* * *
Вадим быстро вышел из гостиницы и оглянулся по сторонам, щурясь — лило как из ведра. Следовало вернуться за зонтиком. Но нельзя было уронить престиж. Ближе к стрелке росли какие-то чахлые деревца — слишком чахлые. Он зашагал в другую сторону, на север. Через два квартала, на поперечной улице, слева стояло несколько молодых… нет, Вадим не помнил, как они называются, эти деревья. Он подошел к ним. Деревья были тонкие, а ветки, на которых росли прутья, располагались высоко. В конце улицы появился прохожий, вооруженный зонтиком. Вадим представил себе, как он в своем хаки лезет по тонкому стволу вверх, и там срывает прут, и может быть даже падает с дерева, обдирая себе руки. Может, сшибить прут выстрелом? Он прикинул расстояние. Попасть-то я попаду, подумал он, а вот сшибется ли он?
Он пошел дальше по улице. Совершенно неожиданно справа по ходу, в диагональном переулке обозначился старый дуб с тяжелыми ветвями. Вадим подошел к дубу и, протянув руку вверх, оторвал прут. Но прут оказался гнилой и ломкий, и часть коры, дряхлой — просто грязь, а не кора — осталась у Вадима в руках. Вадим бросил прут и оглядел дуб, крепко побитый кислотным дождем. Здоровые ветви росли, опять же, очень высоко.
Почему обязательно прут, подумал Вадим. В крайнем случае мог бы оторвать антенну от рации, антенна гибкая. Смочить в воде… Черт, какие глупости в голову лезут. Сука Некрасов. Надо было просто хлопнуть даму по морде пару раз. Готика ей новгородская не нравится! Гадина. Два наряда вне очереди.
Он вернулся к основной магистрали города. На самом углу росла вполне приличная береза, белая с черными пятнами, как панда. Одна ветка располагалась достаточно низко, и из нее росли вполне подходящие пруты. Лезть все равно придется. Вадим примерился к стволу и тут же отскочил назад, за угол.
Через некоторое время мимо него на шоссейной скорости пролетел внедорожник, набитый людьми в хаки, везущими в «Русский Простор» биохимика Льва Пушкина. Не хватало только, чтобы они увидели командира, лазающего под дождем по белохолмённым березам во имя поддержания престижа новгородской готики. А была ли действительно в Новгороде готика? Кудрявцев — умница, он копал много, узнавал, корпел. Да и вообще Кудрявцев производит впечатление человека, мыслящего логически. И статьи пишет, даже научные, очень интересно и легко, приятно читать. Наверное он прав. Была готика. Вадим не был уверен, что совершенно точно знает, как выглядит готика. Ну, типа, что-то остроконечное такое, ввысь всё, ввысь, и арки такие продолговатые, вроде бы. Типа католических церквей, что ли. Или шотландских замков. Те, правда, не совсем ввысь, те просто к скалам крепятся, как грибы какие-то. Или это в Германии? Надо будет Кудрявцева спросить, когда голос обретет.
* * *
Некрасов зашел в отведенный ему номер, беззаботно потянулся, поднял шторы, полюбовался дождем, повернулся к окну спиной, и только после этого увидел сидящую в кресле по соседству с телевизором Амалию. Вздрогнув и побледнев, он переместился к постели и сел на нее — подальше от гостьи.
— Что вам от меня нужно?
— Не сердитесь, — попросила Амалия. — Мне просто интересно. Почему вы уехали из Москвы?
— Мне там не понравилось.
— Нет, дело не в этом.
— Если знаете, зачем же спрашивать?
— Вы думаете, в Новгороде вас не найдут?
— Кому нужно, прекрасно знают, что я в Новгороде. Мне не хотелось им мозолить глаза, вот и все.
— Что ж, — Амалия поднялась и улыбнулась — грустно и презрительно. — Моя сестра знала, что мы здесь с вами увидимся. Я спросила ее, что вам передать. Она попросила меня подарить вам розу. Просьбу я выполнила, и я удаляюсь.
