IX.

Коварная фортуна повернулась к Шиянову спиной: за вчерашним ужином попалась банка не совсем свежих консервов, — г. Шиянов сидит у своей палатки бледный и томный, и доктор пичкает его касторкой. Абалаков и Гущин собираются идти без него. Шиянов выйдет завтра со второй верёвкой и догонит своих товарищей 25-го на «6400». Пока же он в огорчении заваливается спать.

Абалаков и Гущин стоят с туго набитыми рюкзаками за спиной, с ледорубами в руках, с верёвкой через плечо. Их лица густо смазаны белой ланолиновой мазью, предохраняющей от ожогов ультрафиолетовых лучей.

Их наперерыв фотографируют. Потом они трогаются в путь вместе с Зекиром, Нишаном и Ураимом Керимом.

Доктор Маслов, кинооператор Каплан, Гок Харлампиев и я провожаем Абалакова и Гущина. Мы перебираемся через вал морены и входим в сераки. Причудливый мир ледяных башен и пирамид окружает нас. Путь размечен красными язычками маркировочных листков, заложенных в маленькие туры из камней. Без них можно было бы легко заблудиться. Мы протискиваемся между сераками, прыгаем через ручьи, текущие в голубых ледяных руслах. Кое-где удар ледорубом выкалывает в скользкой стене ступеньку и помогает миновать трудное место.

Сераки кончились. Мы перепрыгиваем по камням через широкий ручей, отделяющий их от языка глетчера, вытекающего из мульды пика Сталина. Испещрённый трещинами ледник вздымается перед нами крутым полушарием.

Здесь мы надеваем кошки. Их острые металлические шипы вонзаются в твёрдый фирн, и мы, как мухи по стене, поднимаемся по крутому склону глетчера.

Мы минуем лабиринт трещин в нижней части языка и выхо дим на более отлогую и ровную среднюю часть. Мы идём медленно, разреженный воздух даёт себя чувствовать.

На высоте 5100 метров ледник круто поворачивает направо. Раскрывается гигантская мульда, из которой он вытекает. С верхних её краёв свисают огромные глыбы фирна. Отсюда начинается лавинный участок глетчера.

Здесь мы прощаемся с штурмовиками. Крепкое товарищеское объятие, пожелание успеха. Абалаков и Гущин продолжают подъем. Они уходят все дальше. Вскоре они кажутся небольшими тёмными точками на белом просторе глетчера. Мы смотрим им вслед — этим пигмеям, вступающим в борьбу со снеж — ным гигантом.

Потом мы спускаемся в лагерь. Там мы находим разработанный Горбуновым план разведки перевалов, которую мы, остающиеся, должны сделать за те дни, когда штурмовики будут совершать восхождение.

Мы должны подняться по ледопаду между пиками Ворошилова и Калинина и перевалить на ту сторону, в таинственную долину Люли-Джюли, куда не ступала нога человека. Мы можем найти там цветущий склон, спадающий к реке Муксу, можем найти новый, никому неизвестный узел горных цепей. Мы должны во всяком случае пробиться к Муксу, перейти её и выйти к Алтын-Мазару.

Я отказываюсь от участия в этом увлекательном походе в. страну неизвестного. Кто знает — быть может, наступит момент, когда понадобится даже моя помощь, помощь далеко не первоклассного альпиниста. Решаем, что доктор, Каплан и я останемся в ледниковом.

На другой день уходит вторая группа — Николай Петрович, Гетье, Цак и Шиянов. Каплан и я провожаем их до «5600». Мы снова поднимаемся по глетчеру до поворота и идём дальше. Лёд ник покрыт большими глыбами снега и льда — остатками прежних лавин. Мы разделяемся на две группы и идём на далёком расстоянии друг от друга — так больше вероятности, что, в случае лавины, хоть одна группа уцелеет.

Взгляд невольно обращается к тысячетонным массам фирна, свисающим с верхнего края мульды. У всех одна мысль: пойдёт лавина или не пойдёт? Доберёмся ли мы благополучно до лагеря «5600» или будем сметены снежным шквалом? Правда, до сих пор большие лавины обычно шли ночью и рано утром. Днём были только маленькие обвалы, не достигавшие ледника. Но нет правила без исключения.

Мы хотели бы скорее миновать опасный участок. Но идти быстро нельзя: стрелка анероида уже давно перевалила за 5000 метров, и мы движемся очень медленно, делая остановку после каждых десяти-двенадцати шагов.

