— Тереньтев недомогает, — объяснил Президент.
Раздались еще шаги, дверь открылась, и здоровенный парень в безупречном костюме осмотрел Президента с ног до головы. Внезапно выражение лица парня неуловимо изменилось. Он посторонился и сказал:
— Добрый вечер.
Президент улыбнулся и вошел в квартиру.
— В гостиную, Геннадий Демьянович, это вон там, — сказал парень.
Гостиная с архитравной лепкой, с сияющим паркетом, с картиной Айвазовского «Девятый Вал» (возможно, авторская копия) на стене олицетворяла, очевидно, те самые «старые добрые времена», которых на самом деле никогда не было — романтичный, стремительный девятнадцатый век, описанный в многочисленных глуповатых романах. За столом, стоящим нарочито асимметрично, сидели шестеро. Президент снял шапочку вместе с русыми прядями и расстегнул куртку. Появившийся вслед за ним крепкий парень услужливо жестом предложил куртку взять и унести, и там повесить на что-нибудь. Президент не возражал.
— Что-нибудь еще, Геннадий Демьянович?
— Я бы не отказался от кофе, — сказал Президент.
— Эспрессо, по-венски?
— Эспрессо, если не трудно.
— Сию минуту.
Президент шагнул к стулу с высокой спинкой, чуть отодвинул его от стола, и сел. Серый свитер контрастировал с безупречными костюмами остальных.
— А как же Терентьев? — тихо спросил один из остальных.
— Дался вам Терентьев… — начал было Президент, но его перебили — по-английски:
— Where is Terentiev? — спросил благовидной наружности джентльмен, делая ударение на «is».
— Господа, — сказал Президент, — должен вам сообщить, что Терентьев недомогает очень сильно, и все дела перепоручил мне. Вы можете считать меня кандидатом, а можете сразу зачислить, мне все равно. Осведомлен я не хуже Терентьева, и я сговорчивей. Пожалуйста.
Помолчали.
— This can't be serious, — заметил другой джентльмен, говорящий по-английски с французским акцентом. — It doesn't make sense. Somebody had better call Terentiev.
— Terentiev is not accepting any calls at this time, — бесстрастно возразил Президент. — Gentlemen, as far as I understand, we're pressed for time here. You can verify the credibility of my candidacy later. Right now, though, there are a number of issues that require immediate action. That's what I've been told, and I have no reason to doubt my sources. Please, let's get to business.
Это его «нет причин сомневаться в состоятельности моих источников» дало понять остальным, что он не просто замещает Терентьева, но действительно претендует на место и зачисление — у него свои источники.
— Honestly, I don't know what to say, — сказал джентльмен, который первым осведомился о Терентьеве. — I'm not prepared for this. It's unprecedented.
— Why, what's holding us back? — осведомился Президент. — Explain.
— Ит из анпрецедентед, — объяснил тот, кто осведомлялся о Терентьеве по-русски. В английской его речи ярко высвечивал украинский акцент.
— What is?
— Хау ту сэй. Но тайм бифор зыс хаппен.
— Speak Russian, I'll translate for you, — предложил безапелляционным тоном Президент.
— Такого никогда не было раньше. Правитель страны не может быть зачислен в Общество.
Переведя эту глупость остальным, Президент заметил:
— Все в этом мире когда-то случается в первый раз. Раньше не было, а сейчас есть. Я готов сотрудничать, готов обмениваться информацией, готов поступиться многими интересами в интересах Общества. Русские во многом были первыми за последние два века. Я всего лишь продолжаю традицию — первый правитель, ставший членом Общества, будет русский — только и всего. Помимо этого… — Он прищурился, разглядывая молчащего человека, сидящего у торца стола. — Кроме того, Птолемей Мстиславович очень хочет занять мое место по окончании президентского срока, судя по его недавним действиям. Что будет делать Общество, если один из членов станет правителем? Кроме того, напоминаю вам, господа, что те несколько услуг, которые я оказал Обществу, очень помогли всем вам. В частности, финал истории с Тепедией наступил бы намного позже, если бы не мое содействие. А это чего-нибудь да стоит.