— Постойте, — сказал Некрасов, вскакивая на ноги.
Зацепившись за угол постели, он потерял равновесие, припал на одно колено, рукой оперся о постель. Когда он снова поднял голову, Амалии в номере не было.
— Да постойте же! — крикнул он. — Мне нужно кое-что вам… Ну вот.
— Я слушаю, — сказала Амалия.
Некрасов завертел головой. Теперь она стояла у открытой двери в ванную, касаясь плечом косяка. Ванную и входную дверь разделяли метров семь.
— Пожалуйста, выслушайте меня.
— Говорите.
Некоторое время он молчал. Чего это я перед ней оправдываюсь, подумал он. И потом вспомнил — почему.
— Я виноват перед вашей сестрой. И как человек, и как законник. Я мог отказаться от дела ее мужа, я мог доказать его невиновность. Я не сделал ни того, ни другого, несмотря на то, что обещал ей, что его освободят. Но, видите ли, я тоже человек.
— То есть, вы имеете право на слабость, — подсказала насмешливо Амалия.
— Слабость? Возможно, это была слабость. Да. Большинство людей идет на поводу у слабостей. Слабость заставила мужа вашей сестры повседневно нарушать закон, слабость дала ему богатство и власть. Он мог бы пересилить себя и жить достойно, но он этого не сделал. Моя слабость заставила меня в свое время окончить юридический факультет — мне нравится юриспруденция. И когда мой клиент решил, что его репутация важнее моей, слабость сыграла со мной недобрую шутку. Мне показалось, что меня оскорбляют.
— Это как же?
— Есть на свете люди, считающие, что то, что они делают, безусловно важнее того, что делают другие.
— Таких большинство.
— Да. Но некоторые из них почему-то уверены, что другие с ними согласны. Муж вашей сестры считал, что я думаю — проследите за ходом мысли — я, Некрасов, думаю, что его, мужа, занятия важнее моих. Что я у него на побегушках. Я объяснил ему после того, как он признался мне во всем, что…
— Вы до этого не знали?
— Что он нарушает закон? Помилуйте, один из заправил Тепедии — было бы удивительно, если бы он не нарушал закон. Знал, конечно. Но о его связях с Чечней я действительно не знал, и считал, что то, что о нем говорят — сплетни. И собирался доказывать это в суде. И в ходе процесса, на третий день уже, он мне все рассказал. У меня был выбор — сохранить репутацию честного законника или стать, пусть знаменитым, но шутом от юриспруденции. Я выбрал первое.
— Все это ерунда, — сказала Амалия.
— Ну, если вы хотите так думать…
Она подошла к нему, взяла его за шею, и поцеловала в губы. А потом подмигнула.
— Это от меня лично, — сказала она.
Оторопевший Некрасов посмотрел на нее дико, потом поводил глазами по номеру и вдруг обнаружил розу — на этот раз чайную — в нагрудном кармане своего пиджака. Ему подумалось, что выглядит он в данный момент глупо — стоит столбом и смотрит на розу в кармане. Он вытащил розу со второй попытки — на стебле оказались шипы, роза застряла, стала колоться и рвать подкладку — и перевел взгляд на Амалию. То есть, он хотел перевести его на Амалию. А на самом деле Амалия снова исчезла. Некрасов посмотрел по сторонам и даже заглянул под кровать. Заскочил в ванную. Никого. Сев на постель, он положил розу рядом с собой и глубоко вздохнул. Нужно было принять душ и переодеться.
* * *
— Вот там, и там, — сказал Милн Эдуарду, передавая ему бинокль.
Эдуард, стоя в тени, в двух метрах от окна, посмотрел. Да — люди в хаки, человек пять, бродят вдоль кромки хилого леса. Один из них, возможно командир смены, посматривает в полевой бинокль.
— А ночью? — спросил Эдуард.
— Ночью они скорее всего перемещаются ближе к реке. Ночное виденье, по последнему слову техники. Ольшевский был совершенно прав.