Полтора часа мы преодолеваем лавинный участок. Потом осторожно огибаем две больших трещины и поворачиваем направо. Мы пересекаем ледник, выходим к его краю и переходим на наклонный ледяной карниз, идущий вдоль отвесных скал. Здесь мы в относительной безопасности от лавин. Но пе — редвигаться надо очень осторожно: карниз покат и обрывается вниз к леднику на несколько десятков метров.

Вскоре мы подходим к крутой, скалистой стене. Наверху, в 200 метрах над нами, — лагерь «5600». Начинаем подъем. Скалы почти отвесны, но нетрудны: уступы расположены удобно. И все же подъем требует огромных усилий. Высота все больше даёт себя чувствовать. После каждого шага приходится останавливаться и переводить дыхание.

И вот, наконец, мы у цели. Мы стоим на небольшой каменистой площадке у основания скалистого ребра. С одной", стороны — обрыв, по которому мы только что взобрались. С Другой стороны площадка переходит в небольшое фирновое поле. В нескольких метрах от нас по нему проходит едва заметная тёмная линия — признак, что дальше весь фирн висит над обрывом, образуя навес. По фирну нельзя ходить, один неосторожный шаг — и, обрушив карниз, скатишься вниз по отвесной километровой куче.

Мы — у начала скалистого ребра. Снежный гребень, шириной в ладонь, ведёт от лагеря к первому «жандарму». За ним, отделённые один от другого такими же снежными переходами, чернеют крутые скалы второго, третьего, четвёртого и пятого «жандармов». Пятый и шестой снизу сливаются в один сплошной ска — листый массив. Похожие на змей, свисают с «жандармов» закреплённые на них верёвки. Подгорная трещина под третьим «жандармом», где стоят две палатки лагеря «5900», кажется небольшой тёмной полоской, шрамом на фирне.

Скалистая северная стена, отвесная, темносерая, с белыми прожилками снега отходит от пика Сталина к пику Орджоникидзе С другой стороны раскрывается цирк между пиком Сталина t пиком Молотова. К востоку уходит в даль ледник Сталина, сереет морена Бивачного и замыкает горизонт скалистый хребет на правом берегу Федченко.

Три палатки на каменистой площадке кажутся такими маленькими, затерянными в мире скал и фирна.

Прямо перед нами — выше и мощнее всех вершин — встаёт гигантским массивом пик Сталина.

Гетье и Цак приготовляют чай. Мы все едим с аппетитом, ни у кого нет и признаков горной болезни. А между тем мы — на высоте Эльбруса.

Солнце склоняется к западу. Половина мульды и ледник уже в тени. Нам надо уходить вниз. Иначе темнота застанет нас в пути.

Мы прощаемся с альпинистами, стараясь запечатлеть в памяти их лица. И мне вспоминается: много лет тому назад так же прощались с нами, уезжавшими на фронт, родные и друзья, бодрыми улыбками и крепкими рукопожатиями скрывая неотвязную мысль о предстоящих нам опасностях.

Мы спускаемся по скалам, проходим по карнизу, быстро минуем лавинный участок и выходим на поворот ледника. Мы останавливаемся, поражённые величавой красотой вечера. Солнце скрылось за южным ребром пика Сталина. Небо над далёкими скалистыми хребтами у ледника Федченко ярко розовеет в закатных лучах. Голубизна ночи легла на крутые, покрытые снежными сбросами стены цирка Молотова, гряда сераков ледника Орджоникидзе плавным поворотом уходит вниз.

Мы стоим молча. Раздался знакомый гул. Две лавины одновременно скатываются со стен цирка. Облака снежной пыли ещё долго стоят в воздухе.

Мы спускаемся с глетчера и в сумерках пересекаем сераки. Темнота надвигается внезапно и быстро. Из лагеря выходят нас встречать. Кто-то размахивает фонарём, стоя на валу морены, Пламя фонаря чертит жёлтые узоры на чёрном пологе ночи…

На другой день в лагерь спустились «Ураим — голова болит» и Абдурахман. Они, принесли записку от Николая Петровича и Гетье.

«Пребываем пока на „5600“, — писал Николай Петрович. — Через час, около полудня, выходим на „5900“. Первая верёвка начала дальнейший подъем от „5900“ в 9 часов 30 минут. Сейчас одолели уже четвёртый „жандарм“. Смотреть на них в бинокль страшно».

Гетье предлагал доктору подняться 26 августа на «5600», забрав с собой возможно больше продуктов, и ожидать там возвращения штурмовой группы.

Мы читаем записки и вскоре видим на снежнике между четвёртым и пятым «жандармами» две маленьких точки: Абалаков и Гущин поднимаются по ребру. Через несколько времени на этом же снежнике показываются трое носильщиков.

