— Кто вы такие?
      — Мы из общества любителей античности, — сообщил Хьюз, подходя к столу и держа на весу ордер двумя пальцами.
      Положив ордер на стол, он снял, не спросясь, трубку с телефона на столе, поморщился, вытер наушник и микрофон рукавом, и набрал номер.
      — Олшевски? — сказал он. — Это Хьюз. Все как обещано. Можете выезжать. Нет, ни малейшего сопротивления. До встречи.
      Положив трубку, он повернулся к Томми.
      — Не забудем Миранду.
      — Ты, ты арестовываешь, ты и говори.
      — А в чем меня обвиняют? — поинтересовался Джонни Сканк. — Миранду я сам знаю, не трудитесь.
      — Я не помню точную формулировку, — откликнулся Хьюз, недолюбливавший наркодилеров, но ценивший вежливость. — Но, вроде бы, что-то с наркотиками связано.
      — Но вы же не нарки.
      — Мы не нарки. Мы орки. И Гарсии Лорки.
      Хьюзу самому стало смешно, но он не показал виду. Он недолюбливал неожиданные и не относящиеся к делу выходы из образа.
      — Пойду поищу туалет, — сказал он. — Мне нужно руки помыть.
      — Туалет…
      — Я сам найду, — перебил хозяина Хьюз. — Обожаю искать и находить. Как Шлиманн. Он искал, искал, и вдруг нашел Трою. Правда, историки против. И это правильно. Должен же кто-то быть против. Люди ведь, а не роботы. Томми, имей в виду, что Олшевски здесь будет через пять минут. Не давай себя искушать, пока я руки мою.
      Томми придвинул пустое кресло к столу.
      — Может, наденем ему наручники? — спросил он, а затем посмотрел на Джонни. А вдруг Джонни злопамятный?
      — Не нужно, — сказал Хьюз. — Вдруг он злопамятный. А Миранду все-таки ему прочти, у тебя хорошо получается, я сегодня слышал, и до сих пор впечатлен.
      И Хьюз отправился на поиски туалета.
      В просторной многокомнатной квартире найти туалет оказалось делом непростым. Третья дверь, которую открыл Хьюз, привела его в гостевую спальню. Перед большим, «театр-на-дому», телевизором сидел мужчина средних лет, свирепого вида — не негр, а… Хьюз, неожиданно его узнав, слегка улыбнулся, удивляясь — тесен мир, дамы и господа, тесен. Мужчина, не знавший Хьюза, обернулся и вперился в детектива свирепыми зелеными глазами.
      — Добрый день, — вежливо заметил Хьюз. — Я туалет ищу, руки помыть.
      Мужчина отвернулся. Это было невежливо, но Хьюз не обиделся. Он гордился своим умением не обижаться на невоспитанность. Затем он посмотрел на экран телевизора и вслушался во фразы, идущие от телединамика. И заинтересовался не на шутку.
      Русские телепрограммы входят в пакеты многих кабельных компаний — по желанию клиента. Но в то время, как все эти программы, либо московские, либо местные, бруклинские — более или менее соответствуют американским методам телетрансляции, данная программа таковым не соответствовала совершенно.
      Показывали студийное помещение с диваном, двумя креслами, и каким-то очень русским фикусом на журнальном столике. Ведущая — броского вида блондинка — сидела справа. По центру, на диване, помещалась отталкивающего вида дама средних лет. Слева весьма представительный мужчина, явно импровизируя, но очень, очень связно, без мекания, без запинок — вещал. Речь лилась плавно, красиво, и по тому, как взгляд мужчины переходил с неприятной дамы на ведущую, с ведущей на линзу камеры, с линзы снова на даму, можно было заключить — нет, за камерой не помещался дисплей с бегущей строкой, и все, что говорил вещатель, приходило ему в голову тут же, прямо сейчас. И говорил он то, что по обычным каналам, американским ли, русским ли (насколько Хьюз мог судить) не говорят. Говорят — в маргинальных журналах, публикуют в маргинальных книгах, обсуждают на радикальных форумах в интернете, но, насколько Хьюзу было известно, по телевизору рядовой гражданин цивилизованной страны (Америки, России, или, скажем, Англии — не читающий маргинальные журналы, не знающий о существовании маргинальных книг, а в интернете ищущий только сплетни о кинозвездах, порнографию, или товары со скидкой) такого не видел никогда.
