили с Коренастыми, ее охватывало сильное возбуждение, от которого она вся дрожала; расширившиеся зеленоватые глаза метали молнии и выражали свирепую ярость. Но несколько дней спустя что-то как бы вспыхнуло в сознании животного, подобно внезапно распускающимся тропическим цветам. А еще некоторое время спустя животное, казалось, окончательно поняло, что оно должно следить за пленными.

Оно садилось на корточки перед их палаткой, обнюхивало, осматривалось кругом. И вот однажды Курам подошел к сидящему у огня Гертону и сказал:

— Господин, бессловесный человек почуял Коренастых. Они близко.

— Все на местах?

— Да, господин. Но нападения нечего бояться.

— Так чего же еще?

— Не знаю. Нужно следить за припасами, за пленными и за землей.

— За землей? Почему?

— Коренастые знают пещеры, вырытые их предками… Гертон понял, что хотел сказать негр, и, погрузившись в свои мысли, направился к горилле. Та была страшно возбуждена, прислушивалась и принюхивалась, шерсть на макушке ее черепа вздымалась.

— Ну, как дела, Сильвиус?

Гертон приласкал животное. Сильвиус ответил неопределенным движением, намеком на ласку, и глухо зарычал.

— Ступай, Сильвиус!

Животное направилось к западному концу лагеря. Здесь его возбуждение достигло высшей степени и, присев на корточки, оно принялось рыть землю.

— Вы видите, господин, — сказал подошедший Курам. — Коренастые в земле.

— Так, значит, наш лагерь расположен над пещерой?

— Да, господин.

Гертон оставался в нерешительности и тревоге. Курам лег, приложив ухо к земле.

— Они там! — сказал он.

Ворчание Сильвиуса, казалось, подтверждало эти слова.

Крик ужаса вдруг прорезал тьму. Кричала женщина, и этот крик заставил затрепетать Гертона.

— Это Мюриэль! — воскликнул он.

Он бросился к палатке молодой девушки… Карауливший ее черный страж неподвижно лежал на земле. Гертон поднял полотняный занавес, закрывавший вход, и направил внутрь свет электрического фонарика.

Мюриэль не было.

Глава VIII

МЮРИЭЛЬ ВО ТЬМЕ

Среди палатки виднелось овальное отверстие, в которое могли пройти двое мужчин. Рядом лежала глыба зеленого порфира.

Гертон бросился туда, призывая на помощь. Неправильные ступени уходили во тьму. Айронкестль стал спускаться, не ожидая подмоги. Дойдя до последней ступени, он увидел подземный коридор, но сажен через двенадцать дорога оказалась загражденной грудой земли и булыжника.

Прибежали Филипп, Сидней и сэр Джордж.

— Проклятье! — воскликнул Гютри, охваченный дикой яростью.

— Нужно договориться, как действовать! — заметил сэр Джордж.

Голова шла кругом у Филиппа, сердце его било тревогу. Все принялись ощупывать землю, в надежде найти выход.

— Курам, — приказал сэр Джордж, — вели принести лопаты и заступы.

К Гютри после минутной растерянности вернулись его разум и хладнокровие.

— И мой бурав! — добавил он.

Готовясь к отъезду, он предусмотрел, что им может встретиться каменная или деревянная преграда, которую понадобится преодолеть. В сопровождении Дика и Патрика он отправился за снарядом. Это была хитроумная машина, смотря по обстоятельствам, могущая действовать механически или ручным способом. При сравнительной легкости ее, для переноса достаточно было двух человек.

Десять минут спустя, машина была на месте. Сидней наполнил резервуар, пустил ее, и проход был проложен в пятьдесят раз быстрее, чем это сделали бы заступы и лопаты.

Айронкестль первым устремился в освобожденный коридор. Путь освещался электрическими лампами, но никакого следа Мюриэль и Коренастых не было видно. Скоро пришлось нагибаться, затем стенки коридора так сблизились, что стало невозможно идти вдвоем.

— Я пойду вперед! — объявил решительным, почти повелительным тоном Гютри…

— Нет, дядя, нет! — добавил он, оттаскивая упиравшегося Гертона. — Моя сила будет нам лучшей защитой. Я легче, чем кто другой, сломаю препятствия и восторжествую над тем, кто осмелится вступить с нами в бой!