— Но Демичев ему сказал…
— Демичев может и не знать. Демичев из армии ушел давно, он обыкновенный областного масштаба бюрократ. Это Вадим. И именно Вадим убил Ольшевского.
— С другой стороны тоже самое?
— Да.
— Может, откроем огонь первыми?
Милн даже рассмеялся.
— Дружба народов и разведок, — сказал он. — Из чего мы его откроем? Из пукалок наших, или отберем металлолом у кого-нибудь из тех, кто тут в хаки бегает по гостинице? Кроме того, я не снайпер. И подозреваю что вы тоже не снайпер. На таком расстоянии мы ни в кого не попадем, разве что в белку, случайно, если они тут водятся.
— Можно уйти.
— Да, — сказал Милн. — Уйти всегда можно. Хоть сейчас. Это не сложно — когда ты один. Но с вами дама, не так ли.
— А вы почему не уходите?
Милн строго посмотрел на него.
— Не забывайтесь, Чехов. Во-первых, меня лично пригласил Демичев. Во-вторых, откуда вам знать, может, я здесь на задании.
— В этом я не сомневаюсь.
— И не надо. В третьих, у меня за время моего здесь пребывания появились незакрытые счеты.
— И вы привыкли по счетам платить, — предположил Эдуард.
— Нет, не в этом дело.
— А в чем же?
— Не скажу. Но ваше положение еще забавнее моего. Знаете почему?
— Почему же?
— Потому что Ольшевский приехал не один, а привез команду. Что и было справедливо отмечено в общем разговоре. И теперь эту команду представляете вы. Насколько я понял из всей предыдущей трепотни, от Ольшевского ждали, что он даст согласие на постепенное присоединение Ленинградской Области к авантюре. Ольшевский согласия не дал — может не успел, может не хотел, а скорее всего отказал, после чего случилось то, что случилось. Дадите ли это согласие вы?
— Я не уполномочен решать…
— Сегодня вечером вас уполномочат.
— Меня будут шантажировать?
— Не знаю. Но на всякий случай я буду рядом. Можете на меня рассчитывать. Я не часто такое говорю людям. Вы тронуты?
— Весьма. Чего Демичев хочет от вас?
— Ну, это просто. По старой дружбе — он пригласил меня на роль американского наблюдателя. Я слежу за событиями, запоминаю, может даже записываю, и, возможно, гарантирую нейтралитет Соединенных Штатов.
— Передаете сведения?
— Каким образом? — удивился Милн. — А, да, ночью выхожу на крышу отеля и кричу по направлению пролетающего спутника. Не говорите глупости, Чехов. Лучше скажите, могу ли я рассчитывать на вас?
— В каком смысле?
— Мне, как и вам, вовсе не хочется быть убитым.
Эдуард отдал Милну бинокль.
— Можете, — нехотя сказал он. — Может, просто повяжем Вадима, и пусть он нам обеспечит безопасное отступление?
— Не думаю, что Вадим не предусмотрел этот вариант.
— Да, вы правы.
* * *
Как и в прошлый раз, охранник принял Демичева за помощника главного режиссера, а Некрасова, Марианну и Амалию — за статистов, хотя никакого сходства между помощником и Демичевым не было. Скандал, на который рассчитывали Демичев и Вадим в связи с утренней передачей, не состоялся — в основном из-за электроаварии в области. Людей, имеющих в домах и квартирах автономные генераторы, в области было мало, а сами работники новгородского канала передачу не видели, поскольку вообще редко смотрели эти передачи. Поэтому Демичеву пришлось еще раз прибегнуть к услугам Амалии.
Прибывшие беспрепятственно прошли в студию под номером восемь, где их уже ждала Людмила — накрашенная эффектно, подтянутая, с дежурной телевизионной улыбкой. Операторы заняли позиции за двумя камерами. Демичев и Вадим действовали по плану, без отклонений — если первая передача дана была, пусть и негласно, в записи, вторую, во избежание подозрений и для разнообразия предполагалось сделать прямым эфиром — минус обычные секунды задержки для убирания несанкционированных высказываний на неудобные темы и мата.