      К примеру, вещающий объяснил, очень доходчиво, очень просто, что изначально запас нефти на планете составлял два триллиона баррелей. Что сегодня мы либо прошли, либо проходим, пик нефтедобычи, и истрачена примерно половина всех запасов. Что основную часть этой половины истратили за последние пятьдесят лет. Что при современных темпах потребления нефти ее может хватить на тридцать семь лет — если выкачать ее всю до последней капли. И что это совершенно невозможно, поскольку легкодобываемая нефть вся уже выкачана, а то, что осталось, лежит глубоко и выкачивается плохо. И что кризис наступит вот-вот, поскольку по прохождении пика спрос превысит предложение. До нефтяной индустрии, согласно вещающему, население планеты составляло примерно миллиард жителей. Нефть сделала возможным существование шести с половиной миллиардов, и с уходом нефти пять с половиной миллиардов так или иначе прокормиться не смогут. Технологии, развивающиеся только при наличии нефти (а все современные успехи прогресса именно от нефти зависят), никого не спасут.
      Очевидно, нефть была единоразовым подарком человечеству. Нефть — это конденсированная солнечная энергия, собранная за миллиарды лет. «Зеленая Революция» — огромные урожаи — получилась благодаря не научному подходу к агрономии, но неимоверному количеству нефтяных удобрений и пестицидов, а так же массивному механизированному (с помощью нефти и газа) орошению полей.
      В целом, все это было понятно и не ново. Новым был сам способ подачи информации — вещающий почти не обращался к цифрам, а просто вел цепочку от одного факта к другому таким образом, что уследить за его мыслью не составляло труда.
      Затем появилась и первое действительно крамольное высказывание. По утверждению вещающего, сегодняшняя мировая экономика на девять десятых состоит из всевозможных способов бессмысленного сжигания нефти — в моторах, и в индустрии, обслуживающей моторы. Сжигается нефть без оглядки, и никто не задумывается о том, что мы завтра будем есть, где спать, и так далее.
      Затем вещающий обратился к неприятной даме с риторическим вопросом о жизни древних римлян.
      Неприятная дама, пожевав губами и глядя в сторону, сказала, что не знакома с этой частью теории какого-то Кудрявцева, но, в принципе, можно и так сказать.
      — Значит, — подхватил вещающий, — в Римской Империи процветание большинства обуславливалось небольшим населением и неистощимым количеством ресурсов, в том числе и еды. Гражданину Рима не нужно было думать, что он будет есть сегодня на обед, и даже — где это можно купить, поскольку еды хватало на всех, и половина этой еды росла на деревьях перед его домом.
      — Не надо вульгаризировать… — возразила дама.
      — Нет, позвольте мне высказать мысль до конца. Затем наступили средние века. Население выросло, ресурсов стало не хватать на всех, за исключением периодов эпидемий чумы, когда лишние рты попросту вымирали. Затем, когда вырубили — например, в Англии — значительную часть леса, стали жечь уголь, и уголь очень помог — началась индустриальная революция. Машины начали искусственно создавать условия, сходные с римскими. А нефть приблизила эти условия к римским, почти их продублировав. Колоссальное количество энергии, заключенное в нефти, дало возможность многим людям не думать о том, что они сегодня будут есть, во что одеваться, где спать, и так далее. Индустриальный прогресс вызвал и спонсировал прогресс научный, то есть, по мере освоения ископаемого топлива стали делаться открытия и создаваться изобретения. Какой-то полоумный американец долбанул копалкой у себя на участке в Пенсильвании, затем какой-то непутевый поляк придумал способ перегонять то, что вытекло в Пенсильвании, в то, что можно сжигать в моторах — и изобретения посыпались, как из рога изобилия.
      Хьюзу стало почему-то так интересно, что он чуть не вышел из образа и не присел на край кровати.
      — Ват ду ю вонт? — спросил его наконец свирепый обитатель гостевой комнаты. И добавил по-русски, — Иди отсюда.