— Terentiev was going to report on the progress over in Novgorod, — заметил говорящий с французским акцентом.
— That's correct, абсолютно правильно, — откликнулся Президент. — I'm ready to make that report instead of him, я готов сделать доклад вместо него. Shall we, мне продолжать?
На лицах выразилось сомнение.
— Напоминаю вам, господа, что то, что происходит, безусловно нарушает устои Общества, и тем не менее…
— Эти устои существуют более века, — напомнили ему.
— Россия в имперском виде существует более тысячи лет, — парировал Президент без пафоса. Он умел говорить такие вещи без пафоса. — Я предлагаю вам свою кандидатуру, поскольку осознаю, что Общество может быть полезно мне на службе у России, равно как и Россия может принести большую пользу обществу. Напоминаю вам, что являюсь в данный момент правителем России. Ну так что, продолжать доклад?
За столом сидели люди неглупые.
— Go ahead, — сказали ему.
— Прекрасно. — Президент продолжил, легко дублируя сам себя по-английски. — Вариант провала эксперимента входил в планы Общества, и, собственно, провалом не являлся, а всего лишь одним из предполагаемых результатов. Трувор Демичев, которому было поручено провести эксперимент, несколько раз импровизировал по ходу дела. При этом он привлек к операции криминальный элемент — неплохой ход, если не учитывать, что элемент имел непосредственное отношение к Тепедии. То, что ни о каких переворотах в Новгородской Области не может быть речи, стало понятно в самом начале эксперимента. В данный момент улицы Новгорода — единственного центра, принявшего трансляцию из Белых Холмов — контролируются московским спецназом, и будут контролироваться еще двое суток, вплоть до восстановления привычного стиля жизни. Это решение предложил лично я, учтя аналогичный американский эксперимент годичной давности, когда столица Южной Дакоты, город Бисмарк, на сутки погрузился в кровавый разгул и хаос. Демичев собрал вокруг себя две неплохие команды, одну официальную, и одну теневую. Официальная самоустранилась в самом начале. Теневая в данный момент пребывает в полном составе в гостинице «Русский Простор» в Белых Холмах. Несколько частей спецназа, находящиеся в окрестностях Белых Холмов, ждут распоряжений.
— Дождутся…
— … На базе в тридцати пяти километрах от Белых Холмов ждет приказа готовый к взлету бомбардировщик.
— Дождутся, что кто-нибудь ускользнет, — заметил сухо Птолемей Мстиславович.
— Еще одна выгода в полноправном зачислении меня в Общество, — так же сухо откликнулся Президент, — состоит в том, что я всегда располагаю информацией из первых рук. Мне, например, известно, что улизнуть, как выразился Птолемей Мстиславович, в данный момент никто не может, поскольку в Белых Холмах наводнение, и гостиница «Русский Простор» окружена водой. Я не принес с собой фотографии, рассчитывая, что мне здесь поверят на слово.
— А ждать все равно не нужно, — заметил Птолемей.
— Это решать всем членам общества, — возразил Президент. — Нужно или не нужно. Мы, знаете ли, не бородатые дикари какие-нибудь. Бородатых дикарей к власти не подпускают — их отсеивают на нижних уровнях. Добавлю, что среди теневой команды Демичева есть люди, способные принести Обществу большую пользу в будущем. Некрасов, законник и экономист — может в любой момент доказать, что белое есть черное и наоборот. Кудрявцев, скандальный историк, умеющий своими популярным стилем написанными эссе разбередить умы в кратчайший срок. Пушкин, биохимик — для чего нужны талантливые биохимики, надеюсь, объяснять не надо. Есть также сотрудница, или начальница, Кудрявцева, фамилии не помню — которая, в общем, человек безвредный и не может помешать Обществу в будущем, и Кудрявцев будет очень расстроен, если ее вдруг не станет. И, конечно же, обращаю внимание на то, что помимо них в «Русском Просторе» находится общенародная любимица Амалия Акопян.