Людмила элегантно свела колени вместе и отвела ступни в сторону.
— Итак, сегодня мы предлагаем вашему вниманию дискуссию на тему экономического кризиса, — сказала она таким тоном, будто рекламировала изящное нижнее белье. — У нас в гостях ведущий новгородский экономист Сергей Некрасов, а также один из самых уважаемых новгородских историков Марианна Иванова. Здравствуйте, Сергей Андреевич, здравствуйте, Марианна Евдокимовна.
В студию, сопровождаемый Амалией, тихо вошел Вадим — и встал за оператором таким образом, чтобы Марианна хорошо его видела — на тот случай, если ей придет в голову заявить, что никакой готики в Новгороде никогда не было. Была готика.
* * *
А тем временем по другую сторону Атлантики, в городе, расположенном в дельте большой живописной реки, в маленьком заведении у Верди Сквера, специализирующемся на мексиканской кухне — буритто, тако, содовая, пиво, больше столовка, чем кафе — за столиком, покрытым пластиком с узором под мрамор…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ИНТЕРМЕЦЦО
В маленьком заведении у Верди Сквера, специализирующемся на мексиканской кухне — буритто, тако, содовая, пиво, больше столовка, чем кафе — за столиком, покрытым пластиком с узором под мрамор сидел единственный в этот момент посетитель. Мексиканец за прилавком с опаской смотрел на посетителя. Он никогда в жизни до этого не видел живого скинхеда. Арабов и персов — видел, поляков и немцев, байкеров и рокеров, а скинхеды в Нью-Йорке не привились. Только по телевизору. И вот перед ним за одним из четырех столиков сидит скинхед и с аппетитом ест мясной бурито. И при этом время от времени перелистывает какой-то журнал.
Спину скинхед держал прямо, ловко орудовал ножом и вилкой, держа вилку в левой руке, а нож в правой, и перед тем, как перелистнуть страницу журнала, точным движением клал оба прибора на тарелку, не скрещивая их.
(«В угоду мещанскому сословию телевидение учит зрителя, что хорошими столовыми манерами маскируются, как правило, злодейские помыслы, направленные против простых, честных людей — ну, вроде нас с вами» — вещал тем временем Некрасов в Белых Холмах).
Мексиканец, прибегавший к услугам телевидения, когда душа его требовала развлечений, не находил ничего противоречивого в сочетании хороших столовых манер и облика скинхеда — напротив, утвердился в самых худших своих подозрениях. Но, может…
Может, это просто солдат — только что из Ирака, голову себе обрил? Нет. Солдатская униформа другой расцветки, да и ботинки у солдат не такие. Может, он не очень опасен и все обойдется.
Также можно, конечно, позвонить в полицию. Но, во-первых, мексиканец очень плохо говорил по-английски и сомневался, что сможет по телефону объясниться с полицией, во-вторых, что именно говорить — «вижу скинхеда»? — и что же? И наконец в третьих, мексиканец жил в Соединенных Штатах нелегально, без визы и права на работу, и полиции боялся не меньше, чем скинхедов.
Пока он раздумывал, делая каменное, в стиле его предков-ацтеков, лицо, еще один человек вошел в забегаловку — огромный толстый негр в нейлоновой синей куртке и с золотой цепью на шее.
— А ну дай мне два ебаных тако с курицей, ты, — велел негр.
Мексиканец обернулся и передал заказ поварам. Те одновременно начали что-то очень быстро делать, хотя два тако с курицей может приготовить один человек, одной рукой и не вставая со стула.
— Ты, — сказал негр. — Еще ебаного Спрайта мне дай. Сегодня не могу пить ебаное пиво, — пожаловался он грозно, возможно рассчитывая на сочувствие. — Вчера столько пива захуячил, на хуй, так сегодня утром моя ебаная голова болела, ты, я не мог думать на хуй. Сколько с меня на хуй?