      — Well, in fact I was just looking for a bathroom, — объяснил Хьюз, отвлекаясь от телевизора. — I got a bit distracted by the talk show. That fellow is really quite something, wouldn't you say?
      — Ай донт андерстэнд. Пошел отсюда. Пошел, пошел, — и свирепый обитатель помахал волосатой рукой с золотым браслетом в направлении двери. — Ну, донт ю андерстэнд, блядь?
      — Я только руки помою, — миролюбиво сказал по-русски Хьюз. — У вас здесь ванная есть, я вижу, дверь открыта.
      — Ты кто такой, а? — спросил обитатель с грузинским (не Атланта, но Тифлис) акцентом. — Что тебе надо? Откуда ты взялся, блядь?
      Ага, подумал Хьюз. Он принимает меня за наркодилера с Брайтон Бич. Что ж.
      Он пожал плечами и прошел в ванную. Было чисто, и Хьюзу это понравилось. Зеркало над умывальником не заляпано, раковина блестит, вода приятно шуршит. Свирепость не располагает к самоличному поддержанию ванной комнаты в чистоте. Наверняка здесь орудовала какая-то прислуга. Джонни Сканка обслуживают человек пятнадцать.
      — Ты долго здесь будешь торчать?! — спросили его, подойдя к двери.
      Хьюз вытер руки очень чистым полотенцем, висящим на перекладине рядом с раковиной, выключил воду, и обернулся.
      — Благодарю вас, — подчеркнуто вежливо сказал он. — Все, я пошел. Позвольте пройти.
      Свирепый обитатель был на голову выше Хьюза и шире в плечах. Подвинулся он ровно настолько, чтобы Хьюзу можно было пройти между ним и косяком, не поворачиваясь боком. Выйдя в гостиную, Хьюз снова посмотрел на экран телевизора. Интересный вещатель продолжал плавную свою речь. Теперь он рассуждал о том, что Новгородской Области хватит нефти на столетия, если она не будет зависеть от Москвы. Какая нефть в Новгородской Области, что за глупости, подумал Хьюз, делая шаг к телевизору, но в этот момент обитатель комнаты шагнул к креслу, и, несмотря на то, что Хьюз предусмотрительно остановился, наступил ему на ногу. Было больно, и Хьюз слегка побледнел. Не извинившись, обитатель плюхнулся в кресло. Ему следовало извиниться, но он не извинился. Это было большой ошибкой с его стороны.
      — Странно, — сказал Хьюз по-русски. — Вы всегда так себя ведете? По-пролетарски? С незнакомыми людьми.
      Обитатель повернул к нему голову.
      — Парень, ты никто. Понял? Никто. Иди отсюда, последний раз прошу по хорошему.
      Ему многое известно, подумал Хьюз. Забавный мужик.
      — Ты выйдешь или нет, сука?
      Хьюз пошел прямиком к прикроватному столику и снял трубку с телефона.
      — Э! Куда звонишь, блядь? — возмутился обитатель, поднимаясь.
      Он намеревался просто вышвырнуть Хьюза из комнаты и захлопнуть дверь. Но ему пришлось остановиться — пистолет Хьюза оказался вдруг направлен ему точно между глаз.
      — Сядьте, — сказал Хьюз. Набрав свободной рукой номер, он присел на кровать. — Майк? Привет. Хьюз. Еще раз назовешь меня Чаком — я с тобой перестану разговаривать. Чарлз. Можно Шарль. Можно даже Карл. Но не Чак и не Чарли. Да, так вот, помнишь, ты когда-то оказал мне большую услугу? Теперь мы квиты. Сто Восемнадцатая и Сейнт-Николас. Ты слышал когда-нибудь такое название — Тепедия? Производное от русской аббревиатуры. А, даже акции есть? Сочувствую. Ну так вот. У меня тут напротив сидит исчезнувший ее представитель, некто Каменский. Каменский. Да, он самый. А? Ну так русские тебя за это поблагодарят, а начальство, естественно, разжалобится, узнав об этом. Вы в вашем Бюро все сентиментальны не в меру, как и ваши коллеги в снежной России. Даю тебе пятнадцать минут. Мне все равно, можешь включить мигалку, можешь прилететь на дирижабле — мне-то что? Нет. Естественно. Я что, произвожу впечатление человека, склонного к мистификациям? Включай мотор, пока нефть есть.