— Rumors, — заметил человек с французским акцентом. — One has to avoid rumors at all costs.
— … И если всех остальных можно убрать без следа, исчезновением мисс Акопян заинтересуются многие, в том числе внебрачная дочь мисс Акопян и Трувора Демичева, ошибка бурной молодости обоих, живущая в штате Флорида и делающая немалые успехи в области тенниса. И, как вы заметили, поползут слухи — скорее, чем если всех оставить в живых. В конце концов, мало ли, чего болтает экстравагантный историк. Мало ли, что говорит биохимик — да и кому он все это будет говорить, какие у него возможности? Может, конечно, сказать речь в Стокгольме, когда и если станет нобелевским лауреатом, что сомнительно, да и когда это будет. Ну и что он скажет, в Стокгольме? Медам, мсье, я участвовал в новгородском заговоре? А Некрасов слишком умный человек, чтобы трепать языком.
— Терентьев так не рассуждал бы, — заметил Птолемей Мстиславович.
— Я не Терентьев, — сказал Президент.
— Я об этом и говорю.
— И я тоже. Именно потому, что я не Терентьев, Терентьев находится в данный момент под арестом.
Собрание удивилось и завозилось на стульях, переглядываясь.
— Член Общества, насколько мне известно, — сказал Президент, — не имеет права на государственную измену. Члену Общества необходимо быть абсолютно чистым с точки зрения закона государства, в котором член Общества живет и работает.
Снова стали переглядываться. Да что ж такого натворил Терентьев? Под арестом? За что?
— Он принимал большие суммы от владельцев московских казино, — объяснил Президент. — Часть сумм передавалась правлению Тепедии. Неофициально Тепедию мы свалили. Чтобы докончить дело, отдав под суд всю петербургскую ветвь Тепедии, необходимо, чтобы Терентьев проходил свидетелем, и он не может пройти свидетелем, если ему не предъявить обвинений. Все рассчитывали на Каменского, но Каменского убрали в Нью-Йорке.
— Вы это сами все сейчас придумали? — с неприязнью спросил украинец.
— Если вы будете себя вести, как торговка на Подоле, — сказал ему Президент, — то ведь кран-то у меня под рукой. Завтра отключу Украине газ, будете зимой для сугреву запорожские танцы на улицах отплясывать.
— Не до шуток сейчас, — вмешался Птолемей. — Не до шуток. Я против… сохранения «Русского Простора».
— Повторяю, это решать всем членам Общества. Насколько я понимаю, отсутствуют шестеро.
— Они прибудут в течении получаса.
— Тогда и решим. Я просто должен был довести до вашего сведения некоторые соображения. Успокойтесь, Птолемей Мстиславович, я лично тоже против сохранения. Но в моем положении нужно быть абсолютно объективным.
— We're pressed for time, as Mr. President pointed out earlier. I suggest we accept and initiate the new member right now, — сказал Птолемей. — We don't have to wait for others. There are six of us here. The Code only requires four members.
Все согласились и, не дожидаясь остальных, приступили к формальному, скромному, но торжественному ритуалу. Жалко Кудрявцева, подумал Президент. Ему бы сейчас здесь быть. Хорошо бы иметь его при себе — как секретаря и летописца. У Цезаря был свой летописец.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. КТО ТАКОЙ МАЛКИН
— Петька, Петька! Где мой Петька?! — истошно кричала одна из матрон, стоя в проеме двери, ведущей из бара в банкетный зал. — Ох, горюшко мое! Где же он, сынок? Петька!
Во время неудавшейся попытки ареста Кречета, дети, приведенные Аделиной и спрятанные за конторкой в вестибюле, вели себя на удивление тихо и послушно. Когда все стихло, двое вышли из-за конторки — один мальчик и девочка Олька, согласившаяся давеча на изнасилование. А еще один мальчик куда-то подевался. Его бы и не хватились какое-то время, если бы не появление первого мальчика и Ольки. А тут — эти есть, и остальные есть, а этого нет. Предположительно он и был — Петька.