— Но, — возражал Гертон, — коридор может оказаться слишком узким для тебя.

— Тогда я лягу, и вы пройдете по мне.

Гютри спорил, продвигаясь вперед. Логика вещей действительно требовала, чтоб он шел впереди, тем более, что только он да сэр Джордж и Патрик успели надеть непроницаемые для стрел костюмы.

Коридор не становился уже, хотя нагибаться приходилось все сильнее, и еще немного — пришлось бы пробираться ползком. Но своды вдруг стали выше, проход расширился, и сэр Джордж вдруг издал хриплое восклицание: он нашел платок, принадлежавший Мюриэль.

Гертон взял его и прижал к губам.

— По крайней мере теперь мы— уверены, что она проходила здесь! — заметил Гютри.

Слабый свет стал проникать в подземный коридор, и почти внезапно показалось озеро, освещенное луной.

В продолжении нескольких минут все стояли, устремив взгляд на воду, в которой трепетно мерцали созвездия Сириуса, Ориона, Девы и Южного Креста. Шакалы завывали в саванне, громадные лягушки квакали так, точно мычали буйволы…

— Ничего!.. — прошептал сэр Джордж.

На озере виднелись три островка, покрытые деревьями. Они-то и приковали внимание путешественников.

— Должно быть они переправили ее туда! — жалобно воскликнул Гертон.

По еще щекам текли крупные слезы. Все его обычно бесстрастное лицо перекосилось от боли; он рыдал:

— Я сделал непростительную вещь… и тысячу раз заслужил пытки и смерть…

Отчаяние Филиппа было не меньше отчаяния отца. Безграничный ужас окутал его душу, а чувство бессилия еще более усугубляло его тоску.

Гютри, с сверкающими фосфорическим блеском глазами, протягивал кулаки по направлению к островам.

— Мы ничего не можем сделать! — властно сказал сэр Джордж. — Продолжая бесполезно рисковать жизнью, мы потеряем все шансы к ее спасению.

Он осмотрел берег. Это был почти отвесный утес. Нечего было думать о том, чтоб вскарабкаться на него: почти наверняка можно было нарваться на Коренастых, и в один миг они уложили бы всех, на ком не было непроницаемых плащей. Здесь, под отвесной скалой, у открытого до самых островов озера, никакой неожиданности не могло быть.

— Что же нам делать? — печально спросил Гертон.

В своей скорби он почувствовал потребность передать руководство более спокойному.

— Можно сделать только одно: вернуться к стоянке тем же путем, как пришли… Потом снарядить лодки и исследовать острова…

— Правильно! — сказал Гютри, возбуждение которого стало уступать спокойному инстинкту охотника. — Не будем действовать опрометчиво. Скорей за дело. Я заключаю шествие…

— Нет! — возразил сэр Джордж. — При отступлении первым с конца буду я: мне легче обернуться лицом к неприятелю, если враг нас настигнет.

Сидней уступил. Отряд быстро возвращался тем же подземным коридором.

Дойдя до сверлильной машины, англичанин прошептал:

— Еще наше счастье!.. Ведь выход, наверняка, мог быть завален…

Потребовалось больше получаса, чтобы наладить разборную лодку. Гертон и Филипп переживали состояние осужденных на смерть, но напряжением воли принуждали себя действовать последовательно. Как и Гютри, они находили, что нельзя упускать ни одного шанса. Сэр Джордж с Патриком, Диком Найтингейлом и большей частью негров должны были остаться охранять лагерь. В погоню же должны были выйти Айронкестль, Гютри, Филипп, четверо негров, включая Курама, и горилла. Последняя должна была заменить собаку.

Негров облекли в одеяние из просмоленного холста, с трудом проницаемого для стрел, только горилла отбивалась от всякой одежды.

Прежде чем сесть в лодки, проделали опыт: отпустили Сильвиуса, и он сейчас же направился к подземелью. Следовательно, нельзя было предположить, чтоб Коренастые показывались на поверхности земли, по крайней мере близ лагеря. С другой стороны, и подъем Мюриэль на скалу казался Неосуществимым. Все предположения сводились к одному — к бегству через озеро.

— Плывем! — заключил Гютри, — нужно же, наконец, решиться на что-нибудь!