      Он повесил трубку и презрительно, но и с сожалением, посмотрел на обитателя комнаты.
      — Блядь, парень, тебе не жить, — пообещали ему. — Я знаешь, что с тобой сделаю?
      — Давайте лучше посмотрим телевизор, — предложил Хьюз. — Интересная передача.
      — Я с тобой так обойдусь, как никогда…
      — Ну вот что, — строго сказал Хьюз. — Если бы вы извинились после того, как наступили мне на ногу, все было бы по другому. Вы не в моей юрисдикции, мне до вас дела не было. Но вы не извинились, а я недолюбливаю невежливых, и я тут же вспомнил, что служу правосудию. Кстати, ФБР до вас тоже никакого дела нет. Но, очевидно, кое-какие претензии к вам имеет ФСБ. Позвольте задать вам вопрос. Почему вы связались именно с Джонни Сканком? Других знакомых не было в городе?
      Каменский ничего не ответил, только презрительно фыркнул.
      — Впрочем, дело такое. Я не доносчик, и мне происходящее неприятно. И если я буду еще пятнадцать минут держать на весу пистолет, у меня рука отвалится. Поэтому вот вам адрес… — он вынул из кармана брюк хаки визитку, — идите туда прямо сейчас. Вам дадут комнату — не такую роскошную, как эта, но тоже ничего. Ждите меня вечером. Меня интересуют некоторые подробности. Информация. После чего я предоставлю вас самому себе.
      Минуты три они попрепирались, а затем Каменский сник. Дабы не стеснять его, Хьюз тактично вышел из комнаты и занялся дальнейшим осмотром помещения. Когда минут через пять он вернулся в гостевую, Каменского в ней уже не было. Еще через пять минут поднялись в квартиру двое в форме и двое в гражданском, с ордером на обыск. Хьюз протянул Томми ключи от машины.
      — Поставишь у вашего участка, табличку подложишь под ветровик. Я завтра к вам наведаюсь, оформлю все.
      — А как же…
      — Мне захотелось пройтись. Такая вот у меня нынче блажь.

* * *

      То, что парень его узнал, шокировало Каменского. Чем Хьюз и воспользовался.
      Со странной телепрограммой дело обстояло так. Местного значения мусульманин, проникнувшийся пылом гласности и справедливости, соорудил нечто вроде нелегальной спутниковой антенны, дабы братья по вере могли смотреть транслируемые через спутник передачи из мусульманских стран. Большого успеха затея не снискала — местные мусульмане изъяснялись только по-английски — но оказалось, что установка может ловить не только мусульманские, но и другие, не доступные широкому потребителю передачи. За небольшую мзду предприниматель подключал всем, кто желал, любые программы в любой расшифровке. Когда Каменский поведал Сканку, что не прочь смотреть русские передачи, Сканк не только включил соответствующие программы в свой пакет, но и пригласил предпринимателя, чтобы тот установил приемник — дабы ублажить гостя, у которого на счету в Швейцарии лежала совершенно фантастическая сумма.

* * *

      Можно было сесть на метро в двух кварталах от дома Сканка, но Хьюз недолюбливал синюю ветку — самую запущенную в городе. Пройдя по Сейнт-Николас до Сто Десятой, он повернул на запад, прошествовал степенным скинхедовым шагом вдоль северной кромки Сентрал-Парка, добрался до Бродвея, и повернул на юг. Спускаться в метро расхотелось окончательно. Прохожие искоса на него посматривали. Кожаная папка под мышкой слегка контрастировала с одеждой и бритой головой. Хьюз потрогал голову. Миллиметровая поросль приятно уколола ладонь. Недели через две буду похож на боксера, а еще через две на клерка, подумал Хьюз. Затем он потрогал кожаную папку. Тоже приятное ощущение — гладкая, хорошая кожа. Французское бистро на углу Сто Пятой, на западной стороне Бродвея, стояло с открытыми дверьми — пригласительно, в очень французском стиле, так, что непонятно было, где кончается тротуар, и где начинается бистро. Хьюз проследовал прямиком к стойке.
