Свита Бенедикта ввалилась в «Ла Латьер Жуайез» в полном составе. Поляков отправили «подготовить» наследника престола к грядущему визиту Папы Римского. Сам Папа Римский, подождав, пока друзья и подружки его слегка захмелеют и станут самодостаточны, завернулся в мантелло и вышел на страт. Час пополуночи — относительно тепло, ранняя осень, темновато, луна светит по-северному нехотя. Дойдя до реки, Бенедикт повернул и зашагал вдоль берега. Приободрившись, луна выпросталась из-за облака, и впереди, слева, на втором из трех островов, зачернел на фоне неба силуэт главного храма города, Церкви Святого Этьена — с тяжеловесными романскими колоннами и небольшим, компактным куполом. Меньше чем через полтора века церковь эту снесут, оставив целой только часть подвала, чтобы освободить место для кафедрального Собора Госпожи Нашей, будущего главного символа города. Церковь стояла во время оно на месте, где когда-то располагалась базилика — тоже Святого Этьена. Поравнявшись с островом, Бенедикт спустился к самой воде и разбудил дремавшего в лодке перевозчика.
      — Вот тебе дукат, а подождешь меня на том берегу, будет еще дукат.
      Перевозчик любил возражать и препираться, но на такое и возразить-то было нечего. Несколько весельных взмахов — и лодка ткнулась килем в противоположный берег.
      Главная церковь Парижа оказалась заперта — как и сегодня в это время суток часто бывает заперт Собор Госпожи Нашей. Стучать пришлось долго. Но вот — дверь наконец открыли. Сонный брат Кристоф с удивлением смотрел на молодого человека, судя по одежде — италийца.
      — Что тебе нужно, сын мой? — спросил он.
      — Помолиться мне нужно.
      — Так молись.
      — В церкви.
      — Церковь закрыта.
      — Видел. Так нельзя ли открыть?
      — Зачем? Приходи утром, к молебну.
      — А мне нужно сейчас.
      — Поздно, сын мой.
      — Ты — архиепископ?
      — Архиепископ спит.
      — У тебя есть ключи от церкви?
      Кристоф рассердился.
      — А хоть бы и были! Я что тебе, сын мой, слуга, что ли? Мало нам развратного Бенедикта, еще и прихожане наглеют, стыд потеряли! Спать надо по ночам! Понятно? Все, иди.
      Он собрался уж было захлопнуть дверь, но Бенедикт поставил ногу между дверью и косяком.
      — Это несерьезно, — сказал он.
      — Что несерьезно?
      — Двери Дома Божьего, падре, должны быть открыты для всех, кто испытывает потребность войти.
      — Они и открыты — днем.
      — В любое время.
      Кристоф рассердился еще пуще. Спесивая кровь взыграла в нем — младший сын военного, внук и правнук победоносных рыцарей, благородный — вынужден разговаривать среди ночи с каким-то италийцем, по виду простолюдином, с порочным лицом, при лунном свете — какого дьявола!
      — Сейчас я позову слуг, — сказал он, — и тебе влепят по шее.
      — Да? — задумчиво произнес Бенедикт. — Ну, что ж. Не получилось по-хорошему — стало быть, перейдем к административным мерам.
      — Да, иди, жалуйся! Кардиналу какому-нибудь, папскому прихвостню!
      — Это ни к чему. Моих собственных полномочий хватит, чтобы приструнить невежду.
      Кровь ударила Кристофу в голову.
      — Ах ты наглец! — сказал он. — Полномочия? Я тебя сейчас…
      Вытащив правую руку из-под мантелло, Бенедикт поднял ее к самому носу Кристофа. Лунный луч отразился от одной из граней перстня и на мгновение ослепил аббата. Кристоф отшатнулся, завороженно глядя на перстень, а затем упал на колени перед Бенедиктом и склонил голову.
      — Прости меня, мой повелитель, — сказал он тихо.
      — Возьми ключи и пойдем.
      — Прости.
      — Прощаю. Быстрее.
      Кристоф кинулся к шкафу, выволок из него массивную связку ключей и, пригнув голову, встал рядом с Бенедиктом.
      — Я в твоем распоряжении.
      Фраза рассмешила Бенедикта, но он сдержался, не улыбнулся. Они вышли из флигеля и проследовали к главному входу храма. Кристоф отпер дверь и снял со стены горящий контрольный факел.