Эдуард, сунув пистолет за ремень, присел возле поверженного Пушкина. Убрав мешающую полу пиджака и разорвав на Пушкине итальянскую рубашку, он осмотрел кровавую рану в боку биохимика. Аделина присела рядом на корточки, закинув заправским жестом автомат за спину.
— Где-то здесь должна быть аптечка, — сказала она.
Отец Михаил приблизился к распростертому Пушкину и несколько брезгливо, не нагибаясь, осмотрел ранение.
— Дайте мне воды со стола. И салфетку, — сказала Аделина.
Подошли остальные, кроме Людмилы — она осталась сидеть за столиком, глядя в одну точку. Отец Михаил хмуро сходил к столику, мрачно глянув на остальных — на бледного Стеньку, на Марианну с серым лицом, и принес Аделине влажную салфетку. Она протерла Пушкину кожу вокруг раны.
— Вроде не в печень ему попало, — сказал отец Михаил задумчиво. — Но, конечно, нужна медицинская помощь. Ежели околеет, придется отпевать, а я этого терпеть не могу. Последний раз отпевал лет пятнадцать назад.
Вернулся Эдуард с алюминиевым ящиком с красным крестом, который он, очевидно, отодрал целиком от стены. В ящике нашлись спирт, бинты, вата, и разных размеров медицинские инструменты. Аделина скинула с себя автомат, протерла спиртом устрашающего вида пинцет, затем протерла скальпель, и сказала:
— Эдуард, держи его за руки, чтобы не дергался, если очнется. Отец Михаил, придавите ему ноги.
— Эдуарду?
— Пушкину. Эдуард, не трогай скальпель.
Она и не заметила, как матроны придвинулись, как круг вокруг нее и Пушкина стал плотнее. Точным движением она сделала надрез. Очнулся почему-то не Пушкин, но охранник, которому давеча захуячили в глаз.
— Хо! — сказал он, рывком садясь.
Нинка, стоящая в общем полукруге, взвизгнула от неожиданности. Аделина ровным движением ввела пинцет в рану, захватила там пулю, таким же ровным движением вытащила пулю из раны, и, осмотрев, бросила ее на ковер.
— Курсы медсестер, — тихо объяснил Стенька отцу Михаилу.
Отец Михаил сделал вид, что не видит Стеньку.
Кривая игла, тоже из аптечки, расстроила Аделину — ей никогда раньше не приходилось зашивать раны. Но Милна рядом не было. Тем не менее она легко справилась с продеванием синтетической нитки через ушко, и это ее успокоило. Остальное показалось ей делом простым. Промыв рану еще раз, она в три шва ее зашила, умудрилась завязать узел, и перерезать нитку скальпелем.
— Надо перебинтовать, займитесь, — сказала она, вставая. — Отойдите ж… собрались тут все… жрецы…
Она снова присела и осмотрела голову Пушкина. Ударился он сильно, но, вроде бы, это не гематома. Отец Михаил протянул ей свежую салфетку, но она взяла из аптечки ком ваты, и, промыв ссадину у виска, решила, что зашивать ее не будет. Взяв из рук Эдуарда стакан с водой, она вылила воду на лицо и шею Пушкина. И отошла в сторону.
Кому-то делают искусственное дыхание, и человек приходит в сознание. Кого-то бьют по щекам. Кого-то возвращают к жизни электрическими контактами, смазанными гелем. Зависит все это не только от пациента, но и от того, кто возвращает (или пытается возвратить) к жизни.
Пушкин открыл глаза.
Мгновение спустя отец Михаил, Марианна, Стенька, Нинка — все засуетились, вынули из аптечки марлю, стали говорить Пушкину «Лежите, лежите» — все это уже не имело значения, главное было сделано. И только Эдуард, знавший Аделину лучше других, посмотрел на нее искоса, вздохнул, повернулся к ней и, поймав ее слегка презрительный взгляд, кивнул.