      — Привет, — Сесили махнула ему рукой.
      На вид ей было лет семнадцать, а на самом деле двадцать два. Она была тоненькая и угловатая, с расплывчато-ирландскими чертами лица, с рыжеватыми волосами и очень голубыми, как утреннее небо над Белфастом, глазами. Хьюз благосклонно кивнул. Она быстро нацедила ему из бочкового крана стакан Бруклинского Лагера, начинавшего последнее время всерьез соперничать с Самюэлем Адамсом и Бассом, и адамсовский Октоберфест с имбирем появился, по подозрениям Хьюза, именно из-за неожиданной конкуренции со стороны бруклинских выскочек.
      Справа от Хьюза молодой австриец потягивал бутылочный Шпатен (Хьюз подумал — ведь Шпатен? Не Спатен? Именно так произносят немцы — Шпатен?) и слушал зычно играющую в наушнике (так, что Хьюз расслышал) немецкую роковую песенку пятнадцатилетней давности — «Хочу выебать Штефи Граф» — за которую героиня песни эту рок-группу судила. Австриец был дрессированный — не пытался курить. Попривыкли туристы. Пока что в бистро было пустовато.
      — Что это ты так оделся сегодня? — неуверенно улыбаясь спросила Сесили, положив локти на стойку, раскинув ладони фигурной скобкой, и уперев в них подбородок.
      — Умничаю, — объяснил Хьюз.
      — Чак, ты сегодня вечером свободен?
      Нет, их не переучишь, подумал Хьюз, имея в виду человечество. Чак, Чак.
      — Мы же договаривались на завтра, — напомнил он.
      — А у меня сегодня вечер свободный.
      — Мало ли что.
      — А чем ты сегодня занят?
      — Это государственный секрет.
      Она скептически на него посмотрела. Ей хотелось закатить скандал, но, во-первых, она на работе, а во-вторых, Хьюзу закатывать скандалы — встанет и уйдет, даже если ему вовсе не хочется уходить — просто из принципа.
      Австриец наконец-то заметил Хьюза в хаки и с опаской чуть подвинулся на стуле, работая локтем, упертым в стойку, как рычагом.
      — Хотите еще что-нибудь? — спросила его Сесили.
      — Я? Нет, пожалуй, нет.
      — Хайль Гитлер, — сказал Хьюз с очень серьезным видом.
      Австриец некоторое время сидел, сохраняя таким образом лицо, а затем встал, выложил двенадцать долларов на стойку, и ушел.
      — Всех клиентов мне распугаешь, — заметила Сесили, улыбаясь и пересчитывая купюры.
      — Хочешь я его арестую? — предложил Хьюз. — Две бутылки — и ни цента на чай. Свинство. Негодник.
      — Тогда знаешь что? Тогда я пойду сегодня на вечеринку, — заявила Сесили, стараясь говорить подчеркнуто равнодушно. — Я вчера купила новые босоножки. Хочешь посмотреть?
      — Хочу.
      Сесили обошла стойку, встала перед Хьюзом, и сделала пируэт. Ноги у нее сохраняли, несмотря на тщательный педикюр, подростковую неловкую угловатость. Ступни и пальцы были длинные. Босоножки имели каблук, выглядели вульгарно, и совершенно ей не шли.
      — Очень красиво, — сказал Хьюз.
      Она запрыгнула ему на колени (против правил заведения, не поощрявшего чрезмерно фамильярное общение персонала с клиентурой, но Хьюзу две недели назад довелось поговорить с ее начальством, и с тех пор Сесили располагала в заведении некоторыми привилегиями) и обвила ему руками шею. В кармане у него зазвонил мобильник. Коротко поцеловав Сесили, Хьюз вытащил телефон и посмотрел на опознаватель номеров. Придерживая подругу за талию, Хьюз сказал:
      — Вперед.
      — Чак?
      — Нет, это общество культивирования папоротников.
      Майк, тот самый, разговор с которым Хьюз давеча сымитировал перед Каменским, хмыкнул.
      — Чаки, почему наблюдаемый переменил место?