      — К алтарю, — велел Бенедикт.
      У алтаря Бенедикт взгромоздился на подиум, с которого священники читали проповеди, и оглядел зал.
      — Здравствуйте, добрые люди, — сказал он зычно. Послушав эхо, он чуть повернул голову и повторил, — Здравствуйте, добрые люди. Хо-хо. — Он еще чуть повернул голову. — Да, здравствуйте. Вот так лучше всего, пожалуй. — Мрачно посмотрев на Кристофа, он приказал, — А ну, встань вон туда, в проход. Чуть левее. Отступи на шаг. Скажи, «Я умный».
      — А? — не понял Кристоф.
      — Скажи, «Я умный».
      — Я?
      — Ты.
      — Я умный.
      — Громче.
      — Я умный!
      — Скажи, «Я очень умный!»
      — Я очень умный!
      — И я прекрасен!
      — И я прек… хмм…
      — Не стесняйся. Говори. И погромче.
      — И я прекрасен.
      — Теперь подпрыгни.
      — Как?
      — На месте. Подпрыгивай. Ну же!
      Кристоф подпрыгнул.
      — Еще раз.
      Кристоф подпрыгнул еще раз.
      — Иди сюда.
      Кристоф подошел.
      — Завтра… Когда у вас утренняя служба?
      — В семь часов.
      — Нет, это рано… То есть, проводите, конечно, я не возражаю. Но в полдень… Пусть архиепископ оповестит прихожан, что приехал вельможа из Рима, приближенный Папы Римского, и будет читать проповедь забавную. Захватывающую. Только пусть не говорит, что сам Папа приехал, иначе я ушлю его миссионерствовать к халифам. И тебя тоже. Запомню, затаю в себе зло — и напишу приказ. Я вообще очень злопамятный, это все знают. Мстительный я. Ежели решил кого-нибудь со свету сжить, то непременно сживу. Такая натура у меня. Понял?
      — Понял.
      — Когда я проповедь буду читать?
      — В полдень.
      — Правильно.
      — В полдень мало народу.
      — Ничего. Жахнете в колокол лишние пару раз, так сбегутся. Правителя и двор можешь позвать тоже, целиком. А вот скажи… как, бишь, зовут тебя?
      — Кристоф.
      — Вот скажи, Кристоф. Я похож на Ирода?
      — На…
      — На Ирода. Который хотел, чтобы Иисус ему чудеса показывал?
      — Нн… нет.
      — А на императора Клавдия?
      — Нн… не знаю, сеньор.
      — Ага. А на святую Женевьевь?
      — Нет.
      — Ни на кого я не похож, — огорчился Бенедикт. — А хочешь предаться плотским утехам со мною? А ну, подойди поближе.
      — Нет, нет, что ты, — Кристоф попятился.
      — Ну — не хочешь, не надо. Да и не слишком ты красив, Кристоф. Ты, конечно, думаешь, что совершенно неотразим. А ты не думай, это не так. Лицо у тебя постное, да и угловатый ты. А еще мне известно, что заговоры против меня строят. Козни всякие. Скажи, строят?
      Кристоф стал прозрачно-бледный как водянистое молоко, и не догадался отодвинуть факел от лица.
      — Что ж молчишь ты, Кристоф?
      — Я…
      — Не участвовал ли и ты в таких заговорах?
      — Что ты, нет, конечно.
      — Участвовал, — протянул уныло Бенедикт. — В них все участвуют. Собираются и начинают рассуждать, как бы им Папу скинуть, и нового на его место поставить. Особенно Венеция свирепствует. А знаешь ли ты, Кристоф, чем я их всех якобы не устраиваю? Ты скажешь — блудом, мол, папский престол на посмешище всему миру выставил. Соблазнитель чужих жен, мужеложец, пьяница, и так далее. Но это они так говорят только, Кристоф. Ты не верь. Не поэтому вовсе я им не нравлюсь. Вовсе нет.… Ладно. Третью Заповедь помнишь?
      — Э…
      — Скажи Третью Заповедь.
      В голове Кристофа сделались туман и сумбур. Возлюби?… Нет… Не сотвори?… тоже нет.
      — Эх ты, — сказал Бенедикт. — Аббат огородный. Тумбочка франкская. Пойду я, ты мне надоел. Чтобы завтра к полудню мне тут народ был.