Мотор задрожал, и лодка поплыла по как бы застывшему в оцепенении озеру. Она причалила к первому острову.

Айронкестль, Гютри и Филипп сошли, взяв с собой самца-гориллу, проявлявшего явные признаки раздражения.

— Они здесь проходили! — сделал заключение Айронкестль.

Ящерица прыгнула в озеро; быстро проскальзывали в тумане какие-то животные; лесная малиновка порхала между ветвями.

Лесной житель, обнюхав землю, бросился бежать по острову. Он снова стал диким и страшным. Его прежняя душа возродилась, а вместе с ней ожили все инстинкты, влекущие его к тайнам леса.

— Он на свободе! — пробурчал Гютри. — Если ему придет фантазия взобраться на дерево — только мы его и видели!

Горилла, пересекши остров по диагонали, подбежала к маленькой бухте. Филипп наклонился и поднял какой-то блестящий предмет, лежавший в кустах: это была черепаховая шпилька.

— Мюриэль! — простонал отец.

Горилла хрипло ворчала, но дальше не двигалась. Когда Гертон положил обезьяне руку на плечо, она ответила почти человеческим жестом.

— Нет никакого сомнения, — заявил Гютри, — они отплыли отсюда. Едем на другие острова…

Их было три и несколько маленьких островков. Исследователи не нашли больше никакого следа прохождения Коренастых.

— Создатель! — молил Гертон, воздев руки к звездам, — смилуйся над Мюриэль! Возьми мою жизнь взамен ее!..

Часть вторая

Глава I

ЛЮДИ, ЖИВУЩИЕ В ВОЗДУХЕ

Уамма, Голубой Орел, влез на баобаб. В ветвях дерева были три шалаша, в которых помещались его жены, дочери и сыновья. Снежные пряди серебрились в темной шерсти его волос, но в членах его жила мощь, в груди — мужество, а под черепом из гранита — хитрость.

Янтарный взгляд скользил по делебам, масленичным пальмам, думам, панданусам, драконникам, перемежающимся с фиговыми пальмами и нардами. Среди них баобабы выделялись, как громадные острова. Из века в век в их ветвях строили шалаши Гура-Занка, Звездные люди. Построенные конусом, наподобие громадных муравейников, эти шалаши были непроницаемы для солнца и могли устоять против дождей.

Уамма был военачальником пяти кланов, составляющих род. В них входило до пятисот воинов, вооруженных нефритовыми топорами, дубинами и стрелами. Были и еще племена на Востоке, и еще другие — в долине Мертвых. Они вели войны между собой, так как люди сильно плодились. Пленников и пленниц пожирали. Но иногда они вступали в союз, чтоб отразить нападения Коренастых, зарившихся на эту плодородную землю.

В этом году война только что окончилась. Люди Уамма, одержав победу над сыновьями Красного Носорога и Черного Льва, взяли в плен пятьдесят воинов и шестьдесят женщин. Теперь победители готовились к пиршествам, которые продлятся до новолуния. Пленных держали погруженными в озеро до шеи. Там они будут мариноваться до того, как их заколют: от этого их тело станет нежнее и вкуснее.

На Большой Просеке развели костры. Уамма знал, какие надо произнести слова и какие проделать жесты, чтоб умилостивить всесильные вещи, которые есть и в воде, и в земле, и в ветре, и в солнце.

Гура-Занка были хорошо осведомлены о всей иерархии этих сил. Есть такие, которые, будучи невидимы, походят на людей или животных: это самые малые и наименее страшные. Другие подобны громадным растениям: их власть непостижима. Есть и такие, которые не имеют определенной формы и границ: они текут, меняются, вырастают и уменьшаются. Голос их — это гроза, молния, пожар и наводнение. Это не существа, а вещи: существа пред ними ничто.

Поднявшись на баобаб, Уамма крикнул зычным голосом, и на его клич собрались его сыновья и зятья. Тогда Уамма стал держать речь:

— Сыновья избранных кланов… первых в воздухе… ваш вождь Уамма приказывает вам: пусть по одному воину с каждого десятка соберутся в путь и двинутся на Восток и на Запад, на Север и на озеро… Там ходят неведомые люди, с верблюдами, ослами и козами. Некоторые из них странного вида и не походят ни на Сыновей Звезд, ни на сыновей Красного Носорога, Черного Льва или Болота, ни даже на Коренастых. Лица у них бесцветные, волосы, как солома, и невозможно понять, какое у них оружие… Пусть наши воины окружат их караван. В этот вечер он остановится у наших пределов. Мы их истребим или войдем с ними в союз! Балюама поведет воинов, а завтра Уамма пойдет следом с тремя сотнями человек. Я кончил.