      — Это такая загадка? Не знаю, сдаюсь. Почему?
      — Мне не до шуток. Мы его два месяца пасем, он всегда был дома. А тут вдруг выскочил, побежал, поймал такси, и уехал. Куда?
      — К Дику Шайо.
      — Блядь! У Дика Шайо — проходной двор, он там кого угодно может повстречать.
      — Кто?
      — Наблюдаемый. Его там могут убить, понимаешь? Или еще что-нибудь. Все откроется, все узнают, что его пасли.
      — По-моему, о том, что и вы, и русские его пасете, не знает только он сам.
      — Вот и не нужно, чтобы он знал. Зачем ему знать? Он и так бреется раз в четыре дня. Исчезнет — совсем зарастет. Ищи его потом среди раввинов в Боро-Парке. Что ты ему сказал, Чак?
      — Пригрозил ему звонком.
      — Куда?
      — В твое заведение замечательное.
      — Кошмар какой. Зачем?
      — Он мне на ногу наступил и не извинился.
      — Да, на тебя это похоже. Мог бы просто дать ему в морду.
      — Я был при исполнении. На Сканка заведено дело. Все равно бы ваш наблюдаемый там не остался. Поэтому, переместив его, я оказал ему, и вам, и русским, и вообще всему свету, неоценимую услугу, и тем не менее все почему-то недовольны. Также, я не мог дать ему в морду потому, что он в два раза тяжелее меня. Я не прошел курс в вашем заведении, где учат эффективно калечить людей, и после дачи в морду мне пришлось бы вытаскивать пистолет и, возможно, даже применять его.
      — Не треплись, Чак. Наблюдаемый знает, что Сканка арестовали?
      — Да. Если вышел из дома — знает, поскольку проходил через гостиную, и, следовательно, многое видел.
      — Ну, хорошо. В общем-то, ты действительно оказал нам всем услугу.
      — Да.
      — Нет, я не об этом. Дело в том, что пять минут назад какие-то кретины ворвались в квартиру Сканка и разнесли ее всю на хуй. Очевидно, искали наблюдаемого.
      — Это уже после того, как мои коллеги и Сканк уехали?
      — Да. Что, испугался?
      — Хмм. Знаешь что, Майк? На вашем месте я бы поставил человек десять охранять Каменского.
      — Сперва надо выяснить, кто за ним гоняется. Спланируем засаду.
      — А что, есть сомнения по этому поводу?
      — Может, это мафия.
      — Кубинская? Итальянская?
      — Русская.
      Хьюз засмеялся.
      — Идиоты.
      — А?
      — Русская мафия не может за ним гоняться. Никак не может.
      — Почему? — удивился Майк.
      — Потому что он сам — всем мафиям мафия. Он может купить десять русских мафий.
      — Но тогда…
      — Это люди Кречета.
      — Ты знаешь, кто такой Кречет? — еще раз удивился Майк.
      — Я много чего знаю. К примеру, был такой Макиавелли. Знаешь такого?
      — Слышал. Я их путаю — Макиавелли и Дизраэли. Ты интересовался… ты…
      — Тепедию обсуждали по всем каналам, особенно после ареста второго члена триумвирата. Есть интересный аспект — ни одной фотографии Кречета нигде. Ни одной. Остальные двое — со всех углов и во всех видах. А Кречет — нет его. Несмотря на то, что он шесть месяцев сидел — казалось бы, должны быть хотя бы тюремные профиль и фас. Ан нет.
      — Так ты думаешь…
      — У Кречета какой-то счет к Каменскому. Каменский, он же ваш наблюдаемый, что-то знает. Поэтому пасите его плотно — мой вам совет. Охраняйте тщательно. Если он вам нужен.
      — Почему бы русским этим не заняться?
      — Подумай, Майк.
      — Ну?
      — Нет. Ты, лично — подумай.
      — О чем?
      — Русские дали ему пересечь границу. С поддельным паспортом. Двух других арестовали, одного с помпой, другого выпустили под залог, равный годовому бюджету Бельгии. И скоро снова посадят. А Каменскому дали сбежать.
      — Ну?
      — Возможно, не хотели, чтобы Кречет мочил его на территории России.