      Подбоченясь, Бенедикт прошел по нефу, сопровождаемый Кристофом с факелом, и вышел из храма.
      — Спокойной ночи, — сказал он.
      — И тебе… сеньор…
      Перевозчик, как и обещал, ждал Бенедикта. Запрыгнув в лодку, Бенедикт сунул ему дукат. Несколько взмахов весла — и вот опять Левый Берег.
      — Не скучай, гондольер, — сказал Бенедикт. — Напевай себе что-нибудь, не дремли. От скуки злодейства случаются.
      Напевая себе под нос «Не играй красавица сердцем артиста…» он углубился в один из стратов. Сначала прямо, затем направо, в проулок, думал он, затем будет широкий старт, и по нему семь кварталов красивым, размеренным шагом. Что-то я не вижу дозоров. В столице страны — нет ночных дозоров? Странно. Вот ведь глушь какая, франкское логово. Позвольте, если нет дозоров и ночные прохожие предоставлены самим себе, значит, грабителям простор. Как же так. Ведь это в какое искушение вводят город по ночам, а? Где дозоры? Да я бы сам стал ночным грабителем при таких обстоятельствах! Дикие они здесь. А ведь со мной нет никакого оружия, подумал он.
      И именно в этот момент луна зашла за облако. Стало непроглядно темно. Куда ни повернись — чернота. Нужно держаться забора. Где забор?
      Забор не находился.
      Так. Спокойно. Страт этот — шириной в двадцать шагов. Не больше. Шел я прямо. Если я повернусь вправо на девяносто градусов и пошагаю, то упрусь в забор максимум через двадцать шагов. Правильно. Спокойно.
      Он так и поступил, но через двадцать шагов забора не оказалось, и у Бенедикта стали подкашиваться от страха колени. А ну нападет кто! В полной-то темноте! Впрочем, грабителям тоже… не видно ничего… или видно? Может, они привычные. В Риме везде дозоры с факелами, и на стенах факелы…
      Значит, подумал Бенедикт, я до этого вертелся туда-сюда, как дешевая путана, и стоял лицом не в перспективу страта, а к забору, а когда повернулся, то и пошел — по страту вдоль. Поэтому сейчас нужно снова повернуться на девяносто градусов, и идти, и меньше, чем через двадцать шагов забор будет.
      Забор не повстречался ему и на этот раз.
      Это потому, что и в первый, и во второй заход, Бенедикт пересекал улицу по диагонали — что он и осознал, как только из-за угла появились двое с факелом и осветили местность.
      На дозор двое с факелом похожи не были, и Бенедикт еще больше перепугался. Но тут он сообразил, что на идущих — робы. Типа монашеских. Или алумни. Спрятав страх поглубже, он пошел им навстречу — выхода не было, бордовый мантелло, который его угораздило нацепить, заметили.
      В Италии монахи одеваются… хмм… робы у них не такие… совсем… Наверное эти люди — монахи. Тогда все хорошо. Но не могу ж я им просто так вот взять и сказать — я Папа Римский! А вдруг они вовсе не монахи. Что-то дрожу я весь, спина влажная стала.
      — Мир вам, добрые люди, — сказал он беззаботным голосом. — Я тут давеча уронил факел в реку. Не окажете ли вы мне услугу, не проводите ли меня до Рю Гарсон Мове — это совсем рядом. За вознаграждение, конечно.
      — Вознаграждения нам не надо, — сказал тот, что повыше и покрепче. — А проводить можно, прогулки способствуют ясности мысли…
      — Вы — монахи? — спросил Бенедикт.
      — Нет, — сказал тот, что повыше.
      — Да, — сказал тот, что пониже, и добавил, пригласительно склонив голову. — Ты говоришь, Рю Гарсон Мове?
      Некоторое время поколебавшись, Бенедикт кивнул. И они двинулись в путь неспешным шагом.
      — В гости идешь? — осведомился тот, что пониже.
      — Навещаю старых друзей. Обещал помочь им разобраться в одном щекотливом вопросе, — запросто ответил Бенедикт, чувствуя холод в животе. — Мы правильно идем? Я приезжий, расположение улиц мне неведомо.
      — Мы правильно идем, — заверил его тот, что поменьше. — А приезжий — откуда? Я мало путешествую, всегда интересно узнать что-то новое.