* * *
— До рассвета часа два осталось, — сказал Милн задумчиво. — Как ты думаешь, Трувор, связь восстановилась?
— Она и не прерывалась.
— Я общественную имею в виду.
— Не знаю. Кречет связал связистов и уничтожил рацию.
Милн улыбнулся. Надо же — связал связистов.
И вытащил мобильник.
— Ого, — протянул он. — Ты смотри-ка. А ведь есть она, связь. Кто же этот титан, Атлас, что поваленную башню поднял и клеммы укрепил?
Прислонившись спиной к стене тускло освещенного коридора, он набрал номер и некоторое время слушал, глядя на Трувора сверкающими негритянскими глазами.
— Mike? Guess who. All right, I want you to get Hughes to call me again, at this number. Spare me your sarcasm, it's annoying. Yes, you're annoying me. Yeah, I'm still here.
Повесив виртуальную трубку, он улыбнулся широко — засверкали белые зубы в полумраке.
— Проститутка ты, Трувор, — сказал он. — Шкура продажная.
— Милн, ты…
— Всех подставил. Даже Кречета. А сам смываться решил.
— Не так, не…
— Одного я не понимаю, Трувор, но очень надеюсь понять — может, знакомый мой, как позвонит, подскажет… Ну, понятно, что Кречет — Тепедия, деньги, надо было использовать. Понятно, что Людмила эта, коей состоишь ты морганатическим супругом — дура. Понятно, что Некрасов и Пушкин — во-первых, авантюристы, а во-вторых пришли к тебе от отчаяния, поскольку, судя по всему, их карьеры кончились как таковые. По разным причинам. Пушкина гнали в шею из института за скандал, Некрасов засветился, как защитник мафиози — с ними никто не будет больше иметь дело. С фокусницей у тебя какие-то давние связи, ее ты просто пугнул, это очень видно было в самом начале. Попа к тебе церковники сами послали, поскольку им до всего есть дело. Я и Ольшевский не ввязаться просто не могли, и ты это понимал. Но чем ты зацепил Кудрявцева? Чем? Парень занимается историей и пишет какие-то полускандальные псевдо-рефераты на потеху широкому читателю — почему он просто не послал тебя на хуй — вот загадка. Расскажи, а?
Неожиданно взгляд Демичева изменился — стал насмешливым. Видно было даже в полумраке. Он снова почувствовал отеческое превосходство над Милном, и стал самим собой — не напуганным, угасающим, отяжелевшим офицером в отставке, но душой компании, человеком, умело собирающим вокруг себя интересных людей.
— А ты не понял? — спросил он.
— Нет.
— Неужто ты стал циничным, а, Милн? Стареешь?
— При чем тут мой цинизм?
— Кудрявцев — историк.
— Ну и что?
— Настоящий.
— Так.
— Настоящий историк.
— Заладил — настоящий, настоящий. Ну что с того, что он настоящий?
— Большинство историков, как и вообще большинство профессиональных деятелей — поддельные. А он — настоящий.
— Что это означает?
— Все еще не понял?
— Нет.
— Исторический оттенок намечавшихся событий был им оценен и принят к сведению. А если историк, которому предложили участвовать в чем-то эпохальном, отказывается, значит никакой он не историк, а просто бюрократ.
Милн подумал немного.
— Плутарх не участвовал ни в каких эпохальных событиях, — сказал он.
— Ему не предлагали.
— По-моему, ты врешь, Трувор. Что-то здесь не так.
— Все так.
— Ну, не договариваешь.
— Это есть.
— Рассказывай. Теперь уж все равно.
Трувор улыбнулся — как в добрые старые времена, улыбкой радушного хозяина.
— Он москвич вообще-то, Кудрявцев, — сказал он. — Было дело. Он убил человека.
— Кудрявцев?