И Балюама собрал по одному воину с каждого десятка, сначала под баобабом Голубого Орла, затем по всему лесу, и отправился в путь, чтоб окружить людей с бесцветными лицами.

— Ладно! — сказал Голубой Орел, когда экспедиция двинулась в путь. — Да будет священна победа!

Хегум, Человек Звучного Рога, затрубил ко всем четырем небесам; все кланы сошлись на Большой Просеке, и Голубой Орел произнес зычным голосом:

— Гура-Занка — властители леса и озера. Когда сыновья Красного Носорога и Черного Льва восстали на нас, мы раскроили им череп, вспороли живот и пронзили сердце. Их кишки валялись по земле, и кровь их текла, как красная река. Мы взяли в плен много воинов, женщин и детей. Двадцать воинов, которые вымачивались в озере целую ночь и весь день, готовы для великого жертвоприношения…

Кланы испустили громкий и протяжный клик, подобный львиному рыканию. Однако, они не были свирепы. В те времена, когда воинственная стрела отдыхала, они были благожелательны и без ярости встречались с людьми соседних племен. Но будучи освящена, война вменяет в обязанность поедать пленных.

— Пусть зажгут костры! — приказал Голубой Орел. Костры зажглись. Их огни вступили в борьбу с уходящим светом надвигающихся сумерек и покрыли свет нарастающей луны, наполовину серебряной, наполовину точно покрытой пеплом.

Потрясая факелами, кланы спустились к берегу озера. Военнопленные мокли в нем со вчерашнего дня. Видны были только их головы, так как тела их были привязаны к гранитным глыбам. Уготованная им судьба была им известна, и они нисколько не удивились при виде факелов.

— Сыны Красного Носорога и Черного Льва! — возгласил Уамма, — в день своего рождения человек уже близок ко дню своей смерти. Где все бесчисленные предки? И где скоро будут те, кто теперь обрекает вас в жертву! Ваша смерть славна, сыновья Носорога и Льва… Вы сражались за свои кланы, а мы за свои… Многие из сыновей Орла пали под вашими стрелами. Мы не питаем к вам злобы, но нужно повиноваться вещам, ибо вещи — все, а люди — ничто…

Пленников уже вынули из ила. Они не держались на ногах, и их нужно было нести к кострам на руках. Увидев женщин, которые несли им, в силу освященного тысячелетиями обычая, пироги с просом, они стали смеяться: трапеза побеждённых священна так же, как пир победителей. Сыновья Черного Льва и Красного Носорога забыли о смерти и стали поедать пироги.

Уамма тем временем дал сигнал и начал обрядовые танцы. Один воин, с лицом, окрашенным в красную краску, как бы вымоченным в крови, бил в коробок из драконника, а двое других играли на флейтах, сделанных из тростника. Выбиваемая дробь нестройно и глухо аккомпанировала монотонному напеву флейт; несколько воинов с потухшими лицами очень медленно изгибались в такт. Но вот флейты заиграли быстрее, дробь посыпала чаще, зрачки загорелись пока еще неясным огнем, тела в такт музыки стали извиваться сильнее, и к мужчинам присоединились женщины. Затем дробь яростно застучала, флейты завыли, как шакалы, и Гура-Занка свились в дикий хоровод. Они сплетались, резко вскрикивая, образовывали волнующуюся массу или же катались по земле с ревом и воем. Дикое опьянение зажглось в глазах. Мужчины и женщины кусали друг друга, текла кровь.

Недвижно, с бесстрастным лицом, стоя на холме, Уамма созерцал это зрелище. Но в момент, когда остервенение грозило перейти в убийство, он испустил три грозных клика, и почти мгновенно воцарилась тишина. Луна — из ртути и перламутра, казалось, спустилась на вершину баобабов, свет костров затмевал звезды, и пленники, съев свое месиво, ожидали смерти.