      — Из Италии я.
      — Из Флоренции?
      Бенедикт подумал, что вопрос каверзный. Флорентийским диалектом он владел плохо, и если спрашивающий во Флоренции бывал — распознает.
      — Нет, из Рима.
      — И как там у вас, в Риме?
      — В Риме у нас неплохо.
      — Много развлечений? Веселый город?
      — Не то, чтобы очень.
      — А я был в Риме, — сказал тот, что повыше.
      Тот, что пониже, отмахнулся, делая вид, что не верит товарищу.
      — А вы, люди добрые, куда в такое время направляетесь? — спросил Бенедикт пытаясь себя уверить, что это не грабители и, что хуже, не похитители.
      — Направлялись мы в один дом, но к разным… — тот, что повыше, запнулся.
      — Хозяйкам, — закончил тот, что пониже.
      Помолчали.
      — Вот что, Нестор, — сказал тот, что пониже. — Там, в доме том, будут беспокоиться. Вот, запали второй факел и иди к ним, да скажи, что я скоро буду, только человека провожу.
      — Но мы же хотели вместе…
      — Иди, иди. На факел.
      Запалив факел от первого, Стефан передал его Нестору.
      — Ну, хорошо, — сказал Нестор. — А ты скоро будешь?
      — Да зачем я тебе?
      — Ну, как… Я к тебе привык за эти недели…
      — Я не рыба копченая, — отрезал Стефан, — чтобы ко мне привыкать. Иди, Нестор.
      — Ну, как знаешь. Не больно то и желалось мне тебя лицезреть.
      И Нестор ушел. Пройдя с Бенедиктом еще несколько шагов, Стефан сказал с чувством,
      — Свинья круглорожая.
      У Бенедикта лицо было продолговатое — он понял, что это не о нем, а о Несторе.
      — Не так уж он плох, — предположил он.
      — Спьен и доносчик, — отчеканил Стефан.
      — Ты уверен?
      — Нет. Почти. Ага, вот, кажется, мезон, который тебе нужен. В окнах свет. Тебя не подождать ли?
      — Нет, я, видимо, надолго к ним.
      — Я постою у калитки.
      — Не нужно.
      — Ничего, ничего. А вдруг тебя выгонят? А третьего факела, чтобы тебе дать, у меня нет.
      — Не выгонят, — Бенедикт засмеялся и, пройдя через палисадник, вошел в мезон.
      Стефан остановился у калитки, нагнулся, оторвал стебелек травы, и стал его жевать.
      Через некоторое время Бенедикт, помрачневший, вышел из мезона, выдвинулся на страт, и посмотрел хмуро на Стефана.
      — Куда-то все подевались, — сказал он. Там только один человек. И он говорит, «Ах, оставь меня». Ничего не добьешься.
      — Казимир! — раздался вдруг зычный голос одного из поляков — с соседней улицы.
      — Казимир! — донеслось с другой улицы.
      — Что это они? — удивился Бенедикт.
      — Ищут кого-то, наверное. Кличут.
      — Кличут? Он что, собака или бык? Ну и устои у этих поляков! Это несерьезно.
      — Казимир! — снова раздалось над картье.
      Стефан улыбнулся.
      — Пойдем в дом, — предложил он. — Чего стоять-то тут, на страте. Еще подумает кто, что мы с ними, кличущими, из одной компании.
      — Да, но… Кличут… Казимира…
      — Казимир — это я, — сказал Стефан.
      — Ты?
      — Да.
      — Они тебя ищут?
      — Чего меня искать. Я не прячусь. А ты, кажется, посланец Папы Римского.
      Некоторое время Бенедикт размышлял.
      — Казимир! — снова закричали где-то неподалеку.
      — Вон там, в палисаднике, деревья, густая тень, — сказал Бенедикт. — Пойдем туда. Мне нужно с тобою побеседовать. И я боюсь, что твои соотечественники помешают разговору.
      Стефан, он же Казимир, подумал и кивнул. Зайдя в палисадник, молодые люди укрылись в тени деревьев.
      — Мне известно, что ты не хочешь заступать на должность правителя Полонии, — сказал Бенедикт. — Наверное, тебе это скучно. Но, может, есть и другие причины. Скажи, если есть.
      — Ты же видишь, — ответил Казимир. — Восемь поляков орут среди ночи, скоро весь город разбудят. А представь себе целую страну поляков.