— Да. Как он мне это рассказал — я тоже с трудом поверил. Но потом, узнав его поближе, понял, что к чему. Ухаживал он за какой-то девкой, были какие-то накладки с диссертацией, девка попалась глуповатая, и вообще ему было противно. И поехал он с братом девки на охоту. С двустволками. Думал развеяться. Так он мне это объяснил. Пришли они к какой-то речке, в лесу, сели, Кудрявцев курит, а брат барышни вынимает припасы из мешка и приговаривает ласково — мол, это закусь, это огурчики, это маслице, это помидорчики — причем говорит он медленно очень. Кудрявцеву так это не понравилось, все эти суффиксы, он и так раздраженный был до предела, что он взял и застрелил человека. И приехал ко мне перепуганный. Мы с ним были знакомы — встречались на… ну, не важно. Я его познакомил с Кречетом. Сделали ему новый паспорт, новое имя, даже диплом новый — да не какой-нибудь, а лондонский. Прошел год, и у Кудрявцева поехала крыша. Он решил, что недостаточно себя реализовывает, и стал писать всякое… разное.
Телефон Милна тихо звякнул.
— Да? Hello? Ah, yes, howdy, pardner.
— English or Russian?…
— Лучше по-русски. Все еще.
— Хорошо. Что нового?
— Мы застряли в гостинице.
— Сочувствую.
— Да. Нелетная погода и наводнение — затопило весь город, где по пояс, где по шею. Но есть связь почему-то. Хочу вас спросить… мы давеча вам не все сказали.
— Да, у меня было такое ощущение.
— О пассажирах в машине Ольшевского.
— Судя по тому, что вы мне рассказали об Ольшевском, у него в машине…
— Да, Ольшевский не допустил бы случайных пассажиров. Девушка, что с нами была давеча…
— Да, я предполагал, что она либо чья-то дочь, либо племянница.
— Предполагали?
— После нашего с вами разговора, — весело сказал Хьюз. — А вы ее с автоматом бегать заставляете! Или она вас заставляет. Или вдохновляет. На действия. А кто еще?
— Парень богемного вида, но не очень богема. Не очень понятно, чем занимается. Жим-за-жим у него был с собой, но он не умеет на нем играть.
— Подумаю.
— Мне нужно…
— Вы говорите, а я буду слушать и думать одновременно.
— Прогноз..
— В интернетных новостях, — сказал Хьюз, — показывают беспорядки в Новгороде. Завтра об этом напишут в прессе, и к вечеру покажут по телевидению. Похоже на Ньюарк семидесятых годов, но менее яростно. Толпа нехотя орет, спецназ без энтузиазма ее теснит. Двенадцать фотографий, на многих лица совпадают на заднем плане. В общем, возбуждено около двухсот человек, я думаю, но скажут, конечно же, что весь город поднялся. Причину придумали интересную, очевидно впопыхах — электричество отключено в половине города до сих пор и, оказывается, богатым подключили первым.
— Значит…
— Значит, Белые Холмы уже списали со счетов. Судя по оперативности подачи информации в интернет, план в случае провала составлен заранее. Уничтожать находящихся в отеле можно несколькими путями, но, конечно же, воспользуются вариантом, оставляющим минимальное количество следов. Посылать отряд не будут.
— Нет?
— Солдаты, спецназовцы, вы, парень из ФСБ — это целую дивизию слать придется, а каждый в отряде — потенциальный свидетель. Можно пустить в… хмм… air duct?…
— Вентиляцию, — подсказал Милн.
— Да, в вентиляцию, какой-нибудь газ. Но это тоже — следы оставлять. Скорее всего в подвале взрывчатка и приемник. Как по-русски remote control?
Милн хотел было сказать Хьюзу, что юмор у него какой-то… да… но не сказал.
— Но подвал залило? Наводнением? — спросил Хьюз.
— Да.
— Ага. В Белых Холмах наводнения часто случаются?
— Вроде нет.
— Это хорошо, хотя… в общем, зная, с какой силой вы имеете дело, я бы не исключил возможность…
— Да?
— Уничтожения гостиницы с воздуха. Маловероятно, но возможно.
— Понял.
— У вас есть шанс, Милн.