— Эмь двада шет, — сказал мексиканец.
— Чего?
— Эмь двада шет.
— Семь двадцать шесть на хуй? Ни хуя себе. Это что, на хуй, классный ресторан у тебя тут на хуй? Я бедный ебаный ниггер, ты. Ты обворовываешь ебаного ниггера, сука. Не, я, на хуй, шучу, не бойся, ты.
По получении заказа негр вторгся за столик напротив скинхеда и стал неряшливо поедать тако, звучно чавкая. Скинхеду, наверное, стало противно. Он отодвинул от себя тарелку с бурито, закинул ногу на ногу, положил на колено журнал и углубился в него.
— Все готово? — спросил негр.
— Что именно? — осведомился скинхед, поднимая голову.
— Я говорю, все готово?
— В общем, да.
— Это хорошо.
Некоторое время негр ел, чавкая, а скинхед читал журнал. Кончив есть, негр тщательно вытер толстые губы и толстые пальцы пятью бумажными салфетками, которые вытаскивал одну за одной из алюминиевого салфетника, вынул из внутреннего кармана нейлоновой куртки с эмблемой хоккейной команды «Койоты из Феникса» большой кожаный бумажник, встал, и раскрыл бумажник перед лицом скинхеда.
— Пойдем со мной.
В бумажнике сверкала, отражая косо бьющий в открытую дверь забегаловки солнечный луч, бляха.
Скинхед закрыл журнал, встал, и вышел спокойным шагом чуть впереди негра.
Мексиканец за прилавком с облегчением вздохнул.
— Твоя ездилка? — спросил негр, указывая на припаркованный в непосредственной близи забегаловки японский агрегат средних размеров, возле которого столпились трое дюжих полицейских — два ирландца и один негр.
— Моя, — сознался с некоторой грустью скинхед.
— Открывай багажник.
— Хмм. А в чем меня обвиняют?
— Не умничай, — сказал неугомонный негр. — Открывай.
Скинхед вынул из кармана ключи. Один из ирландцев тут же навел на него видеокамеру, а двое других полисменов возложили длани на рукоятки пистолетов. Скинхед подошел к машине и открыл багажник.
— Стань вот сюда, руки положи на крышу ладонями вниз, — скомандовал негр.
Скинхед занял позицию у боковой двери. Переодетый полицейский обхлопал его и с некоторым сожалением сообщил:
— Чисто.
Один из полицейских вытащил из багажника сумку, а из нее — массивный полиэтиленовый пакет, набитый туго порошком тускло-белого цвета.
— Это что? — спросил он.
— Миранду не забудьте, джентльмены, — напомнил скинхед. — В Миранде — сила и надежда.
Негр сказал:
— У вас есть право не отвечать на вопросы до прибытия адвоката. У вас есть право на один телефонный звонок. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас на суде. Устраивает?
— Руки можно снять с крыши?
— Можешь.
Скинхед предупредительно поднял вверх указательный палец.
— Ты не проверил, что у меня тут на шнурке болтается, — сказал он негру.
— Где?
— Здесь, на груди. Нет, не беспокойся.
Он расстегнул куртку и показал сперва негру, а потом остальным, бляху.
Помолчали.
— А это?… — спросил один из ирландцев.
— Соль, — объяснил скинхед. — Я думал — сахар или соль положить? Решил, что соль лучше. Что ж, джентльмены, позвольте представиться. Чак Хьюз из третьего участка, хотя я не очень люблю, когда меня называют Чак. Но все равно называют, мерзавцы. У меня к вам есть дело.
— Дело? — спросил огромный негр.
— Вы будете меня сопровождать, прямо сейчас. Я должен арестовать того, кто вам указал вот это самое место. Он явно кому-то недоплатил, раз за него взялись настолько, что выписали даже ордер на арест, да заодно уж и на обыск. Мы его арестуем, и подождем, пока приедут те, кто будет его обыскивать.
— Нас послал капитан, — сказал негр.