Голубой Орел подал знак. Вооружившись зелеными жертвенными ножами, воины бросились на них. Пленные, охваченные внезапным страхом, испускали глухие стоны, пытались встать и умоляюще протягивали руки.

Схватив каждый свою добычу, воины устремили глаза на Уамму. Вождь поднял руку, и нефритовые ножи вонзились в горло, и красные ручьи потекли в чаши. Затем глаза побежденных перестали двигаться в орбитах, вздрагивающие тела застыли. От бедер, рук, голов, торсов распространился во тьме запах жареного мяса, и ГураЗанка познали восхитительную радость пожирать врага.

Затем Голубой Орел отдал приказ: чтобы в час, когда звезды погаснут в четырех небосводах, Гура-Занка встали и приготовились сразиться с небывалыми воинами.

Глава II

ВОИНСТВЕННАЯ ЗАРЯ

Прошло приблизительно две трети ночи. Курам сторожил у огней, по временам прохаживаясь, чтоб разогнать сон и понюхать пространство. Он знал, что Коренастые уже не бродили вокруг лагеря с тех пор, как похитили Мюриэль. Он радовался этому в глубине своей дикой души, так как молодая девушка была ему безразлична, и смутно желал, чтоб ее след оказался потерян. Но он угадывал иную опасность, так как Гумра, самый тонкий из черных разведчиков, донес, что как будто какие-то люди появились неподалеку от каравана.

Послав Гумру и двух других негров на разведку, Курам спрашивал себя, следует ли разбудить господина. Из белых только один Патрик был на ногах, но Курам ничего ему не сказал, так как, полагаясь на него в битвах, он считал его лишенным нюха и предвидения.

Расположенный на берегу озера, в выемке, окруженной кострами, лагерь был готов к бою. При первом сигнале белые и черные были бы на своих местах. Курам питал религиозное доверие к мудрости господина, к многозарядным карабинам, к слоновьему ружью и, в особенности, к страшному пулемету. Но не следовало позволять застигнуть себя врасплох. Берег озера мешал прямому нападению, а за кострами расстилалась степь, на которой не мог скрыться от глаз ни один человек. Самое близкое прикрытие было в пятистах шагах. Таким образом, как бы ни был хитер враг, подойти незаметно он не мог.

Звезды двигались по небу, и Южный Крест передвинулся на полюс, когда, наконец, показались силуэты, и Гумра появился у костра. У него было легкое, как у шакалов, тело и желтые орлиные глаза. Он сказал:

— Гумра видал людей с той стороны, где садится солнце, и с той, где блестят Семь Звезд.

— Много ли их?

— Больше чем нас. Гумра не мог их сосчитать. Гумра не думает, что они нападут на нас раньше, чем звезды побегут от дневного света.

— Почему так думает Гумра?

— Потому что большая часть спит. Если б они не ждали других воинов, они постарались бы напасть на нас врасплох, ночью.

Курам склонил голову, так как эти слова были справедливы, и посмотрел на восток. Восток еще не бледнел. Звезды, яркие на черном небе, были в таком положении, какое они принимают, пока еще ни один человек и ни одно животное не проснулись на земле. Но Курам знал, что не пройдет и часа, как день осыплет их пеплом, и они угаснут одна за другой.

Была глубокая, сладостная тишина. Звери, которым суждено было погибнуть и своими телами подкрепить тела других зверей, уже не существовали. Умолк даже шакал.

Опросив других разведчиков, Курам поправил огонь и пошел к часовым.

— Ничего нового? — спросил Патрик, стороживший у южного края лагеря.

— Нас подстерегают люди, — отвечал черный.

— Коренастые?

— Нет, люди, пришедшие из леса.

Патрик засмеялся про себя. Это непредусмотрительное и исполненное храбрости созданье жаждало битвы.

— Ты не думаешь, что они нападут? — спросил он. При свете огней можно было разглядеть его голову с каштановыми волосами, голубые глаза и длинное лицо с острым подбородком.

— Нападут, если будут чувствовать себя достаточно сильными.

— Тем хуже для них! — пробурчал ирландец.

Курам оставил этот ответ без внимания и отошел. Ему вдруг показалось, что нужно уведомить Айронкестля, и, подойдя к палатке начальника, он поднял полог и позвал. Гертон со времени исчезновения Мюриэль плохо спал. Он встал и оделся.