      — То есть…
      — То есть они не против, чтобы он замочил его на территории Америки. Поэтому — паси его, Майк, паси.
      — Но если русским выгодно, чтобы его убрали…
      — Им не выгодно, им все равно.
      — Тогда зачем же мы стараемся?
      — Затем, что завтра им станет не все равно, и ты получишь повышение.
      — С чего ты взял? Что тебе известно? Выкладывай.
      — Меньше, чем тебе. Но видишь ли…
      — Ну?
      — Вы там в своем штабе, а русские в своем, целый день таращитесь в мониторы. У вас камеры развешены по всему миру, спутники не дремлют. Всю информацию вам поставляют компьютеры.
      — И что же?
      — А то, что вы разучились мыслить логически. Факты существуют для сопоставления, и выводы делаются не из фактов, а из результатов сопоставлений. Я почти не имею дела с камерами, у меня половина работы в Испанском Гарлеме, где камеру вешать нельзя.
      — Почему?
      — Потому что ее через десять минут либо разобьют, либо спиздят, как не прячь.
      — Чаки, ты уверен…
      — Перестань пиздеть и выставляй этому невеже охрану. Сегодня ближе к полуночи я приеду к нему на чай с пирожками, скажи там своим, чтобы меня на лестнице не ущемляли в правах.
      Вложив мобильник в карман, Хьюз критически осмотрел Сесили, сидящую у него на коленях, взял ее за предплечья, соскользнул вместе с ней на пол и произвел в обнимку с подругой несколько танговых па. Сесили засмеялась заливисто.
      — Завтра в восемь, — сказал Хьюз. — Приходи ко мне, и будешь ты в моей власти, и познаем мы блаженство взаимных объятий, на скромное ложе мое взгромоздившись сладострастно.
      Теперь он все-таки спустился в метро и проехал две остановки. Три — было бы ближе, но Хьюз недолюбливал ситуации, когда едешь дальше места назначения, а потом надо возвращаться пешком. Это как идти назад. Глупо. Поэтому вышел он не у Верди Сквера, а у Восемьдесят Шестой, где высился на западной стороне ансамбль из трех зданий — бордовый кирпич и светло-серый известняк — выполненный под знаменитый в кругу архитекторов прошлого два парижских дома, кои от стрелки Сите отделяет Пон Нёф — только в три раза выше. И продолжил путь вниз по Бродвею — не туристскому, псевдо-театральному, но жилому, уютному. По мере приближения к Ансонии здания становились все выше, все массивнее, магазины и забегаловки все чище. Переходя двухстороннюю Семьдесят Девятую, Хьюз бросил взгляд вправо и вспомнил, что в смежном с главным молельным залом псевдоготической церквы на углу Вест Энд давали вчера «Любовный Напиток» Доницетти, и что он намеревался, несмотря на излишне наглую дороговизну билетов, заглянуть и послушать. Он еще раз подумал — хорошо это или плохо, что некоторые церкви имеют зрительные залы и позволяют малым труппам их использовать, и решил, что все-таки хорошо.
      Купив в овощной лавке на углу грушу, он на ходу стал ее есть, рассчитывая под занавес оставить в мыслях окружающих образ — «скинхеды обычно питаются грушами».
      Доев грушу, он повернул направо и очутился перед домом номер двести тридцать пять по Вест Семьдесят Пятой. Хлопнув фамильярно ладонью по одной из четырех гранитных колонн полукругом, поддерживающих известняковый портик, Хьюз бодро вошел в вестибюль. Негритянка, исполняющая за конторкой с телеэкранами обязанности консьержки и связного одновременно, отпрянула было, но сразу узнала Хьюза и криво ему улыбнулась. Он любезно улыбнулся в ответ и, не дожидаясь лифта, стал подниматься по изящно, витком, загибающейся мраморной лестнице к себе на шестой этаж. Предпоследний.