      — Действительно, невежество, — согласился Бенедикт. — Неужто они в Полонии все такие дикие?
      — У тебя, наверное, есть ко мне письмо от Папы Римского?
      — Зачем оно тебе?
      — Ну, как. Интересно. Все-таки Папа Римский. Хотелось бы узнать, как и что он пишет. Мне.
      — Всему свое время. Будет нужно — будет письмо. Или даже четыре письма. Помимо того, что твои соотечественники шумные очень, есть ли у тебя еще причины торчать в этой дыре вместо того, чтобы… Ну?
      Казимир промолчал.
      — Девушка, например, — предположил Бенедикт.
      Казимир улыбнулся. Было темно, но Бенедикт понял.
      — Которая, — продолжил он свою мысль, — не знает, кто ты такой.
      — Возвращаться в Полонию мне нет смысла, — сказал Казимир. — Полонией владеют силы, враждебные моей семье.
      — Тебя попросят встать во главе освободительного войска, насколько я понимаю.
      — Ты видел это войско?
      — Я — нет.
      — А я видел. Оно сейчас вокруг мезона бегает, меня ищет. В полном составе.
      — Ты преувеличиваешь.
      — Ты хочешь сказать, что оно еще меньше, чем я думал?
      — Призовут в помощь Императора Конрада.
      Казимир усмехнулся.
      — А если он откажется, — продолжал Бенедикт, — то Дука Иарослаффа.
      — В обоих случаях я буду просто куклой, либо императора, либо дука. И вскоре после этого настанет момент, когда кукла сделается ненужной. Я молод, и желаю быть живым и свободным.
      — Можно и не призывать чужих. Можно собрать польское войско.
      — Не вижу смысла обсуждать это с тобой.
      — Почему?
      — Ты посланец, следовательно интерес твой в данном случае праздный. Тебе все равно, что будет, у тебя есть место при Папе, и ты просто развлекаешься предположениями.
      — Я уполномочен…
      — Папа Римский не мог уполномочить тебя вести со мною переговоры. Давай мне письмо, и кончим болтовню.
      — Почему же он не мог меня уполномочить?
      — Для такого поручения он нашел бы человека, выглядящего менее легкомысленно.
      Бенедикт улыбнулся. Неглуп, подумал он. Но и не слишком умен.
      — Послушай меня, мальчик мой, — сказал он. — У всех нас в жизни есть предназначение. Люди рождаются — пейзанами, зодчими, ремесленниками, летописцами, а также правителями.
      — Некоторые правители отказываются от престола. И что за дурацкое обращение — мальчик мой? Ты ненамного меня старше, посланец.
      — Отказываются, потому что не родились правителями.
      — Ну вот и я также.
      — Ты не можешь отказаться от престола.
      — Почему?
      — Потому что нельзя отказаться от того, чего у тебя нет. Ты сперва престол этот займи, а уж потом отказывайся.
      — Не читай мне нравоучения, — раздраженно сказал Казимир. — Ты, знаешь, ли, все-таки не Папа Римский.
      — Я именно Папа Римский.
      — Не шути, мне не до шуток.
      — Твои поляки подтвердят.
      Казимир подумал.
      — Хмм… — сказал он. — Правда, что ли?
      — У меня нет с собою тиары, — сказал Бенедикт, раздражаясь. — Экий народ недоверчивый.
      — Ух ты, — восхитился Казимир. — Сам Папа Римский! Вот ты, стало быть… А я-то думал…
      — Что ты думал?
      — Я тебя по-другому себе представлял. Да и одет ты…
      — Не в тиаре же мне по страдам разъезжать, не в мантии.
      — Тебя очень не любят везде.
      — Это не имеет значения. Не для того я становился Папой, чтобы меня все любили. Я становился Папой, чтобы меня любили некоторые.
      — Имеет. Я именно потому и хотел съездить в Рим, посмотреть на тебя. Раз не любят, значит есть в тебе что-то основательное. Ну! А скажи, это правда, что есть такая чаша, которую ищут…
      Бенедикт уперся лбом в дерево, пытаясь подавить смех. Плечи его затряслись.