Дудин и Харлампиевы уходят в подгорный лагерь. Они забирают с собой Абдурахмана. Дудин и Гок будут штурмовать оттуда перевал Ворошилова и пытаться проникнуть в долину Люли-Джюли. Харлампиев-старший пойдёт вниз, в базовый лагерь. В ледниковом остаёмся Каплан, доктор и я с поваром Елдашом а «Ураимом — голова болит».

На скалах склона Орджоникидзе, метрах в трехстах над лагерем, мы устраиваем наблюдательный пункт и тщательно обшариваем оттуда восьмикратным Цейссом восточное ребро.

К вечеру мы видим, как к «5900» спускаются трое носильщиков и туда же поднимается снизу вторая верёвка.

Программа третьего дня восхождения, очевидно, выполнена.

Пока все идёт хорошо, но хватит ли в верхних лагерях продуктов?

Двадцать пятого августа утром никакого движения на горе не было. И в этот день я решил попытаться поймать на киноплёнку лавину. Я уже давно вёл об этом разговор с Капланом.

В цирке между пиками Сталина и Молотова лавины шли почти каждый день. Надо было пройти с киноаппаратом на ледник в середину этого цирка и провести там несколько часов в ожидании. Игра стоила свеч. Хорошо заснятая лавина представляла бы собой «мировой» кадр. Я считал, что мы почти не подвергались при этом риску: днём обычно катились небольшие лавины, останавливавшиеся почти у самого подножья стен. Ещё не было случая, чтобы они захватили середину цирка.

Каплан отказывался идти. У нашего кинооператора, привыкшего работать в павильоне, не было того, что мы называли «экспедиционным чутьём». Кроме того он не был охотником до прогулок по трудным местам. Аргументировал он обычно «фотогеничностью» и «кинематографичностью».

— Лавина, — говорил он в ответ на мои неоднократные настояния, и его лицо, обросшее рыжеватой бородой, принимало ироническое выражение, — мне не нужна обыкновенная лавина на белом фоне. На экране это не играет. Гигантская лавина на чёрном фоне с боковым освещением — вот что мне нужно. Можете вы мне её предоставить?

Кроме того Каплан убеждал меня, что в задуманном им плаке кинохроники восхождения некуда монтировать лавину.

Но сегодня Каплан Оказался на редкость сговорчивым. Стояла прекрасная тихая погода. Горы были спокойны. Вчера не было Ни одной лавины. Можно было рассчитывать, что сегодня будет безлавинный день. Была возможность уступить моим домогательствам и доказать мне, насколько бессмысленна и безнадёжна затеянная мною «охота на лавины».

Мы отправились в путь — Каплан, доктор, «Ураим — голова болит» и я. Взвалив себе на спину треногу и аппарат, мы стали пробираться по серакам и вскоре вышли на ледник. Обходя трещины, мы прошли вглубь ледника и выбрали удобное место между двумя трещинами в самом центре цирка.

Ярко светило солнце. Стояла безветренная тишина. Каплан, установив штатив, укрепил на нём аппарат. Щёточкой прочистил телеобъектив и навинтил его на место. Потом нагнулся, чтобы проверить экспозицию. И в это самое мгновение страшный грохот прокатился по цирку. На южном ребре пика Сталина справа и кпереди нас показались клубы снега, и, захватывая сверху вниз. все километровое ребро, обрушилась гигантская лавина на чёрном фоне с боковым освещением.

Тысячетонный вал фирна и льда, скатившись с ребра, шёл перед нами поперёк цирка. Высоко вверх вскидывались клубящиеся клочья снежной пыли, образуя облако,

Каплан, забыв опасность, впился в окуляр и, не отрываясь. крутил ручку киноаппарата; доктор бистро щёлкал затвором своего «тессара», бросая мне назад кассеты со снятыми пластинками.

Лавина прокатилась поперёк всего цирка, отразилась от противоположной стены и, внезапно изменив направление, пошла вниз по глетчеру. Она неслась на нас со скоростью и грохотом экспресса. Каплан и доктор продолжали снимать. Страшный снеговой вал неотвратимо приближался. Снежное облако серым крылом закрыло солнце. Ещё мгновение — и лавина должна смести нас в трещину. Смешно и бесполезно было бы пытаться cпaсаться бегством. Каплан продолжал вертеть ручку аппарата, доктор

продолжал щёлкать затвором…

Мощь лавины с каждой секундой ослабевала. Трещины глетчера" поглощали снег, он распылялся и поднимался вверх лёгким облачком. Положение все же было критическим…

Но вот, повинуясь рельефу ледника, лавина начала уклоняться вправо. Мы увидали справа перед собой её левый край, который шёл не то на нас, не то немного левее. Ещё мгновение, ледяной вал промчался метрах в тридцати слева, обдав нас холодным! вихрем и снежной пылью. Мы были спасены!