— Я не сказал — послал. Я сказал — указал место. Живет личность на Бульваре Сейнт-Николас, всем хорошо известном. Там живописно, но не очень чисто.
Некоторое время он с сомнением смотрел на полисменов.
— Стало быть ты, Томми, сядешь ко мне в машину… нет, не так. Ты сядешь за руль, а я сяду справа и буду на тебя время от времени с укоризной посматривать. А Джейсон, Пат, и Тайроун сядут в свою дискотеку на колесах и будут за нами следовать на почтительном расстоянии.
— Откуда вы знаете, как нас зовут? — спросил один из ирландцев, любопытствуя.
— Профессия такая. Детектив, — объяснил Чак Хьюз. — Я разве не показывал бляху? Может, вы с первого раза не заметили. Так вот же.
Он снова показал бляху.
— А пошел бы ты… — начал Томми.
— Видишь ли, Томми, старина, не один ведь девятый участок владеет искусством видео- и звукозаписи.
Он слегка кивнул. Посмотрев по указанному направлению, полисмены увидели на противоположной стороне Семьдесят Второй улицы — широкой, с двухсторонним движением, граничащей северной стороной с Верди Сквером, парня богемного вида с видеокамерой, наведенной прямо на них. Парень помахал им рукой — очевидно, микрофон с точечным наведением давал ему возможность слышать все, что говорилось возле машины Хьюза.
— Э… — сказал Томми.
— Это что-то вроде страхового полиса, на всякий случай, — прокомментировал Хьюз. — А то мало ли кого ваш капитан, человек бывалый и страстный, захочет перекупить. Он богат, ему Джонни Сканк ежемесячную пенсию назначил, и он даже с вами, дураками, делится.
— Он не делится.
— Тише. Не нужно себя оговаривать раньше времени, успеете еще. Зарвался ваш Джонни Сканк, вот что. Приличия требуют, чтобы время от времени производились аресты наркодилеров, не так ли. В обязанности Джонни входит поставлять вам кандидатов, дабы капитан мог нарисовать птичку в нужной графе. Этим многие нынче занимаются. Коррупция у нас не как в Луизиане, но тоже значительная. А только разборчивей следует быть. — Он строго посмотрел на Томми. — Обычно мексиканцев подставляют на это, но Джонни стало лень. И вот как-то, будучи в Бруклине по делу, вызвал Джонни такси. И везет его таксист. Так и так, разговорились. И тут Джонни вдруг ему говорит — не желаешь ли перевезти три фунта кокаина? Получишь десять тысяч. Обычное дело, когда капитану птичка в графе нужна, но — место назначили странное. Наркотиков в Верди Сквере не видели уже лет двадцать. Вы тоже хороши — вам сказали, что будет парень в хаки. Но вам ведь не сказали, что будет скинхед? Томми как увидел хаки, так и обрадовался.
Помолчали.
— А знаете, почему я детектив, а вы все — нет? — Выдержав паузу, Хьюз сам ответил на свой вопрос. — Это каприз судьбы.
* * *
Все было проще — и сложнее. На самом деле.
На самом деле, четвертый участок посетил русский иммигрант, живущий в Америке десять лет, но изъясняющийся по-английски посредственно — безобидный на вид мужик, с густыми каштановыми с проседью волосами, гнилыми зубами, и застенчивыми серыми глазами, в неглаженной рубашке. Позвали Хьюза — внука иммигрантов из Ростова-на-Дону, свободно владеющего русским языком. Иммигрант поведал о том, как его нанял наркодилер и он сообразил, что его подставляют, только после того, как он согласился везти товар.
— Вы с ума сошли, — удивленно сказал тогда Хьюз. — Вы же не первый год в Нью-Йорке. А до этого жили в Москве. Как же вас угораздило?
— Деньги очень нужны, — признался пришедший.
— Есть другие способы их добывания.
— Собственно, э… я бы хотел вернуться в Москву.
— И что же?