      — А что смешного? — обиделся Казимир. — Я просто спросил…
      — Казимир, — сказал Бенедикт, и подавил еще один приступ хохота. — Подожди… Молчи… Казимир… Послушай. Нужно собрать это войско… поляков…
      — Ты опять за свое! — возмутился Казимир. — Это тебе нужно, а не мне! Это у тебя, а не у меня, отобрали Полонию!
      — Не переживай, я щедрый, — заверил его Бенедикт. — Как отберем ее обратно, я с тобою обязательно поделюсь. Тебе тела, мне души. Ладно. Видать за одну ночь тебя не уговоришь. Ого! Опекуны твои возвращаются.
      — Тише. Пусть они зайдут в мезон.
      — Да. Я-то как раз не хочу заходить.
      — Почему?
      — Вонь там несусветная. Ужас. От тебя не сильно пахнет, ты молодой совсем…
      Казимир покраснел, но ничего не сказал.
      — Проводишь меня в заведение. Называется «Ла Латьер Жуайез», — сказал Бенедикт. — И можешь остаться ночевать.
      — Нет, я…
      — Да, правда, ты ведь к девушке шел. Проводишь меня, пойдешь к девушке.
      — Один боишься? — насмешливо спросил Казимир.
      — Один боюсь, — согласился Бенедикт. — Я вообще из пугливых.
      — Я подумаю.
      — Насчет чего?
      — Насчет Полонии.
      — Ах, да, я и забыл было… — удивился Бенедикт.
      — То есть как?…
      — Да так. Что это мы с тобой — Полония да Полония…
      На этот раз Казимир совершенно растерялся.
      — Я шучу так, — сказал Бенедикт. — Не обращай внимания. Вот что. Как придем в трактир… Я приготовлю тебе список.
      — Какой список?
      — Список людей, к которым тебе нужно обратиться в Полонии. Дать им знать. Собрать их в каком-нибудь небольшом селении. Они по большей части знатные землевладельцы старой закалки, многие под командованием твоего деда воевали. Они придут и приведут войска. Тебе нужно будет их кормить…
      — На какие деньги я буду их кормить?
      — Не знаю… Найдешь. В Саксонии, например. Кстати, в Саксонии проживает много народу, сбежавшего от польской смуты, и у них дети уже подросли, вполне боевые стали. В общем, пойдем-ка мы в трактир. Посмотри — вроде они все в доме, во двор никто не смотрит?

* * *

      А тем временем поляки, молодые и старые, отчаявшись, вернулись в мезон.
      — Как быть, что делать? — уныло задал риторический вопрос один из старших. И добавил еще два вопроса, — Где он? Что скажем мы Папе Римскому, когда он явится сюда утром?
      Приуныли.
      Лех, не в силах сдерживаться, сказал со смертной тоской:
      — Где он — известное дело. Казните меня, панове. Я один во всем виноват.
      — Ты знаешь, где он? — самый старший поляк, именем Кшиштоф, поднялся с шеза. — Где же?
      — У Неустрашимых, — едва слышно произнес Лех.
      — Как? Громче!
      — У Неустрашимых.
      Сделалось тяжелое, грозное молчание.
      — Объясни, — попросил Кшиштоф.
      — До нашего еще приезда — стал он к ним ходить. Я сперва не понял, куда он ходит, дума, что к девушке.
      — Ходит?
      — Каждую ночь. Я вызвался его стеречь, вон там, в том помещении, пока остальные спят. И никто меня не сменял. Привыкли. Он меня упрашивал долго, ну я и позволил.
      — Что позволил?
      — По ночам ходить. Я думал — к девушке. Сперва мы вдвоем вылезли через окно и пошли… потом еще раз… Он доходил до мезона и ждал, пока я уйду. Я думал — чтобы девушку не смущать.
      Ежи, Адам и Дариуш, сгорая от стыда и ярости, вскочили на ноги.
      — Ты за это ответишь, — сказал Адам. — Ты, кривая рожа, так ответишь, что день проклянешь, когда матка твоя, курва подлая, тебя зачала.
      Лех сверкнул глазами.
      — Тихо! — сказал старший, Кшиштоф. — Ругаться мы будем потом.
      — Я убью это рольниково отродье.
      — Когда тебе будет угодно! — крикнул Лех в ответ.
      — Тоже потом! — прогремел Кшиштоф. — Сперва надо бы выяснить, что к чему! Молчи, Адам. И остальные — щенки! — тоже молчите! Говори, Лех. Но говори всю правду. Так лучше будет, всем.