В восторге от удачной «охоты» мы прыгали, кричали, награждали друг друга тумаками. Совпадение было, действительно необычным. Никогда ещё Не бывало днём такой большой лавины;

И эта единственная за двое суток лавина пошла в ту самую минуту, когда мы приготовились к съёмке.

Вернувшись в лагерь, мы не нашли обеда. Елдаш, увидя лавину, решил, что готовить обед больше не для кого…

На другой день доктор с «Ураимом — голова болит» ушёл в лагерь «5600», где он должен был ждать возвращения штурмовиков. К вечеру «Ураим — голова болит» вернулся обратно. Он принёс записки от доктора и от Горбунова. Записка Горбунова из лагеря «5900» была помечена 26-м числом. В ней сооб — щалось, что Нишан и Ураим Керим трижды, а Зекир дважды форсировали ребро и занесли станцию на «6400», что Гущин поранил себе руку и что вторая группа покидает лагерь «5900» и поднимается на «6400».

Записка была доставлена в лагерь «5600» заболевшим Зекиром.

Доктор просил прислать ему для отправки в верхние лагери консервы, масло, крупу, керосин.

Итак, первое из «узких мест» плана удалось благополучно миновать: носильщики форсировали ребро.

Восхождение, хотя и с опозданием на один день против плана, продолжалось.

X.

Ледниковый лагерь представлял собой в эти дни как бы ближний тыл большой, битвы. Ураим Ташпек, каждый день ходивший в лагерь «5600», приносил сверху записки от поднимавшихся по ребру. Из этих записок мы вкратце узнавали о всех перипетиях восхождения.

Кроме того мы продолжали тщательно следить за горой с нашего наблюдательного пункта на скалах пика Орджоникидзе.

27-го вечером спустился в ледниковый лагерь Зекир — первый выбывший из строя участник штурма вершины. Печать тяжёлой усталости и нечеловеческого напряжения лежала на всем его облике. И была в нём большая внутренняя перемена. Это был уже не прежний, враждебно к нам относившийся Зекир Прен. Это был наш верный союзник в трудной и опасной борьбе с горой. Он был увлечён и захвачен восхождением. Охрипшим голосом рассказывал он нашему повару Елдашу о всех подробностях. При первой возможности он хотел идти снова наверх нести штурмовикам продукты.

На другой день пришёл измученный, охрипший, с распухшей шеей Ураим Керим и принёс последнюю записку Горбунова, написанную 27 августа в лагере «б400». Горбунов писал, что восхождение срывается из-за недостатка продуктов. «Соберите всё, что есть, — просил он доктора, — и посылайте наверх». И вместе с тем доктор сообщал, что и третий носильщик Нишан, спустившийся в лагерь «5600», заболел и что отправить продовольствие в верхние лагери не с кем. Таково было положение. Самый трудный этап восхождения был пройден — удалось преодолеть скалистое ребро и поднять по нему самописец, И теперь, когда цель была так близка, недостаток продовольствия мог вырвать победу из рук. Мы были бессильны помочь делу. «Ураим — голова болит» по-прежнему каждый день ходил в лагерь «5600» с грузом продовольствия. Но, как и раньше, он не соглашался подняться выше. Зекио и Ураим Керим стремились идти наверх, но они были больны. Оставалось одно: принять все меры к тому, чтобы возможно скорее вылечить Зекира и Ураима Керима. И мы принялись за их лечение по письменным указаниям нашего доктора.

Ураиму Кериму надо было ставить компрессы. Я приступаю к этому непривычному для меня делу и накладываю ему на горло мокрую тряпку, потом клеёнку, потом вату и собираюсь бинтовать. И вдруг Ураим Керим, наш лучший носильщик, отважный скалолаз, начинает плакать. Вата, клеёнка и бинт привели его к выводу, что он тяжело и неизлечимо болен.

Мы неотступно продолжаем наблюдать за горой. Но уже два дня на ней не заметно никакого движения. Гора бесследно поглотила смельчаков. И только 29-го во второй половине дня мы совершенно неожиданно видим на фирне над ребром всех шестерых штурмовиков. Связанные попарно, они поднимаются в направлении к вершине. С удивительной чёткостью выделяются их силуэты на белом фоне. Они медленно идут к месту, где был намечен последний лагерь, и скрываются за покатым выступом фирнового поля. Итак, не дождавшись продуктов, они продолжали восхождение с тем ограниченным запасом, который у них был. Завтра они будут штурмовать вершину… Я пытаюсь выяснить у Ураима Керима, куда был занесён самописец. Я рисую план горы, размечаю лагери и передаю ему карандаш. Он внимательно смотрит на план и уверенно тычет карандашом в ледник Орджоникидзе, находящийся на одном уровне с нашим лагерем. Мы все хохочем. Елдаш падает с камня, на котором он сидел, Катается по земле и пронзительно визжит в припадке неудержимого смеха.