— У меня лично?
— У всех. Это я возвращаюсь к вопросу о пассажирах в машине Ольшевского. И, знаете, раньше нужно было говорить!
— Я прошу прощения.
— Да уж… Если девушка, по задумке Ольшевского, была заложницей, то и парень тоже заложник. Вероятность… половина на половину.
— Так не говорят по-русски.
— Если выкарабкаетесь, обязательно возьму у вас урок русского языка.
— Ладно, Хьюз… Так что же…
— Двух заложников брать с собой глупо, если имеешь дело с одной силой. Значит, есть две силы, и вторая сильнее. Девушка — всего лишь… А вот парень… Я бы на вашем месте отвел бы его куда-нибудь в угол, объяснил бы, что его ждет в ближайшие несколько часов, и попросил бы его продиктовать телефон того, с кем нужно связываться — с отцом ли, с дядей ли, с братом. Раз Ольшевский взял парня с собой, значит, рассчитывал, что можно будет… остановить… то, что грядет.
— Не очень похоже, — сказал Милн. — Но я попробую.
— Вы, Милн, бестактная свинья по жизни.
— … И если это правда, то вам, Хьюз, нужно памятник ставить.
— Памятник мне не нужен, но попросить кое о чем я вас, пожалуй, попрошу. Как живым вернетесь, так и попрошу. Godspeed, Milne. Действуйте.
— Thanks, Hughes.
Милн спрятал телефон.
— Ну, что ж, пойдем, старина.
— А? — сказал Демичев.
— Пойдем, пойдем. В бар. Мне нужно там быть, а тебе нужно быть со мной. Так совпало. Шагай чуть впереди. Вон там, впереди, слева, лестница. Сперва поднимемся на несколько этажей, потом перейдем на другую лестницу, потом спустимся.
Демичеву нечего было на это ответить. Он сделал несколько шагов в указанном Милном направлении и остановился.
— Для привала рано, — заметил Милн.
— Как-то унизительно. Вынь по крайней мере пистолет, наставь на меня. А то ведешь как корову какую-то.
— Не переживай, солдат, — Милн подтолкнул Демичева. — Шагай, шагай. Никто нас не видит. Надо будет — вытащу хоть томагавк. А пока что топай. Вперед.
Они вышли на лестницу и стали подниматься — неспешно. Милн светил фонариком. К третьему этажу Демичев устал и показал рукой, что ему нужно отдышаться. Милн дал ему на отдых секунд сорок, а затем снова отправились в путь. На шестом этаже они вышли в коридор, прошли метров двадцать, чего-то подождали, повернули, снова попали на лестницу, и стали подниматься еще выше. Где-то застрекотала автоматная очередь, отдаленно, в паузе между порывами ветра.
— Рыщут, гады, — прокомментировал Милн.
Возможно, он так шутил, но Демичеву было не до шуток. Какими критериями руководствовался Милн, высчитывая маршрут, Демичеву было неизвестно — но правда и то, что за последние десять минут они никого из рыщущих по «Русскому Простору» — преследователей ли, преследуемых — не встретили.
Затем они стали спускаться — по очень узкой лестнице. О существовании таких лестниц в «Русском Просторе» Демичев до того не подозревал. Он потерял счет этажам, несколько раз споткнулся (Милн ловил его за предплечье), дышал тяжело и хрипловато. Ему было жалко — не себя, но своего умения собирать вокруг себя замечательных, умных людей, умения, которым пользоваться ему, очевидно, больше не придется. Он вспомнил студенческие вечеринки, и бурную молодость, и приятную зрелось — всегда рядом были приятные люди. Вспоминались лица, улыбки, фразы, музыка. Жалко.
Они снова оказались в коридоре.
— Стоп, — тихо сказал Милн.
И прислушался к движению лифта, и посмотрел на светящееся табло над лифтом. Какому идиоту пришло в голову куда-то ехать на лифте именно сейчас? Кто этот солдат, или спецназовец, которому стало лень бегать по лестницам, или отсиживаться в каком-нибудь номере, наведя дуло на дверь?