      Чак Хьюз беззаветно любил свою квартиру, в которой жил уже семь лет. Высокие потолки с полным декоративным антаблементом по периметру (с архитравом, фризом, и карнизом, в неоклассическом ключе) умиляли его сверх всякой меры, а выдающийся в улицу эркер (шестой этаж был последним этажом с эркерами, стена седьмого этажа следовала совершенно прямой линии карниза) располагал к тому, чтобы просто в нем стоять — и смотреть на улицу. Многие ставят в эркеры что попало — всякую дрянь, кресла, даже диваны, а то и письменные столы, и совсем уж невозможное — телевизоры. Дураки. Эркер — нависающая над улицей крепостная башня. Эркер — капитанский мостик вдумчивого нью-йоркера. Эркер — наблюдательный пункт. Эркер — радость и печаль, место воспоминаний и мечтаний.
      Квартиру эту Чак Хьюз снял сперва за такие дикие деньги, что даже странно, как ему, тогда начинающему детективу, поверили, что он сможет за нее платить. Восемь десятых зарплаты! (Впрочем, детективы на то и детективы, чтобы знать нужных людей — проверяющий, работавший на домовладельца, вовремя получил взятку). После этого Хьюз, заранее продумавший всё на несколько ходов вперед, затребовал через несколько инстанций документацию, доказывавшую, что предыдущий жилец жил в квартире без малого сорок лет и по выезде месячная плата составляла (согласно городскому закону о контроле на повышение квартплаты) семьсот долларов. Согласно тому же закону, домовладелец не имел права поднять плату выше, чем на тридцать процентов. С этими документами Хьюз явился в кабинет домовладельца, показал договор, документы, и бляху, и попросил договор переписать. Поняв, что имеют дело с человеком в высшей степени серьезным, делопроизводители домовладельца сделали так, как просил Хьюз. И теперь, семь лет спустя, он платил за квартиру с одной спальней в два раза меньше, чем остальные обитатели таких же квартир в этом доме.
      По традиции Хьюз заступил в эркер, открыл окно, отошел на шаг, и показал язык Ансонии, величественно возвышающейся над Верди Сквером в одном квартале к югу. Да, Хьюз не отказался бы жить в Ансонии. С людьми, которые отказались бы жить в Ансонии, вообще нельзя иметь дело — они ведь ненормальные, эти люди, неизвестно, чего от них ждать в следующий момент. Но и его собственная, Хьюза, квартира была очень даже ничего. Никаких шуток. Очень даже. Весьма.
      В углу помещался кабинетный рояль. Хьюз не умел играть на рояле, но считал, что в приличном доме должен наличествовать хоть какой-нибудь инструмент, а рояль принадлежал к семейству самых элегантных инструментов. Время от времени Хьюз приглашал к себе знакомых — и шансы быть приглашенным часто зависели от умения кандидата играть на рояле. Так что рояль выглядел достойно и солидно — а не по-сиротски, как выглядят рояли, на которых никто никогда не играет. Также в гостиной помещались два роскошных антикварных кресла, приобретенных по случаю на барахолке и отреставрированных собственноручно (он очень тщательно это скрывал от всех гостей) хозяином квартиры. Остальная мебель была стандартно-обычная, функциональная. В спальне (просторной, по стандартам города) чуть ли не половину помещения занимала гигантская кровать. В ванной умывальные приспособления были времен Арт Деко — в ванне можно было сидеть, выпрямив спину вертикально, и все равно вода доходила до шеи. При этом сама ванна помещалась не у стены, а по центру помещения, что весьма импонировало Хьюзу.
      Скинув с себя одежду и сунув ее в плетеный хампер, Хьюз протопал в ванную и включил душ. Душевая клеенчатая занавесь обрамляла ванну по овалу целиком, и это тоже было весьма приятно.
      Нежась под душем, Хьюз напевал какую-то древнюю (как он думал) русскую песню:
 
Бывало, ночью у причала
Стоишь ты, кутаясь слегка,
И вспоминаешь, как встречала
Из дальних странствий паренька.
 
      Слуха у Хьюза не было.
      Вообще-то, люди, начисто лишенные музыкального слуха, очень редки, и Хьюз к ним не принадлежал. Просто музыкальная память его подернута была рябью, как поверхность озера в ветреный день и страдала приблизительностью — он не всегда был уверен, правильную ли ноту помнит, и — отдельно — правильно ли поет, или мычит, ноту, которую помнит.