Был ясный холодный вечер. Лёгкие облака плыли в лунном свете над пиком Сталина. Я сидел у своей палатки и думал о тех шестерых, которые там наверху проводили свою последнюю Ночь перед штурмом вершины. Они устали, им трудно дышать, не спастись в спальных мешках от жестокого мороза, но все это пустяки, лёгкая цена за большую победу. Однако будущее оказало, что за победу пришлось заплатить дорогой пеной.

На другой день, проснувшись, мы увидели, что пик Сталина наполовину скрылся в тумане. Это было самое худшее из всего, что могло случиться. Туман в горах опаснее лавин и камнепадов.

Он фантастически меняет очертания предметов. В тумане легко сбиться с пути и в хорошо знакомых местах. Профессиональные проводники в Швейцарии и Тироле, из года в год водящие туристов по одним и тем же маршрутам, не рискуют в туман уходить в горы. Туман надо переждать, отсиживаясь в палатках. Но для этого нужно иметь достаточно продуктов. У наших же товарищей их почти не было. И мы понимали, что, если погода испортится окончательно и надолго, штурмовики окажутся наверху в ловушке.

Правда, пока туман не был особенно густ. Сквозь его пушистые завесы, крутившиеся вокруг вершины пика Сталина, иногда проглядывали клочки голубого неба. Вершина, возможно, была открыта, и наши товарищи могли сделать попытку.восхождения. Но с каждым часом туман сгущался, и, если бы он закрыл вершину, штурмовики на обратном пути к верхнему лагерю легко могли заблудиться в фирновых полях.

Надо было думать, что они отложат восхождение и будут пережидать туман. И тогда опять вставал проклятый вопрос о продовольствии. Доставить наверх, в последний лагерь. продукты — такова была наша задача.

Но как её выполнить? У Ураима Керима все ещё болело горло, и Зекир все ещё не мог как следует разогнуть колени. Нельзя же было их послать наверх.

Ни Каплан, ни я в одиночку не могли бы преодолеть ребро. Каждый из нас мог бы это сделать только! на верёвке с первоклассным альпинистом, знавшим дорогу по «жандармам».

Елдаш приходит ко мне в палатку.

— Товарищ начальник, — говорит он, — Ураим и Зекир хотят в гору идти, продукты нести.

— Но ведь они больны, Елдаш?

— Гаварят, всё равно надо идти. Болшой начальник без продукт сидит. Наверно у него курсак пропал.

(Курсак по-киргизски — значит живот. «Курсак пропал»: Чело век голодает)

Зекир и Ураим стоят уже одетые и ждут, чтобы я им выдал продукты.

— Аида, айда, — говорят они и показывают руками в направлении к пику Сталина. Вся гора и большой ледник, по которому лежит путь к лагерю «5600», закрыты туманом. Только иногда раскрывается тёмное скалистое основание восточного ребра.

Мы кладём носильщикам в рюкзаки продукты, и они уходят. Туман вскоре поглощает их.

После обеда мы с Капланом идём на разведку на большой ледник. Облака то сгущаются, то расходятся. Видимость беспрестанно меняется. Иногда туман подступает вплотную, и тогда уже в 10— 15 метрах ничего не видно; иногда мы различаем смутные очертания скал и сераков в 100— 200 метрах от нас.

Мы возвращаемся в лагерь. Посредине лагеря у разложенных на камнях вьючных ящиков, заменяющих нам стол, сидит незнакомый нам человек и пьёт чай. За палатками Позыр-хан и Елдаш навьючивают лошадей. Пришёл наш караван из подгорного лагеря.

Незнакомец оказался Маслаевым, студентом одного из ленинградских втузов, помощником профессора Молчанова. Он приехал, чтобы помочь нам наладить работу самописца.

Из Оша Маслаев выехал вместе с гляциологическим отрядом Попова. Наши автомобили прошли в один день без дороги всю Алайскую долину.

Через Саук-Сай и Сельдару Маслаев переправлялся с группой художника Котова, состоявшей из трех человек. Один из спутников Котова, художник Зеленский, погиб при переправе. Его лошадь попала в глубокое место, и её понесло течение. Зеленского, запутавшегося в стременах, поволокло за лошадью по дну и мёртвого выбросило на отмель.