Звякнул контрольный сигнал и прямо перед ними, по правую руку, остановился и открыл двери лифт. А в лифте стояла Амалия.
— Вам тоже не спится? — спросила она сипло. — Ну, поедем вниз, в бар. Да вы не бойтесь, пальба сейчас вся на восьмом этаже почему-то. Уж не знаю, почему.
Милн поверил, подумал, вытащил пистолет, и подтолкнул Демичева в лифт.
— А я вот, Амалия… — сказал Демичев.
— Заткнись, Трувор, — велела ему Амалия. — Тебя я уже наслушалась, и слушать больше не хочу.
Двери закрылись и лифт поехал вниз. Почти доехав до первого этажа, он вдруг притормозил, загудел, и остановился. Свет мигнул и погас, но сразу загорелся снова, а в углу лифта обнаружился Некрасов. Демичев попятился, а Милн поднял пистолет.
— А, это вы, — сказал Милн.
— Нет, это вам кажется… кажется… — сказала Амалия. В голосе у нее слышалось отчаяние. — Дьявол, никаких сил ведь нет!
— Вы умеете управлять вертолетом? — спросил Милн Некрасова на всякий случай.
— Нет, — четко отрапортовал Некрасов, стараясь не вздохнуть.
— Жаль. Как же так — сутяги… lawyers… attorneys… все время летают на вертолетах…
— Я всегда с личным пилотом летаю, — заверил его Некрасов. — Он брат моего дворецкого.
* * *
Глаза Людмилы, сидящей между отцом Михаилом и Марианной, становились все стекляннее. Эдуард, давеча определивший пытающуюся спрятать лицо в отворот его пиджака Людмилу на стул, и объявивший всем, что по гостинице шастают враждебно настроенные люди с автоматами, и выходить никуда нельзя, взял на себя роль оборонительного взвода. Ему поверили. Он отошел к стойке вместе с Аделиной, и они стали совещаться.
— Милн?
— Еще не вернулся.
— Черт! — Аделина покусала нижнюю губу. — Такими темпами далеко не уедем. Может, он все-таки умеет? И скрывает?
— Что?
— Водить вертолет.
— Линка, не болтай, — строго сказал Эдуард. — В такую погоду никто не умеет. Планы А, Б, и В отменены. Придет Милн, обсудим план Г.
— И это называется — современная техника. Хороша техника, которая зависит от какой-то сраной погоды.
— Чего ты на меня-то взъелась? Я не проектирую вертолеты! Все претензии к Сикорскому.
Определив матрон и детей в банкетный зал, отец Михаил вернулся к столику, за которым теперь сидели Марианна, Людмила, Стенька, Нинка, и привратник, обрабатывающий себе глаз, прижав к нему стакан с водой. Биохимик Пушкин сидел на полу возле столика, привалившись спиной к стене, с перевязанным общими усилиями боком, и глотая обезболивающее, обнаружившееся в той же аптечке, горстями.
— Вы, это… вы меня простите, ладно? — виновато бормотал Стенька. — Я ничего такого не имел в виду… еврей еврею рознь…
— Мне в детстве предлагали цыгане уйти вместе с ними. Я в детстве на цыгана был похож, — сообщил Пушкин, но не Стеньке, а так, в пространство. — Теперь жалею, что отказался. С толпой цыганок… романтика… в институте дрязги, тупые люди, борьба за право ехать на конференцию… в лабораториях мыши… не подопытные, а обычные… шныряют… идешь по коридору, пол грязнющий, навстречу топает фаворитка завкафедрой с подружкой, обсуждают какие-то мутные сплетни, и какое пальто эта блядь себе давеча по случаю управилась приобресть… с цыганами лучше…
— Ну, это вы преувеличиваете, — с добродушным превосходством, скрипуче-ласково, заметила Марианна.
— Вольный воздух, женщины не очень вредные… — пробормотал Пушкин, и скривился. И вытряс на ладонь несколько таблеток.