— Нет денег на билет. Все, что зарабатываю, уходит на жилье и еду. И на одежду. И на воспитание дочери еще.
— Ничего не понимаю, — Хьюз нахмурился.
— Видишь ли, мужик…
— Мы разве на ты?
— Извините… Я… Я приходил уже в полицию… Не здесь. В Бруклине.
— С этим делом?
— Нет. Месяца три назад приходил. Я хотел, чтобы меня депортировали.
Хьюз засмеялся.
— Вот, — подтвердил пришедший. — Там тоже смеялись. Я им объясняю — я нелегальный иммигрант, у меня рабочая виза просрочена семь лет назад. Депортируйте меня в Москву.
— И что же? — спросил Хьюз, делая усилие, чтобы снова не засмеяться.
— Они говорят — у тебя работа есть? Я говорю — есть. А жилье есть? Я говорю — есть. А они говорят — иди домой. И разговаривать больше не захотели. А в Москве я был музыкант. Джазист.
Хьюз недолюбливал джазистов, но почему-то проникся к соплеменнику симпатией. Покопавшись в архивных данных, он обнаружил, что на Джонни Сканка заведено дело, и арестуют его в ближайшие месяца два. И решил, что джазисту из Москвы вовсе не зачем отбывать десятилетний срок из-за того, что машина правосудия забыла переключить скорости. И позвонил окружному прокурору.
— Смените стиль одежды, — посоветовал он джазисту. — На солдата вы не похожи, на скинхеда еще меньше.
* * *
— Не горюй, Томми, — порекомендовал Хьюз, доставая папку из-под сидения и вынимая из нее ордер на арест. Полюбовавшись ордером, он показал его Томми, многозначительно и с уважением кивнув. Томми фыркнул и мотнул головой. Вложив ордер обратно в папку, Хьюз открыл перчаточное отделение и вытащил оттуда автоматический пистолет. — Не горюй. И не сопи так. В России есть такой фольклорный инструмент, жим-за-жим. Звук напоминает твое сопение.
— Сука этот Сканк, — сказал Томми. — Разгильдяй.
— Да, — согласился Хьюз. — Его счастье, что мы с тобой его сейчас арестуем. Удивительно, как он с таким расхлябанным отношением к делам до сих пор в живых ходит. Его бы через неделю-другую свои же коллеги и ликвидировали бы. Но ты не волнуйся, его заменит Ланки, без денег не останетесь.
— Зачем мне Ланки…
— Если ты боишься, что Сканк расскажет на суде о вашем капитане и о вас — ты не бойся. Не такой он дурак.
— Я ничего не боюсь, — гордо заявил Томми.
— Вот и хорошо, — с неодобрением заметил Хьюз. Он недолюбливал людей, которые имеют привычку сами себя уговаривать и делают это вслух, утомляя окружающих.
На углу Бульвара Сейнт-Николас и Сто Восемнадцатой Улицы Хьюз велел Томми остановиться.
— Зачем?
— Чтобы не пугать охрану.
Полицейская машина остановилась сразу за ними.
— Слушайте меня, орлы мои, — сказал полисменам Хьюз. — Мы с Томми пойдем наверх, а вы остановитесь за квартал от входа. Дадите нам время подняться. Потом подойдете ко входу и — чтобы никто не посмел ни войти, ни выйти. И будем ждать команду обыска.
— А они задерживаются?
— Я им позвоню, когда сочту нужным.