      — Один раз, — сказал Лех, с трудом сдерживая ярость, подавляя стыд, глядя на Адама. — Один раз… Он запозднился… — Лех перевел взгляд на Кшиштофа. — Запозднился. Я уж начал переживать, что он не вернется вовремя, эти проснутся, а его нет. Пошел я к тому мезону, ему навстречу. Думал, может он уснул там, с девкой своей. Иду по страту, вижу — они навстречу, пахолек наш, а с ним другой, статный такой, большой. Я спрятался за липу. А они прошли мимо. А я за ними. А они переговариваются.
      — Они не заметили твой факел? — спросил Кшиштоф.
      — Не было со мной факела. Ночь была ясная, луна светила. Да… Переговариваются они по-шведски… А только слышу я слово «Интрепид» — несколько раз. Ну и догадался я. Они разошлись, пахолек пошел сюда, а я за другим. Тот обратно к мезону. Я за ним. Он в мезон, а я у двери встал, а там внутри голоса. Не на местном наречии, а больше по-шведски. Я плохо понимаю. Понял только, что главного у них зовут Нестор.
      — Что ты болтаешь, — сказал Дариуш. — Главный у Неустрашимых — Рагнар, из рода Дренготов.
      — Помолчи, Дариуш, — велел Кшиштоф.
      — Да болтает он…
      — Помолчи. Рагнар Дренгот надо всеми главный. А Нестор этот главный — здесь. Что еще тебе известно, Лех?
      — Больше ничего.
      — По-шведски Неустрашимые — Офорскракт, — сообщил Ежи.
      — Они по-латыни говорили, — догадался Дариуш. — «Интрепид». Для хвата нашего Леха все иноземные языки — шведский.
      — Невежественный рольник, — пробормотал Адам.
      — Тише! — велел Кшиштоф. — Лех, мезон тот где стоит?
      — На Рю Ша Бланк.
      — Какой он с виду?
      — Самый большой там. Черепичная крыша.
      — Прекрасно, — сказал Кшиштоф. — Теперь помолчите все. Мне нужно подумать.
      Вот, старина Кшиштоф, подумал он. Вот и настал главный момент. От того, что ты сейчас решишь, зависит столько, что если ошибешься — сам себя презирать будешь, да и перед Создателем ответишь. А ты еще осуждал Бенедикта за блуд! Плохой, мол, пример подает Бенедикт пастве! А ведь он, Бенедикт, бросив все дела, поехал с тобою в эту дыру, уговаривать нашего мерзавца! Как он печется о своей пастве, о Полонии — а? А эти сопляки что же? Спеси много — а сами бессовестные, ленивые! Вчетвером не смогли два жалких месяца за одним мерзавцем толком уследить, дармоеды! А Бенедикт — посланцев с дороги послал к Конраду и к Ярославу, еще какие-то дела улаживал — и в Риме, и по дороге, при нас, а мы и ухом не повели, лясы точили, да еще и злословили, да еще и возмущались, мол, целый гарем с собой везет. А на самом деле Папа Римский делает больше, чем кто-либо в наше растреклятое бесчестное время, печется о наших душах… Делает, делает. А все, что делаем мы — умный вид. И слова умеем говорить негодующие. А как до настоящего дела доходит — то вот они, результаты.
      — Лех виноват столько же, сколько остальные, — сказал он. — Сколько я. Меня назначили здесь главным — нужно было мне одного из сопляков взять с собою в Рим, а одного старика здесь оставить. Я не подумал, старый дурак, понадеялся… на то, что если благородный юноша берет на себя ответственность, значит… а оказалось, что ничего это вообще не значит! Но теперь речь не об этом. Если к утру пахолек не вернется, нам ничего не останется, как только… как… признаться в нашей дурости и безответственности Папе Римскому. И предоставить себя в его распоряжение, восемь свердов — раз на большее мы не способны. Может, он что-нибудь придумает.
      — А если появится? — сказал Ежи.
      — Если пахолек появится, — продолжал Кшиштоф, — о чем я молю Создателя… Если появится, то… все притворимся спящими. Затем… — Кшиштоф задумался. — Он заходит в мезон, мы его хватаем, дверь запираем, и ждем прихода Папы.
      — И что же Папа сделает? — спросил Ежи.
      — Папа его уговорит.