— Что тебе, добрый Курам?

В этом вопросе была смутная надежда: всякое событие, всякое слово и всякая мысль моментально приводили к мысли о молодой девушке. Скорбь снедала его, как болезнь. В несколько дней он похудел. Страшное раскаяние разъедало душу: он так винил себя за то, что взял с собой Мюриэль, как если бы был ее убийцей.

— Господин, лагерь окружен, — сказал Курам.

— Коренастыми? — воскликнул Айронкестль, содрогаясь от гнева'.

— Нет, господин, черными. Гумра думает, что они пришли из леса.

— Их много?

— Гумра не мог их сосчитать. Они прячутся…

Гертон опустил голову в грустном раздумьи. Затем сказал:

— Я хотел бы вступить с ними в союз!

— Это было бы хорошо… Но как с ними говорить? Негр не хотел этим сказать, что считает невозможным с ними объясниться, так как он умел общаться с помощью знаков и делал это бесчисленное количество раз.

— Они пустят стрелы в тех, кто захочет приблизиться к ним, — сказал он. — Все-таки я попытаюсь, господин, когда рассветет.

Звезды продолжали ярко гореть, но заря была уже близка; она должна была быть короткой. Солнце покажется быстро после того, как забрезжит первый рассеянный свет.

— Я не хочу, чтобы ты подвергал свою жизнь опасности, — сказал Айронкестль.

Слегка ироническая улыбка скривила фиолетовые губы.

— Курам не подвергнет себя опасности. И он прибавил наивно:

— Курам не любит умирать.

Гертон обошел лагерь и проверил пулемет.

«Мне бы надо не один захватить с собой!» — подумал он.

Затем он глянул на пейзаж: озеро, в котором искривились звезды, степь, кустарник, в отдалении лес. Это был час покоя. Коварная природа обещала счастье и, вдыхая бархатистый воздух, Гертон почувствовал страшное биение сердца. Он повернулся к Южному Кресту и стал молиться:

О lorn Good of my salvat'on,

I have cried day and night before thee… [6]

Отчаяние его сменилось надеждой, вера — удрученностью. Лихорадка сверкала в впалых глазах. Пылкое раскаяние продолжало терзать сердце.

Тропическая заря появилась и мгновенно пронеслась. На минуту алая полоска разделила свет, но над водами озера уже вставало солнце, медное и кровавое.

— Позвать их теперь? — спросил подошедший Курам.

— Позови.

Курам взял старинную флейту, вырезанную из ствола молодого папируса, вроде тех, которые в ходу у некоторых народностей Великих Сильвасов. Она давала приятный однообразный звук, слышимый на большое расстояние…

Затем, сделав знак Гумре следовать за собой, он вышел из лагеря в промежуток между двумя кострами.

Они прошли шагов двести по саванне и остановились. Никто не мог приблизиться на расстояние полета копья так, чтоб они не заметили его. Курам вынул свою флейту, и стал играть на ней монотонно и заунывно, затем закричал громким голосом:

— Люди этого лагеря хотят заключить союз со своими скрывающимися братьями. Пусть те покажутся, как показываемся мы!

Говоря таким образом, он не надеялся, что его поймут люди, говорившие на неведомом языке, но подобно бесчисленным поколениям дикарей и людей просвещенных, он верил в добродетель глагола и приписывал ему силу заклинающую, повелевающую и созидающую свет. Кустарник и саванна не выказывали ни малейшего следа присутствия человека. Быстро промчался какой-то зверь, утренние птицы славили созидающий свет…

— Отчего же вы не отвечаете? — вопил Курам. — Мы хорошо знаем, что ваши воины осаждают лагерь. Гумра. С орлиными глазами видел вас со стороны Семи Звезд и в стороне, где садится солнце.

Ответа все не было, но в глубине кустарника поднялся какой-то шум. Гумра, обладавший таким же тонким слухом, как зрением, сказал:

— Я думаю, мудрый вождь, что идут другие воины… Тогда Курам, охваченный беспокойством и гневом, закричал тоном угрозы:

— Пусть прячущиеся люди не очень полагаются на то, что их много. У белых людей есть оружие, такое страшное, как землетрясение или пожар, пожирающий лес!