Хьюз и Томми маршевым шагом прошли два квартала. Некогда запущенный, этот участок Гарлема стремительно восстанавливался. Еще лет десять назад белый человек не рискнул бы здесь появиться, а теперь — вон молодая семья с коляской, вон клерк, вон официантка, думающая, что она художница, вон медсестра, склонная к замужеству. Но старожилы района, включая подрастающее поколение, все еще чувствовали себя здесь хозяевами — собираясь в группы на углах и у подъездов, ведя разговоры, на две трети состоящие из междометий, забавляясь пивом и марихуаной на виду у всего света, и беззастенчиво разглядывая всех прохожих подряд (а те отводили взгляд, и чем больше отводили, тем пристальнее их разглядывали). Справа и слева выстроились в элегантную бульварную прямую дома, идеально сочетающиеся со скально-парковым ландшафтом — по левую сторону за домами высился зеленеющий скалистый хребет, за гребнем которого располагался невидимый отсюда величественный Колумбийский Университет. Благородный известняк неоклассических строений здесь, на Сейнт-Николас, почти не тронутый вкраплением возведенных после Второй Мировой кирпично-цементных коробок, ошеломлял своей невозмутимой принадлежностью к великим вселенским концепциям. Как все вдумчивые жители города, Хьюз ценил достойную архитектуру.
У входа в дом с роскошным, почти барочным, порталом, тусовался в одиночку бандитского вида парень лет двадцати. Томми мрачно поглядел на Хьюза.
— Не вижу рвения, — сказал Хьюз.
Томми оборотился к парню.
— Ты, — сказал он. — Джонни дома?
— Тебе-то что, ты? — вопросил парень.
— Ты, следи за своей ебаной речью, ниггер. Дай я тебя еще раз спрошу, ты. Джонни дома на хуй?
— Дома. Ну и?
— Попользуйся интеркомом, ты.
Парень посмотрел, подумал, и нажал кнопку.
— Ну? — сказали в динамике интеркома.
— Ты, тут какие-то двое, один ниггер и один хонки, спрашивают, ты, дома ли Джонни.
— Чего им надо?
— Чего вам надо?
— Семьсот тысяч, — наугад подсказал Хьюз.
— Семьсот тысяч, ты, — передал парень.
Наверху, очевидно, задумались. А потом щелкнул селектор и дверь приоткрылась.
Пройдя поражающий воображение масштабами вестибюль, Хьюз и Томми вызвали лифт.
— Ордер наготове? — спросил Томми.
Хьюз не удостоил его ответом.
— А, блядь, на хуй, — сказал Томми невесело, щупая кобуру под курткой.
На третьем этаже их встретили двое негров-громил, ростом и телосложением напоминающих Томми.
— К стене, — сказал один из них.
Томми показал ему бляху.
— А я ебал тебя и твою бляху, — сказал громило.
— Повтори, ты, — сказал Томми.
— А?
— Повтори, что ты сказал. Кого ты ебал?
— Тебя и твою…
Томми въехал ему хуком в ухо. Громило стал оседать на пол орнаментально-стенного коридора. Второму громиле Хьюз показал пистолет дулом вперед, и тот отпрыгнул и посторонился.
— За честь департамента, — объяснил Томми. — Я никогда департамент в обиду не даю, ты. А ты уйди и встань вон там, ты.
Громило послушно отошел шагов на двадцать, что, по его представлениям, приблизительно соответствовало координатам, обозначенным термином «вон там».
Дверь квартиры оказалась незапертой.
Хьюз недолюбливал запахи негритянских квартир — даже достойных квартир с состоятельными хозяевами. У двух разных рас до сих пор сохраняются разные пристрастия к одеколонам, дезодорантам, мылу — возможно на генетическом уровне. В добавление к этому, в данной квартире часто бывали, из-за специфики деятельности ее хозяина, представители негритянского дна, принося с собой и оставляя запах очень крепких, вульгарных духов, пота, грязных носков, дешевого алкоголя, и въедающегося в любой текстиль дыма ментоловых сигарет. Тем не менее, в просторной квартире с очень высокими окнами и новой, не слишком вычурной, мебелью было чисто. Хозяин квартиры восседал за обитым кожей кабинетным столом в гостиной. Обстановка отдаленно напоминала интерьеры апартаментов ведущих американских политиков времен Томаса Джефферсона.
Хозяину было лет сорок пять. Высокий, крепкий, благообразный негр с неглупым лицом — средний эшелон теневой стороны цивилизации.
Выдержав паузу, хозяин спросил ледяным тоном:
